Раскольников и образы светлого будущего

Как и большинство классических произведений, «Преступление и наказание» Ф.М. Достоевского оставляет ощущения неоднозначные. Несмотря на обилие спорных вопросов в романе, наиболее интересным из них мне кажется образ «обновленного будущего» Раскольникова. «Разве не должно все измениться?», — вопрошает Раскольников. И действительно можно найти массу аргументов из эпилога для доказательства светлого будущего Родиона и Сони. Но в основе моих размышлений в первую очередь лежит большая нелюбовь к Раскольникову. И потому мне очень хочется сказать что-то в противовес всем этим аргументам. Непредвзятую точку зрения выразить трудно: отношение к очень влияет на оценку. И поэтому не могу доказывать исключительную свою правоту: эпилог оставляет за читателем право определиться с мнением.

Чтобы хотя бы приблизиться к ответу на данный вопрос, стоит начать с анализа личности Раскольникова. Какое впечатление он оставляет у читателя? Лично у меня — очень неприятное. С тем, что он до болезненности высокомерен, «унижен и оскорблен», спорить не приходится. И с тем фактом, что не один месяц он вынашивал свою теорию, что она травила его изнутри и не давала спокойно вздохнуть («Воздуху человеку надо, воздуху!») — тоже. Да, была помощь Мармеладовым, была забота о матери и Дуне, случилось даже спасение кого-то во время пожара. Спасение, однако, было невесть когда — и Достоевский об этом пишет. С семьей все ясно — Раскольников же человек, когда-то он сестру с матерью любил. Но не остановила его эта любовь. Вот он отворачивается и от родных. В глаза он не может им смотреть? Не думал же он о глазах раньше. Или для него они не Наполеоны, ведь никогда не разделят его идеи? Ну, а что касается Мармеладовых — опять же, Раскольников человек. Может, и собаку бездомную он пожалеет, вот и с Семеном Захаровичем так же. Наверно, именно пожалел, не посочувствовал: он лишь увидел человека, который опустился еще ниже его.

Все это нисколько не оправдывает Раскольникова, полагающего, что «право имеет» лишь он сам. Характер его мне кажется не очень цельным. Раскольников совершает такие поступки, которые с невысокой долей вероятности совершил бы другой человек. Он очень противоречив (раскол внутри него). Все черты его личности с трудом уживаются друг с другом. Этот раскол болезненно проявляется в нем после совершения преступления, но вот что самое главное: Раскольников сожалеет не о содеянном, а о том, что не стал он Наполеоном. И продолжает считать, что он достоин не быть вошью, что все это ошибка. Для такого Наполеона будут ли существовать другие Наполеоны, из тех людей, что находятся около него? Нет, не верю в это. Да даже Соню, на которую такие надежды возлагает Достоевский, Раскольников вряд ли считает равной. Когда он приходит к ней в первый раз, он даже проезжается по всем ее слабым местам: «Может, и Бога-то совсем нет». «Как этакой позор и такая низость в тебе рядом со святыми чувствами совмещаются?», — говорит он Соне. Во-первых, он в себе самом святых этих чувств уже не видит, не знает — и это одна его сторона. А другая — почти осуждает Соню. Она-то «понапрасну себя предала», а Раскольников в напрасность своего преступления не хочет верить. Но он идет за Соней: среди всех непонимающих лишь она одна «обнимает и целует» его, убийцу. Потому что с ним остается естественный человеческий страх полного одиночества. А Софья Семеновна его не отвергнет, она сама в него вцепилась, потому что ей его жалко и потому что тоже страшно от этого одиночества. Она привыкла всю себя отдавать для других, а теперь у нее нет ни отца, ни Катерины Ивановны, ни детей. Броситься в Неву — не выход и сейчас. Раньше у нее были эти тридцать целковых для Катерины Ивановны, которые ее хоть как-то держали, а теперь о таком страшном грехе ей, глубоко верующей, и думать не хочется. Она и за Раскольниковым пойдет, потому что некуда больше идти.
Наконец, в эпилоге мы узнаем о жизни Раскольникова спустя год каторги. «Чем мысль моя была глупее других мыслей и теорий?», — он все еще не может этого понять, по его мнению, преступление лишь в том, что он «не вынес его и сделал явку с повинной». Однозначно можно сказать о том, что убийство точно не перевернуло его мир с ног на голову. Никаких умозаключений нет. А что такое год на каторге?
Тяжелая работа и постоянная возможность поразмышлять о жизни, преступлении и о том, что он сделал не так. Тем более что другие каторжники его не принимали, Сониными посещениями Раскольников не интересовался. Чем другим он мог заняться целые дни? И ведь не пришло ему в голову что-то другое, так и остался он для самого себя Наполеоном. Что может изменить взрослого человека? Причем изменить кардинально? Что-то настолько необычное, выбивающее из колеи — преступление хоть и затронуло его глубоко, но не совершило в нем переворот. Остается Соня? Или остается каторга? Может, неспроста Достоевский, сам каторжник, отправил Раскольникова именно туда?

На каторге Раскольников совсем один. Снова вопрос боязни одиночества. Человек же он, к кому он еще может пойти кроме Сони, которая готова его ждать? И вот наступил минутный порыв: «он плакал и обнимал ее колени». А о чем плакал? Все эти чувства, которые так долго в нем копились, должны были когда-то прорваться. И после прочтения всего романа я не верю в эпилог, не верю в «обновленную жизнь» и «воскресение». Сможет ли Соня совершить такой душевный переворот в Раскольникове? Действительно, «не даром же ему новая жизнь достается, надо ее дорого купить, заплатить великим, будущим подвигом». Сможет ли он сам совершить такой подвиг? Вопрос остается открытым.

Но почему Достоевский надеется на перерождение Раскольникова, верит в него? Здесь очень легко с эпилогом сопоставляются факты из биографии самого писателя. Он изначально так же был осужден на восьмилетний срок (потом, правда, замененный четырехлетним). Его, дворянина, так же не принимали другие каторжники. И наконец, ему тоже было передано Евангелие. На самого Достоевского каторга наложила огромный отпечаток, он действительно вышел оттуда другим человеком. Может, все-таки не столько на Соню можно возлагать эти надежды, сколько на оставшиеся семь лет?

«Преступление и наказание» не видится мне произведением о воскрешающей все любви. Одно из главных назначений классической литературы — заставлять читателя думать. И этим, не только сюжетными поворотами, «Преступление…» замечательно.