Мандала

«Тридцать спиц соединяются в одной ступице, образуя колесо, но
употребление колеса зависит от пустоты между спицами. Из глины делают
сосуды, но употребление сосудов зависит от пустоты в них. Пробивают двери
и окна, чтобы сделать дом, но пользование домом зависит от пустоты в нем.
Вот почему полезность чего-либо имеющегося зависит от пустоты.»
Лао Цзы

1.
Дигги Ди поудобнее устроился в кресле, поддернул пижамные штаны, запахнул теплый шерстяной халат и с блаженным вздохом опустил ноги в таз с горячей водой. В очаге раздался микроскопический выстрел – что-то лопнуло, треснуло, взметнулся сноп искр – может, попался сырой сучок. Дигги бросил неодобрительный взгляд на окошко, по которому хлестал дождь. Ветер бесновался во дворе, опрокидывая пустые ведра и пригибая кусты к земле, но здесь, в маленькой натопленной комнатке царил уют. Дигги откинулся на спинку старого кресла, почувствовав под шеей уютную шершавость пледа, и закрыл глаза. Не так-то просто сразу расслабиться, когда весь день копал, возил, сажал и сеял. Он многое сделал, но кое-что оставил и на завтра. Конечно, такой сильный дождь совсем ни к чему – может размыть землю под посадка, хотя, с другой стороны, основательно польет. А ведь с утра было такое солнце. Ну, ничего, завтра он все поправит. Голова Дигги с уютно слипшимися на висках волосами потихоньку стала клониться набок. Треск дров и вой ветра – лучшие колыбельные во все времена. При любой погоде.
Вдруг кто-то уверенно и настойчиво стукнул в дверь. Дигги нехотя приоткрыл глаза. Не хотелось бы сейчас встречать и размещать гостей, возиться с лошадьми, кормежкой. Неужели кто-то потащился в путь по такой погоде? Дигги жил в стороне от тракта, к его угодьям сворачивала косая, заросшая травой колея, которая, по правде говоря, была знакома только своим. Обычно он с радостью кормил путников и давал ночлег, но в такой ливень…
Он, кряхтя, поднялся и пошлепал мокрыми парными ногами по половицам. Плечи и голени приятно ныли после тяжелой работы. Открыв дверь,  впустил в комнату путника. Тот был в длинном плаще с капюшоном, на теплый досчатый пол быстро натекла досадная лужа.
- Дигги Ди? – поинтересовался путник и стащил капюшон.
Дигги угрюмо кивнул. Света от камина было явно недостаточно, чтобы рассмотреть, кто перед ним. Голос оказался женским, глубоким, с дыханием. Вроде того, как из свежей булки что-то выпархивает, когда ее кусаешь. Еще говорят, что хлеб дышит. Так вот девушка эта дышала и говорила, будто свежий батон с хрустящей корочкой. Лицо у нее было крупным, рельефным, хотя быть может, всему виной пасмурные тени от очага, что гуляли по комнате вольными всполохами. Ее правый глаз был закрыт повязкой. Дигги вдруг показалось, что он словно видит сквозь сон совершенно отдельно ее грубо высеченные губы. Надо встряхнуться. Девушка была намного ниже его, коренастая, уши торчком, взгляд лисий.
Пока он, полусонный, соображал, стоит ли приглашать ее пройти, она проворно выудила из-за пазухи белый, неподписанный конверт и беззаботно поинтересовалась.
- Ты ведь знаешь, что это такое?
- Письмо? – неуверенно предположил Дигги, таращась на ее красную от холода руку, явно знакомую с лопатой или на худой конец с метлой - с короткими, хваткими пальцами.
- Гм, - удовлетворенно хмыкнула гостья и похлопала его по плечу, будто старого знакомого, который правильно назвал секретное слово при проходе через ворота.
- Вы, может, прошли бы в дом? – вдруг опомнился Дигги.
И тут же обнаружил, что девушка с усмешкой разглядывает его большие, красные ступни. Но она уже накидывала капюшон.
- Спасибо, - она ухмыльнулась одним уголком рта и помахала приветливо, - я очень скоро буду дома.
Дверь хлопнула, оставив Дигги Ди разглядывать белый конверт.
- Дома? – удивился он. – Где это?
Отсюда во все стороны сплошные поля да лес – хотелось крикнуть ему вдогонку. Останьтесь, переждите непогоду!
Озадаченный, он обнаружил, что сон слетел, будто бы ветром унесло те смутные очертанья листьев на далеком дереве, что так неясно выступали из тумана. Он уселся обратно в кресло и отодвинул ногой таз. Конверт был запечатан, Дигги, посмотрев на просвет, оторвал край и достал письмо. Совершенно белый, чистый лист бумаги, невероятно красивый в отблесках каминного огня, он не был обезображен ни единой черточкой, точкой или даже соринкой.
- Дело, кажется, запутывается, - пробормотал Дигги, вертя листок и тщетно силясь что-нибудь уяснить или припомнить.
Но вскоре глаза его снова стали слипаться, тело налилось тяжестью. Он зевнул, почесал бороду, тряхнул головой, сунул листок с конвертом на полку и пошлепал в спальню.
Для всего того, что непонятно сегодня, есть завтрашний день.

2.
Спустя неделю Дигги совсем забыл про письмо. Он сажал капусту, поправлял забор, рыхлил грядки и возился с телегой - ему никак не давалось наладить колесо. Перед сном будто в какой-то далекой дымке являлась ухмыляющаяся одноглазая физиономия незнакомки, которую принес ливень, но мысли о ней были короткими и смутными, а приходящий следом сон глубоким и ясным, смывающим все сомнения. А следующий день и его заботы просто не оставляли места для размышлений.
Он говорил себе, что в жизни не видел такой проказливой улыбки, и наверняка вряд ли увидит снова. Но в воскресенье, когда пришлось сгребать остатки прошлогодних листьев у забора, потихоньку подбрасывая их в дымящуюся кучу, девушка появилась опять.
Дигги стоял, задумчиво опершись на грабли и принюхивался к пряному запаху прелой листвы – этот был его самый любимый, ну, если не считать того, как пахнет свежий хлеб или грибы в лесу…
- Дигги, - вдруг рявкнул кто-то прямо у него под ухом. – Ты что это, старая пила, заставляешь бегать за собой?
Он непременно услышал бы, как она подошла. Дигги сморгнул и огляделся. Неподалеку, на окраине пролеска, под большой березой, где он всегда брал сок, свернув с дороги, стояла повозка. Белая лошадь, уткнувшись мордой в землю, мирно помахивала лохматым хвостом.
- Эй, - девушка бесцеремонно дернула его за рукав – если смотреть сверху - ну вылитый гном.
Он глупо улыбнулся.
- Извини, ты откуда взялась? Я задумался, что ли?
- Откуда я взялась? Ну, приехали, - расстроилась одноглазая.
Ему вдруг захотелось сказать ей что-нибудь приятное. Но что? Что-нибудь вроде: «У вас очень красивый эээ… глаз?».
- У нас нет ни минуты! – тем временем принялась расходиться она. – Ты что, забыл про приглашение? Почему не явился?
- Приглашение? – удивился Дигги и машинально подбросил в огонь еще листьев.
Он уже взял себя в руки. Может, еще какое странное письмо принесла? На этот раз она была без плаща, куртка и штаны грубые, рабочие, но чистые и не уродливые. Волосы замечательного оттенка свежевскопанной глины, что можно встретить у речного обрыва, были собраны в высокий хвост, будто бы затем, чтобы сделать ее чуточку выше или изящнее.
Двигалась однако девушка с приятным проворством - отобрала грабли и прислонила их к забору.
- Садись в повозку, Дигги, живо, - пригрозила она, - или я получу из-за тебя нагоняй.
Дигги стало интересно. Он прекрасно знал всех, кто живет в округе – если проехать по тракту налево, к вечеру можно добраться до трактира «Нос в веснушках», если направо – к середине ночи попадешь в город, но ехать туда лучше медленно, потому что ворота все равно закрыты до рассвета. Иногда через поля, пролесками он наведовался к старому Куккеру, который жил со своей когда-то красивой, но полуглухой женой у озера. Они с ним вдвоем устраивали прекрасную рыбалку, а после до ночи играли в карты. К тому же Куккер знал толк в лошадиных болезнях. Но вот уж кому никогда бы в голову не пришло присылать Дигги приглашение.
Его сестра жила в городе замужем, но муж ее казался Дигги до того скверным типом, что о нем и думать не хотелось. Отец умер пару лет назад, свалившись пьяным с водокачки, а мать вспоминается смутно – что-то связанное с молоком, теплым одеялом и запахом мокрой шерсти. Выходит, некому присылать Дигги конверты, да и читать его отец не удосужился выучить. Весной надо сажать и сеять, летом полоть и копать, осенью убирать, а зимой… Зимой только успевай поворачиваться, чтобы не замерзнуть. Какое тут чтение?
Вдруг Дигги заметил, что за раздумьями знакомый дом, забор и лес, одевшийся первой весенней зеленой нежностью, как-то поплыли. Оказывается, он уже сидел в повозке, и лукавое личико девушки, которая обернулась с козел, улыбалось ему.
Дигги куда-то ехал. Пейзаж внезапно сломался, смазался, слился с каким-то ярким светом, повозка резко дернулась, Дигги откинулся назад и свалился с сиденья, ударившись головой о косяк.

3.
Повозка подкатила к невероятно высокому зданию, похожему на иглу, собирающуюся проткнуть серую тучу, обретающуюся на небе. Когда они остановились, Дигги наконец пришел в себя и, держась за лоб, поднялся с пола и высунулся в окно. Девушка резво спрыгнула с козел и открыла дверь.
- Вам надо объяснить мне, - затряс головой Дигги, - вот я с места не сдвинусь, чтоб вас.
- Что такое? – вытаращилась она, - ты и в прошлый раз, говорят, кобенился, но все же уладилось, разве нет?
- В прошл..? Агрх. Эгм? – заспорил было Дигги и засуетился в повозке – ничего знакомого здесь не было.
Грабли у него отобрали, что за место – непонятно. Незнакомка живо вытолкала его наружу и повела в зал.
«А ты сильная, - с удовольствием подумал Дигги. - Жду-не дождусь, когда можно будет сказать тебе об этом», - он мысленно усмехнулся.
Хорошая подруга - та, у которой лопата укладывается точно в руку, - вот что бы он сказал, если бы его просили о чем-нибудь подобном. Чтобы по осени собирать яблоки в саду, ему пригодилась бы такая.
Между тем они шли по темному коридору, где не было ни свечей, ни ламп, и лишь вдали ярким пятном светился полукруг и слышались голоса.
Вот уж когда Дигги едва не сел на пол. В зале, светлом и круглом, он машинально принялся отряхивать свои поношенные штаны и измазанные в саже рукава рубахи. Приходилось ему не раз бывать на дворцовой кухне, куда он ездил продавать свой урожай, и даже заглядывать в дворцовые залы, но это не сравнить. Девушка снова дернула его за руку и потащила, чтобы усадить на свободное место.
Наверное, больше сотни людей (Дигги дал себе слово сосчитать, как только опомнится) в диковинных одеждах и со странными прическами сидело в круглом зале и сосредоточенно наблюдало за тем, что происходило в центре. Там в воздухе над полом парил потрясающей красоты узор, невероятных цветов и оттенков линии и пятна сходились и расходились, словно проникая друг в друга. И несколько человек в светлых, длинных и мягких одеждах суетились, что-то подгоняя или поправляя тут и там. Вдруг один из сидящих поблизости поднялся на трибуну, и последний разговаривающий в зале затих.
- Ну, вот, что ж, да, - совершенно обыденно заметил тот, кто взял слово, будто бы он что-то эдакое рассказывал своим приятелям в баре, и вот решил продолжить с того места, где остановился в прошлый раз. – Как видите, она, наша мандала, готова. И на этот раз тоже. Что ж.
Дигги пригляделся – это был лысенький, щуплый старикашка с лицом, будто из детской книжки про неудачника, решившего переплыть в тазу океан.
- Все отлично, - пропел он, - славненько, что вы побросали свои дела и пришли посмотреть. Ну, так, значит, вот.
Дигги глупо и громко хохотнул, оглядываясь, как восприняли эту галиматью остальные. Начни кто-нибудь у них в пивной такой рассказ, его бы живо перебили да высмеяли. Однако все вокруг слушали старикашку со странным почтением и вниманием.
- Ну, стало быть, раз, два, три, - откашлялся выступающий бесцветным голосом и махнул костлявой рукой, совершенно неторжественно.
Те, кто суетились вокруг прекрасной мандалы, или что там это у них было посреди зала, проворно отпрыгнули в сторону, будто бы она сейчас должна была взорваться. Но ничего такого не произошло. Люди вокруг начали беспокойно переглядываться и шептаться.
- А-а-а, - протянул старикан, почесываясь, - ну так значит, еще не все.
Он проворно соскочил с трибуны, пробрался в центр и стал бегать вокруг странного сияющего явления, подныривая, изучая и исследуя там и тут.
Дигги, завороженно положив грязные руки на колени, завороженно смотрел вместе со всеми. Будто ребенок. Какая-то частичка его настойчиво желала знать, куда делась одноглазая, с кем рядом она уселась и что делает, но в основном внимание захватили мелкие вихри и свечение - то, что происходило в центре. Это было действительно нечто волшебное и невероятное, чем бы оно ни было. Дигги так долго и пристально глядел, что, казалось, заслезились глаза. Его будто бы затягивало внутрь, захватывало. Вдруг стало ясно, что и он тоже часть того, что происходит, каждый орган его, и даже грязные ногти и нестриженные, клокастые, седые на висках волосы – все это сейчас тоже вот также движется, распускается, будто цветок, вмещая в себя целый мир.
- Ежики небесные, - услышал Дигги сквозь туман.
Голова у него закружилась вдруг со страшной силой, а ведь он всегда гордился тем, что может влезть на самую верхотуру, и ничего ему не сделается.
- Да здесь же не хватает, видите, с краю.
Он очнулся только тогда, когда кто-то с силой хлестнул его по щеке. Еще и еще.
-Хватит, хватит, - завопил он.
Попытался сесть, но его снова повело, он опрокинулся навзничь, стукнувшись затылком о соседнюю лавку. Теперь и спереди, и сзади у него сплошные синяки. Дигги приоткрыл глаза. Тут же угодливо обозначилось знакомая широкоскулая рожица, на этот раз, правда, без ехидной ухмылочки. Были здесь и те же странные люди, что сидели по соседству.  Веселое сморщенное стариковское личико, похожее на дряблую редьку, забытую на грядке в зиму и обнаруженную по весне, неодобрительно покачивалось.
- Зайка, ты кого это притащила? – любезно поинтересовался старикан, довольно чувствительно потыкав пальцем, твердым как заскорузлый сучок, Дигги в грудь.
«Ее зовут Зайка, вот как», - подумал Дигги, упираясь взглядом в девушкин лоб, который пошел мелкими морщинками.
Скамейки в зале были уже пусты, а в центре по-прежнему висела великолепная мандала. Дигги понял, что лучше ему не смотреть на нее и отвел глаза.
- Дигги Ди? - рассеянно пробормотала девушка.
И Дигги, как и в прошлый раз послушно кивнул, думая о том, что сейчас, наверное, он снова вынужден будет отключиться. Вдруг послышалось сопение, и вперед выдвинулась немыслимая голова, гораздо больше напоминающая собачью, чем человечью. По крайней мере, на ней было больше волос, чем Дигги хотелось бы видеть. Голова принюхалась.
- Я отлично знал Дигги, - сообщила собравшимся голова. – Мы играли с ним в окси. Не часто, правда, - голова почесала ухо. – Где-нибудь раз в десяток лет по ихнему, ну, а по-нашему раз в неделю, после бани.
- Это не Дигги! Уж я б учуял.
«Эх, подняться бы». Дигги застонал. Старикан пожевал губами. При этом ему пришлось выплюнуть собачий волос.
- Десяток лет по-ихнему? Родной, твоего отца или деда как звали?
- Дигги Ди, - уверенно отозвался Дигги.
Даже с закрытыми глазами он чувствовал, как вокруг него все крутится и вертится.
- Нас всех всегда зовут Дигги Ди. В смысле, парней всегда так называли. Ну, сестра, ясное дело, Лилия, да и замужем она.
- Давай-ка быстрее его отсюда, - это старикан бесцеремонно прервал его рассуждения.
И мир остановился.

4.
Дигги лежал в своей постели, голова на высокой подушке. Маленькая девушка сидела за столом и всхлипывала. Какая жалость, наверняка из-за того, что она напутала с письмом и притащила Дигги туда, где ему не полагалось быть, ей досталось на орехи. Она шмыгала носом безо всякого стеснения. В комнате приятно пахло чебрецом и мятой, на столе стояла большая оловянная дымящаяся кружка – та, которую он обычно использовал, чтобы набирать воду из котла.
«Что-то случилось, - вспомнилось ему, - что-то странное.»
И еще он вдруг забеспокоился, додумалась ли она потушить листья. Девушка, держащая в руках листок из белого конверта, виновато взглянула на Дигги, когда тот зашевелился.
- Кажется, я с тобой умудрилась простыть, - просто сказала она.
 - Будто бы я виноват, - проскрипел он и застонал, - голова болела – и лоб, и затылок. – Я, кажется, никуда не собирался. Потащила меня…
Девушка фыркнула и положила письмо на стол. Потом решительно отодвинула стул и уселась на край кровати в своих грубых рабочих штанах. Она мягко ступала в теплых вязаных носках, совсем таких же, какие когда-то носила бабушка.
- Ну? – с ласковым лукавством поинтересовалась она, будто бы это он был повинен в том, что все как-то запуталось – а что запуталось, это уж точно, - Что нам теперь с тобой делать?
- Может, объяснишь хотя бы, куда меня возила? Теперь из-за тебя вон, - он опасливо потрогал макушку, - вся голова в шишках.
Дигги немного подумал.
- И яму для сортира новую я не выкопал.
Девушка засмеялась и бесцеремонно похлопала его по ноге. Потом обвела хозяйским взглядом комнату.
- Так ты тут один живешь?
Дигги пробурчал себе под нос что-то, что при желании можно было бы опознать как «Никого не касается, не твоего ума дело» или что-то вроде того».
- Это твой дедушка должен был поехать со мной. А не ты. Точно говорю. Но ты так похож – один в один. Он тоже сам себе хозяин был. Бобылем куковал.
- А что это за штуковина, - Дигги повертел пальцами перед лицом, ни за что на свете он не мог бы объяснить то, что он видел недавно – это сверкающее, движущееся, разлитое в воздухе блаженство, словно невесомый мед, то, что одновременно являлось им самим и существовало вне него самого, что это было?
- Это мандала. Ее собирают, после чего она разлетается по разным мирам. Ее снова собирают. Она снова разлетается. И так бесконечно. Как только последний кусочек находится, так она исчезает. Говорят, в этом смысл жизни – все умирает и все рождается опять.
- А, - тупо уставясь в стену, отозвался Дигги.
- Всех, кто когда-нибудь находил куски, обычно приглашают на церемонию, как причастных. Было дело, значит, дед твой откопал на огороде такой. Но в этот раз промахнулись, - она широко зевнула, и Дигги с удовольствием отметил два ряда прекрасных, крепких зубов. – Еще один кусок надо найти. Сейчас все и побегаем.
Она еще раз довольно чувствительно припечатала ладонью Дигги по ноге и встала.
«Такая маленькая, а такая ууух,» - ласково подумал Дигги и удовлетворенно крякнул.
- Ну, Дигги Ди? Чем займешься?
- Яму…, - буркнул Дигги в бороду, выглядывая – одобряет ли она, что он занимается такими обычными и понятными делами, в о время, как сама, вероятно, скитается по окрестным мирам в поисках разлетевшихся осколков мироздания.
- Да, помню, - улыбнулась девушка и поправила чуть съехавшую повязку на глазу. - Яма – дело нужное. За письмо прости, я не знала, что у вас тут так мало живут. Деда твоего видела издалека.
Она сложила листок, засунула его в конверт. Обулась у входа и на прощанье помахала им с порога. Дверь хлопнула. Дигги сел в постели.
-Что, все? – сказал он громко комнате.
Ни очаг, ни бак с водой, ни стол, ни кресло, ни оставленный на столе чай – ничто не выглядело так, будто бы собирается дать ответ.

5.
Прошло два с чем-то месяца, созрел урожай, надо было везти в город тыквы, а Дигги все возился с телегой.
Наконец кое-как сладив с колесом, он запер дом, калитку, положил свежего сена себе на седушку, погрузил тыквы и двинулся в путь. Тыквы в этом году вышли крутобокие, наливные, будто кто их накачал соком. Дигги ехал радостно, медленные шагом, насвистывая. Денек стоял ласковый, теплый. Он не спал, и приехал в город точно с рассветом, как раз когда стали открывать ворота. Ну и гвалт стоял. Такие же, как он, простые работяги, тащили на рынок кур, картошку, коз, в общем, кто что.
Дигги двинулся прямиком ко дворцу, где на заднем дворе каждый год его ждала толстая смышленая экономка, давняя знакомая семьи. Она покупала тыквы для пирога. К тому же когда-то бабушка Дигги поделилась с ней рецептом тыквенной настойки.
На заднем дворе Дигги разгрузил повозку, сдал товар, пересчитал монеты и, удовлетворенный и усталый, присел, наконец, прислонившись к стене, отдохнуть. Иногда, приезжая в город, он жалел, что так и не выучился курить, а ведь это всегда позволяет быть своим в компании. Сейчас он, потираясь спиной о теплые, нагретые солнцем камни, слушал как неподалеку смеются и переговариваются торговцы рыбой. Дворцовая кухарка, рослая девица, видимо, желающая сделать свою работу как можно лучше, пыталась всерьез торговаться, склоняясь над рыбинами. Парни же, проделавшие долгий путь, хотели немного развлечься, подначивали ее и сыпали шуточками.
Вдруг Дигги словно подбросило. Что-то новое, странное, чудное и очень сильное захлестнуло его.
- Эй, эй, - закричал он и, неловко размахивая руками, побежал к рыбакам. – Эту рыбу, эту рыбу… Эту рыбу я возьму.
Смех и разговоры стихли. Кухарка выпрямилась – ее голова в чепце оказалась почти вровень с головой Дигги, а ведь он ростом немаленький. Но некогда раздумывать! Он вцепился в рыбину, самую жирную, блестящую, ее круглые печальные глаза казалось, говорили: «Вот и я жила. Вот и меня съедят».
Кухарка приоткрыла рот и прищурилась. Лицо ее было все в веснушках, как будто его окунули в тазик с медом, а потом мед медленно стек  обратно, да не весь.
- Как это ты заберешь? – задохнулась она и уперла руки в боки.
Мгновения не прошло, как она опомнилась, забыв, что торговалась за какие-то жалкие монеты, и схватила рыбу за хвост. Вскоре поднялся крик, прибежал стражник. Дигги яростно отбивался рыбиной, удивляясь в глубине души, на кой черт она ему сдалась и что вообще с ним такое творится.
Вдруг в который раз за лето он ощутил короткий и точный «шмяк» по голове – это треклятая стряпуха огрела его медным подносом, и снова мир – задний двор, потешающиеся над ним рыбаки, удивленное лицо стражника, который пытался отговорить его ввязываться в драку, все поплыло и растворилось в радужном сиянии забвения. А может, просто пришел такой желанный с вечера сон.

6.
- Псс, - услышал Дигги.
Кругом была кромешная тьма. Темнота набилась к нему за шиворот, пролезла в карманы, застряла между зубами. Дигги потрогал языком зубы – все на месте - хорошо. Болела голова. Ему показалось, или что-то мелькнуло? Вот кто-то зажег спичку, и он со стоном опознал широкую ухмыляющуюся физиономию с одним глазом.
- Знаешь, я ведь по ночам спать не могу, - с трудом проговорил он, поднимаясь с грязной вонючей соломы – язык будто чужой, - все думаю, как ты без глаза осталась?
Спичка мелькнула и погасла. Девушка ойкнула, видно, обожгла пальцы. Она прыснула, в темноте почему-то показалось, будто это зашипела кошка.
- В болото ныряла, за куском. Кусок достала, небольшой был, но чувствительный. Покоя не давал. Ну-ка, держи, - через решетку она сунула Дигги лучину и стала возиться с замком.
- Я ведь нездешняя. Здесь у вас другой человек куски искать должен, но он где-то застрял. Нерадивый. Мне пришлось связаться с тобой, понимаешь ли.
В темноте он видел, как она пожала плечами. Видел ее резко очерченные, высокие скулы, губы, будто высеченные из серого камня, волосы, на этот раз наспех заплетенные в две низкие косички. Она навалилась на решетку, потянула, дверца скрипнула. В полной темноте уверенно и крепко взяла его за руку. Ладонь у нее была теплая и упругая, немного жестковатая для барышни, но ему очень понравилась.
- Рыба, - прохрипел Дигги.
- Рыба, да. Рыба. 
Она задумчиво остановилась. Вдруг что-то теплое коснулось его небритой щеки. Девушка засмеялась.
- А ты у нас, оказывается, охотник.
Дигги на ходу погладил живот, потому что ему показалось, что все листья, которые он сжег этой весной, дымятся и парятся у него внутри.
Когда они, крадучись, вышли из дворца, с заднего хода, где не было никакой стражи, а потом, ползком, через лазейку, о которой он не подозревал, выбрались за городские ворота, уже занимался рассвет. Девушка шагала по обочине тракта быстро, он едва поспевал за ней. Борода растрепана, на штанах солома. И немного воняет, что уж говорить. Клюющий носом возница на пустой телеге, запряженной осликом, обогнал их. Дигги вспомнил про свою телегу, которая осталась на подворье и подумал, что придется кого-нибудь просить привезти ее. Тем временем она оглянулась и насмешливо окинула взглядом его нескладную фигуру.
- Рыбу стали резать на кухне, и кусок вместе с костями полетел в отходы. Да я поспела.
Она щелкнула пальцами, неловко подпрыгнула и довольно похлопала себя по груди. Неужели ей все это нравится – таскаться по болотам, ловить какие-то разлетевшиеся осколки? Одно и то же каждый раз? И ради чего? Дигги подумал, как это похоже на то, что он всякую весну сеет семена, а осенью собирает то, что выросло. Снова и снова.
- Слушай, - вдруг вспомнил Дигги. – А тебя правда Зайкой зовут?
- Дурак ты, - засмеялась девушка.
В крепких белых зубах она зажала травинку. Поэтому прозвучало как-то смешно. Дигги подумал, что если бы второй глаз у нее был здоров, она бы сейчас хитро прищурилась.