Королева пыли

Татьяна САПРЫКИНА

КОРОЛЕВА ПЫЛИ

Серая, теплая, упала она на сосну, поскребывая когтями по заледенелой ветке. Подвинулась ближе к стволу. Сквозь иголки, стылые и звонкие, уже проклевывался край зимнего неприветливого солнца – и сегодня снова серый, как и ее крыло. Внизу горбились белые балахоны сугробов, капюшоны, накинутые на ветки бузины, виднелась истеричная цепочка мышиных следов под кустами, оборванная у пня. Сова перебралась в дупло – перья, сучки и сухие мышиные кости зашуршали. Положила мышь под ноги и стала расправляться с ней. Потом отвернулась от ветра, затихла и сыто провалилась в сон.
– Баааааабушка! – услышала она, но это было позже, далеко-далеко, наверняка, уже днем. – Ну, бааааааабууууууууушааааааа же! Вылезай пожалуйста, надо поговорить!
Сквозь сон сова вяло ухнула «Не мое дело» и снова пропала в своем личном вареве мрака.
Девочка, что стояла на поляне, отчетливо угадывала дупло раскоряченной, старой сосны. Внутри было тихо. Как всегда. Бабушка и раньше не особенно-то разговаривала с ними.
– Зяка и Вяка разбежались, – девочка подула на варежки и вздохнула, снежинки полетели ей в лицо, и пришлось чихнуть. – Ты можешь что-нибудь придумать, а? Я вот нет.
Лес молчал. Впереди за деревьями темнел пруд, зимой к пирсу вела узкая тропинка, где ходили рыбаки да чудики – любители окунуться в прорубь. Лыжня огибала пруд ровной каралькой, но так то ж лыжня, по ней в сапогах не особо походишь.
– Зяка сказала, мы с ней поедем в другой город. Я не хочу в другой город. И не хочу, чтобы Вяки не было. А Зяка сказала, привыкай, больше не будет.
По-прежнему было тихо. Только издалека, со стороны города донесся смех – может, кто жарит сосиски или просто гуляет. У них с Вякой зимой была такая игра – идти назад по своим же следам, и чтобы обязательно попадать.
Девочка подышала угрюмо, глядя себе под ноги, поправила рюкзак за спиной, заправила волосы под шапку и неуклюже потопталась в снегу. Она достала из кармана кусок хлеба и положила его под сосну.
– Знаешь, мы вчера проходили гравитацию. Ее никто никогда не видел, но на ней все держится. Она везде.
Потом девочка, которая, быть может, еще хотела что-то сказать, да передумала, нерешительно развернулась и, переваливаясь, пошла сначала по своим старым следам, а потом по тропинке к трамвайной остановке.

***

– Зяка, какая ты вонючая. Фу.
Зяка пришла с лестницы, где она только что курила, закрыла дверь и хмыкнула.
– Фу, – охотно согласилась Зяка, сняла куртку, ботинки, быстро глянула, чем занята ее дочь, и отправилась в ванную набирать воду.
Она села на белый, холодный край, задумчиво высыпала из горсти в бодрую, молодую горячую воду душистую соль, мокрыми ладонями погладила себя по лицу, потом по бритой голове. Это было приятно. Гладкая, чуть с пушком, однако пушок этот уже с характером – покалывает пальцы, – волосы только начали отрастать. Зяка посмотрела на свои ладони, бледно расписанные хной – мандала почти стерлась.
«Вот так и все стерлось, надо рисовать заново». Она попробовала успокоиться, сосредоточиться, закрыла глаза. Дышать. Вода лилась, поднимался пар, в зеркале отражался тонкий женский силуэт – казалось, поведи по зеркалу рукой, он не станет четче.
Тем временем девочка, лежа на животе, на полу, рисовала сову. Сова была большая, белая, на весь лист. Она летела над городом, а внизу стояли трое – девочка и ее родители – Зяка и Вяка. И сова с расправленными крыльями их закрывала и оберегала. Спасала. От туч, непогоды, грозы, пожара. Девочка взяла скотч и стала прикреплять картину изнанкой к себе, лицом к улице – если бабушка прилетит, сядет на балкон, она сразу поймет, что к чему. Ей послышалось, что в ванной не только вода льется, но еще и плачут. Шмыгают носом, всхлипывают и даже один раз вскрикнули. Девочка встала на стул, открыла окно и покрошила хлеба на балкон. Вдруг бабушка будет голодная?

***

Они с Вякой любят гулять в лесу. Когда у мамы занятия йогой, или она ведет у них дома медитацию, и приходит много чужих, Вяка сажает ее в трамвае на колени, и они едут до пруда. Там, среди сосен, на поляне темно и тихо, даже летом, когда много солнца, такие плотные тут деревья, а одно старше и выше всех.
– Буба, видишь дупло. Бу-бу-бу-ба? Там живет твоя бабушка. Давай навестим бабушку.
Вяка смешно бежит вперед, размахивая руками и высоко поднимая колени. Это такая специальная лесная походка, иначе тут тебя никто не поймет. Вот так–то.
Девочка всегда кричит «Подожди» и бежит следом, но ей его не догнать, хотя она очень старается. На поляне девочке нравится задавать всегда один и тот же вопрос.
– Моя бабушка что, сова?
– Твоя бабушка сова.
Когда Вяка так отвечает, сердце радостно заходится, и становится весело. Вот так, оказывается, у нее бабушка сова, она живет в дупле у пруда и ест мышей. Но это не простая сова, ясное дело. Она сама себя заколдовала, чтобы жить дольше, и быть свободной, и вообще. Девочка тоже хотела бы стать совой, ну, когда-нибудь потом. Когда время придет.
– А бабушка нас слышит?
– Она так давно уже сделалась совой, что почти перестала быть человеком. Так что, может, и слышит. Но самую малость.
– Вяка, пожарим хлебушка, а?
И они разводят на поляне костерок – обычно Вяка берет для этого с собой банку из-под сгущенки – и на палочках коптят корочки. Несколько они обязательно оставляют бабушке. 
– О своих близких надо заботиться. Бу-бу-бу-ба?
– Бу-ба!
Бабушка по ночам навещает девочку, пока та спит. Она прилетает на их балкон и ухает, желает им троим счастья и поет колыбельные. Но только после того, как следует поохотится.

***

– Буба, собирайся.
Лицо у Зяки было таким усталым и печальным, что девочка только голову наклонила, загородилась волосами. Она не хотела никого огорчать, но никуда она не поедет. Поэтому только вяло перекатывала игрушки по полу. Зяка деловито заворачивала в цветную шаль чашки для цампы, открепляла от обоев открытки с золотопузым Буддой, дядькой мудрым и находчивым, у которого на все вопросы есть совет, снимала с зеркала фенечки и деревянные бусины на цветных веревочках. 
– Давай. Пожелай добра всем зверятам и людятам. Рыбам, жучкам, растениям – всему живому на белом свете.  Да поскорее.
– Даже Вяке? – сквозь волосы с надеждой глянула девочка.
Зяка чуть прикусила губу и коротко кивнула.
– Я не могу поехать, – решилась тогда открыться она. – Как же моя пыль?

***

– А знаешь, Буба, что ты королева?
– Я королева?
Они с Вякой сидят на полу, скрестив ноги, и едят суп из деревянных чашек.
– Ты настоящая королева. И у тебя есть королевство.
Девочка смеется. Это замечательно. Она оглядывается на уголок, где у нее лежат игрушки, но он как-то не сильно похож на королевство. Так ей кажется.
– А где?
Вяка тоже озирается. Он обводит рукой комнату – два матраса на полу с цветными покрывалами, барабанчик в углу у окна, ковер с кисточками, кактус на подоконнике, ароматные палочки, книжки.
– Вот.
– Вот?
– Да, – радостно кивает Вяка, и его хвостик на затылке, перетянутый кожаным шнурком, тоже кивает девочке. – Только это королевство почти невидимое.
Он добавляет шепотом.
– Потому что это королевство пыли.
– Пыли? – девочка широко–широко раскрывает глаза.
– Крохотные пылинки – твои подданные. – Ты их почти не видишь, но иногда…
Вяка бросает есть, вскакивает и идет к окну. Весь он такой резкий и быстрый, как круглая вертушка с цветными крылышками, если ее подставить под ветер. А вот Зяка, она, наоборот, тихая, мягкая, как простынка. Смотрит, как будто целует.
– Гляди.
И они с девочкой вместе наблюдают, как всякая мелюзга – мелочь, пыль, сор – все это на свету летает в воздухе. Стоит только взмахнуть рукой. Или покачать шторку.
– Вот давай, покружись.
И девочка крутится вокруг себя и смеется. Лампа на потолке в самодельном абажуре с бусинками, двери на кухню и в коридор, стены с обоями в полоску, на которых она кое-где нарисовала птиц, а кое-где червяков, вертятся вокруг нее.
– Ты можешь велеть им летать или садится. Если ты покружишься, то в королевстве начнется карнавал – все будут радоваться, скакать и танцевать.
– Танцевать! – прыгает девочка. – Я хочу, чтобы мы все танцевали!
И они с Вякой начинают танцевать. Вяка смешно двигается – как барабанная палочка, когда стучит по барабану – порциями, отрывисто, резко. Он задирает ноги, машет руками и кричит всякую ерунду. Такие у них танцы. И пыль танцует вместе с ними между тарелок с недоеденным супом.
К вечеру девочка старается ходить по комнате как можно тише, на цыпочках. Ее подданные ложатся спать. Кто куда – кто на коврик, кто на его кисточки, кто на плинтус, а кто на подоконник. И родителям девочка говорит, чтобы не шумели. Они улыбаются ей и о чем-то шепчутся на своем матрасе.
Ночью девочке снятся крохотные принцессы и кавалеры, которые разъезжают верхом на лохматых разноцветных собачках, все они славные и одеты нарядно, как для бала. Девочка их очень любит, ведь и они тоже живые существа. И им тоже она желает добра.

***

Они с Зякой долго ехали на поезде, потом на троллейбусе. Поднимались на лифте на последний, девятый этаж. И наконец железная дверь с кованой ручкой открылась.
– Вот, Буба, – выдохнула Зяка, натужно переваливая через порог сумку. – Это твоя бабушка.
Будто морозным воздухом кашлянула. Прошло триста лет. Девочка сначала упорно разглядывала входной коврик, словно он мог ей что-нибудь объяснить. Раздеваться ей совсем не хотелось, она только теребила шарф. Потом решилась и подняла глаза. Она увидела тетушку, похожую на их учительницу в школе, только волосы ее были цвета бордовой яблочной кожуры – того сорта, который они с Вякой всегда покупали после прогулок, лицо решительное и переносица как у Зяки – такая же мягкая, уютная ямочка, где, девочке всегда казалось, хорошо хранить желания. Вот у Зяки такой тайничок есть, а у нее нету.  «Пожелай и самой себе всего хорошего, и все сбудется, – говорила обычно Зяка, целуя ее в нос, – ты ведь тоже зверушка, жучок, рыбка и цветочек – ты у меня самое живое на белом свете»,
– Кто бабушка? – удивилась девочка и для верности еще раз переспросила. – Кто?
Она с тревогой поискала зякин взгляд, как делала всегда, когда ей было трудно что-то решить самой.
Но Зяка на нее не смотрела. Она и на тетушку не смотрела тоже, а усиленно рылась в сумке. Будто там могло лежать что-то важное, гораздо важнее всего остального.
Вид у тетушки был ошарашенный, будто ее накрыли цветным платком, а потом, когда платок сняли, оказалось, что она уже в пустыне, а вокруг ходят львы. Он с Зякой часто в такую игру играли. Это смешная игра, и девочка улыбнулась.
Кто–то шумно поднялся из кресла в комнате.
– А вот дедушка, – бодро сообщила Зяка, но голос у нее почему–то стал совсем мертвый. – Ну, знакомьтесь. Раз уж так вышло.

***

У дедушки и бабушки было три комнаты, и повсюду мебель. Девочка мебель видела только в школе, там, где они жили, в лучшем случае был стол на кухне и стулья, хотя ели они все равно всегда на полу в комнате, на их любимом коврике с кисточками. Девочка любила сидеть на полу, так удобнее. И в школе на переменах в коридоре всегда садилась на пол, за что ее часто ругали и водили за руку обратно в класс. Еще ее иногда ругали за волосы, что она их не заплетает и за то, что ходит в цветных платьях с украшениями. Девочка, как и Зяка, дня не могла прожить, не нацепив бус или браслетов из цветных ниточек. Такие веселые. Зяка делала много разных красивых штучек, и иногда даже их продавала. К бабушкиной и дедушкиной мебели девочке долго пришлось привыкать, по ночам ей казалось, что та, темная и гладкая, обступает ее, словно живая и смотрит плоскими, стеклянными, пустыми, блестящими глазами. Тогда девочка пугалась и шла прижиматься к Зяке. Спали они теперь в разных комнатах – Зяка на диване, свернувшись клубочком, а девочка в зале с бабушкой, потому что одна она не могла и все время падала – привыкла к матрасу. Зяка так и не распаковала свою сумку, ничего не вытащила, даже девочкины игрушки, сумка стояла сиротливо у порога, как будто они вот-вот снова куда-нибудь уедут.
Теперь девочка ходила в новую школу и каждый день бабушка заплетала ей две тугие, неудобные косицы с бантами, которые девочка в школе каждый раз пыталась распутать, да дело это было непростое. Дедушка провожал ее до школы и встречал обратно, хотя раньше она ездила на трамвае сама и сама открывала ключом дверь, если мамы не было дома, а Вяка был на работе.
Дедушка пытался ее смешить и рассказывал истории про разных людей и зверей, с которыми девочка раньше не была знакома. Девочке не делалось от них особенно весело, все вокруг казалось чужим и новым, и она скучала по Вяке, по лесу, по трамваю и их дому, где пахло пряными ароматными палочками, Зяка особенно любила ваниль, по вечерам обязательно горели свечи, и гости были такие забавные. Но вместо гостей у бабушки и дедушки был телевизор – они по вечерам его обязательно смотрели – громко, на всю квартиру.
Как только они приехали, сразу сели ужинать за столом на кухне. Зяка сидела очень тихая, глаза в тарелку. Девочка поразмыслила и решила, что бабушка все-таки услышала ее тогда в лесу и перекинулась в человека, чтобы им помочь. Про дедушку девочка вообще ничего раньше не знала и теперь посчитала, что бабушка нашла его в лесу (расколдовала какую-нибудь торчащую из снега сосновую палочку?) и взяла с собой. Девочка смотрела на бабушку заговорщически и иногда подмигивала.  Все-таки у нее получилось вытащить бабушку из дупла, жалко только что Вяки так и нет. Но если Вяку бабушка не приколдовала, в чем тогда смысл? Девочка хмурилась, ей было немножко страшно. Распаковать бы хотя бы игрушки.
– Спасибо, бабушка, – спасибо, что ты превратилась, – тихонько прошептала девочка.
– Что ты говоришь, моя маленькая? – бабушка нагнулась к девочке пониже, пахла она странно, по-чужому, в основном какой–то новой едой и еще хозяйственным мылом.
Дедушка жевал сосредоточенно и ласково оглядывал девочку. Глазами он был похож на Зяку, поэтому его девочка боялась поменьше. Он потихоньку включил радио около себя, потому что без радио ему было непривычно. Голова у него была совсем белая, а нос длинный, совсем не как у Зяки.
– Что это за имя у вас у ребенка, зачем ты ее так зовешь? – бабушка все накладывала и накладывала девочке еду, такую, которую она почти никогда не ела. – Ей же не два месяца. Бу-ба? Что это такое? Ребенок в школе поди назвать фамилию нормально не умеет. Что дальше–то будет? Ты почему не ешь?
Голос у бабушки был громкий, он даже заглушал радио.
– Мы не едим мясо, – тихо сообщила Зяка своей тарелке и под столом потихоньку сжала пальцы. – Я же говорила.
Бабушка и дедушка переглянулись, как показалось девочке, с какой–то торжественной обреченностью. Дедушка только крякнул и покачал головой. Видимо, чтобы успокоиться, бабушка собрала девочкины волосы назад и заправила за уши. Руки у нее были жесткие, костлявые, но теплые и пахли супом.
– И посмотри, ее надо подстричь. В ушах мох. А мясо нужно ребенку. Если на себя наплевать, выглядишь как бомж, вся в каких-то тряпках, подумала бы о дочери. Читает она как? Хорошо? Ты не смотри, что первый класс. Сейчас там такая подготовка, как будто детей сразу в космонавты запускают. А пишет? Ничего, деточка, мы все выучим, правда? – когда бабушка обращалась к девочке, голос ее менялся, как будто солнце то пряталось за тучи, то выпрыгивало снова.
– В мясе витамины, не есть, будет у нее анемия, кости расти не будут, волосы выпадут.
– И будет такая же лысая, – довольный, сострил дедушка, обсасывая косточку.
Девочка зажала руками уши, замотала головой.
– Я коровку есть не буду, и свинку, и барашка не буду. Они живые существа. Я желаю им добра.
Она уже почти было собралась заплакать. Зяка, которая сидела напротив, с натужной улыбкой разжала пальцы, протянула руку через стол и погладила дочку по щеке. Девочка сползла под стол, повозилась там немного, уселась возле ног Зяки. За столом стало тихо, только радио бормотало что-то невнятное.
– Да выключи ты эту свою грохоталку! – вдруг крикнула бабушка.
Зяка потихоньку стала переправлять девочке под стол то кусок хлеба, то яблоко, то картофелину. Вдруг что-то с силой сурово звякнуло о тарелку, Зякина нога вздрогнула, стул отодвинулся, и из-под стола девочке было видно, как бабушкины ноги триумфально ушли в комнату.

***

А еще в день, когда они приехали, девочка первым делом открыла мамину желтую шкатулочку, украшенную лоскутками и бисером, и они вдвоем с Зякой аккуратно повсюду разложили привезенную пыль. Перед отъездом они бережно собрали ее отовсюду – из-под матраса, с ковра с кисточками, с подоконника, и вот теперь любимых подданных переселили на новое место. Девочка представляла, как все они, фрейлины и кавалеры, рассаживаются на новом месте с удивлением, шурша накрахмаленными платьицами, обмениваются восклицаниями, смущенно оглядывают мебель. Хотя тут как раз для пыли был простор – гораздо больше тайных уголков и закоулков, полочек, местечек. Когда они раскладывали пыль, девочка немного волновалась, уживется ли она с местной. Но у бабушки никакой пыли не было, все поверхности сияли и блестели, в мебель можно было смотреться, как в зеркало. Сначала девочка представляла себе, как ее подданные знакомятся, церемонно и вежливо раскланиваются с теми, кто жил тут до них. Но знакомиться оказалось не с кем.
И все же пыль прижилась на новом месте. Девочка иногда ложилась на пол, на толстый красный ковер, который закрывал весь пол, и смотрела на окно – тогда было видно, как летает в воздухе что-то невесомое. Девочка закрывала глаза и тихонько разговаривала со своим королевством.
«Добрый день, – говорила она. – Это замечательно, что пришли послы. Очень хорошо, что вы решили рассказать мне, как вам тут живется. Немного скользко, ха–ха. И все блестит. А мне, представляете, надо теперь есть курицу, и ходить в школу по новой дороге, и терпеть эти ленты в волосах, и мыться каждый вечер, и нюхать дедушкин пот. Ну, ничего. Ведь бабушке тоже наверное не очень хотелось убираться из леса. Там у нее, представляете, как было здорово – летай себе, куда захочешь, всю ночь – хоть через пруд, хоть по лесу, хоть в город.»
И принцессы, такие миленькие, сговорчивые и родные, кивали ей и перешептывались, и соглашались потерпеть, а кавалеры галантно кланялись и обещали передать остальным, что да, так надо. И славные мохнатые собачки, на которых они приехали, приветливо тявкали и от возбуждения лизали принцессам пряжки на туфлях.
Но гораздо чаще девочка слышала, как Зяка с бабушкой ссорились на кухне.
– Как ты можешь так говорить, как это, что я вмешиваюсь? Мы же не чужие люди. Вот тебе хвост прижало, куда ты прибежала, а? Денег нет, работать не хочешь, и этот твой – и не муж и не поймешь кто, где он? А? Где он? Ни его, ни денег его. Я может, жизнью рисковала, когда тебя рожала!
– Да я не хочу, чтобы меня рожали! Вообще хочу, чтобы меня не было! Вообще, чтобы никогда не было! Вот, ясно, чего я хочу? Больше всего!
Зяка стала совсем тоненькой, хотя бабушка только и делала, что кормила ее и кормила. Девочке теперь иногда кажется, что бабушка – это император. Она владеет империей гораздо более обширной и мощной, чем девочкино собственное скромное, разноцветное, бестолковое королевство. Хочется уменьшиться, залезть в коробочку с бисером и закрыться на защелку.

***

Очень скоро пришло то время, когда бабушка налила в таз воды, взяла тряпку и стала вытирать пыль. Она беспощадно терла и мыла. Девочка, остолбенев, замерла за столом, куда ее непременно каждый день сажали писать каракули.
– Что ты делаешь? Это моя пыль! – она вскочила и повисла у бабушке на руке.
– Ну так мы ее тряпкой. Пыли быть не должно. На пыль бывает аллергия.
Девочка расширенными глазами смотрела, как ее подданные исчезают в тазу, как тряпка, белая, чистая, беспощадная, смахивает их, стирает, грабастает и трет. Она стала кружиться. Махала руками, подпрыгивала, нелепо и резко, как когда-то Вяка, она кружилась, пока у нее хватило сил, пока не упала на ковер.
– Спасайтесь, – кричала девочка, – скорее улетайте наверх, там она вас не достанет. Кружитесь, танцуйте! Убегайте!
– Ну–ка, перестань, – рассердилась бабушка. – Ты мне мешаешь. Не можешь сидеть спокойно, иди посмотри, что делает мама.
– Лучше бы ты сидела в дупле, – прошептала девочка и убежала.
Бабушка покачала головой.
– Вместо того, чтобы маяться дурью, курить да забивать голову ерундой, сводила бы ребенка к психологу.
А Зяка целыми днями лежала на диване возле нераспакованной сумки, свернувшись калачиком. Когда девочка заходила к ней, Зяка закрывала глаза и притворялась, что спит. Волосы у нее отросли – такие трогательные, мягкие, как шелковые ленточки. Девочка подходила и гладила их с удовольствием, ей казалось, что она плывет, как лодочка, по маминой голове. Вот здесь, за ушками у нее две маленькие укромные пристани.  Зяка ловила дочкину ладошку и целовала нежно и долго. И иногда плакала.

***

Когда Зяку отвезли в больницу, потому что она наелась каких-то таблеток, дедушка сделался бледный как шторка на кухне и включил радио на полную катушку. Бабушка следом тоже поехала в больницу, чтобы поддержать Зяку в трудную минуту ее жизни. Тогда девочка вытащила из кармана сумки зякин мобильный телефон. Она долго нажимала на кнопки, наконец нашла «Валера», позвонила и стала ждать.
– Вяка, – причмокнула она радостно, – привет.
– Привет, моя королева, – усталым голосом ответил Вяка и смущенно кашлянул. – Как там твое королевство?
– Знаешь, зря я вызвала бабушку из дупла. Она вылезла оттуда вся такая странная. Кормит нас мясом, а Зяка не хочет, поэтому взяла и наелась таблеток. Теперь ей будут мыть живот, так бабушка сказала. Бабушка вообще все моет. И всю мою пыль она тоже скоро вымоет до самого конца. А я собираю пыль в шкатулку, знаешь, такая у Зяки есть желтая, с бусинками.
– Умница, – рассмеялся Вяка. – Так значит, твое королевство теперь совсем маленькое?
– Можно сказать, да. Оно сильно усохло.
– Бывают такие королевы в изгнании, знаешь?
– Где? В избани?
– В изгнании. Это значит, что-то неприятное (революция там, скажем, или война) вынудили их уехать с родины. И им разрешено было взять с собой только некоторых близких фрейлин и парочку–другую самых преданных слуг.
– Выудили, – как зачарованная повторила девочка. – Война. Да.
– Но знаешь, королева пыли может быть королевой пыли где угодно. Потому что все на свете покрыто пылью.
– Вообще все?
– Все, куда ни плюнь.
– Ну, нет, –вздохнула девочка, – вот ты просто не знаешь, а у бабушки пыли нет. У нее только тряпка и котлеты.
– Как тебе новая школа? Бу-бу-бу-ба?
Вяка засмеялся. У него в трубке зашумело, и чужой недовольный голос вдалеке что-то произнес.
– Мне надо работать, королева.
– Папа, – шмыгнула носом девочка, и в трубке стало очень тихо. – Папа, как ты там живешь?

***

После истории с таблетками Зяка почти перестала бывать дома. Она забрала свою сумку и все время где-то пропадала. Бабушка ходила по комнатам с поджатыми губами и еще усерднее боролась с пылью. Ее переносица стала жесткой, а морщины на лбу совсем закрыли ложбинку, куда можно прятать секретные желания. Дедушка включал радио все громче, бабушка сердилась все крепче, особенно когда девочка отказывалась что-нибудь есть или плохо решала задачи.
– Вот вырастешь и будешь как эти, – угрожала бабушка. – Лысые и в тряпках. Болтаться.
Все ее фенечки из цветных ниток бабушка давно срезала и бусы велела снять – во–первых, потому что в новой школе распустехой и растрепой ходить не разрешалось – эта школа приличная, а не то, что там у них. Только в форме и с косичками. А во–вторых, вообще, так некрасиво, люди смотрят, что они скажут? А девочка думала, что вот хорошо бы заколдовать бабушку обратно в сову, и даже сочинила заклинание. Она повторяла его каждый вечер перед сном, лежа рядом с бабушкой у стенки, и под утро обязательно осматривала ее спину в халате, когда бабушка стояла у плиты, не наросло ли там перьев.
– Что, маленькая моя? – совсем не понимала ее бабушка – Кушать хочешь? Сейчас я вермишельки погрею. Еще бы, ребенок тощий, как палка, ест всякую ерунду.
***
И вот однажды вечером дедушка посадил девочку на колени. Это было совсем не похоже на то, как они с Вякой ездили на трамвае и говорили обо всякой всячине – обо всем, что прилетает в голову, как будто голова – это радиоприемник, стоит только выйти из дома – оказывается, мир едет, вертится и бежит рядом с тобой. Впереди и позади.
Дедушка сказал торжественно.
– Вот так. А мать–то твоя взяла и уехала. Снова здорово.
Так девочка узнала, что Зяка теперь живет от них очень далеко, в Индии. Там она ходит в цветных не глаженых тряпках, как выразилась бабушка, нацепив браслеты, лысая, молится, нюхает свои ароматы, и никто ей слова не скажет. Вот так. А ребенка она кинула. Девочка ясно представляла себе, как Зяка, размахнувшись, кидает ее на матрас с цветным покрывалом, и это совсем не больно, а весело – матрас мягкий, потому что он набит разноцветной шерстью лохматых собачек. Вот так. Растили ее растили, учили, учили. И вот на тебе, пожалуйста. Сперва еле–еле через качели школу закончила, и как только не бросила, уехала, никуда не поступила, потом ребенка родила непонятно от кого, ни кола, ни двора, потом от нее годами ни слуха ни духа, ударилась в какую–то секту, потом явилась, нате вам, и теперь опять та же история на новый лад. Утекла, как дым. Это девочка слышала, как бабушка кому–то по телефону доходчиво вкратце объясняет их с Зякой не получившуюся судьбу.
Девочка теперь часто терла переносицу, чтобы и у нее, как у Зяки, появилась такая же волшебная ложбинка, куда бы она могла складывать свои тайные желания. У нее их накопилось очень много. «Пожелай сама себе. Вот чего ты хочешь? Все сбудется. Попроси солнышко, попроси ветер». И девочка просила. «Небо и земля, сделай меня, пожалуйста, вместо бабушки совой. Я хочу летать над прудом, жить в дупле, и да, у меня обязательно должно быть вместо дома такое темное, большое дупло, куда можно было бы спрятаться, когда кто-нибудь придет и позовет меня».

***

Весной, когда ушел снег, и пришло тепло, бабушка и вправду решает повести девочку к психологу. Но сначала они идут к простому врачу. Девочка часто устает, у нее болит голова. Она плохо соображает, в школе одни замечания. Хотя выглядит теперь как все и больше не норовит сползти на пол. Но главное – это началось совсем недавно и ни с того, ни с сего, девочка, оказывается, временами не может дышать. Она хочет сделать вдох и не может, выдох и снова не может.
– Наверное, это у нее аллергия, – заключает врач, точно такая же тетушка, как их учительница в старой школе, похожая на бабушку, только волосы у нее черные и по плечи, а щеки румяные и над глазами нарисовано синим. – Скорее всего, на домашнюю пыль.
– Что вы, – пугается бабушка, – у нас дома нет никакой пыли.
– Пыль, – нравоучительно отвечает врач, глядя поверх очков, – есть у всех. Ведь что такое пыль? Это же мы с вами. Это наши частички – кожа, волосы, кусочки ткани, пух от подушек. Мы и есть пыль. Мы сами. Без пыли никуда.
Хорошо, что бабушка не знает про желтую шкатулочку с бусинками, где подданных становится все больше, им уже почти тесно. Девочка тайно торжествует. Она теперь все время морщит лоб, чтобы было куда складывать тайны. А дышать ей совсем не хочется. Она даже придумала специальное упражнение – если задержать дыхание, можно собрать гораздо больше пыли, тогда ее не распугаешь. А королевство стало совсем захудалым – все прячутся по углам, таятся, платьица на принцессах порвались, лакированные башмачки стерлись, лохматые собачки бегают невеселые, шерсть у них свалялась, уши висят. И кавалеры не вежливые, не стараются угодить дамам, а все больше огрызаются, спят или шляются неизвестно где. Девочке иногда хочется вообще перестать двигаться, а только лежать на ковре, прикрыв глаза, и смотреть, как некоторые свободолюбивые пылинки все же поднимаются на свету вверх – легкие, веселые. Так часами она лежит, замерев, и ждет, пока они не осядут на ее пальцы, веки, губы. Это щекотно. Тогда девочка смеется. Она почти счастлива.

***

К осени дедушка принес домой клетку. В клетке сидели две лохматые мыши – одна черная, другая рыжая.
«Неужели она их будет есть? – ужаснулась девочка и убежала на кухню. – Прямо здесь, у себя дома? Прямо вот так, ни в кого не превращаясь? Ну, это уж совсем.»
– Психолог, слышала, что сказал? Тебе нужны друзья.
– Вот, – весело рассмеялся дедушка, снимая ботинки,– и назови их Зяка и Вяка.
Бабушка поставила клетку возле дивана, где когда-то лежала Зяка и где стояла ее нераспакованная сумка. Две мышки сидели в опилках и что-то грызли. Они смотрели на людей настороженно – в блестящих черных бусинках отражался свет из окна.