Часть третья. Еще и царевна
Глава 1
Был ли я счастлив раньше, на той Земле? В то время казалось, что нет. Думалось, что истинная жизнь течет себе мимо, бурлит где-то невдалеке, за чужим углом. И что суперские гаджеты, девчонки, машины и отвязные тусовки есть наше все. И вместе с остальными я бежал к этому всему, не понимая зачем.
Стоп, никуда я не бежал, сидел в своем болоте, с жадностью ловя боковым зрением рекламируемое счастье. Завидовал. Мечтал о том же — когда-нибудь, когда найду кошелек с миллиардом, или мой папа, наемный работник, вдруг станет олигархом.
Четырнадцать лет — время прозрений. У меня. За вас не скажу, оставайтесь в блаженном неведении сколько желаете, а мои глаза открылись внутрь, когда операционку жизни перезагрузили, удалив баги и тормозящее старье под корень.
Поужинав сам, я поднялся с полной тарелкой на стену — Зарине стоять до заката, я буду видеть пятый сон.
— Мне уже рассказали! — с воплем бросилась она мне на шею. — Ты самая лучшая! Представить страшно, что я могла попасть в заложницы к кому-то другому. Аглая рвет и мечет! Садясь — подпрыгивает!
Звонкий солнечный смех окутал теплом. Зарина жевала, глотала, говорить при этом не переставала:
— Карина рассказала о разбойниках. Хорошо, что к царберам отправили гонца с донесением. Если войско не успело уйти совсем, оно свернет к Евпраксии. И конец лесным рыкцарям!
Сердце ухнуло в пятку. Сообщить Малику невозможно. Полная беспомощность. И если что — абсолютное одиночество и надежда только на себя.
— Почему их зовут рыкцарями? — спросил я, бессильно облокотившись о бревно частокола.
Девичьи бровки вскинулись на лоб, тот собрался поперечными складками.
— Почему тебя зовут Чапа? Хотя… говорят, во время атаки они громко рычат. Бросаются на врага с рыком: «Уррррра-а!..»
Упс. Привет от перекура.
— Рыкцари — это разбойники?
Ложка скребла по дну, щеки Зарины усиленно вздувались и опадали вслед жеванию.
— Организованные, — сказала она с полным ртом. — С простыми могут разобраться войники любой цариссы, а рыкцарей наскоком не одолеть, для этого их нужно вывести на местность, где у них теряются преимущества.
— Какие преимущества? — заинтересовался я.
В ответ — пожатие плеч:
— Скрытность, маскировка. А еще — вопреки закону они убивают издалека!
— С царберами сладить смогут?
Зарина помотала в стороны дожевывавшей головой:
— Никогда. С царберами никто не сладит. На то они и царберы.
Я отнес пустую тарелку на кухню и поглядел на выделенную для начальства половину школы. Долго набирался храбрости. Поняв, что это процесс бесконечный, сродни медитации или, у некоторых, бросанию курить, я виртуально пнул себя под зад, и через несколько секунд коридор привел меня к кабинету папринция. Костяшки пальцев несколько раз стукнули дверь. Она бесшумно отворилась.
— Чапа? — Седая голова выглянула наружу, чтобы убедиться, что я один. — Заходи. Что случилось?
— Покушения, — сообщил я, остановившись у входа. — Дважды.
Худая рука учтиво указала на скамью.
— Ты жив, это обнадеживает. — Пискнул выдвигаемый стул, дядя Люсик присел, костлявые пальцы забарабанили по грубой потемневшей столешнице. — Рассказывай.
Я рассказал. Удары по дереву участились.
— Предположения?
— Ничего не понимаю. — Мои плечи выразительно дополнили ответ. — А еще не понимаю главного: почему вы меня прикрываете?
Стоило ли нарываться? Но иначе не прояснить самый волнующий момент.
Внутренний полет головой вниз закончился с ответом папринция.
— Можешь не верить, но ты мне нужен, Чапа. — Он тщательно подбирал слова. Если бы у него были очки, он бы поправил их и протер, а так — просто потеребил пальцами переносицу. — Хочу быть уверен, что с тобой ничего не случится. Но я не всесилен. Ты можешь помочь себе только сам.
Тоже мне, новость. Только тем и занимаюсь.
— Насчет убийцы — это наемник, — огорошил папринций.
— Вы его знаете?! — Я чуть не подпрыгнул.
Дядя Люсик устало улыбнулся:
— Размышляю. Понятно, что это человек, который выполнял приказ. У него нет к тебе никаких чувств. Наверное, он даже не знает тебя в лицо. Ему указывают место, он идет и исполняет. Копьем воспользовались, когда ты был внутри помещения. Нож прилетел в темноту. Земляным маслом облили девочку в определенном окне — тебя же тоже считают девочкой.
— Это может быть войница Астафья? — сорвалось с языка.
Я удивил собеседника.
— Объясни, — потребовал он.
Пришлось рассказать о подозрениях, возникших еще с ночевки в цекаде.
— Любопытно, — сказал папринций. — Проверю.
— Почему вы предупреждали меня об Аглае и Варваре? — выдал я волнующий вопрос номер два. — Они нормальные девчонки. Аглая чересчур высокомерная, но верховенство свое заслужила, я убеждался не раз. Кто она? Чья наследница, почему ее так боятся?
Почесав небритые седые волоски на щеке, папринций сообщил:
— Однажды она обретет большую власть.
— Почему ее нужно опасаться?
— Крепость чревата сюрпризами. У ангелов судьбы еще более непредсказуемы, чем у обычных людей. Аглая тебя боится.
— Почему?!
Брякнул и заткнулся. Разве не ясно? Потому что каждый раз сам нарывался. Она не любит конкурентов даже в малом. Любой, кто умеет больше или позволяет себе сказать слово поперек — противник. Конкурент, покушающийся на занятое место под солнцем. Иными словами — враг.
— Сам понял, — признался я. — А можно еще спросить?
Остался вопрос номер три, самый главный. Грудь распухла от набранного воздуха, и, когда терпеть стало невмоготу, а отступать поздно, я выдал:
— У вас есть воздушный шар?
Сначала собеседник изумился. Затем его лицо затравлено оглянулось на окно, а подпрыгнувшие брови сползли обратно, встретившись друг с другом на бывшей нейтральной территории:
— Шарился у меня ночью?
— По приказу Аглаи.
Кажется, в глазах папринция мелькнул испуг:
— Она в курсе?
Я помотал головой.
— Тогда скажу одно, — медленно произнес он, как бы ставя точку в разговоре. — Нескоро, но… однажды мы с тобой очень поможем друг другу. И наши мечты сбудутся. Но это произойдет, только если ты останешься жив. Поспособствуй этому максимально. Иди.
Вернувшись к себе, я неспешно разделся, потянулся, сделал несколько махов с приседаниями. Легким усилием убранный на место лежак вновь притиснулся ко второму, тело блаженно вытянулось сверху. Вот он, рай — когда хорошо здесь и сейчас. Скоро мое чудесное одиночество скрасит образцовая соседка-обаяшка, и станет совсем здорово.
Образцовая — не зря сказалось. Даже некоторая болтливость Зарины шла на пользу — мозг получал пищу для размышлений. Ненапряжная, простая, красивая… что еще нужно молодому человеку от случайной попутчицы, волей случая навязанной в соседки? Как наяву проступил ее чеканный силуэт на фоне луны перед последним покушением. Неужели раньше я не замечал, что она такая красавица? Зарина. Заря. Зорька. Зоренька. Солнышко. Наивная, доверчивая, ласковая, общительная, обаятельная, очаровательная, шаловливая, нетерпеливая, неподражаемая… Нескучная. Лучистая и сияющая, как звездочка в ночи. Иногда по-детски беззастенчивая и бесцеремонная. Но очень мило бесцеремонная и, к моему стыду, столь легковерно, но привлекательно беззастенчивая… Всегда жизнерадостная. Невероятно заботливая. Последнее даже сравнить не с чем. Разве что с мамой.
Только не выдать бы себя ненароком, чтоб не разрушить привалившее счастье.
Сквозь сон проник визг родной двери. Вспыхнула внутренняя лампочка тревоги.
Мозг сработал как часы. Машинально вскинутая ладонь убедилась: я укрыт. Засыпая, я натянул простыню автоматически. Хороший рефлекс.
Ресницы шпионски приотворились: ничего необычного, это Зарина, как и предполагал, вернулась с дежурства. Последовал мгновенный поворот спиной к ее лежаку, чтобы она видела: сплю. Не кантовать.
Зря. Зарина поняла, что разбудила.
— Уф, под вечер зябко стало, — принялась она разговаривать с телом, которое только притворяется спящим.
Шаги двинулись по кругу. Снимаемые латы поочередно звякнули на табурете, и моя чудная соседушка вернулась к своему месту.
— Подмерзла. Можно погреться?
Подвернутая под меня простыня с усилием поехала в сторону, вытащившая ее Зарина собралась нырнуть внутрь.
Миссия в опасности! Мои уши могли плавить металл. Как Зарина не видела их разорвавшего тьму пылающего света?
— Нет! — вскрикнул я, отталкивая непрошенную гостью задом и запахиваясь обратно.
— Жадина-лошадина, — обиженно проговорила Зарина. — Я бы пустила. Мы с Кариной все время друг дружку грели, пока жили в одной комнате.
Отвернувшись, она быстро успокоилась, носик размеренно засопел.
Не знаю, сколько прошло времени. Грезы, в которых я витал, наполняли жизнь смыслом, а смысл — жизнью. Чудеса происходили, мечты сбывались, и это было божественно. Проснуться заставило странное ощущение. Что-то происходило. Что-то неправильное. Настолько неправильное, что я даже проснулся, а такое бывает нечасто. То есть, вообще в первый раз.
Быстрый взгляд на дверь: закрыто.
На окно: ничего. Ни движения, ни звука.
Вбок: второй лежак пуст.
В ноги… Вот!
Стоит, не шелохнется. Как статуя. До боли знакомое приведение, обмотанное простыней. Голые ноги — на полу, уже порядком подмерзшие. И над всем этим — невыносимо круглые глаза Зарины. С непередаваемой смесью смертельного ужаса и всеми силами сдерживаемого восторженного безумия.
— Ты… мальчик?!
Якорный Мамай! Сон сдуло. Ладонь быстро прикрыла предательски облегавшую простыню.
В ошеломленном девичьем взгляде проносилось и боролось столько всего, что восприятию и осмыслению уже не поддавалось. Зарина бледнела, краснела, отказывавшие ноги подрагивали, глаза закатывались в трансе, вспомнив что-то ужасное.
— Как же… — с огромным трудом, словно ворочая гору, вымолвили трепетные губки, тут же закушенные до крови.
— Пойдешь докладывать? — Я мотнул челкой в сторону цариссиной половины.
Метания в глазах Зарины сузились до одной озвученной мысли:
— Должна. — Ее лицо поникло, ноги совсем подкосились, взъерошенное тельце плюхнулось попой на лежак. — Не знаю. Ничего не знаю.
Зарина обняла плечи обернутыми простыней руками и принялась медленно раскачиваться.
— Так это правда? — В ней еще жила бессознательная надежда, что морок развеется и все станет по-прежнему.
— Не веришь? — понял я.
— Как в такое… — Ее взгляд трусливо прыгнул туда, где лежала моя ладонь. — То есть, ты подтверждаешь? Это не шутка? Ты действительно…
— Показать?
Получилось грубо и не смешно. Зарина отшатнулась.
— Что теперь делать? — вылетело из ее вытянувшихся губ.
— Твоя рассказанная на уроке история оказалась не сказкой. Заколдованные принцы существуют. Можешь убедиться собственными глазами.
Она смущенно отвернулась.
— Убедилась. А ты?! — прорвало ее. — Хожу такая, ничего не подозреваю, переодеваюсь, помочь мыться прошу… Не мог сказать?! Намекнуть как-нибудь, прекратить мое отвратительное безобразие…
— Почему же отвратительное? И как ты это себе представляешь? «Я как бы девочка, но веди себя со мной, словно я мальчик», так? Припомни: я всегда отворачивался. Всегда! Если получалось — останавливал. Делал со своей стороны все, что мог.
Зарина вздохнула. Краска отлила от щек. Пальцы принялись задумчиво мять друг друга так, что похрустывало.
— Что же делать? — в очередной раз спросила она.
— Если не собираешься сейчас же бежать к цариссе, то спать.
На эту минуту — самая вменяемая и полностью устраивавшая меня идея. Спать. Завтра, на свежую голову, искать выход, бежать, сражаться или не знаю что. Это будет завтра. Сегодня давайте поспим. То убить пытаются, то смертью грозят, надоело. Даже у Бога был выходной.
Здесь не было, напомнила зловредная память. Вместо заповеди «соблюдай субботу» неведомая Алла ввела формулу «соблюдай закон».
Зарина решительно выдохнула:
— Хорошо, я пока ничего не расскажу ни цариссе, ни папринцию.
Затем ее головка хитро склонилась, лукавые лучики озарили только что беспомощное лицо:
— Дальше будет зависеть от твоего поведения.
— По рукам.
Я быстро протянул Зарине свою ладонь — пока не передумала.
Она с мстительным чувством пожала, сдавив, насколько смогла. Чтобы оценил как предыдущие муки, так и нынешнюю жертву.
Ценю!
Глава 2
Давно мы не просыпались как обычно, без внешних тревог и волнений. Хватало внутренних. Раздалась команда, глаза одновременно открылись, ноги подняли еще сонные, но готовые к новым приключениям тела. Мы отбросили простыни, быстро растащили лежаки и одевались каждый у своего табурета. Единственное, чем день не был похож на другие: глаза не смотрели на соседа. Исключительно в разные стороны. Еще — мы молчали.
Ночью прошел дождь. Первый дождь в этом мире. Ноги холодило в мокрой траве и заметно пачкало. Запертые въездные ворота и строения стояли мокрые, грустные. Бревенчатые настилы и лестницы стали опасны, потеряв цепкость сцепления: теперь нужно не только наступить, но и удержаться.
Ученицы выстроились во дворе. Форма обычная, налегке: рубаха со штанами. Со вчерашнего дня боевая — только для дежурных и для занятий, где она требуется. Босые ноги разных размеров и подготовленности к непогоде постоянно переступали, ступни терлись друг о друга, а приподнимаемые к ягодицам пятки растирались руками. Пальцы ног захватывались в ладони и так грелись в ожидании учителя. Вскоре половина девочек напоминали балансирующих на одной ножке цапель в тростнике.
Название урока неизвестно, учителя пока нет, кто им окажется — неясно. Все наблюдали за работой четверых бойников, снимавших дерн на участке примерно четыре на четыре метра рядом с купальней. Дерн аккуратно складывали рядом. Лопаты были деревянными, только режущая кромка обита металлом. Экономно.
— Где Карина? — забеспокоилась моя соседка.
Не без причины. Тома озабоченно пожала плечами:
— Ушла ночью и не вернулась.
Мне стукнуло в мозг и срикошетило через рот:
— Ведь комендантский час!
— Что? — обернулось сразу несколько девочек.
— Ночные выходы запрещены.
Бесстрастно-улыбчивые лица разом помрачнели. Упала тишина, нарушаемая копкой и сопровождавшими ее междометьями бойников. Зарина закусила губу, жалобный взгляд пробежался по соученицам и остановился на мне, стоявшем плечом к плечу.
Захотелось погладить, приласкать, как котенка. Сказать что-то утешающее. И сказал бы, будь мы одни. Приобнял бы за плечи, притянул, прижал к груди…
Ага, еще бы вынес из огня и спас, когда тонула. Утешатель хренов. У нее горе, а у меня зуд в мозгах. Хорошо, что пока только в мозгах.
Маленький кулачок нашел внизу и с силой стиснул мою ладонь.
Я оторопел. На щеках вылепились сострадальческие ямочки, я машинально кивнул соседке: держись, мол. И сразу отвернулся вперед, куда смотрели все — на загадочные земляные работы.
Готовую выемку взрыхляли лопатами и копьями, выполнявшими роль ломов. Появились деревянные ведра. Собственно, других здесь не было. Каждый бойник набирал пару ведер в бассейне, проносил несколько метров, с плямкающим хлюпом содержимое выплескивалось на землю без травы, где через минуту образовалась черная жижа.
В дверях показался дядя Люсик.
— Урок борьбы в непростых условиях, — объявил он. — Соперницы проходят в центр арены и встают лицом друг к другу. Задача: вылезти на траву и не дать сделать это противнице.
— Дядя Люсик, где Карина? — не выдержала Зарина.
Папринций смотрел с другой стороны, поэтому кулачок с зажатой в ней моей ладонью не разжался.
— Карина нарушила приказ о ночном покое, — сообщил школьный распорядитель. — Она будет наказана. На первый раз несущественно по сравнению с тем, что будет, если она или кто-то другой повторит. Всем все ясно?
— У нее уважительная причина! — с надрывом воскликнула Зарина. — Она шла к невестору!
Ученицы с радостным изумлением переглянулись. В глазах мелькали варианты обсасывания полученной информации и всяческого выжимания из нее здравого смысла до потери привязки к реальности. Будет о чем посплетничать перед сном. Для учениц день начался отлично.
Методом дедукции я определил смысл слова «невестор». После всего предыдущего оно показалось нормальным.
— Приказ либо есть, либо его нет, уважительные причины в этой схеме отсутствуют. — Посчитав вопрос закрытым, папринций продолжил для всех: — Разбиться на пары.
Я вздрогнул. Буйная возня в грязи при тонкой холщовой одежонке…
Тома стояла с другой стороны меня, ее ладонь нашла мою и тоже сжала. Теперь обе моих руки были схвачены, одна — в благодарность за сочувствие, вторая — в тревоге за меня самого. Дрожь непростого решения пронеслась по телу Томы, я прочувствовал ее пальцами и прижатым плечом. С другой стороны еще сильнее сжался кулачок Зарины: она тоже поняла опасность и выказала решимость не сдавать меня. В меру возможности я поблагодарил обеих девушек ответным пожатием.
Тома уже открывала рот, чтобы настоять на необходимости бороться именно в паре со мной — не знаю, какие причины она придумала, да и придумала ли…
Заметив мою панику, дядя Люсик опередил:
— Поскольку Карины нет, одна из девочек остается без пары. — Изобразивший муки выбора взгляд пробежал по ученицам. — Чапа, пройди со мной, у меня есть к тебе вопросы.
Феодора перебила:
— А мне такое противопоказано! Пусть Чапа остается в паре, а Тома борется с Глафирой. Или Чапа с Глафирой, а Тома с Зариной — так силы будут примерно равны.
Договорив, она шагнула назад, покидая строй учениц и тем ставя точку в прениях. Папринций нахмурился:
— Меня можно попросить, даже дать мне совет, но нельзя указывать, что мне делать. Вы, молодая царевна, нарушили основополагающее правило школы — что учитель всегда прав. О ваших проблемах с кожей я наслышан, как и о том, что посторонним они не передаются, посему участвовать вы будете на общих условиях. А после занятий примете наказание вместе с Кариной. Ей определит царисса, вам же назначаю пять плетей и час мишени. Первое исполнит… Аглая.
Злорадная ухмылка блеснула в прищуре ночной королевы, ее мышцы расправились в предвкушении. Сгорбившаяся Феодора покорно вернулась в строй.
— В порядке построения приступайте, — скомандовал дядя Люсик.
Отвернувшись, он махнул мне рукой, чтобы следовал за ним. Аглая с Варварой полезли в рукотворную грязевую лужу.
Идти недалеко. Не прошло полминуты, как дверь тихо закрылась изнутри. Папринций привычно расположился за столом. Дождавшись приглашения, я плюхнулся на знакомую тесаную скамью у стены. В окне за спиной распорядителя разгоралось ледовое побоище, летний вариант. Аглая топила в грязи цариссину дочку, вырываясь из цепких объятий — била по пальцам, совала лицом в жижу и держала там. Варвара не сдавалась. Долго. В конце концов воздуха не хватило. Стряхнув задыхавшуюся соперницу, Аглая победно вскинула руки и вылезла на берег. Узнать ее можно было только по лицу. Варвара в обтекающей грязью фигуре определялась только по тому, что кроме них двоих в луже никого не было.
— Насчет Астафьи ты оказался прав. — Папринций задумчиво почесал шею под подбородком. — Действительно, она специалист по особым поручениям.
— Чьим поручениям, кому служит?!
Воскликнул — и прикусил губу. Понятно, кому.
Брезгливо опуская ноги, в лужу вошли Зарина с Томой, встали лицом к лицу, их взгляды, полные апатии, встретились. Раздался обоюдный виноватый вздох, и две девушки понуро кинулись в объятья друг друга. Назвать происходившее борьбой мог лишь человек, который никогда не боролся не только за жизнь, но и за компанию.
— Чтобы отправить меня на тот свет, Дарье так мудрить не требуется, — убежденно заявил я. — И главное: зачем это ей?
— А зачем тебе воздушный шар? У каждого имеются тайны.
— В том числе, зачем он вам.
Сказал — и поперхнулся под выстрелом взгляда папринция. Чтоб не пристроили третьим к Карине с Феодорой, у меня быстро опустилось лицо, плечи и все, что опускается, включая настроение.
За окном Тома с Зариной валяли друг дружку в грязи — вяло, рассеянно и отстраненно, словно ожидая: когда же это кончится? Каждая хотела уступить, оттого дело не двигалось. Дядя Люсик напряженно молчал.
— Почему не допустить, что Астафья действует от своего имени? — вернулся я к теме.
— Встает тот же вопрос мотива.
Пальцы папринция принялись выстукивать ритм: тум, тум, тум, ту-ту-тум, тум, тум, ту-ту-тум…
Танго? «Утомленное со-олнце-э нежно с мо-орем проща-ало-ось…»
Зарине надоела игра в поддавки. Липко выскользнув, она скрутила Тому в бараний рог и поднялась. Лица обеих девушек остались чистыми.
— Не перегибай, я сказал лишь об умениях Астафьи и их использовании цариссой, — продолжил дядя Люсик. — О том, что покушалась она, я не говорил.
— Но бывают двойные шпионы. Даже тройные!
Внезапно поплохело. Сказанное чудненько прикладывалось к самому мутному папринцию. Все же я нашел сил добавить:
— Не могла ли копейщица прихватить халтурку на стороне? Или кроме цариссы служит еще кому-то, более щедрому.
Папринций кивнул:
— Гипотетически — возможно. Если бы в ходу были деньги. У нас все меряется нравственными категориями: верностью, честностью, долгом.
Действительно, про деньги никто ни разу не упоминал. Вообще, про плату за что-то. Все происходило как бы само собой. Натуральный обмен, коммунизм или рай?
Теперь в луже барахтались Глафира с Феодорой. Со стороны казалось, будто пьяные жена и муж выясняют отношения. Многовыпуклая Глафира дубасила фальшиво сопротивлявшуюся плоскую Феодору. Нарочно в грязь они друг друга не макали, лиц не трогали. Больше обнимашки, чем драка. Глафира заботилась о подруге, как о драгоценности. Даже попытавшиеся сбежать штаны, полные грязи, поправила не только на себе, но и на ней. Потом каким-то образом она потеряла рубашку, что в такой грязи почти не замечалось. Со стороны — смесь гориллы с североморским дайвером. Бастард кикиморы с лешим. Вылезший из болота инопланетный хищник с милым личиком нимфетки.
— Уронившему честь, — договорил папринций, — не поможет повышенная комфортность или заниженная требовательность.
Я взял себя в руки. Крепко взял. Зубы стиснулись, ступни нервно застучали по полу.
Сдерживался, сдерживался… прорвало:
— Если денег нет… откуда про них знаете вы?
— Я много чего знаю, — значимо проговорил папринций.
За окном горделиво высилась победившая Глафира. Улыбка чеширского кота плавно таяла на грубо слепленной снежной бабе, где вместо снега использовалась некая противоположная по спектру субстанция. Нагнувшись, Глафира помогла подруге подняться без потерь для достоинства.
На стене прокричал дежурный страж. Въездные ворота влажно засипели, будто простуженные.
— Да уж, решили Нельсон с Кутузовым поговорить с глазу на глаз… — Дядя Люсик поднялся. — Беги к ученицам и прикинься шлангом. Я переоденусь. Мне полагается встречать по всей форме. Прибыл гонец от Варфоломеи. Возможно, по твою душу, иначе сначала он отправился бы в башню.
Папринций почти вытолкал меня за дверь, захлопнув перед носом. И это когда появилось столько вопросов!
Занятия приостановили. Учениц отправили по комнатам, грязных — сначала мыться. Кладовица, отстраненная цариссой, в сопровождении прибывшей новой принесла в помывочную чистые комплекты одежды. Грязные уносила новая; старая фыркнула и ушла порожней. Понятно, сдает дела.
Притворившись задумавшимся, я остановился у выводившей на поле двери между умывальней и уборной. Хотелось увидеть прибытие гонца собственными глазами. Можно поглядеть из своей комнаты, но она дальше, там слышимость хуже, и ракурс не тот. Здесь же — как на ладони. Смущали только перемежавшиеся плеск и смех, доносившиеся из помывочной.
Копыта коней красочно одетого гонца и двух сопровождающих торжественно ступили на землю школы. Именно так, а не просто «гонец и сопровождающие въехали». Почему так — не объясню. Умения особые. Обучают, наверное. С рождения.
Бело-синий флаг над ними венчала красная буква В.
Навстречу вышел парадно одетый папринций. Царисса до простого курьера не снизошла. Гонец, спрыгнув с коня, бодро отрапортовал, словно не было позади нескольких часов сумасшедшей скачки:
— Царисса Варфоломея в сопровождении цариссы Евстигнеи со свитами собираются прибыть с гостевым визитом завтра в первой половине дня!
Дядя Люсик что-то ответил, последовало приглашение внутрь. «Кино» окончилось, я отправился в свою комнату.
Едва прилег — ввалилась Зарина, дрожащая после мытья в холодной воде. Вся в свежем, взбодренная донельзя, она принялась прыгать, приседать, доставать ладонями пол и делать мостик назад. Согревалась движением. В отношениях со мной она выбрала тактику «сделаем вид, что ничего не было». В целом получалось, если не считать связанных с переодеваниями моментов. Тогда мы просто отворачивались. Проблем пока не возникало. Надолго ли?
— Про цариссу Евстигнею что-нибудь знаешь? — полюбопытствовал я.
— Конечно, — громко ответила моя славная заложница, прыгая по четыре раза на каждой ноге. — Евстигнея, царисса Конных пастбищ, соседка Евпраксии с противоположной от нас стороны.
Пришлось уточнить:
— От нас — это от вас, Варфоломеиных, или от школы?
— От маминой вотчины, от Западной границы. — Зарина замерла в полудвижении. Глаза и рот распахнулись в ужасе непоправимой потери: — Теперь тебя отправят в крепость. Вас отправят. Двоих, — поправилась она.
Следом подоспела сопутствующая мысль:
— Кстати, если ты, как оказалось, не ангел, то я больше не заложница? В случае обмана одной из сторон договор между ними считается недействительным. Обманщик!
Прыгнув на свой лежак, соседка озорно стукнула меня подушкой.
Что-то подсказывало, что Зарина не проговорится насчет меня. Но жить в подвешенном состоянии неудобно. Попробуйте. Подвесьтесь, подрыгайте ножками: каково? Хотелось уверенности. Я решил поставить точку с запятой, раз уж на точку не тянем, а многоточие убивает.
— Зарина, можно поговорить серьезно?
— А что, так можно? — засмеялась она. — С тобой?! Лгун! Прохвост! Жулик!
Снова пришлось уворачиваться от подушки.
— Я никого не хотел обманывать. Просто хочу вернуться домой. Собрать друзей и улететь.
— Улететь?!
Снова — глаза-тарелки. Курс «Как изменить лицо без фотошопа».
— Забрать Тому, Ма… и Шурика, который сейчас у твоей мамы. И улететь, — подтвердил я.
Едва не проговорился насчет Малика. Не нужно упоминать всуе. После смерти Гордея никому в голову не пришло, что второй черт тоже жив. Пусть так и останется.
— У вас там хорошо? — с надеждой в вопросе мечтательно произнесла Зарина. И осеклась: — Не рассказывай! Нельзя!
— Нельзя в деталях. А в общем… у нас не плохо или хорошо. У нас по-другому.
— По-другому — это лучше или хуже?
Я вздохнул и повернулся на бок, к ней лицом. Ее подушка уже перестала быть ударным инструментом, вновь обретя прямое назначение. Зарина лежала как я: на боку, лицом ко мне. Глаза в глаза.
— Вот ты веришь во все запреты, установленные Аллой…
— Да простит Она нас и примет, — бездумно дополнила Зарина мантрой-скороговоркой.
Мне надоело.
— Ты серьезно веришь в то, что все вокруг создано Аллой? Весь мир? Все земли, леса, животные, люди, звезды, луна, солнце?
— Видишь подушку? — Зарина приподняла свое недавнее оружие. — Она существует?
— Ну, если рассматривать с точки зрения религиозно-философского восприятия…
— Рассматривай глазами, а для восприятия можешь пощупать или снова получить по кумполу. Согласен, что она реальна? Отлично. Она сделана кем-то?
— Подушечных дел мастером. Не знаю, как он правильно называется.
— Ты видел этого мастера? Видел, как он сшивал ранее сотканное полотно, как набивал шерстью и придавал окончательную форму? Нет. Ты видишь подушку, замечательно используешь и знаешь, что ее кто-то сделал. Просто знаешь. Разжевывать дальше?
— Не надо, — убито сказал я.
Зарина расцвела.
А еще Софист, твою за ногу. Софочка. Девчонка переспорила.
— Если же мир кажется несовершенным… — Маленький кулачок взбил подушку до необходимого состояния. — Может быть, мы просто пользоваться не умеем?
Глава 3
Нас пригласили на запоздалый завтрак.
— Карина в карцере, — шепнула всесведущая вездесущая Зарина.
Она все разузнала. Откуда только? Всего-то чуть-чуть с несколькими девочками на ходу пошепталась.
Снова построение. Освободившийся папринций загнал в грязь оставшихся девочек, я тихо примкнул к отборовшимся — для нас в отдаленном углу поля поставили щиты и раздали копья.
— Тренируйтесь.
Феодору дядя Люсик вывел за руку из шеренги.
— Аглая! — скомандовал он. — Исполнить наказание.
Та опрометью понеслась к кладовице. По возвращении в руках посвистывала розга.
— Приступить, — кивнул папринций.
Не желая смотреть, он отошел к бойникам, которые вновь стали возиться с дерном.
Метнув копье, я потянулся за следующим, чтобы не ходить туда-сюда понапрасну. Кину хотя бы три, пока прочие будущие кидальщицы грязевые ванны принимают.
Вскрик. Внезапный, из глубины души, полный боли. Я обернулся. Нельзя было не обернуться, все обернулись. Даже колпаки бойников, зачем-то вынувших неподалеку кусочек дерна диаметром в ширину штыка и начавших копать вертикально вглубь, повернулись к месту наказания.
Феодора стояла согнувшись, руки уперлись в колени. Рубаха задрана, штаны приспущены, посредине — набухающий алый шрам. Свист, шварк, новый вскрик. Второй удар пришелся выше. Бурая полоса вздула поясницу. Аглая покрутила хлыстом и приложила в третий раз — по диагонали к двум предыдущим. Крик-вой наказанной взвился выше и громче, глаза наполнились слезами. Красная Z вспыхнула на разделенном белом.
Бойники отвернулись. Продолжилось шевеление в жиже. Я размахнулся и запустил копье. Мимо. Помешал очередной вопль. Я не смог не оглянуться. Четвертый удар — опять наискось. В другую сторону. Без перерыва, но с отборным замахом Аглая приложилась в пятый, последний — наиболее размашисто, поперек всего прежнего и дальше вниз, по ткани штанов, включая бедра.
Визг. Душераздирающий, переходящий в непрекращающиеся рыдания. Ноги жертвы подкосились, скорчившееся тело рухнуло на траву. Феодора выла, лежа в позе эмбриона, ее сотрясала дрожь. Аглая вдруг выронила розгу и убежала.
Совесть проснулась? Или в туалет приспичило?
Аглая скрылась в коридорах школы, на помощь Феодоре бросилась Глафира. Очередные ученицы продолжали биться в грязи за право вылезти первой. Два бойника по-прежнему выкапывали посреди поля глубокое отверстие, еще двое принесли на плечах четырехметровый столб. Столб с силой был вогнан в получившуюся вертикальную яму и накрепко зарыт почти на треть, сверху к нему в виде буквы Т приладили мощную поперечину. С одного конца поперечины свисала веревка.
На поле появилась царисса Дарья. Первой ее заметила Зарина, подала команду, все дружно гаркнули приветствие. Смешно смотрелись грязевые комки, вставшие по стойке смирно и вместе со всеми разинувшие рты — красные на остальном черном.
Поманивший папринция палец цариссы указал на столб.
— Феодоре час мишени? Совместите. — Она обернулась к ученицам. — Вы знаете, что правил нарушать нельзя. Карина Варфоломеина знала о запрете и нарушила. Какой судьбы она заслуживает?
Взоры с непередаваемой синхронностью устремились в землю, словно желали пробурить вереницу ям и спрятаться там.
У меня в голове зазвучала отлично вдолбленная молитва воспитания: «Я жесток и беспощаден с преступниками, ибо преступивший закон сознательно поставил себя вне общества — общество обязано ответить тем же»…
На другой конец Т-образного сооружения тоже привязали веревку. Бойники вывели под руки щурившуюся Карину. Землистого цвета, сгорбленная, она слепо озиралась — должно быть, сидела под землей, причем долго.
Царисса некоторое время разглядывала обеих нарушительниц общественного порядка. Странный взгляд перетекал с одной на другую, затем столь же пристально уставился на кудахтавшую над Феодорой Глафиру. В конце концов у той мелькнула паника в глазах.
— В честь прибытия цариссы Варфоломеи я заменяю Карине высшую меру почти условным наказанием, — милостиво сообщила Дарья. — В первый и последний раз. Не часто мама приезжает к дочери в последний момент. Наказание будет минимальным, но оно должно быть именно наказанием, иначе потеряется воспитательный эффект. Назначаю час мишени сейчас, час занятий с мячом для отработки одиннадцадишаговых ударов вечером и десять внеочередных дежурств на стене, во время которых даже малейшее нарушение будет приравнено к уходу с поста. Со всеми вытекающими.
Сотворив таким образом правосудие и явив милость, царисса удалилась.
Последняя пара малолеток завершила упражнение в грязи. Роняя коричневые комья, обтекающие густой жижей страшные фигуры ушлепали в помывочную. Бойники быстро выровняли место действия, вернув дерн на остатки лужи. Словно ничего и не было.
Аглая, которая опять была среди нас, оттащила Глафиру от Феодоры.
— Забирайте!
Подхваченную под локти, бойники подвели Феодору к одной из веревок, Карина уже стояла под второй. Нарушительницам связали руки, подняли и прикрепили так, чтобы ноги стояли на цыпочках.
Нам заменили копья. Новые оказались тупыми деревянными болванками без наконечников. Я прозрел. Две мишени напротив — для нас. Исполнителями будем мы.
Дядя Люсик объяснил условия тренировки:
— Ваша задача — попасть. Их задача — уклониться. Если вы не попадаете, вы никудышные бойцы. Если они не сумеют отклониться, им больно. Начали.
Он снова ушел, не став смотреть на дело рук своих. Собственно, не своих, он только распорядитель. Удобная схема. У руководителя всегда виноват исполнитель, а исполнитель винит во всем руководителя. У обоих совесть как бы чиста, что бы ни натворили. А если обеспечить регулярную сменяемость исполнителей и руководителей, то вообще можно творить все, что в дурную голову взбредет. Привет от устройства самой известной демократии мира.
Аглая радостно бросила копье первой. В Феодору. Целилась в середину туловища. Жертва увернулась, но в нее уже летело копье Варвары, оно врезалось в бедро. Вскрик. Дерганье.
Малолетки с удовольствием метнули двухметровые снаряды в Карину. Им было ненавистно ее непреодолимое превосходство в силе и опыте, зависевшее от возраста. Как ни тренируйся, насколько ни взрослей — Карина будет маячить впереди, собирая награды на большинстве школьных конкурсов. Лишь близкие к ней по годам, росту и возможностям Аглая, Варвара, Глафира и еще пара девочек, да подтягивающиеся мы с Томой могли составить конкуренцию хоть в чем-то. Мелким осталось только завидовать и больно мстить.
Тома и Зарина метнули копья в столб. На них посмотрели неодобрительно, но раздумывать было некогда — все ринулись подбирать инструмент для второго захода.
Наплевав на обязанность участия в упражнении-наказании, я побежал за папринцием. В голове гудел ограбленный рой пчел, у которых этот человек отобрал мед невозмутимости. Кутузов, говорит? Нельсон, говорит? Шлангом, говорит?
Нервно стукнув в дверь и дождавшись разрешения, я шмыгнул внутрь.
— Откуда вы знаете подробности нашего мира?
— Что за допрос? — посерьезнел дядя Люсик.
А меня пёрло. В старину говорили: закусил удила. Не окажись я в этом мире, так и продолжал бы думать, что это тип или мера выпивки.
— Можно где-то услышать фамилии двух военачальников, — допустил я, закипая так, что из ушей едва пар не пошел. — Но чтобы связать именно эти, нужно детально разбираться в вопросе. Что вы скрываете? Почему нерно оглядываетесь, начиная разговор? Чего боитесь?
Судя по лицу собеседника, тут бы мне и конец, но с улицы донеслось:
— Папринция к цариссе! Немедленно!
— Еще поговорим, — тихо сказал он и вышел первым.
Я на минуту задержался. Взгляд пробежался по спартанской обстановке комнаты, руки пошарили под сложенными вещами. Ничего. В смысле — никаких зацепок. И злополучная схема исчезла, будто привиделась. Мне папринция прищемить нечем, кроме чрезмерной осмотрительности и недоказуемой любви к воздушным шарам. Еще — к использованию неподходящих времени и месту словечек. Но это не только его фишка, другие тоже удивляют безумным словоупотреблением.
А я все же нарвался. Зачем было накидываться? Хотел же просто поговорить…
Царисса со свитой, в которую входил и папринций, спешно грузились на коней. Нас, школьников, позвали на обед. Мы еще собирались, когда ворота выпустили благородное семейство с сопровождающими и вновь затворились.
Зарина и Глафира с полными тарелками сбегали к подвешенным. Те отказались: не до того. Правда, Карина с жадностью выхлебала кружку воды. Негусто же в карцере с человечностью. Никакого желания узнать подробности.
Когда насытившиеся ученицы вышли из кухни, нас встретила Астафья.
— Еще по одному броску, и будем считать, что положенный час вышел. — Она указала в сторону наказанных. — Исполнять.
Пришлось взять копье со всеми. Замах произошел чисто механически, и я запустил инструмент как можно выше и дальше. Обогнув столб по гигантской дуге, тупое копье воткнулось в поленницу над заложенным подземным ходом. Должно быть, в щель между чурок попало.
— Плохо, — высказалась Астафья по поводу моего броска. — Если давать волю чувствам, долго не проживешь.
Что она имела в виду? Я пристально смотрел ей в глаза, но войница отвернулась, и ее вид продемонстрировал, что воспитательное вмешательство завершено. Мой взвинченный организм, продолжавший ловить ее взгляд, пододвинулся ближе. Настроение у меня сегодня такое — нарывальческое. Семь бэд, один гуд.
Если копье и нож бросала в меня она, неужели как-нибудь не проколется? Моргнет, смутится, выйдет из себя? Будет ли хоть какая-то реакция?
Ничего. Я для Астафьи — пустое место, которое, к тому же, периодически нужно одергивать и учить жизни. Но кто сказал, что профессионалы не относятся к жертве как к пустому месту? Никто не говорил. И не скажет. Как успокаивал один укладчик парашютов: «На мою работу еще никто жаловаться не приходил».
— Что случилось, почему царисса отбыла? — взволнованно чирикнули малявки.
Они обращались к всезнающей войнице. Сначала она проследила, чтобы все с разной степенью эффективности «отстрелялись» по живым мишеням, и лишь тогда снизошла до ответа:
— Через земли цариссы Дарьи без разрешения проследовали вооруженные люди.
— Это как? Не по дороге?!
Астафья кивнула.
— Что на флаге? — вскинула подбородок Аглая.
Ей до всего было дело. Готовилась к будущей ответственности. И уже, прямо скажу, подготовилась неплохо.
— Без флага.
Малик! — трепыхнулась надежда.
— Варвара, тебе мама ничего не говорила? — обернулась Аглая к подруге.
Та испуганно затрясла головой в стороны. Астафья махнула рукой на столб:
— Снимите, пусть присоединятся к вам. Всем переодеться, форма боевая. Получить у кладовицы щиты. Пять минут на сборы.
Она посмотрела на солнце. Интересно, как определять минуты без специальных устройств? Я-то привык, жизнь с мобильником и повсеместными часами приучила к чувству времени. Как выкручиваются здесь? Сказывается близость к природе?
Несколько учениц бросились к подвешенным. Карина просто опала на подогнувшихся ногах, ее приняли под руки Зарина с Томой и повели-понесли в комнату. Глафира в показательном одиночестве обхаживала Феодору. Я предложил помощь. С восторгом принятая помощь не понадобилась: освобожденная царевна Евпраксина, схватившись за поврежденные копьями места, двинулась своим ходом.
Защитная амуниция и оружие надевались с каждым разом все быстрее. Последний штрих — шлем — как раз водружался на место, когда в комнату ворвалась Зарина.
— Отошла!
На меня словно штанга троллейбуса упала:
— В каком смысле?!
— Говорю, Карина отошла немного, одевается уже без помощи.
Зарине на сборы остались мгновения, и чтобы не мешать, я вышел. В коридоре стояла Тома.
— Есть что-нибудь новое? — предельно тихо спросила она, приятно пощекотав ухо горячим выдыхом.
Я вышептал ответно, тоже в ухо, сдвинув носом закрывавшие волосы:
— Нет. — Но тут вспомнилось про папринция: — Скоро будет.
Губы случайно коснулись розовой кожицы, и я отпрянул. Тома тоже отпрянула. В эту секунду из своей комнаты выходила Аглая, она странно посмотрела на нас и покачала головой. Из других дверей тоже выходили девочки, гуськом все двинулись по коридору.
На складе нам выдали одинаковые круглые щиты. На поле вставшие полукругом ученицы отсалютовали мечами поджидавшей Астафье.
— Защиту с помощью щита — не зря же эти слова однокоренные — мы проходили, сегодня изучим более интересное: как с помощью щита победить. И как же?
Вопрос адресовался самой младшей.
— Умело защитившись! — гордо сформулировала та.
— Это ответ как не проиграть, — объяснила войница. — Я спросила как победить. Показываю. Аглая, нападай.
Аглая сделала это с удовольствием и показала класс. Высший класс ученицы соответствовал начальному у опытного бойца. Меч защищавшейся войницы технично отвел оружие нападающей, а левая рука, продетая в такой же, как у нас, щит, дернулась вперед. Кромка щита ткнула нападавшую в ключицу. Меч выпал, Аглая согнулась, хватаясь за поврежденное место.
— Больно! — сквозь назревавшие слезы заорала она.
— Нужно защищаться, — невозмутимо отвернулась от нее войница. — Щит придуман именно для этого. Но щитом можно и нападать. Бить, как вы заметили, нужно в уязвимые места: в печень, в голову, в ключицу. Можно в локоть или в кисть, а также под навершие меча, в область запястья, это сломает удар противника, приведет к травме руки или потере оружия. Что нам, собственно, и требуется. Повторите в парах.
Начались спарринги. Разбились самостоятельно, само собой — покомнатно. Каждая комната давно стала как бы маленькой семьей, отношения переросли дружбу, превратившись в нечто большее. Говорят, в тюрьмах заключенные сбиваются в такие маленькие «семейки». Ничего общего с гармонизацией гормонального фона, исключительно выживание и поддержка друг друга под лозунгом «один за всех и все за одного». Здесь получилось так же, каждая ученица держалась за соседку и защищала ее. Исключение — Аглая. Она надменно возвышалась над всеми, считая Варвару кем-то вроде слуги.
— Отлично для начала, — оценила наши потуги Астафья. — Хватит. Теперь представьте, что напарнице задели клинком бедро.
— Поцарапали? — с надеждой поинтересовались мелкие.
Войница улыбнулась:
— Кого волнуют царапины? Серьезно рубанули. Мясо разошлось, кости — вдребезги, кровь хлыщет, невыносимая боль не сдерживает всякий там визг-плач и валит в обморок. Задача: оказать первую помощь и доставить в лагерь, который для первых номеров будет, скажем, у поленницы на той стороне поля, для вторых — здесь. Раз, два, начали!
Большинство еще удивленно переглядывались, а Аглая, Карина и Феодора в своих парах уже рвали под латными юбками штанины на длинные полосы. Зарина по примеру сестры проделывала то же самое. Поняв, что в каждой паре вначале дело касается только одного, я успокоился. Тома тоже стояла, наблюдая за действиями своей соседки как бы снаружи, с позиции ведомого.
Аглая заставила Варвару лечь. Карина работала с Томиной ногой в стоячем положении: стоит — значит, ей так больно, что лечь не может, логично?
Зарина продолжала коситься на сестру и повторяла за ней движения. Присев возле меня, она сделала вид, что отирает и промакивает кровь. Покончив с этим, ее руки принялись кружить вокруг моего бедра, наматывая бинт. Пришлось чуть шире расставить ноги. Совершив оборот и перехватывая бинт между бедер из ладони в ладонь, Зарина упиралась в мой бок лицом и грудью, ее руки странно качались, подрагивая и двигаясь не только по горизонтали, но и в некоторой вертикальной амплитуде. Мне стало неуютно. Но разве такое выскажешь?
Наконец, Зарина закончила и поднялась, ее спинка подставилась мне: влезай, труп недоделанный. Пришлось обхватить за шею и налечь всей массой. Когда Зарина двинулась вперед, я помог «здоровой» ногой. Астафья заметила, но правилам это не противоречило.
Мы медленно тащились через поле. Рядом пробежала Карина, Тому она несла на руках. Аглая с перекинутой через плечо Варварой тоже промчалась, как ветер. Остальные действовали по нашему с Зариной примеру.
Естественно, мы поперлись насквозь через бассейн — иначе Астафья не одобрит. Промокли, устали, едва выбрались. Сапоги смачно хлюпали и чавкали, отовсюду текло. Зарина хрипела, выбиваясь из сил, трясущейся походкой она дотащила меня, намокшего, и оттого еще более тяжелого, до поленницы и обрушила на траву, упав рядом.
— Ну, ты и тяжел-лая, — просипела она боровшимся с одышкой голосом, а на удлиненном окончании подавилась смешком. В прямом смысле. Кашель сотряс тельце, но глаза смеялись.
Я уже рвал собственную штанину. Приподняв ногу Зарины, я упер ее себе в плечо и принялся быстро перематывать. Мокрая ткань сочилась влагой, которая сливалась водяными дорожками под доспешную юбку. Впрочем, там было не суше. Из сапога тоже текло, прямо на свеженаложенную повязку.
А ведь есть чудесное решение проблемы! Ладонями я вздернул обе ноги Зарины кверху — она не успела ни возмутиться, ни испугаться. Хлынуло. Сапоги стали легче в три раза. Положив их на траву, я опрокинулся на спину и освободил от лишнего веса собственную обувь. Затем я принял «раненую» на руки, прижал к груди, и, стараясь не глядеть ей в лицо, понесся обратно — как Карина с Томой.
Бежалось легко, почти летелось. Бассейн я миновал быстро, приподняв ношу над водой. Тонкие руки крепко и приятно обнимали меня за шею.
На финише мы оказались пятыми: другие тоже обладали волей, выносливостью и способностью быстро учиться.
— Отлично! — похвалила войница и подождала, пока подтянутся последние. — Теперь…
По ее сигналу к нам вышел один из войников. Савва, узнал я. До сих пор он никак себя не проявлял, кроме сопровождения караванов и охраны периметра. Теперь он вынес… барабан! Первый музыкальный инструмент в новом мире.
Савва опустился на траву, барабан занял место между коленями.
— Танец — не только разминка, но и тренировка многих движений боя, — объявила Астафья. — Для кого в новинку — следите за движениями остальных, повторяйте. Савва!
Войник задал ритм.
— Танец-бояк. — Астафья с места влетела в танец, принявшись выделывать па, схожие со многими славянскими танцами. Имею в виду мужские партии. — Начали!
Ее ноги в сапогах и поножах выкидывались в ударах вперед и в стороны: стоя, в движении и в приседе. Мощные взмахи руками сокрушили бы любого, кто приблизился, тело в доспехах легко крутило сальто. Астафья раскладывалась веером и вращалась вертолетом, создавая вокруг себя мертвое пространство, как при вращении меча. Ученицы синхронно повторяли. Почти все — от Аглаи до мелких. Карина, Зарина, Тома и я оказались в аутсайдерах. Еще несколько учениц не справлялось, но они хотя бы знали движения.
— Теперь — боень! — крикнула войница.
Продолжилось то же, но в медленном темпе. Савва колотил ладонями по гудящей коже, выдавая нечто вроде марша. Астафья, закрыв глаза, самозабвенно выдавала новые и новые движения. Красиво и страшно — если представить себя в пределах поражения. Словно в ответ на эти страхи раздалось:
— Парный танец!
Умеющие устроили нечто вроде бразильской капоэйры, только с элементами культуры другой части света. Астафья подошла к нам, неумеющим.
— Смотрите. Запомните два движения. Удар ногой, уход. Повторите.
Получилось.
— Теперь в ритме, друг против друга. Первый номер с удара, второй с ухода, по очереди. Раз!
Нас с Зариной понесло. Ритм гипнотизировал. Тела, выстреливавшие и уходившие с линии выстрела, впали в транс. Завороженно повторяя два движения, мы не желали выходить из странного танца. Одновременная притягательность и смертельность сдвоенных игр на фоне стучавшего в головах «бумс-бумс-бумс» уносила в космос.
— Стоп!
Оказывается, мы почти высохли и снова взмокли, теперь от пота. Правда, обнаружилось это не сразу, а когда отдышались.
— Поздние завтрак с обедом сегодня компенсируются ранним ужином, — объявила войница, вызвав перезвон смешков. — Переходим к предпоследнему на сегодня заданию, поскольку с кухни извещают о скорой готовности. Карина!
Старшая Варфоломеина выдвинулась вперед. Нет, это остальные машинально отступили, образовав вокруг нарушительницы пустое пространство.
— После занятия заступишь на смену. Об ответственности помнишь. Сейчас — упражнение с мячом, отработка одиннадцатишаговых ударов: последнее наказание, пожалованное цариссой в качестве замены несравнимо более страшного. Эй!
В дверях появилась пара бойников. Они тащили с царисского склада грубо сколоченные невысокие козлы, на которых обычно пилят бревна на чурки, которые, в свою очередь, потом колют на дрова. Две Л-образные опоры поддерживали бревнышко с тремя выемками: большой в центре и маленькими по бокам. Следом появился третий бойник с таким же отдельным бревнышком на плече.
Карина знала, что делать. Выйдя к непонятному агрегату, она опустилась перед ним на колени, шея легла в большую выемку, в маленьких разместились запястья. Потом Карину накрыли поперек шеи второй половинкой четко сошедшейся конструкции и с двух сторон закрепили клиньями, чтобы не распалось, а с выставленного в нашу сторону тыла наказываемой вскинули наверх латную юбку. Потом каждого из нас снабдили отдельным мячом.
— Час отработки ударов по мишени, — скомандовала Астафья. — Выстроиться в шеренгу. Поставить мячи. Приступили!
Глава 4
Ужинали все как были, не переодевшись. Некоторые, вроде меня или Томы, опустошали тарелку с виноватым видом. Глаза глядели в овощное рагу, старательно деля его на ингредиенты — только бы не подниматься на Карину, сидевшую с нами за одним столом. У других царило веселье, слышались похвалявшиеся голоса, кто сколько раз попал и как закрутил мяч. Мало кто думал, что сам мог оказаться на месте Карины. Наверное, это здорово для дисциплины, но как-то не по-человечески.
Посуду собрали двое бойников. Для учениц команды вставать не было.
Столы опустели. С них даже смахнули крошки. Наконец, в дверях появилась Астафья, в руках она держала кожаный свиток. Острый взгляд, пробежав по нам, остановился на Томе:
— Грамотная?
Выражение Томиного лица ответило раньше языка. Войница не стала дожидаться словесного подтверждения.
— Прочитаешь вслух, четко и с паузами. Чтобы даже те, кто раньше не слышал, с одного раза усвоили. Не усвоившие долго не живут.
Напутствовав таким образом, Астафья удалилась. Тома размотала свиток. Поперек длинного куска кожи располагались ровные строчки. Красиво выписанная кириллица. С приукрасами, но почти современно. Читалось легко.
Поерзав на скамье, Тома развернула свиток до нижнего края и начала:
— Пояснение о клятвах и обетах. Если кто даст клятву, то не должен нарушать слова своего, но должен исполнить все, что вышло из уст его.
Ученицы, перешептывавшиеся где-то сзади, затихли. Тома набрала воздуха побольше.
— Если выйдет муж за жену, а на нем обет или слово, которым связал себя, и услышит жена его и, услышав, промолчит, то клятвы его состоятся. Если жена, услышав, запретит и отвергнет клятву уст его, то не состоится она, и Алла, да простит Она нас и примет, простит ему.
Что за галиматья? Неужели нельзя сформулировать по-человечески, более удобоваримо? Видимо, нельзя. Нам дали официальный религиозный текст. Как в библии. Точнее, именно из библии, который переделан здешними «богословами» под местные требования. Потому что в обратное — что это наша библия списана с нужными погрешностями с их оригинала — я ни за что не поверю.
— Обет вдовых и разведенных, какую бы клятву ни возложили они на душу свою, состоится.
Скрипнула скамья, на нарушителя тишины так шикнули, что дальше слышались только звуки снаружи: шум шагов и невнятные голоса.
— Если несовершеннолетние дадут клятву в доме матери, и услышит мать, и промолчит, то все обеты состоятся. Если же мать, услышав, запретит, то все клятвы не состоятся, и Алла, да простит Она нас и примет, простит им, ибо запретила им мать.
За окном началось движение. Большинство голов обратились туда: двое бойников уносили с поля агрегат наказания Карины. Тома читала:
— Если муж в доме жены дал клятву, и жена слышала и не запретила, то обеты его состоятся. Если жена, услышав, отвергла их, то все вышедшее из уст его не состоится: жена уничтожила клятву, и Алла, да простит Она нас и примет, простит ему.
Теперь один бойник забрался на столб с топором и, прицельно размахнувшись, выбил обухом один за другим пару клиньев. Верхняя Т-образная перекладина рухнула на подставленные руки других. Перекладину с веревками унесли. Врытый столб остался на месте.
— Вот уставы, которые Алла, да простит Она нас и примет, заповедала об отношении между женою и мужем, между матерью и детьми в юности их, в доме матери их. Алле хвала.
— Алле хвала! — до боли в ухе грянуло в помещении.
Как черт из коробочки в двери материализовалась Астафья.
— Из услышанного советую сделать выводы. Теперь ноги в руки — и в кладовку. Берем утяжеленные мечи. Построение на выходе на счет двадцать. Один, два…
Сталкиваясь в проходе, ученицы ринулись исполнять приказ. Я со всеми. Стук, треск, топот. Визг и натужное сопение.
— Не мешаем друг другу! Толпа олицетворяет панику. Быстренько организовались! Одиннадцать, двенадцать…
Выданный инструмент представлял тупую мечеобразную болванку раза в полтора тяжелей настоящего оружия. Помнится, я жаловался на легкость деревянного меча. Получите, сударь. Еще жалобы, предложения, пожелания будут?
— Встать в шеренгу! Девятнадцать, двадцать. — Войница обозрела печальное запыхавшееся зрелище. — Плохо. Не лучшие мечи короны недалекого будущего, а рыкцарский сброд. Повторим. Еще раз, бегом, сдать оружие и рассесться на кухне! Один, два…
…И так восемь раз.
Когда все получилось идеально, Астафья подняла перед строем такую же тяжелую болванку. Мы ловили воздух пересушенными ртами, сердца вылетали, ноги подгибались, руки тряслись.
— Встаем в стойку. — Войница выставила левую ногу вперед. — Рубим с выпадом. Отходим. Защищаемся. Снова рубим. Приступили.
— У меня дома учебный меч намного увесистей, — шепотом похвасталась Зарина, легко управляясь с неподъемной железякой.
— Из свинца, что ли? — предположил я, сам размахивая с ощутимым трудом. — Или золотой?
Чугуна-то они не знают. Насколько понимаю, меня окружают исключительно медь и ее сплавы. Бронзовый век в собственном соку.
— Разговорчики! На столб захотелось?
Кто разговаривает? Никто не разговаривает. Столб любого приучит к порядку. Его не стоит убирать вообще, один вид орудия наказания повышает дисциплину и успеваемость на порядок.
Войница подгоняла:
— Вспомните «встречку». Слабый человек — мертвый человек. Слабое общество — мертвое общество. Быть слабым — предательство.
Упражнение продолжалось до полного изнеможения учениц. Не скоро сжалившись, войница сначала разрешила закончить младшим, тем, кто ронял меч от слабости. Старшие и особо упертые продолжали. Моя рука действовала… хотел добавить — на чувстве долга, но она уже не действовала. Я махал плечом и корпусом. Астафья одобрила.
— Отлично. Еще выпад. Еще один. Сила воли — когда мозг говорит «всё», а ты ему: «нет, не всё». Еще один выпад. Теперь последний. Теперь самый последний. Стоп. Сдать оружие, все свободны.
Ученицы упали, кто где стоял. Я перехватил меч левой рукой и поплелся к кладовке. Моему примеру последовала Зарина. За ней, шатаясь, — едва дышавшая Тома. Но потом и мы, и те, кто следовал за нами, все равно вышли на поле и рухнули на траву.
Прошло не меньше получаса, пока тела согласились принимать положения, кое-как похожие на вертикальные. Ученицы расползались, как черви из опрокинутой банки, во всех направлениях, по очереди приподнимая, у кого что поднималось, и шагая тем, чем шагалось.
В комнатах ждали чистые комплекты взамен мокро-грязно-порванных. Боевую форму на остаток дня отменили. Заморосил дождь. Босым ногам стало некомфортно. Говорят, это дело привычки. А если я не хочу обрастать такими привычками? Где мои домашние тапочки?! Где кроссовки?! Хочу под плед и к компьютеру!
Большинство, взяв чистое, отправилось в помывочную. В том числе моя солнечноокая соседочка, бросившая на прощание полный понимания взгляд: вот, даже помыться по-человечески не можешь. Ангел, блин, переформатированный. Потому — ходи грязным.
Я обтерся подсохшей старой одеждой и влез в новую. Некоторое время блаженствовал на лежаке. Давно сдерживаемое давление в низу живота подняло. Больше терпеть нельзя.
Едва утих невыносимый крик обиды покидаемой двери, как я уже стучался в соседнюю.
— Тома?
— Подожди, я не одета, — быстро раздалось оттуда. — Одну секунду.
Ждать пришлось тридцать шесть секунд. Я посчитал.
Дверь отворилась.
— Чего?
— Сопроводи, — я умоляюще указал взглядом вдаль.
Вздохом Томы можно было надуть наш искомый воздушный шар.
— Горе мое. Пойдем.
По дороге я в двух словах рассказал о дяде Люсике.
— И что думаешь? — спросила она.
— Много чего и ничего одновременно. Собираюсь дожать и выведать все. Либо он дожмет меня. Тогда будешь спасать.
— Как?
— Как сумеешь, — развел я руками.
Пришли. Сначала дожидались, когда все удалятся. Затем — пока за всеми уберется появившийся, как привидение, бойник. Затем Тома на всякий случай еще раз проверила отсутствие посторонних, и под ее бдительным прикрытием я с невыразимым чувством посетил долгожданное заведение. Вот оно, счастье.
Тома кашлянула. Громкое босое шлепанье стало удаляться, но я, к счастью, уже выходил, когда в дверях столкнулся с Варварой, которая только собиралась в помывочную и по пути решила заглянула сюда. Чистая одежда перекинута через плечо, старая где-то оставлена. Святая простота. Что делать, школа-то женская. Испуганным котом, котрый пересекся на дороге с ротвейлером, я прошмыгнул мимо. Варвара задумчиво посмотрела вслед, но ни слова вслед не донеслось. Вот и ладушки.
По дороге меня перехватили. Почти похитили. Открылась дверь, четыре руки почти силой втащили внутрь. Силой — грозно сказано. Это были две малявки почти на год младше, чьих имен я так и не удосужился запомнить. Если применю свою силу, несладко им придется, в нашем возрасте год — целая жизнь.
Меня усадили в центр ближайшего лежака, сами похитительницы примостились рядышком, прижавшись с боков трусливыми мышками. Страх и ужас задуманного читался в глазах. И отвага.
— Хотим спросить… — наперебой начали они, пряча взгляды.
— Как насчет кары? — Я по-отечески назидательно приподнял брови.
Две головы едва не оторвались, замотав в стороны:
— Ничего не хотим знать конкретно! Только основополагающий принцип, который касается лично ангелов.
— Ну-ну, словоблуды-формуляторы, — усмехнулся я. — Что же хотите знать такого основополагающего?
Далекий скрип моей отворившейся двери донесся даже сюда. Вот это сигнализация. Должно быть, Зарина вернулась. Посижу еще минутку, пусть спокойно разденется и ляжет.
— Про мир — ничего! — еще раз напомнили девчушки, чтобы я не побежал докладывать о величайшем нарушении. Затем голос понизился до шепота, и они сами испугались получившейся конспирации: — У вас мальчиков любят?
Пришлось срочно вспомнить, что для них я девочка.
— Думаете, мы чем-то отличаемся от вас? — Улыбка вышла кривоватой и высокомерной. Ну и пусть. — Я, Тома… разве мы другие? Руки не из того места или мозги навыворот? Или людей по ночам едим?
Они со страхом переглянулись.
— Вы хорошие, очень хорошие, настоящие ангелы. Но…
Одна замолкла. Вторая решилась:
— Ведь ваши мальчики — черти!
Сказала — и отпрянула. И вторая с другого боку, для симметрии.
Я собрал волю в кулак и крепко сжал, чтобы не рассмеяться.
— Увы, не только наши.
Они снова с ужасом уставились друг на друга.
— Если сказать правду, то все мальчики — черти, — прибавил я глубокомысленно.
При этом вспомнилось, каким чертенком обычно возвращался я со двора, и что там творил с другими мальчишками — чистыми сатанятами.
Девчушки вдумчиво затаились. Одна, обняв колени и положив на них подбородок, состроила настолько серьезную рожицу, что вновь пришлось брать себя в руки. Вторая, повозившись, не выдержала, снова рискнула:
— Я, конечно, не слушала, но говорят… что вы с мальчиками живете и учитесь вместе.
— Так говорят? — удивился я. Оказывается, о нас говорят. Несмотря.
Обе, не задумываясь, кивнули.
— И если вы их любите… — вернулась первая к главной теме, — не понимаю, как можно любить черта? Имею в виду, настоящего черта? Не в переносном смысле, как про наших.
Мне припомнилась одноклассница Леночка, которой я симпатизировал в четвертом классе. Дружил, помогал, давал списывать… пока она не плюнула на дружбу с высокой колокольни и не растерла ножкой жалобно скулящие клочки по грязи. Однажды она попросила меня передать Тимуру любовную записку. Не любовную, конечно, но с предложением дружбы, что для меня было синонимом любовной. Тимур — главный задира в классе. Да что в классе, в школе! Даже учителя его боялись, точнее, опасались компании, с которой он водился. Старшая часть компании постоянно сидела в тюрьме за разбой и наркотики, младшая собирала деньги с других младших.
— Чем больший черт, — вздохнул я, — тем больше любят. Ничего не поделаешь. Тянет ангелов к чертям, закон равновесия.
Этот закон я придумал только что, не желая пускаться в длительные объяснения. Как рассказать местным про фрейдизм и прочую около- и псевдонаучную хренотень, что объясняет в нашем мире, почему хорошим девочкам упорно нравятся мальчиши-плохиши? Последний раз я читал что-то про естественный отбор, где недостающие качества одного родителя компенсируют вторым для лучшего потомства. Не верю. Как у пай-девочки из благополучной семьи могут получиться хорошие дети, если она вышла замуж за грабителя-наркомана?
Опустим, я не специалист в вопросах выживания вида. Меня больше интересует свое собственное.
А в случае Леночки все прояснилось с ее же слов. Однажды я набрался храбрости и спросил. Не вслух, конечно. Тоже запиской. «Понимаешь, — написала она в ответ, — ты хороший, очень хороший, но способен только на хорошие поступки. Это скучно, предсказуемо и неинтересно. Тимур способен и на хорошие, и на плохие. На очень плохие, но и на очень хорошие. Его возможности в два раза превосходят твои. С ним нескучно!»
Вот так, нескучно оказалось лучше, чем хорошо и надежно. Где здесь логика? Что скажет Дарвин?
Ладно, спишем все на возраст.
— Придет время, встретите своих чертей, — вставая, подытожил я грустной шуткой. — Не мучайтесь, выбирайте по своему размеру, то есть, чтоб было комфортно и не приходилось притворяться. Иначе жизнь не жизнь, хоть с чертом, хоть с ангелом.
Малявки остались в растерянной задумчивости, я отправился к себе.
Зарины не было. Была и ушла? Или не приходила? Но тогда…
Холодной змейкой скользнул по телу озноб. Я огляделся. Темновато, но все просматривалось. Никто не спрятался, ничего не исчезло, ничего не прибавилось.
Значит, показалось. Из легких вышел задержавшийся воздух. Полусогнутые, приготовившиеся к броску ноги и руки с удовольствием выпрямились, плечи расправились.
На всякий случай нужно вновь отодвинуть лежак с обычного места. Мало ли. Береженый, говорят, дольше живет. Если возникнут вопросы, почему сделал это теперь — объясню. Зарина поймет. Надеюсь. До сих пор понимала. Я взялся за край лежака и резким движением двинул его к соседкиному.
Будто тетива щелкнула, только очень-очень маленькая. Из-под потолочной балки вывалился и, со стуком, упал вниз острием наточенный меч. Стандартный меч ученицы. В кладовке много таких. Он воткнулся в деревянный пол — как раз в то место, где на лежаке должен был расположиться я. Уже не озноб, а настоящий холодный пот покатился по спине. Осторожно выглянув в окно и убедившись, что посторонних нет, я на цыпочках придвинулся к мечу.
Как?!
Тончайшая веревка, почти нить. В темноте комнаты она не видна с полуметра, даже если всматриваться специально. Меч закрепили в углублении на круглой потолочной балке над лежаком. От рывка нить выдернула оружие клинком вперед.
Значит, покуситель знал, что я сдвину лежак.
Дурак. Не он, а я. Полный. Меч упал — куда? То-то. Не знал он ни фига — тот, кому очень хочется сделать меня мертвым.
Нащупав нить, я стал разматывать ее в поисках конца. Нить ушла в сторону сдвинутого лежака и скрылась под первой простыней, на которой спят. Под ней…
Хорошо, что я провел ладонью и пощупал. Почти вертикально в лежаке торчала игла. Направление — мне в спину, когда лягу. Вжимая лежак, я насаживаюсь на иглу, одновременно натягивая нить, которая выталкивает меч, который…
Брр.
Глава 5
Если разложить факты по полочкам, возможны три уровня. Первый, уровень игрока, самый простой: скрываясь за показным равнодушием, Карина или Феодора, у которых есть мотив, мстят. Второй уровень, мастерский: кто-то по неизвестным соображениям внаглую подставляет их, имеющих мотив. Третий уровень — гроссмейстерский: игроки первого уровня проводят опасную трехходовку, переводя стрелки на неизвестных третьих лиц и тем выгораживая очевидных себя, имеющих мотив. Типа: мы же не такие дуры, чтобы безмозгло убивать, когда улики против нас! Допускаю еще наличие четвертого, чемпионского уровня: кто-то подставляет Карину или Феодору, считая, что Дарья умна, чтоб разгадать трехходовку. Логика говорит, что по такому принципу можно построить бесконечное количество уровней. Все зависит, на каком из них остановится разбирательство после обнаружения моего трупа.
Почему-то никогда у меня не получалось мыслить одновременно логично и позитивно. Как ни наведу порядок в мозгах, логическая цепочка оканчивается моей смертью. Как в том позитивном диалоге: «Доктор, я умру? — Конечно!»
Раздевшись, я лег. О сне, само собой, нечего и думать. Среди других шагов в коридоре различился знакомый. Чувственно вскрякнув, дверь впустила соседку.
Я быстро произнес со своего места:
— Насчет лежаков… это не прихоть. Не подумай чего. Не наглость и не подкат. Посмотри туда.
— И что? — Зарина оглядела торчавший из пола меч.
— Там нитка. Проверь.
Зарина проверила. Нитка заканчивалась вынутой из моего лежака длинной иглой.
— И что? — раздалось вновь.
Пришлось рассказать все, начиная с копья в уборной. Зарина слушала внимательно, что-то прикидывала в уме, сопоставляла. Насчет копья просто удивилась. Из-за истории с ножом ее лицо вспыхнуло:
— Так вот почему…
Концовку она проглотила, взор погрустнел, лоб собрался мягкими вертикальными складочками. Она-то думала, что лежаки я, будучи еще девочкой, сдвинул из дружеских чувств…
По покушению, где пострадала сама, Зарина беспечно отмахнулась:
— Она уже извинилась.
— Кто?!
Зарина знает покусительницу?! Знает, и ничего не сказала? Хотя… я тоже многое не говорил. Квиты.
Зарина принялась разоблачаться, используя торчавший меч в качестве дополнительной вешалки. Руки томно и отстраненно снимали одежду, аккуратно расправляли и выкладывали на табурет. Обращенная ко мне спина, уже обнаженная, красноречиво показывала, что смотреть нужно в противоположную сторону. Что я и сделал.
Зарина спокойно сообщила:
— Варвара.
— Почему?!
Организм требовал бежать, разбираться, сдавать преступницу начальству школы, выискивать соучастников, мотивы, явки, пароли…
Со злившей меня беспечностью Зарина объяснила:
— Они в ту ночь играли в желайки.
«В курсе», — кивнул я. Сам такой. Просто ушел раньше. Значит, убить меня приказала Аглая, а Варвара перепутала?
— Варваре выпало напугать до смерти человека, сидящего в окне, — невозмутимо продолжала Зарина. — Этим человеком оказалась я. При чем здесь покушение? Говорю же, она извинилась с утра на следующий же день.
Броуновское движение мыслей не приводило ни к чему хорошему. Они сталкивались и разлетались, сливаясь в единое или перерождаясь в противоположное. Каждый раз разные, каждый раз много. Голова трещала изнутри, хоть шлем одевай как защиту от разрыва. В пылу борьбы идей и сомнений взгляд вновь обратился к соседке… и мигом вернулся назад. Броуновское движение частично выправилось и направилось в другую сторону, вполне естественную, но совершенно неуместную.
— Я простила, — прибавила Зарина. — Ведь ей приказала Аглая.
Бочком она двинулась к своему лежаку.
— Называешь это «напугать»?! Сжечь заживо? — вновь вскинул я голову, на миг ненамеренно перейдя из безобидных слушателей в активных зрителй.
Хорошо, что Зарина отвернулась. Влезая под простыню, она поморщилась:
— Ничего такого она не собиралась. Только напугать. Огонек бросить — секундное дело, она же не бросила. Может, и предыдущие случаи ты понял как-то не так?
— Ага. Копье в голову, нож в центр постели, где только что лежал, меч туда, куда лечь собирался…
— Но ведь не попали? — гнула Зарина свою линию. Упрямая добрая душа, во всем видевшая только хорошее. — Значит, тоже пугали.
Хотелось бы поверить. Очень. Но не верилось.
— Нужно бы сообщить. — Поднятая рука Зарины указала на меч.
— Знаю. — Я не стал выдавать секретных отношений с папринцием. — Завтра. Сам.
Немного поворочавшись, соседка удобно устроилась лицом ко мне. Укутанная по шейку, теперь она постоянно поправляла простыню, чтобы не облегала, где не надо. Моя рука периодически делала то же самое — бездумно, на полном автоматизме. Значит, привыкаем к ситуации. Уживчивость плюс доверие — великие вещи.
— Давно хотел узнать, — вбросил и сразу перехватил я шайбу матча, в котором упущенный момент приводит к словесному извержению собеседницы на совершенно неинтересную тему. — Как девочек набирают в школу?
— Приезжают, забирают. Как меня и Карину.
Логично. Но я ждал другого. Детали, Солнышко! Подробности!
— Забирает смотрительница Дарья?
— Смотрительница царисса Дарья, — с легким укором поправила Зарина. — Сейчас — она. Хотя Милославу и Лисавету в свое время тоже.
— В перерыве могла быть другая смотрительница?
— Коню понятно.
— А мне нет, — отсек я. Не обидевшись, Зарина хмыкнула, типа я еще тот жеребец… или мерин, но смолчала. — Сейчас учениц двадцать две. Включая меня. Неделю назад было восемнадцать. Еще раньше, видимо, меньше — делаю вывод по разнице в знаниях и отношению друг к другу. Набор начался недавно?
— Ты тупо… — осекшись, она схватилась за рот и резко снизила тон, — …ой или притворяешься? Включи голову. Если сейчас двадцать две, неделю назад восемнадцать, еще неделю назад — меньше…
Ее глаза хохотали. Издевается. Захотелось встать и отшлепать. Чтобы прониклась.
Естественно, я не сделал этого даже в мыслях. Мы лежали в одинаковых позах на боку лицом друг к другу. Только моя горка между талией и сложенными коленями не так высилась, как у крутобедрой соседки. О чем я, какие там бедра. Цыпленок без перьев. Но у меня таз все равно не так выдавался вбок. Понятно, я — мальчик. А маленькая соседка — какая-никакая, а женщина. Стоп, почему никакая? Зачем обижаю очаровательную и очень симпатичную мне девушку?
Что-то я не о том. Вернемся к нашим… ученицам.
С набором я разобрался. Не будем поражать собеседницу лохматым скудоумием, хотя кое-что в их мире до того невразумительно, что надо бы разжевать и распихать по нужным папкам.
— А где прежние, которые с прошлого потока? — осведомился я о предыдущих обитательницах.
— Выпускницы? — переспросила Зарина так, что вопрос отпал сам собой.
Выпускницы выпустились. О чем еще говорить.
— Почему учатся одновременно разные возраста? — Уперев локоть в подушку, я положил голову на подставленную ладонь и приготовился слушать.
— На потоке обучают всех сразу. — Соседка непроизвольно повторила мою позу. — Как можно иначе?
— Можно. Но не скажу, — улыбнулся я. Зарина согласно мотнула головкой, всей душой поддерживая отказ. — Поток — это год или полный курс обучения? У нас…
— Не надо! — Рука Зарины в ужасе метнулась вперед и накрыла мой рот.
На губы легло мягкое и нежное. Я судорожно сглотнул. Девичья рука отдернулась, как ошпаренная.
— Поток, — тихо сказала Зарина, — это все, кто пришел в одно время, вместе отучился и покинул школу до того, как пришли следующие.
— У школы есть программа, которую нужно изучить в обязательном порядке, или обучение ведется от потолка?
— Программа? — Зарина задумалась, примеривая откуда-то известное слово к ситуации. — Нет, школа работает не по программе. Начинают с первой пришедшей ученицы, а когда соберется достаточное количество, занятия идут в полную силу.
— Сколько лет учатся в школе?
— Лет?
— Зим, — уныло поправился я.
Простой вопрос поставил Зарину в тупик.
— Обычно занимаются от года до пяти, как сложится. Зависит от смотрительницы. Еще — от успехов учениц, от их количества и от ситуации снаружи. Понимаешь, кое-кого из царевен желательно подержать вдали от дома, других, наоборот, забирают недоучками. Это жизнь. А продолжать заниматься можно и дома. Так даже лучше.
— Учениц берут из каждой семьи? Всех девочек подчистую?
— Нет, конечно же. У кого из царисс есть дочери подходящего возраста, те извещают смотрительницу. Она принимает решение, глядя на возможности школы. От кого-то приезжают по нескольку, как мы с Кариной, от других не бывает никого. От кого-то нужно ждать, пока появятся на свет и подрастут. А чьи-то давно выросли.
Мы полежали некоторое время без слов. Раздались синхронные зевки, взгляды встретились… Мы понятливо кивнули, и оба развернулись: Зарина к стене, я к площадке с табуретами.
Чувствовалось, как соседка долго ворочается. Натужное сопение чередовалось тяжелыми вздохами.
— Что с тобой? — не выдержав, я перевернулся к ней и тронул за холодное плечико.
— За Карину переживаю.
— Ее же простили, — ляпнул я, сразу поняв, что же сморозил.
После случившегося Карина могла решить, что быстрая смерть была бы наказанием намного лучшим.
Плечо Зарины дернулось. Потом еще раз.
Плачет. Худшее, что может произойти, когда ты с девчонкой. Что делать? Как спасать? Какой подвиг совершить? Промакнуть глазки платочком? Вытереть носик? Вспомнилась сценка в торговом центре: «Девочка, не плачь, мама слышит, она сейчас придет» — «Отойди! Я не тебе плачу!»
Поколебавшись, я придвинулся грудью к напряженной спине, свободная рука нежно и очень осторожно обняла. Нос зарылся в волосы.
Сработало. Судорожные всхлипы прекратились.
Я чувствовал пульс Зарины. Она слышала учащенное биенье моего сердца. Мы молчали. Через пять минут теплой тишины оба дыхания выровнялись. Заячья барабанная дробь сердец утихомирилась, став солидной дождевой капелью.
Кажется, Зарина уснула. И я бы уснул, если б не первая в жизни такая ситуация: прекрасная принце… царевна умиротворенно дремлет в моих объятиях. Что я отдал бы за это в прежней бессмысленной жизни? Все бы отдал.
Примите, распишитесь. Все в обмен на это. Как заказывали.
Верилось, что я не прогадал.
Лишь после того, как тело совсем затекло, и когда терпеть стало невмоготу, я высвободил руку и откинулся на спину. Стада живых колючек побежали по чреслам.
Среди тишины вдруг раздалось решительно:
— Так нечестно.
Красивые глаза отворились слепящими вратами в небо и уперлись в потолок с несокрушимой твердостью.
— Что? — тревожно спросил я.
Намечавшийся сон порвало в клочья. Зарина все-таки собралась сдать меня. Не выдержала мук совести.
Понятно, она заботится о себе. Ради чего ей рисковать жизнью? Что я могу предложить, кроме хорошего отношения? Надо срочно что-то предпринять. Только выкинуть вон навеянное телевизором «свидетеля ликвидировать, труп сжечь».
— Подумай, прежде, чем что-то сделать. Решение затронет не только тебя.
— Знаю, — сурово кивнула она. — Но иначе нечестно.
Мой вздох был слишком выразительным. Зарина попыталась обернуться ко мне, но взор смущенно опустился.
— Ты видел меня безо всего, — с огромным усилием вылепили ее губы. — А я тебя — нет.
Сначала я не понял. Потом облегчение от одного перемешалось с безумием другого. В горле застрял истерический смешок.
— Что же предлагаешь? — тупо вопросил я, хотя какого-либо развития событий, кроме единственного, ситуация не предполагала.
Зарина съежилась и натянула простыню на лицо.
— «И да воздастся справедливым», — еле слышно донеслось оттуда, из самодельной норки в стиле «меня не трогать, я в домике!»
В голопузом детстве я очень похоже обиделся на Тому. Причем, до смерти, непрощаемо, до самого завтрашнего утра. Играя в «доктора», девчулька совершила осмотр еще более мелкого карапуза в лице меня, а в ответном осмотре отказала. На год старше, невообразимо сильнее, не менее упрямая — что я мог с ней поделать? Перебесился, на следующий день еще раз напомнил, а получив второй отказ — смирился и больше с «нарушительницей слова» в такие игры не играл. А маленькая, но уже по-женски умная Тома считала правой себя: об очередности исполнения роли доктора договоренности не было. Правила детских игр придумывают сами дети, и если перед игрой внести пункт о взаимности я не озаботился, значит, мои проблемы — только мои проблемы. Так что по-своему Зарина права. Сам бы я в подобном случае подумал о том же… но только подумал. Хоть режьте, никогда бы не высказался вслух. «Пусть все рухнет, но восторжествует справедливость» — не мое кредо. Восстанавливать ее, обрушивая другие ценности, не есть хорошо. Надо учиться на чужих ошибках, опыт прошлого вопиет трубным гласом. Ну, пойду я на поводу вымученного девчачьего каприза. Жизнь разделится на до и после. Ни одно слово, ни один жест, ни один поступок не будут прежними. Возможно, мы забьемся в свои коконы или, наоборот, жизнь после станет раскрепощеннее, вседозволеннее, приятнее — в чем-то. В остальном… Исчезнет искрящая нервами возбуждающая мысли загадочность. Уйдут, хлопнув дверью, очарование и застенчивость. Окажутся под вопросом чистота и невинность. Наивность и откровенность. Точнее, они останутся, но переродятся в нечто иное. Как в кино чуточку укушенный неизбежно превращается в кровожадного вампира или в чуждого человеческому Чужого.
Я внутренне колотил себя за слишком взрослые мысли. Мал еще для подобного благоразумия! Почему не плыть по течению? Будет только лучше! Нескромная игра окажется ниточкой, потянувшей за собой целый паровоз. Локомотив притащит вагоны, один другого интересней и зубодробительней…
Исчезнет дружба, которая просто дружба, зато может появиться «связь». Хорошо, если появится. А если все рухнет к чертям собачьим? Или появится, а потом рухнет. Мои обиды останутся моими проблемами. Ее обида выльется в мою же проблему. Одно некстати брошенное слово — и здрасьте вам с того света. Статус-кво имел вероятность безопасного будущего. Провокация несла только беды. Не сразу, так после.
Надо же, как я расписал сумбур, взбивший серое вещество в черно-бело-полосатый гоголь-моголь. Конечная же мысль была одна: Зариночка, ну не готов я данную секунду на необдуманные поступки! Я жить хочу! Домой хочу! А как попасть домой, если меня вздернут за нарушение закона?
— Нет, — жестко отрубил я. — Ты не показывала себя специально. Вообще не показывала. Так получилось. Если так же получится со мной, возражать не буду. Но только так.
Тишина бывает тяжелей чугуна. Наконец, с соседней койки прилетело:
— Я красивая?
— Очень.
— Тебе нравилось на меня смотреть?
Уши запылали. И не у меня одного.
— Да, — шепнул я. — Потому что ты очень красивая. Давай спать.
Она не сдалась так просто. Обтянутая простыней грудная клетка, на которой пересчитывалось каждое ребрышко, вздулась в верхней, некостистой, части. Набрав воздуха, Зарина зажмурилась, и с бесповоротной решимостью в мою сторону прилетело:
— Если не произойдет ничего страшного… непоправимого… Если все останется, как есть… ты согласишься стать моим первым мужем?
Меня передернуло. Мозги, как при ударе в челюсть, вывернуло бешеным неприятием.
Она даже не понимает, как коробит слово «первым»! Словно приглашают сходить в кино знакомой компанией. Или выпить на троих. Или еще: поматросить и бросить, изначально зная, что позже будет другой. Нет, местным это в голову не придет даже от большой фантазии. Первым — значит, первым номером в общепринятом комплекте из трех. Без вариантов.
— Если когда-нибудь женюсь, — не оборачиваясь и тоже глядя в потолок, с расстановкой ответил я, — только на правах единственного. Никак иначе.
Заявление поставило Зарину в тупик. Ее глаза привычно принялись округляться, сломавшиеся бровки поползли на лоб. Она даже привстала:
— Так не бывает! Это нарушение природных и людских законов!
— С удовольствием поспорю. В следующий раз. Сообщу лишь, что в моем мире по-другому не бывает.
Запнулся. Негоже отвечать за весь мир. У одних допустимы четыре жены, а где-то в Тибете, Африке и Полинезии до сих пор в почете многомужество. Полигамия, полиандрия, в общем, сплошная полиамория. Везде сомневаются в традиционном стандарте и ищут свое. Даже шведы нашли. Правда, в основной массе сразу потеряли, но товарный знак застолбили. Да и обычный брак… Все ли живут согласно «не прелюбодействуй» и «не возжелай жены ближнего своего»? Вертикальная система добра и зла, где первое однозначно хорошо, а второе отвратительно, наш мир сломал и растянул по равнозначной горизонтали. Одна крайность теперь именуется моралью, другая — практическим расчетом. То и другое — хорошо. В разное время. Жутко нравственный идиот Достоевского Ф.М. (для несведущих: это не название радиостанции) портит всем жизнь. Цыкающие на неправильную одежду бабульки в церкви отвращают от Церкви. Воспитательный девиз «делай, как говорю, а не как делаю» дает обратный эффект. Честность заставляет выдавать соратников, отправляя на смерть. То есть, мораль и игра в мораль одинаково треплют всем нервы, иногда угрожая жизни. Бессовестный банкир живет хорошо. Его хитромудрые аферы ломают жизни одним, но поднимают других. Одни убийцы убивают других, зачастую еще более кровавых. Найти в каждой ситуации баланс между моралью и практическим расчетом — вот задача человека. Чтобы остаться человеком и не быть проклятым окружающими.
Почему же местная традиция так выбивает из равновесия? Лишь потому, что не нравится? Потому что по-другому, не так, как у нас? Они нашли свою золотую середину. Им так лучше. Привычно. Иначе представить не могут. Зачем лезть со своим уставом с чужой монастырь? У них даже честнее. Как положено по установившемуся закону, так и делают. Зато семья — превыше всего. Дороже жизни. Привет нашим борцам за права человека против прав общества. И за права иметь это общество как заблагорассудится, если знаешь хорошего адвоката.
Поэтому я умолк. Не принял их традицию, но и свою навязывать не стал. Каждому свое.
Уставившись на меня, как кроманьонец на монитор, Зарина села на лежаке, поправив сошедшуюся впереди простыню и обхватив руками колени. Даже со стороны было видно, как ее мозги гудели, маленькими порциями вырабатывая и формируя мысль. Наконец, выродилось:
— Но как же? Мужья нужны для забавы, большой и малой. Брать единственных, не притертых, старающихся лишь для себя? Прости, я тебя не понимаю... Кто же добудет лучшую вотчину?
Она скривилась. Я тоже. Правда, сосало под ложечкой, что случилось некоторое недопонимание, вызванное разницей менталитетов.
Зарина отвернулась. Засопела.
Я тоже.
Глава 6
Обожаю дни после покушений. Каждый живется как последний. Поверьте, пара-тройка покушений на вас — и взглянете на мир другими глазами. Ценность покоя лучше всего ощущает бывший драчун. Лишь буревестник просит бури, а ушедший в отставку дон Корлеоне идет выращивать помидоры. Император Диоклетиан предпочел капусту.
В общем, если ночью тянет не в клуб, а спать, поверьте, у вас счастливая жизнь. Просто поверьте.
По команде к утреннему построению мы одновременно сели, кутаясь в простыни. Быстро приходящие в себя тела поднялись, Зарина подошла к своему табурету, я отвернулся. Оттащенный лежак вернулся на место, под него был спрятал меч, до сих пор торчавший в полу.
Утро началось с пробежки вокруг школы. После двух кругов бегом, полкруга шагом и еще круга бегом нам дали умыться и прийти в себя. Я одним из первых ополоснул лицо и помчался в комнату. Перенесенный из комнаты в кладовку меч не вызвал особого любопытства. Подойдя к кладовице, я поинтересовался, не видела ли она, кто мог взять и не сдать. Естественно, нет. Жаль, что до дактилоскопии еще тысяча лет на карачках.
Во время завтрака мы узнали, что царисса с отрядом еще не возвращалась. Зато начали прибывать подводы с продуктами. Кухня кашеварила вовсю, готовясь к встрече высоких гостей: давненько здесь не встречали других царисс.
Нами вновь занялась Астафья. Я ловил взгляды всех мной подозреваемых и тех, кто пока не попал в эту категорию.
Бессмысленно. Никакого намека, что кто-то удивлен моим присутствием. Астафья держалась профессионально небрежно, ничем не выдавая мыслей, даже если они у нее были. Карина после дежурства клевала носом и с трудом разлепляла глаза. Мое существование ее не волновало в принципе. Варвара перемигивалась с Аглаей по какому-то им одним известному поводу, подружкам было весело. Если бы зачем-то готовили покушение, а тут такой я, живой и невредимый, подобное ликование выглядело бы неуместным. Мне так кажется. Моя смерть ничего не принесет, кроме неприятностей, ведь ангел — священная корова этого мира. О том, что я — черт, не знает никто, кроме Зарины, иначе просто сдали бы начальству, и проблема решилась сама собой. Значит, некто охотится именно на ангела. Причем, на конкретного.
Взгляд еще раз пробежался по присутствующим. Не видно Феодоры с женственной соседкой и еще кого-то из мелких. Либо дежурят, либо им дали какое-то поручение. В общем, облом-с. Преступление есть, преступников нет. Осталось выполнять указание дяди Люсика: быть осторожней и прожить подольше.
Астафья начала с верховой езды. Нас поделили на группы по уровню подготовки. Первая — для отработки мечевого боя верхом, вторая — для отработки основ мечевого боя верхом, третья — для начального обучения управлению лошадью в последующем мечевом бою верхом. Куда попал я, не скажу. Если кто не догадался, наслаждайтесь интригой.
Ворота отворились, копыта застучали по утоптанной глине. За воротами дороги групп разошлись. Астафья с первой группой ускакала направо, вторая под управлением Аглаи ушла налево, третья продолжила движение прямо. В ее состав входили: сонная Карина как назначенный в силу опыта инструктор, Тома, я и одна из вчерашних шмокодявок, которые расспрашивали про мальчиков. Выяснилось, что зовут ее Клара и она дочь цариссы Ольги.
— Моя мама — царисса кацармы и Трех озер, — гордо объявила девочка, когда Карина попросила напомнить имя. Не только моя память хромала на личностях мелковозрастных.
Зарина, мой милый ходячий справочник, ушла в первой группе, поэтому пришлось поинтересоваться у озерной царевны:
— Что такое кацарма?
Привычное по соседке безумное округление глаз даже не удивило.
— Там учат царберов!
Типа, как можно не знать. Можно. Все в жизни бывает, кроме того, чего не бывает. Но и оно случается.
— То есть, они там живут и учатся, как в школе? — уточнил я.
— Ну.
А мне говорили, что мальчиков не учат. Уровень честности собеседников неплохо бы подрегулировать в сторону увеличения хотя бы процентов до восьмидесяти. Или вопросы лучше формулировать. Это уже претензия к себе.
Вот бы мне перевестись в кацарму. Когда приспичит, то есть если раскроют, предложу как взаимовыгодный вариант. Если не прибьют раньше.
Более часа мы занимались особой выездкой с упражнениями, потом Карина объявила перекур. К ней подходить не хотелось. За неимением словоохотливой Зарины я подсел к Кларе, чем вызвал странный взгляд со стороны Томы. Поняв, зачем это нужно, она подсела ближе, ушки навострились, голова приблизилась.
— Царисса со свитой уехали на разборки с чужими, — заговорил я. — Почему взяли с собой папринция? Он специалист по школе, и только. Или я чего-то не знаю?
Сидя на земле по-турецки, маленькая Клара надменно покачала головой: мол, такой большой, а такой глупый. Точнее, глупая. Но это частности.
— Царисса Дарья вернулась в эту вотчину совсем недавно, все еще помнят предыдущую цариссу Аграфену. Хорошая была царисса, а затем царыня. Чтобы не злить народ допросами и казнями, вчера мудрая царисса Дарья взяла с собой Аграфенина мужа. Местные сами и с удовольствием расскажут ему то, что иначе бы из них пришлось бы выколачивать. К тому же, в одной из крайних деревень живет кузнец Акулина, она мастерица, свободная, но лучших мест не ищет, всю жизнь там живет. После смерти одного из старых мужей она взяла бывшего папринция Харлампия Аграфенина. Оба староваты и, говорят, Акулина взяла его в основном как большого умельца. У Аграфены все были как на подбор. Третий сейчас тоже без дела не болтается.
— Вернемся к нашему папринцию, — попросил я.
— Неужели два Аграфенина папринция не найдут общего языка? — с удовольствием вернулась Клара. — Повспоминают былое, и слово за слово…
Ага, дядя Люсик исполняет роль наживки. Либо используется метод плохого и хорошего полицейских. Лучше все рассказать хорошему, чем за тебя возьмется плохой. В делах, о которых я знал исключительно по телевизору, царисса Дарья явно не одну свору собак-волков съела.
— Ясно, — кивнул я.
— А мне еще нет, — встряла Тома. — Объясните подробней. Запуталась с вашими царынями и тэ дэ. Папринций — супруг царыни?
Теперь подключилась и Карина — не давать же малявке единовластно учить ангелов уму-разуму. Оставив лошадей свободно пастись, она придвинулась к нашей расположившейся в тени дерева теплой компашке:
— Папринций — вдовец царыни.
— Это я слышала, — упрямо заявила Тома. — А кто же муж?
Клара открыла рот, но Карина перебила:
— Супруг царыни официально все еще царевич.
— И когда царыня умирает… — прикрыв глаза, разбиралась Тома в запутанной для нас системе.
— Не когда, а если, — с укором поправила Карина. — Если царыня погибает, царевичей, перешедших в чин папринция, обычно сватают другие царыни и царевны, почему-то оставшиеся без полного комплекта.
— Царевны? — Ей удалось удивить меня. — Зачем?
— Хотя бы для информации о конкурирующем роде, — объяснила Карина. — Еще: среди папринциев часто бывают способные бойцы и игроки. Школа одной царыни, то есть выучка и умения, полученные в одной семье, может сослужить службу другой.
Кларе, надувшейся и обидно поджавшей губки, надоело оставаться в стороне от разговора.
— Если желающих не находится, папринции уходят служить в крепость или остаются у тех же царисс войниками. Или доживают, как говорят, «на пенсионе»: на кормежке при семье, чтоб не болтали языком либо, наоборот, чтобы давали советы. Но только иногда и только дельные.
Она усмехнулась чему-то. Наверное, примеру из собственной жизни.
— А нашего дядю Люсика оставили при школе после смены хозяйки, — прибавила Клара. — Повезло всем — и ему, и нам.
— Это да, — согласилась Карина. — Милослава рассказывала, что прежний распорядитель был лютый зверь.
— Название любопытное, — сказала Тома с улыбкой.
— Какое? — недоуменно воззрились на нее Карина и Клара.
Я промолчал. Кажется, понял. Мне тоже в «папринции» что только не слышалось: от паприки со шприцом до папы Римского.
— Папринций, — подтвердила Тома мою догадку.
— Что же непонятного, — пожав плечами, Карина вновь поднялась к лошадям. — Папринций — папа принцев.
— Но… — Тома осеклась. — Дети царевичей — царевны и царь-войники. Принцы — мужья царевен, причем принцами они становятся только с момента свадьбы. Так?
— Правильно, — подтвердила Карина, одновременно махая нам головой, чтобы вставали, — но большинство царь-войников становятся принцами хотя бы благодаря выучке, которую не получишь в других условиях, а еще, пока дети царисс маленькие, мальчиков тоже зовут принцами. Так сложилось.
— Голову сломаешь, — вздохнула Тома.
— В точку, — согласился я.
Встали. Сели. На коней. Начали упражняться. Я делал все вкривь и вкось, поперек и невпопад. Из-за головы. Кстати, всегда и все именно из-за головы. Но сейчас особенно. Мозгу было неуютно. Среди прочего он что-то услышал, что-то важное, но не мог понять что.
— Как давно умерла царыня Аграфена? — начал я распутывать мысль, устраняя мозговое неудобство.
— В этом году, — сообщила Клара.
— Стоп. Когда же Дарья стала цариссой школы?
— В этом году, — повторила Клара.
— Ничего не понимаю, — признался я. — Аграфена была цариссой или царыней?
Карине оказалось проще вмешаться и объяснить, чем вмешаться и разогнать. Ведь я бы не успокоился.
— Еще год назад Аграфена была цариссой школы, — втолковала она. — Я слышала, что царисса очень болела. Быстро сдала.
— Она передала все права дочери, цариссе Марфе, и стала царыней, — дополнила Клара. — А через месяц умерла.
— Где же Марфа? — все еще не разобрался я.
— Да, где? — вкинула Тома.
У нее в голове был такой же разброд.
— С огромным удовольствием сдала школу цариссе Дарье, — выдала Клара.
Нет, впопыхах все это не переварить. Подождем более удобного случая и более сведущих собеседников. Объяснение принципа работы компьютера с наименования кнопок на клавиатуре до добра не доведет.
— Что будешь делать, если твоя лошадь сломала ключицу? — строго спросила меня Карина, устроив нечто вроде экзамена.
— Ну… — замялся я, — доложу папринцию?
— Именно! Он должен увидеть единственную в мире лошадь с ключицей.
Это у них шутки такие.
— Едут! — вскрикнула Клара.
Пока мы с Томой оглядывались, пытаясь разглядеть что-то сквозь рощу, Карина бросила взор к солнцу, что-то прикинула, и раздалась команда:
— В школу! Занятие закончено.
Мы быстро нагнали первую группу. Сбоку выезжала из леса вторая, когда на дороге уже вовсю пылил огромный (по местным меркам) отряд цариссы Дарьи. Через минуту выяснилось, что огромность была не кажущейся: вместе с отрядом двигались свиты еще двух царисс. Пропустив растянувшийся караван внутрь ворот, мы въехали следом.
Все население школы высыпало наружу, торжественно проорались приветствия. Дарья дала приказ спешиваться и расселяться. Для большей части царисских свит на поле водружали шатры-палатки. Высший состав отправился в комнаты.
— Встретились у развилки, — поясняли прибывшие войники любопытным ученицам.
Я тоже совал нос везде, где только можно. Пока. Где нельзя — потом суну.
— Что с теми, кто прошел с оружием и без флага? — интересовало группку учениц, к которой незамедлительно прилепился я. — Нашли? Узнали, кто? Выпытали, зачем?
Сзади ко мне прижалась Тома.
— Думаешь — Малик? — прошелестело в ухо.
Я пожал плечами.
— Одни говорят, что это рыкцари, — пустились в объяснения войники, — другие не менее искренне утверждают, что видели дружину царевны Деметрии.
— Она кто? — шепнул я вставшей бок о бок Зарине, которая мгновенно возникла рядом, как только Тома направилась в мою сторону. — Почему такой ажиотаж?
— Не знаешь?! — Фотошоп а ля натюрель привычно расширил до неправдоподобия то, что у нормального человека является глазами. — Дочка царицы!
— Какой цариссы? — уточнил я.
— Единственной, — как тупому, втемяшила Зарина. — Верховной царицы!
Опа, Европа. Америка, Азия, в мозгу безобразие.
— У вас еще и царица есть?
— А кто раздает вотчины? Кто охраняет дороги?
— Разве не царберы охраняют…
— Кому служат царберы?
Как говорится, приехали. Я как-то не задавался этим вопросом.
Вырисовывается классическая феодальная система. Король и феодалы. Король выборный либо самый жестокий. Он раздает феоды, ему служат как вассалы… Э-э, нет. Царберы — однозначно профессиональная королевская армия. Местный король, то бишь царица, контролирует дороги, это не дает распоясаться феодалкам.
— Много у вас дорог? — спросил я Зарину интуитивно, понимая, что ответ что-то даст.
— Сколько надо. Больше не нужно, меньше нельзя.
Моя ты прелесть. Впрочем, каков вопрос, таков ответ. Сам виноват.
— Куда ведут дороги? — переформулировал я. — И откуда?
Подумалось, что добавление не будет лишним. Чем четче формулировка, тем правильнее объяснение.
Сзади к разговору прислушивалась Тома, но не встревала.
— Естественно, к башням, — объяснила Зарина. — Из крепости. Еще — из башни в башню, но реже. Всегда можно доехать до развилки и свернуть, куда нужно.
— Это все? — уточнил я. — Только в башни? А как же школа?
— Это само собой. В школу, в кацарму, в сестырь… Как иначе двигаться караванам?
Я тихим голосом дорисовал:
— Вдоль дорог стоят цекады для путешественников, а царберы это все охраняют, так?
— Я и говорю, — подтвердила Зарина.
Забрезжило понимание картинки местного мира.
— Кроме перечисленного, существует что-то еще?
В круглых глазах плескалось соленое море непонимания.
— Я имею в виду города, заводы, фабрики… или как их в прошлом, мануфактуры, ямские, пограничные и таможенные заставы, логистические центры, засеки, береговые укрепления…
Одно слово зацепило Зарину.
— Границы держат цариссы в присутствии особых отрядов царберов, — сообщила она. — Их зовут погранцарберами, это такие же царберы, только они отвечают за границу. А вдоль дорог еще стоят храмы.
Я облегченно вздохнул. За плечами то же сделала Тома. Наконец-то мы поняли, в каком мире находимся и как во всем дальше разбираться. Осталось нарисовать карту, проложить путь к причалу, собрать всех своих и — пробовать, пробовать, пробовать…
Глава 7
Прогремело общее построение — для всех, и своих, и гостей. Нам что-то намеревались сообщить. Впервые сразу три цариссы находилось перед четырьмя отрядами — отдельно трех свит и отрядом школьниц. Блестели шлемы, пестрели флаги, отливали начищенной бронзой латы и оружие.
Царисса Дарья с цариссами Варфоломеей и Евстигнеей встали впереди. Их отряды, уже без флагов, но узнаваемые в доспехах с преобладанием цветов своих хозяек, застыли по стойке «смирно», вытянув шеи и положив руки на оружие.
Дарья подняла руку, все утихли.
— В школу редко прибывают гостьи столь высокого уровня, мы больше привыкли ездить друг к другу, — махнула она в сторону невидимой отсюда башни. — И тем не менее. Печально начинать с такого, но у нас в школе — чрезвычайное происшествие.
Волна шума облизала ряды и быстро рассосалась. Кто-то переступал с ноги на ногу. Кто-то теребил рукоять меча. Ученицы, одетые в простое, зябко приподнимали и терли босые ступни. Позади царисс быстро поднимались жилые шатры цветов хозяек: прибывшие в помощь работяги речь не слушали, они торопливо готовили школу к размещению свалившейся на голову оравы.
— Странные дела творятся в школе, — покончила Дарья с театрально выдержанной паузой. — Нарушение правил прошлой ночью и несоблюдение субординации в отношении распорядителя оказались только началом. Последнее известие повергло меня в шок. Поверьте, с вами будет то же.
Снова долгий взгляд в тишине. Умеет же играть на нервах.
— За всю историю школы такого не было. Среди нас… — начала Дарья, обернувшись в сторону учениц. Грубо говоря, в мою.
Холодок пробежал по спине. Неужели…
— …вопреки всем законам…
Колени затряслись. Лоб покрылся испариной. Откуда? Кто? Неужели я настолько мешал?
— …с нарушением всех норм морали и обычного человеческого общежития… — Ее пронзительный взгляд мог бы работать паяльником, он выжигал на мне узоры.
Оперный бабай. Даже ножа с собой нет, не говоря о мече. Что делать, если она сейчас произнесет…
— Среди нас — мальчик. Увы.
Дарья закончила. Смотрела в упор. Все повернулись друг к другу, в глазах — плоский интерес. У некоторых — легкое волнение, как перед новым приключением или неким любопытным зрелищем. Чем еще порадуют рабы Мельпомены?
Я обмер. С дикой тоской глянул на папринция. Предатель.
Тот делал мне лицом какие-то знаки. Типа не он. А кто? Зарина? Да, могла Зарина. Вон, стоит, ни живая, ни мертвая. Тома, впрочем, такая же. Но не она же? Она-то такая от страха за меня.
Бежать? Зарубят после второго шага. И куда бежать?
Кровь превратилась в чистый адреналин. Горло было готово выстрелить звучной и гордой фразой…
— Вывести! — приказала Дарья.
Из дверей начальственной половины четверо бойников вытолкали две помятые согнувшиеся фигуры. Схватив под руки, их потащили к одиноко высившемуся столбу за спинами царисс.
Глафира и Феодора. Вот почему они отсутствовали на утреннем построении. Там не хватало троих. Еще одна отсутствовавшая утром малолетка была сменщицей Карины на стене. Теперь нашлись все.
— Двое? — Варфоломея подняла удивленную бровь.
Эта сухая высокая женщина не вязалась у меня в голове с образом мамы Зарины и Карины. Девочки были одновременно крепкие и мягкие, сильные и женственные, а их мама… Поджарая, высушенная, с тонким орлиным носом и острым взглядом. Колючая и опасная. Словно недовольная всем окружающим. Узкие губы плотно сомкнуты, костлявая кисть на рукояти меча светилась напряженной мощью, способной разрубить человека в латах сверху донизу и еще вглубь на пару метров. Папринций, к примеру, тоже сухощав, но его облик кроток и поэтичен, лишь иногда срываясь на начальственность. Варфоломея внушала страх. Нет: ужас. Низенькая лукавая Евстигнея с полноватой Дарьей смотрелись рядом с ней домашними болонками при питбуле.
С жертв сорвали одежду, с разных сторон бросили лицом к столбу и привязали. Даже перевязали: многократно, сверху донизу, от шеи до пят. Перетянутые врезавшейся в мясо веревкой, они стали похожи на колбасу, когда-то виденную мной в магазине. Плохое сравнение. Другого нет. Больше я не видел столь плотно связанных. Ну, если не считать неохватных толстух, ходивших по пляжам в утягивающем бикини.
Бойники встали по бокам караемых, ноги чуть шире плеч, руки за спиной. Ку-клукс-клановцы-эсэсовцы. Адская картинка.
Дарья вскинула вверх открытые ладони:
— Говорю! Преступившие закон сознательно поставили себя вне общества — общество обязано ответить тем же. Чем возмездие суровей — тем меньше ненужных мыслей в наших головах. Чем возмездие неотвратимей — тем меньше ненужных жизней в наших рядах. И да не дрогнет моя рука во исполнение закона, ведь закон справедлив, когда он выполняется — всегда и всеми, наперекор всему. Вот высшая мудрость. Да постигнет кара разрушителей и да возрадуются созидатели. И да воздастся справедливым. Алле хвала!
— Алле хвала! Алле хвала! Алле хвала! — троекратно грянула заполненная площадь.
— Я обвиняю! — продолжила Дарья. Солнечный луч бил в глаза, но она не замечала. Раскрывшаяся в праведном гневе фигура отбрасывала крестообразную тень. Площадь сурово молчала. — Фома, сын Евпраксин, нарушил закон, проникнув на территорию школы под именем погибшей сестры-близнеца. Таким способом его убитая горем мать хотела сохранить семью, оставшуюся без прямой наследницы, за что тоже понесет наказание. Фома признался сам, без давления, при свидетелях. И да свершится справедливость в соответствии с данным свыше законом!
— Алле хвала! — взорвалась толпа единым воплем.
Глаза собравшихся горели жаждой восстановления справедливости. Иными словами — жаждой убийства. Они готовы были навести ее сами, здесь же, своими руками, пальцами, ногтями, зубами. Это было страшно.
— Я обвиняю! — еще раз выкрикнула Дарья хлесткую формулировку, от которой огонь бежал по жилам. — Ученица школы Глафира Натальина знала о преступлении и не менее преступно покрывала его!
Я скосил глаза на Зарину. Бедная девочка едва держалась на ногах, примеряя ситуацию на себя. Каждое «Я обвиняю!» вырывало у нее кусок тела и жизни. Только бы продержалась. Только бы.
— Я не знала! — донесся жалкий крик со столба. Над площадью рваным дождем пролились сотрясающие рыдания.
Дарья насмешливо покосилась назад.
— Можно было поверить, если бы я отреагировала на подозрения Аглаи сразу во время наказания псевдо-Феодоры. Мы не зря ждали ночи. Пусть в мое отсутствие, но при серьезных свидетелях обвиняемую, моно сказать, вынули не из собственной постели. Что скажешь в свое оправдание?
— Будь ты проклята, старая мымра! — в отчаянии задохнулась Глафира.
Дядя Люсик смотрел на меня. Теперь я понял — он хотел предупредить, спасти. Доля секунды, и из моих уст вылетела бы смертельная глупость, и она уничтожила бы как меня, так и Тому, Зарину… и мало ли, куда протянулись бы щупальца цариссиного следствия. Как говорится, был бы человек, статья найдется.
— Твои слова можно считать признанием? — с ухмылкой вопросила Дарья.
— Будь ты проклята! — повторила обвиняемая, потерявшая последнюю надежду.
— Согласитесь, — обвела Дарья взглядом присутствующих царисс, — это является косвенным признанием. Невиновный человек будет стоять на своем до конца. Итак, Глафира Натальина призналась сама, без давления, при свидетелях. И да свершится справедливость!
— Алле хвала! — крикнула площадь, требуя скорейшей расправы.
Немедленной. Показательной. Кровавой. Они жаждали жертвоприношения. Человеческой жертвы во славу призрачной справедливости.
Призрачной ли? Возможно, я неправ. Просто совесть у меня не чиста. Не будь я мальчиком в девичьей шкуре, тоже орал бы со всеми и желал отмщения преступнику. Вывод прост и обиден для моего утраченного мира: честные — за суровость, жулики — за милосердие.
— Сначала накажем за обман, — сообщила Дарья. — По одной плети за каждую обманутую ученицу. Приступить!
Бойники вытащили из-за поясов подготовленные плети.
Замах — удар — вскрик.
Красные полосы поперек спин.
Пожирающие или опущенные глаза зрителей.
Слезы и конвульсии жертв.
Вздутая исполосованная кожа.
Двадцать раз.
И — тишина.
Если б не веревки, обвиненные валялись бы на траве. Без сознания. В болевом шоке. Сейчас они просто висели. Головы болтались. Кровь сочилась и капала, сочилась и капала. Внизу собирались лужицы, текли ручейки. Бывшие белые тела расцветились багровой паутиной.
— Теперь к главному, — дождавшись завершения, заключила Дарья. Внимание зрителей переключилось на нее, о жертвах мгновенно забыли. — Все знают: за нарушение закона — смерть. В присутствии трех царисс и нескольких десятков других уважаемых людей, которых обязательно перечислим поименно в зимописи прошедших событий, мы приговорили Фому Евпраксина и Глафиру Натальину к справедливости. Но не будем портить себе аппетита. Отложим. Сегодня праздник. Нас почтили присутствием лучшие люди, стынет обед, как мне показывают. Просто обед, даже перекус с дороги. Настоящий пир мы устроим позже, у меня в башне, завтра или послезавтра, школа для такого, к сожалению, не приспособлена. Пока же, чтобы не морить голодом прибывших, прошу гостей к столу. Места в школе мало, поэтому первыми прошу пройти уважаемых царисс и их семьи, войницы с войниками отобедают вторым кругом, ученицы — последними, до сигнала они могут продолжать занятия. Приглашенных — прошу.
Толпа зашевелилась, распалась на части и расползлась, словно проснувшийся осьминог. Щупальца, состоящие из войников, скользнули к шатрам, более цветастые и сверкающие — к дверям кухни.
К нам примчалась Астафья:
— По коням!
Ворота проскрипели открытие. Наспех собранные, мы выметнулись наружу. Наверное, учениц вытурили, чтоб не мешались. Снова разбив всех на группы по прежнему принципу, нашу группу, под командованием Карины, Астафья остановила.
— Езжайте к развилке, встретите сестриссу Аркадию. Препроводите в школу. Затем, если не будет других указаний, вновь выезжайте на занятие.
Карина подтвердила приказ, группа Астафьи ускакала в сторону. Наша четверка отправилась по дороге. Карина ворчала:
— Хоть бы одеться дали по-человечески. В таком тряпье встречать сестриссу. Где это видано! Как рванье деревенское, босота беспортковая…
— Сестриссе не нужен показной блеск, — благочестиво заметила маленькая Клара. — Важнее, что у нас внутри. Я рада, что выбрали нас.
Карина удивленно покосилась на нее и умолкла. Мы с Томой зажали лошадь Клары в тиски:
— Объясняй. Сестрисса — кто это, откуда, чем занимается, за что отвечает и с чем ее едят. Шутка.
Признаться в последнем возникла необходимость, иначе девочка закричала бы от ужаса. Покачав головой, Клара сказала:
— Аркадия — сестрисса храма этой вотчины. Если ее пригласили, то намечается какое-то серьезное событие в одной из высших семей. К примеру — свадьба. Любые изменения проходят только с благословения сестер.
— Сестры, как понимаю, — бросил я Томе через голову Клары, — это типа наших монашек. Сестрисса, выходит, вроде настоятельницы.
— Обращаться к сестриссе следует «ваше преосвященство», — прибавила Клара.
— Ого, — переглянулись мы с Томой.
Как к кардиналу в «Трех мушкетерах», если ничего не путаю. Или путаю?
Стоп. Не обольщаться. Здесь нам не тут. Одни и те же слова могут иметь разный смысл.
Сестрисса в сопровождении еще четырех фигур двигалась нам навстречу — дорогу, видимо, знала. Да и куда тут сворачивать? Нас послали скорее для форсу, хороший понт дороже денег.
Пятерку скачущих в нашу сторону облегали красные плащи от пят до шеи. На головы накинуты капюшоны. Под плащами угадывалось оружие. Ничего себе монашки.
— Приветствуем ваше преосвященство на землях цариссы Дарьи, — учтиво склонила голову Карина, когда отряды сблизились. — Нам велено сопроводить вас в школу.
— Как зовут тебя, отрочица? — донесся глуховатый голос.
Видимый кусочек лица ничего не мог сказать об обладательнице как человеке. Только то, что она немолода.
— Царевна Карина Варфоломеина, ваше преосвященство.
— А они? — взмах широкого рукава указал на нас троих.
— Царевна Клара Ольгина и двое ангелов, Тома и Чапа.
Ответ Карины сестриссу удовлетворил. Темнота из-под капюшона внимательно нас рассмотрела, последовал разрешающий мах руки.
Мы поехали впереди. До школы добрались за час с лишним. Внутри продолжался переполох, связанный с приездом большого количества народа. Поевшие благородия отправились мыться с дороги, на этот раз у дверей между помывочной и внешним бассейном-купальней дежурил страж. Войники доедали разнообразные яства, выложенные на столы кухни. Поместились не все, кто-то сменялся, накидав в желудок чего успел, кто-то жался на скамьях по четверо вместо положенных двоих. Почти вслед за нами в ворота въехали оставшиеся группы учениц. Сестриссу уже встретил папринций и сейчас сопровождал в покои. Капюшона она так и не откинула.
Что бойники, что эти монашки... Мания какая-то — от людей лица скрывать. С бойниками разобрались, они периодически палачи и не хотят светиться. Точнее, им не дают светиться, это сугубо практично, если слуга дольше проживет никем не убитый-не покалеченный. Но эти-то чего?
Глава 8
Ученицам велели ждать команду к обеду. Все разошлись по комнатам. Зарина была мрачнее тучи, на меня не смотрела и делала все, чтобы я это заметил. Нет, даже чтобы мне поплохело от такого несчастья, как ее демонстративное меня игнорирование.
Позвали. Умопомрачительный по вкусу и количеству блюд праздничный обед протек в сумасшедшем темпе. Теперь все делалось в темпе. Наскоро покончив с едой, не успели мы дойти до своих комнат, как Зарину и Карину позвали, наконец, повидаться с прибывшей семьей. До этого Варфоломее хватило быстрого взгляда убедиться, что с дочками все в порядке. Глаза при этом выражали не естественные моменту любовь и доброту, а боль и задумчивость.
— Как тебе эта кутерьма? — спросил я Тому.
Поскольку соседок не было, я зашел к ней и завалился на лежак Карины.
— Надоело. — Она лежала на своей постели, безжизненно уставившись в потолок. — Все эти казни, наказания, порки… Отвратительно. Жизнь ценой в небольшую оплошность. Случайно уроненное слово приравнивается к самому страшному преступлению. Смерть буквально за все.
— Это стимулирует, — сказал я. — И весьма.
— Одобряешь?!
— Констатирую. — Я подпер затылок закинутыми за голову руками, взор тоже устремился вверх. — Мотивация к правильному поведению — убийственная. В прямом смысле. Начни показательно и неподсудно сбивать насмерть детей, которые перебегают дорогу где попало, и дети перестанут так делать. Начни расстреливать за воровство яблок из чужого сада — все яблоки будут на месте. Кому захочется — зайдет и попросит. И все будут счастливы. А глупого упрямца коснется косматая длань Дарвина с его естественным отбором. Ну не нужны обществу люди, которые нарушают его законы.
— Ты говоришь, как будто согласен. — Томины губы поджались, длинная челка упала на глаза, но привычно вскидывавшаяся рука на этот раз не прореагировала и осталась на месте.
Я вздохнул.
— Не согласен. Но завидую.
— Этому средневековью?! — Томин взор запылал. Теперь он был направлен в меня. Тот единственный глаз, не скрытый челкой. Глаз-лазер. Глаз-клинок. Глаз-ядерный взрыв.
Пришлось объясняться.
— Завидую их честности. Любой проступок для них — ЧП. У нас он в порядке вещей, у нас гадостями в отношении общества гордятся. Подростки бравируют. Взрослые не стесняются. Хочется другого. Кардинального. Как здесь.
— Как здесь?! Здесь — никаких прав человека! Наш человек достоин лучшего из завоеваний цивилизации, и я говорю не о технических. В мире победившего варварства он не выживет.
— Потому что ему с детства твердят про права. Здесь учат обязанностям. У нас права человека выше прав общества, здесь наоборот. Честно скажу, второе мне нравится больше.
— В таком вот виде?! — продолжила Тома накручивать себя.
И меня.
— Ни в коем случае. Нужно многое поменять. Менять мир в лучшую сторону — главное предназначение человека. Почему бы не заняться, раз уж время появилось?
— Изменить мир…
Тома умолкла, как чем-то стукнутая, и медленно подняла на меня серьезное лицо. Оно горело невероятностью пришедшего в голову, челюсть едва не падала, удерживаемая лишь для того, чтоб поделиться со мной безумной идеей:
— Может быть, нас переместили сюда именно для этого?
Я поперхнулся:
— Кто?
Резко поднявшись, Тома села посреди лежака.
— Допустим, Алла.
— Веришь в местные россказни?!
В ответ — задумчивое искривление губ и осторожное продолжение собственной мысли, а от моего восклицания Тома просто отмахнулась:
— Некто свыше. У нас Он тоже известен под этим именем, только как он.
Всевышний послал нам это испытание? Возложил миссию? На первый взгляд — чушь и бредятина. На первый. На второй: если все же да, то почему выбраны мы, которые, как говорится, ни в зуб ногой и никаким боком?
— Предлагаешь выйти в народ: мол, ангелы Василиил с Тамариилом принесли вам благую весть, так, что ли?
— Не смейся, — серьезно сказала Тома. — Если Он прислал нас разгрести эту кучу навоза и наставить заблудшие души на путь истинный…
— Нас? Тебя и меня?
— Почему нет?
— Мы не первые ангелы здесь.
— Прежние не справились.
В горле пересохло: прецеденты хорошо известны. Описаны в святых писаниях почти каждой религии.
— Теперь Он надеется на нас… — закончила Тома и закрыла лицо ладонями.
Такой ответственной я ее еще не видел.
Впрочем, Томы хватило ненадолго:
— Как думаешь, такое возможно?
— В мире возможно все, особенно невозможное. Знаешь… в Стокгольмском музее хранится шлем Ивана Грозного, изукрашенный арабской вязью: «Алла, Алла, Алла…»
— Хочешь с-сказать… — Новая догадка ошеломила Тому до заикания. — Мы в т-тех временах?
— Вряд ли, — убежденно сказал я. — Это не Земля. Точнее, не наша Земля. И не наше прошлое. За выверты священных текстов от «не убий, кроме…» и до не знаю чего, наши предки их на кусочки покромсали бы. И нас заодно. А местные здесь, как видишь, цветут и пахнут.
— Плохо пахнут, — заметила Тома.
Она сложила ноги по-турецки. Я приподнялся и сел так же.
— И Малик, который не афишировал свое вероисповедание, здешнюю религию на дух не переносил, — напомнил я. — Видела, как его корежило? Явно не фанатик, но местные духовные заскоки для него как обезьяна для человека — гнусная пародия, забава шайтана. Думаю, если бы некто всемогущий кого-то послал, то, скорей уж, того же Малика, как более способного на масштабные деяния.
— Не говори за Него. Если однажды остановились на плотнике и пастухе, почему теперь не выбрать школьников?
— Потому что выбора больше не будет, последний уже был, нам осталось только жить по совести и в меру возможности бороться с несправедливостью.
— А я о чем говорю? — обрадовалась Тома. — Разнести в клочья местную дурь — разве не справедливо?
В коридоре начались разброд, шатания и необычное для такого времени брожение. Мы что-то пропустили? Выглянув, Тома перебросилась с кем-то парой слов, дверь вновь захлопнулась.
— Из-за гостей купальный день проводят на день раньше обычного. Все равно воду нагрели, вот и решили объединить, чтобы завтра еще раз не мучиться. Первые комнаты уже помылись, очередь подбирается к нам. — Она опустила взгляд.
— Чапа, Тома! — раздалось в коридоре.
Мы вздрогнули и синхронно втянули плечи и головы. Ох, и скользкие же моменты: купание, уборная, сон. Постоянно подкидывают подлянки. А мы решай. Чем больше конфузливых ситуаций, тем напряженней отношения. Мы уже не дети. Хочется простоты и свободы. А мир не позволяет.
— К Варфоломее! — закончил посыльный.
Два мощных выдоха одновременно спустили запас застрявшего в легких воздуха — с шумом и поднятой между лежаками пылью, заставив особенно яркую пылинку метаться в разные стороны, отчаянно сопротивляться и, в результате, остаться на месте, смирившись с равной силой встречных ветров.
Исподлобья мы глянули друг на друга… и одинаково подавились похожим смешком. Отчего оглушительно заржали, напугав девочку-посыльную, и к Варфоломее прибыли веселые, румяные, едва не держась за ручки, как первоклашки. Ученица, приведшая нас, мгновенно умчалась. Варфоломее предоставили кабинет папринция. Кровать еще не установили, но письменный стол из помещения уже вынесли. На стуле со спинкой сидела сама царисса, дочки стояли по бокам. Мужья, которых я заприметил при прибытии, отсутствовали. Видимо, разговор пойдет о нашем, о женском.
Кивком поприветствовав, мы с Томой остановились при входе.
Взгляд Варфоломеи напоминал раскаленный прут. Так он ощущался в тех местах, которых касался.
— Хороши. Мне так и говорили. — Она закончила, наконец, нас рассматривать. — Что скажете про них, дочи?
Подбоченясь, Карина, как старшая, выдала первой:
— Тома еще многому должна научиться, но учиться она умеет. Главное, что внутри — настоящая. Стержень есть. А Чапа… — ее взгляд скептически пробежался по мне, — верхушек нахваталась. Многое дается легко, оттого мало усердия и непонятное будущее.
Любопытно. Не ожидалось от воинственной девицы столь трезвой оценки. Но это ее субъективное мнение. Что скажет моя солнечная соседушка, чей лик затмила черная туча непонятного происхождения и содержания?
Зарина опустила глаза, по щекам расползлись красные кляксы.
— Карина все правильно сказала, — донесся тихий голосок. — Тома хорошая, но пока мало умеет. Зато быстро наверстывает. Чапа… тоже быстро учится. Очень способ…ная. В чем-то уже равна Карине.
Заметив недовольство сестры, Зарина добавила:
— У Чапы способности к бою. Врожденные. Он замечательный… ангел. — Маленькие полупрозрачные ушки пылали, как креветки на шпажке. — И очень хорошая подруга.
Царисса кивнула:
— Я услышала. Теперь…
— Что с Шуриком? — перебил я. — Милослава все объяснила?
— О нем не беспокойтесь, — небрежно бросила Варфоломея, даже не повернувшись. — Про Милославу вам расскажут дочери. Можете идти. Все.
Все? Для чего вызывала? Посмотреть? Зоопарк, видите ли. Ангелов видели? Нет? Рекомендую.
Наша четверка двинулась в сторону своего жилья.
— Что с Милославой? — спросил я Зарину.
Она шагала первой, странно безмолвно, глядя только под ноги. Мы с Томой двигались в середине, Карина замыкала. В коридоре было тесно, мы постоянно с кем-то пересекались, сталкивались, пропускали. Район помывочной впервые можно было пройти без стеснения, никто не оставлял дверь открытой, никто не гулял до комнат и обратно в неглиже и без. Сказывалось присутствие в школе посторонних.
— Все плохо, — выдала Зарина убитым голосом.
— С Шуриком? — всполошилась Тома. — Э-э… с Щербаком, так его, кажется, записали?
Я тоже напрягся. Зарина отмахнулась:
— При чем здесь он? Наша семья почти разорена. Сестра пошла на сестру. У каждой — немалая партия поддержки…
Ей было тяжко. Только через несколько шагов последовало продолжение:
— Милослава убита. Лисавета при смерти. Четверо из пяти принцев полегли. Шесть войников и войниц — насмерть. Бойников даже не считали.
Вот так дела. Алла действительно существует? Милослава насмехалась над религиозностью Гордея и нашими намеками на соблюдение закона. Задавала запретные вопросы ангелам. Теперь — наказана?
Карину посетили такие же мысли:
— Наращивали силу, грезили о несбыточном… Алла-всеприсутствующая, да простит Она нас и примет, все видит. Нельзя сестре идти на сестру. Даже если была причина. Это худшее из богохульств.
Мы разошлись по своим комнатам. Зарина бессильно опустилась на лежак и обхватила руками голову.
В дверь постучали.
— Ваша очередь!
— Куда? — вскинула Зарина мутный взор.
— Мыться, — объяснил я. — Вместо завтра.
В ее лице не осталось ни капельки солнца. Напряглась. Нахохлилась. Сказала, словно плюнула:
— Чего сидишь? Иди, милуйся со своей Томочкой. Она же знает, кто ты? Вот и парьтесь себе вдвоем.
И — слезы. Непрошибаемый женский аргумент. Далее — сквозь них, словно из преисподней, в нелогичном бреду и чудовищной горячке:
— Мне никогда с ней не сравниться. Она всегда будет для тебя лучшей. Она была, есть и будет, а я — временная соседка по комнате. Случайная попутчица, вечная обуза.
Ква-а-антовый парадокс и сбоку бантик. Еще девчачьей ревности не хватало. Я думал, она смурная из-за известий из дома. Нет, у нее раньше началось. Теперь вот плюсом наложилось. Капец и маленькая тележка.
— Нас позвали? — Я решительно схватил ее руку, мощный рывок поднял маленькое тельце. Зарина почти взлетела. — Идем.
За ругнувшейся дверью стояла Тома.
— Я услышала…
— Не надо, — перебил я. — Спасибо. Мы сами.
— Уверен?
— Я сказал спасибо, мы сами.
Томин мозг отказывался понимать происходящее. На ее глазах взбешенный я вытащил из комнаты упиравшуюся Зарину, всю в слезах и соплях, и, не отпуская, попер в помывочную.
— Если что… — крикнула вслед Тома, намекая на любую помощь.
— Учту, — пообещал я.
Встречные-поперечные смотрели на нас с нескрываемым любопытством. Словно родитель не смог уговорить грязнулю-дочку залезть в ванну и применял силу.
Едва дверь помывочной закрылась за нами, ярость куда-то девалась. Включились мозги. Ну и что я натворил?
Зарина села на пол и закрылась руками. Пришлось взять ее под мышки, поднять и поставить. Она слабо отбивалась, шмыгая носом.
— Успокоилась? — спросил я, отступая на шаг.
— Угу, — кивнула она опущенным лбом.
За волнениями дня прошло мимо разума и вдруг проявилось: ночью мне сделали предложение. А я, болван, проигнорировал. С ее точки зрения. Со своей, несомненно, прекрасно объяснил, что никогда и ни у кого не стану одним из. Но вряд ли моя соседка, воспитанная в местных реалиях и не знавшая ничего другого, поняла. Она услышала не слова, а смысл. Он был ясен: вместе с местными законами я послал подальше и ее. Почему? Опять: зачем слушать ушами, если есть глаза, а они видят соперницу. Вот результат.
— Сейчас — моемся, — командным тоном сообщил я Зарине, поворачиваясь спиной и быстро раздеваясь, — а дома поговорим. Хорошо?
— Угу, — с последним всхлипом донеслось сзади.
Ох, не выкинула бы какой-нибудь фортель.
Я пошел с козыря:
— Ничего у меня с Томой нет и быть не может. По определению.
— Это как? — с тихой надеждой всплакнулось за спиной.
— Вот так. Абсолютно.
Умолкнув, я полез в большую бадью и долго отмывался от недельных грязи и пота, не бравшихся ежедневной холодной водой. И ни разу не обернулся. Но уши напряженно вслушивались, как пыхтит маленькая соседка, взбираясь в бочку, как плюхается и плескается, как усиленно трет кожу над водой и с бурными бульками под. Как затем обтирается жестким полотенцем и влетает в рукава рубашки. Как легонько поскрипывает входная дверь.
Когда я вылезал из бочки, Зарины уже не было.
Глава 9
Дневная прохлада сменилась духотой. Склонявшееся солнце вдруг напомнило о себе нестерпимой яркостью. Выходившие из помещения прикрывали глаза. Многие скинули часть лат, достаточную, чтобы увеличить обдув, но притом сохранить лицо.
Феодора-дробь-Фома с Глафирой по-прежнему обнимали телами столб, глядя на окружающее страшными глазами, в которых — все. От ужаса смерти до презрения. От жалостливой мольбы до надменного хохота сверхчеловеков, поднявшихся над жизнью, улетевших за границу смерти. Кровь подсохла, шрамы зарубцевались и стали темно-бардовыми. Мышцы давно затекли. Если развязать, оба не смогут двигаться, кровоснабжение во многих местах пережато.
Едва вспомнилось про ожидавших казнь, как появились два бойника и принялись снимать с них веревки. Размотав, осужденных грубо отодрали от столба. Скрючившиеся взвывшие тела потащили внутрь помещений. Наверное, опять в карцер.
Перед шатрами сооружалось нечто вроде помоста. С деревенских плотников и отправленных в помощь бойников пот лил ручьями. Безрукавки крепостных промокли насквозь, но никто не рискнул их скинуть — слишком много важных персон вокруг. Зато им было проще в нижней части тела — средней длины юбки легко вентилировались, чего не скажешь о длинных балахонах бойников. Те просто жарились, но марку держали. Никто не жаловался.
Учениц собрали на траве в уголке поля. Морщась от солнца, девочки разлеглись кто как. Большинство связали рубахи узлом на животе. Плавно угасающим лучам подставлялись лица, шейки, открытая часть груди и даже ступни. В отличие от давних веков моего мира, здесь знатные особы не сторонились загара.
Как по команде все вскочили, оправляясь. Я со всеми, еще не поняв, что случилось.
Приближалась сестрисса Аркадия.
— Ее преосвященство проведет занятие, — сообщила Астафья и с одновременным поклоном-полуприседом удалилась.
— Садитесь, — разрешила сестрисса.
Под взмахом ее руки все опустились на траву. Сестрисса откинула капюшон. Худая шея гордо держала голову, покрытую полупрозрачной кольчужной шапочкой, опускавшейся вниз по затылку. Узкие скулы и глубокие вертикальные морщины вразлет от носа придавали лицу нотку высокомерия, но глаза улыбались добром и покоем. Общее впечатление составлялось отстраненное и возвышенное. Еще не старая. То есть, в возрасте, но моложавая. Крепкая, стройная, хотя и не так, как Варфоломея. В Аркадии, в отличие от Зарининой мамы, не было хищности и сопутствующей ей постоянно излучаемой опасности. Опасность могла быть под легкой накидкой плаща, стянутой под самой шеей, там без труда угадывались изгибавшийся вниз кончик длинных ножен и рукоять под левой рукой. До сих пор за единственным исключением в лице царевича Руслана мне попадались только прямые обоюдоострые мечи. Спрятанный был намного уже и длиннее. Он напоминал саблю. Нет, казачью шашку: его дуга обращена вверх, для выхвата и удара в одно движение. Сабли так не носили. Это, конечно, если заточка клинка находится с внешней стороны изгиба. Но бывает и с внутренней. У египтян, к примеру, было в качестве церемониального жертвенного оружия.
Слово «жертвенное» навеяло нехорошие мысли, ведь о способе наведения «справедливости» царисса Дарья не упоминала.
Вместе с нами присела и сестрисса. Она опустилась на колени, прикрытые пологом плаща, спина при этом осталась прямой, словно позвоночник от горла до травы усилили с неба копьем в макушку. Обежав проницательным взором учениц, сестрисса объявила:
— Совместим приятное с полезным. Не часто удается поговорить со школьницами о высоком до того, как возобладало низкое. Незнание закона не спасает от предусмотренной кары. Поговорим о законе и семейном праве.
— О семейном! — зашептался кто-то.
Легким движением брови сестрисса восстановила тишину.
— Можно вопрос, ваше преосвящество? — все же не выдержала Клара.
— Да, дитя мое, — кивнула сестрисса. — Вопрошай.
— Цель вашего прибытия — не только в гости?
Заволновались все. Кто-то кивал на Карину, другие с сомнением качали головами. Сестрисса мягко улыбнулась:
— Умейте ждать. Наступит завтра и даст ответы на все вопросы. Перейдем к уроку.
Она подняла лицо вверх, глаза закрылись, губы начали декламировать:
— Соблюдай постановления сии и исполняй их. Не клянись именем Святым во лжи. Не делай неправды на суде. Не злословь глухого и не шути со слепым, ибо воздастся. Не обижай ближней своей и не грабительствуй. Не восставай на жизнь ближней своей. Не враждуй на сестру свою в сердце своем, и обличи ближнюю свою, и не понесешь греха. Не мсти и не имей злобы на ближних своих. Кто будет злословить мать свою, да будет предана смерти, кровь ее на ней. Кто ляжет с мужем матери своей, оба да будут преданы смерти. Кровь их на них. Если кто ляжет с женщиною как с мужчиною, то оба они сделали мерзость: да будут преданы смерти, кровь их на них. Если кто ляжет с невестором чужим, то оба да будут преданы смерти: мерзость сделали они, кровь их на них. Если кто возьмет в мужья сына с отцом его, это беззаконие. На огне должно сжечь ее и их, дабы не было беззакония между вами. Также не бери мужа вместе с братом его. Если кто возьмет брата своего, сына матери своей, да будут они истреблены пред лицом народа. Ни к какому родственнику по плоти никто не должен приближаться с тем, чтобы открыть наготу. Наготы брата матери своей не открывай, он единокровен с матерью твоей. Наготы мужа сестры своей не открывай, это нагота сестры твоей. Наготы мужа дочери и матери твоей не открывай, ибо это твоя нагота. Ибо открывая наготу членов семьи своей обнажаешь плоть свою. Не оскверняйте себя ничем этим, ибо всем этим осквернил себя народ, живший до вас. И осквернилась земля, и воззрела Алла-сокрушительница, да простит Она нас и примет, на беззаконие, и был акопалипс. Соблюдайте все уставы и все законы вам данные, исполняйте их, и не свергнет вас с себя земля, которую вам дали жить.
Сестрисса открыла глаза. Просветлевший взор, словно пообщавшийся с богом, поочередно задержался на каждом. Долго и пронзительно.
— Раньше все слышали это установление?
— Не все, — от общего имени объявила Аглая. — Новеньким дома могли не зачитывать. А еще есть два ангела.
Сестрисса медленно кивнула:
— Ангелы. Это хорошо. Помните об акопалипсе. Помните, что бывает, когда равновесие нарушено и мир катится под откос.
Умолкнув, она некоторое время выжидала.
Я хмыкнул: «Акопалипс». Как смешно недовыговорила. И никто не поправит: сестрисса все же, как-никак.
— Повторяйте установления ежедневно, — вновь понесся над полем проникновенный взрослый голос. — Повторяйте все законы и молитвы. Как заповеди. Как имя свое. Ибо не будет ни вас, ни имени вашего, ни чести семье вашей, если случайно или с умыслом восхотите обойти святые уложения. Вопрошай.
Вскинутая рука указывала на Аглаю. От неожиданности та подпрыгнула, затем, озлившись на себя, опустила голову и почтенно осведомилась:
— Ваше преосвященство, как быть, если один грех противоположно накладывается на другой и сам себе противоречит?
— Как может быть такое? — нахмурилась сестрисса.
— Не мсти и не имей злобы на ближних своих, — процитировала Аглая не подымая взгляда, — пересекается в сердце с «обличи ближнюю свою». Моя совесть темна.
— Поведай, очисти сердце, — тоже склонила голову сестрисса.
Прилюдная исповедь — что-то новенькое. Привычнее, когда вызывают по одному и пытают, требуя сдать товарищей. Потом предатель втихомолку награждается пряником и\или долгое время шантажируется информацией, кто стукач, чтобы стучал дальше. Гаденько, подленько, но работает.
Здесь давят на совесть. Это серьезнее.
Аглая молитвенно сложила руки:
— С Глафирой и Феодорой, оказавшейся Фомой, у меня изначально не сложились отношения. Они пускали слухи обо мне, делали пакости, настраивали против меня подружек. У меня возникали дурные мысли, я гнала их. Не желала даже думать о мести. Но получилось, что именно я разоблачила преступников, теперь мучаюсь: не из чувства ли мести мое законопослушание?
— Дитя мое, — распростерла Аркадия руки в ее сторону, — Алла-всесвидетельница, да простит Она нас и примет, своей милостью вложила в твои уста главное слово. «Преступников». В отношении преступников нет обид, нет мести, нет сострадания. Нет ничего личного.
Аглая окинула всех взглядом, полным злорадства. Теперь только посмейте! Только пикните!
Сестрисса еще не закончила:
— Ибо преступивший закон… Клара!
Ее преосвященство смотрело на царевну кацармы и чего-то там еще, требуя продолжения.
— …сознательно поставил себя вне общества — общество обязано ответить тем же, — без запинки отрапортовала Клара.
— Из какого закона цитата?
— Из молитвы воспитания! — радостно отозвалась та.
Взгляд Аркадии одобрительно погладил ее.
— И да не дрогнет моя рука во исполнение закона… — Сестриссин взор перетек на тщательно прятавшую глаза Зарину и требовательно вспыхнул.
— … ведь закон справедлив, когда он выполняется, — незамедлительно отозвалась моя соседка, словно ее пнули, — всегда и всеми, наперекор всему. Вот высшая мудрость. И да воздастся справедливым.
— Алле хвала! Алле хвала! Алле хвала! — троекратно завершил общий хор учениц.
Сестрисса не зря занимала свой пост. Она читала по лицам и видела сомнения.
— Я берегу честь и репутацию, ведь потом они сберегут меня… Зарина, откуда?
— Молитва возвышения!
— Я слушаю умных… Продолжайте!
— …Но верю только верным. В этом состоит мудрость. Я никогда, никогда, никогда не сдаюсь. Меня можно убить, но нельзя сломать. Я так живу и примером учу детей. Алле хвала! Алле хвала! Алле хвала!
Сестрисса Аркадия довольно двинула уголками губ.
— Кто еще хочет обличить недостойную ближнюю свою? — громом в джунглях упало опасное для меня. — Отбросьте сомнения. Скажите открыто. Сейчас. При всех. Очистите совесть.
Девочки молчали. Некоторые внимательно изучали друг дружку, ища того, кто осмелится. Но больше глядели в траву с видом «А чо я? Я ничо». Мелкие грешки, пусть даже мысли, были у каждой. Иначе не бывает, если ты не робот. Роботов среди нас не было. Если были, то хорошо скрывались.
Тишина вызвала у сестриссы недовольство.
— Сокрытое есть грех, — напомнила она с намеком. — Грех есть осознанное нарушение закона. Нарушение закона есть противопоставление себя обществу, принявшему вас в свои ряды. И вы еще сомневаетесь?
С тревогой я наблюдал, как борется с собой Зарина. Как расправляются и вновь съеживаются нежные плечики. Как радостно взлетают и снова опускаются брови. Краснеет и затем бледнеет лицо. Морщинки на лбу собираются то в вертикальные, то в горизонтальные недолговечные компании.
К моему ужасу метания Зарины заметил не только я. Сестрисса, одновременно следившая за всеми, снова отметила мою соседку.
Сомнения покинули Зарину. Она вскинула просветленное лицо. Еще секунда, откроется милый ротик и…
— Аглая с Варварой по ночам ходят к войникам, — громко сказал я.
Тот самый эффект разорвавшейся бомбы. Там, где никто не ждал. Бомбили пустыню, взорвалось море. Я смотрел на сестриссу, но чувствовал, как сбоку взгляд ночной королевы испепеляет, поджаривая кусочек за кусочком. Искоса я видел обалдевший лик Варвары, не считавшей подчинение грехом и оттого выпавшей за грань разумения. И упавшую челюсть Зарины, мгновенно забывшей о собственных терзаниях. И странное выражение на лице Томы: неодобряющее, неотвергающее, непринимающее, непонимающее…
— Ангел прав? — перенеслось внимание сестриссы на отмеченных девушек.
Собственно, теперь на них смотрели все.
— Как бы да… — замямлила Варвара, собираясь с мыслями, — но это потому, что…
— Ничего особого не было! — перебила ее Аглая.
— Почему не признались сами?
— Ходить в гости — не грех, — агрессивно бросила Аглая. — Закон не запрещает.
Варвара покраснела.
Аркадия не приняла:
— Ангел так не считает.
Аглая зло оглянулась на меня:
— Ангел сам ходил с нами.
Все лица одновременно обернулись на меня. Включая те, которыми я дорожил. И так подставился…
Они не представляют, с кем связались. Ну-ка, Софа-Софочка-Софист, сделай им красиво.
— Ангел не знал, куда его пригласили, — ехидно покосившись на Аглаю, ответствовал я в третьем лице. Для надежности. Не хватало завалиться в разборках, использовав не тот род.
Вектор интереса двух десятков лиц синхронно переместился на Аглаю. Та вспыхнула, как подожженный порох в гильзе пистолета, направленного мне в висок:
— Спросите войников! Они подтвердят. Все-все подтвердят.
— Я поняла, — сделала вывод сестрисса. — Вы согрешили. В большом или малом — каждая пусть решит сама. В школе я гость и не буду принимать решения. Чапа, на тебе был грех, но ты исправилась, встав на сторону справедливости, и не понесешь наказания. Аглая, Варвара и все остальные! Берите пример с Чапы. Не у каждой хватило сил. Не всем достало благоразумия. Кто-то испугался справедливого наказания, кто-то — несправедливой возможной мести соучениц. Но мы только что говорили о неправедности мести. «Не враждуй на сестру свою в сердце своем, и обличи ближнюю свою, и не понесешь греха. Не мсти и не имей злобы на ближних своих. Соблюдайте все уставы и все законы вам данные, исполняйте их, и не свергнет вас с себя земля, которую вам дали жить».
Обведя грозным взором учениц, не смевших ни вздохнуть, ни пошевелиться, сестрисса прибавила:
— Аглая и Варвара, после ужина доложите о содеянном цариссе Дарье.
— Но… — попыталась оспорить Аглая.
У Варвары просто навернулись слезы.
— Вопрос закрыт. Кстати, о цариссе. — Глаза Аркадии остановились на Карине. — Я слышала, что ты просила руки достойного войника и тебе не отказали?
— Да, ваше преосвященство. — Карина склонила голову как можно ниже.
Вокруг снова зашушукались.
— Родословная войника Никандра извилиста, как тропа в лесу, — замысловато произнесла Аркадия.
Тревожный шепот вполз в уши противным тараканом. Карина не смела поднять глаз.
На заднем плане плотники закончили с объемной конструкцией и громко грузились на телеги. Сквозь шум пробился голос сестриссы:
— Мать объявленного невестора Никандра — войница Фекла Прасковьина, двоюродная сестра царевича Феофана Варфоломеина, твоего четверодителя.
Шепот на поляне уже не скрывался, доносились и распознавались не только отдельные слова, но целые фразы. Не в пользу Карининого брака.
Аркадия сообщила:
— При определении степени родства в основу закладывается худший допуск. Карина Варфоломеина, дитя Феофана, Ерофея и Алексия Варфоломеиных, законом признается троюродной сестрой своему избраннику.
— Брак невозможен?! — в отчаянии воскликнула Карина.
Сестрисса покачала головой:
— Возможен…
Карина просияла.
— …с ограничениями.
Теперь заволновались все девочки. Лица превратились в одни сплошные уши.
На Карину было жалко смотреть. Сестрисса Аркадия смилостивилась, глянула успокаивающе. Улыбка тронула губы и морщинки вокруг глаз, голос возвысился, чтобы слышали все:
— От имени сестричества, данной мне властью, говорю. Задуманный брак между Кариной Варфоломеиной и Никандром Дарьиным, в отрочестве Прасковьиным, троюродным родственником сватающейся, разрешен со следующим ограничением. Войник Никандр может быть взят в мужья исключительно вторым или третьим, после того, как сватающаяся родит наследницу от другого мужа. Закон крови будет соблюден. И да будет так.
Закушенная губа Карины кровоточила, взор бессмысленно перебегал с одного лица на другое. Лица отворачивались.
— Но это… сколько зим? — вымолвила она.
Почтенно поднявшись, сестрисса приблизилась к ней, сухая ладонь легла на макушку.
— Не унывай, девочка, годы летят как облака: легкие, невесомые, незаметные. Все образуется. Если чувства серьезны, время не будет помехой. Если же нет — все к лучшему.
— Но у меня нет времени! — наполнились влагой глаза Карины.
Мне в голову прилетело, осторожно постучавшись: а ведь ситуация изменилась. Милославы больше нет, Лисавета ранена. Не ровен час, очередность наследования сделает Карину следующей цариссой. В данном раскладе Никандром не пахнет.
— Мне уже сейчас нужно делать выбор, решать, с кем я! — откровенно сорвалась в плач казавшаяся непробиваемой девушка, — с какой семьей!
Странно было видеть ее в слезах. Мне казалось, такое невозможно. Насколько же я не знаю людей.
Аркадия нахмурилась:
— Негоже о таком вслух. Приходи вечером. Изольешь душу.
— С ужина я на дежурстве. — Голос Карины упал.
— Приходи завтра, — ласково успокоила Аркадия. — А чтобы телесные желания не перевешивали чаяния души — сестырь всегда ждет тебя. Его двери открыты для всех нуждающихся в утешении. Как и двери любого храма. Советую совершить паломничество. Если хочешь, поговорю с цариссой Дарьей, чтобы тебя отпустили.
— Хочу, — кивнула Карина, не поднимая пошедшего пятнами лица.
Аглая встряла:
— Разве Карина созрела для утешения?
— Она в беде, — объяснила сестрисса для всех. — Неправильный выбор, совершенный под влиянием неправильных мыслей, несет горе человеку и страдания окружающим.
Ее взгляд скакнул на почти закатившееся светило.
— Напоследок расскажу притчу. Однажды войница Хрисанфия, оставшись одна, спасалась от волков. Убегая, она сорвалась с утеса. Покатившись по крутому склону, уцепилась за корягу. Волки окружили ее сверху и снизу и стали ждать, когда силы иссякнут, и она сорвется. На отвесном склоне одиноко росла ягодка земляники. И Хрисанфия съела самую вкусную земляничку в своей жизни. Занятие окончено.
Сестрисса развернулась, направив стопы к царисскому сектору. Клара не выдержала, вдогонку полетел ее крик:
— Хрисанфия осталась жива?
Не оборачиваясь, сестрисса пожала плечами.
Глава 10
Карину отправили на стену, даже не дав поужинать. Остальные привычно скребли ложками, тихо переговариваясь за столами. Кого-то интересовала скорбная судьба Карины, кого-то — неведомой Хрисанфии.
— Конечно, жива, иначе кто поведал бы эту историю? — глубокомысленно гудела мелюзга.
— Как же она спаслась?
— Наверное, спасли.
— Перебила волков!
— А зачем сестрисса рассказала это нам? Что хотела сказать?
Все умолкли.
После ужина в полной темноте Зарина понесла тарелку сестре. Я вернулся к себе и первым делом придвинул лежак ко второму. Раздеваясь, на всякий случай смачно потянулся, стоя спиной в проеме окна и стараясь все время двигаться, чтобы не стать целью очередной провокации. Затем последовал видимый каждой сволочи шаг к отсутствующему лежаку — все удостоверились, кто хотел? — и после того, как вроде бы лег туда, я переполз по полу на настоящий лежак. И только собрался разматывать пращу, как дверь со страшным стуком-грохотом отлетела. Ворвалась разъяренная Карина:
— Это правда?!
Нависшая надо мной бешеная фурия была в доспехах и вооружена, я же, во-первых, лежал, во-вторых, раздетый.
— Вставай, гниль занебесная, оборотень в ангельской шкуре!
Не владеющая собой, с подрагивающим мечом в руке, Карина придвинулась почти вплотную. Кое-как выскочив из-под нависшего тела, я попятился к окну. Крестец уперся в подоконник. Дальше некуда. Как цинично шутят столичные аборигены, велика Москва, а отступать некуда, со всех сторон — Россия.
— Простыню! — взорвала раскатистая команда временную тишину.
Возражать бессмысленно. Шутить тем более. Пальцы разжались, и защитная ткань опала, будто кирпичики тетриса на высшем уровне. Взор Карины повеселел.
— Сестренка не соврала. Дура, но смышленая. Вернее, смышленая, но дура. Намечтала заколдованных принцев. Одевайся, поведу к цариссам. Сегодня урожай на такие сюрпризы.
Мои пальцы нащупали на табурете штаны с рубахой, ступни принялись продеваться в штанины. Одевался я, не теряя из виду Карину: мало ли. То ли она врежет, то ли я момент не упущу…
Только сейчас ее разум отметил сдвинутые матрасы.
— Ах ты ж, дрянь волосатая…
Уже одетый, я по-прежнему стоял спиной к окну и лицом к ней. Удар ногой в пах кого угодно заставит переломиться. Ну, если кто угодно — мужчина. Могу сказать гордо, я — мужчина.
Раздался глухой чванк. Не во мне. Рядом. Спереди и чуть выше. Чуть не воя от боли после удара, я приподнял лицо и обмер — из правого глаза Карины торчал хвост длинной стрелы.
Карина рухнула на месте, словно пробитый пулей мяч. Кровь картинно брызнула разлапистой струйкой. Зрелище страшное.
Спрятавшись за косяк, я заставил себя выпрямиться и с осторожностью выглянул. Вдали, за горкой дров, сложенных над подземным ходом, скользнула тень. Стрелок спрятался отменно, но — луна. Пусть не полная, но для безоблачного неба достаточно. Разворошенная гостями школа застыла в бездвижимости до самого утра, тени заснули тоже. А за дровами тень не спала.
Сделав мощный вдох-выдох, я перемахнул через подоконник и помчался к стрелку. Бежал с отскоками в сторону, неожиданными пригибаниями и зигзагами. Проклинавший собственную дурость организм ждал следующей стрелы. Но стрелок, державший в руках лук, явно не хотел себя выдавать ни мне, ни другим. Тем более, этих других вокруг полным полно, и есть шанс, что как раз сейчас кто-то не спит в комнатах или шатрах. Раздвинув дрова, стрелок нырнул в лаз.
Хорошо же он подготовился. Или прибыл этим путем. По приказу папринция дрова сложили так, чтобы намертво замуровать ход, а сейчас оказалось достаточно отбросить несколько чурок.
Если я с ходу влечу в темный лаз — поминайте, как звали. Прирежут как слепого котенка. Я поменял направление — теперь несся к лестнице на крышу.
Охрана ворот меня увидела и подняла тревогу. Кто-то уже выскакивал из шатров. Плевать. Взлетев по лесенке, я перемахнул через стену. Надеюсь, удобный скат не срыли. Поздно подумал, но пронесло: склон оказался на месте. Меня прокатило по изгибающейся траектории и выбросило к подножию леса.
Стрелок как раз вылезал из подземного хода.
— Стой, тварь! — само вырвалось у меня.
Я проорал это от отчаяния и запоздалого страха. Мне нечем было ни нападать, ни защищаться, оружия никакого. Кроме пращи. А ее нужно размотать, подобрать соответствующий камешек, вложить, раскрутить и метнуть. Сколько раз меня поразят за это время?
Стрелок то ли в панике, то ли по предусмотренному плану вместо контратаки ринулся в лес. Лук с колчаном полетели в траву. Чтобы легче бежалось? Такое действие больше соответствовало первому варианту. Тогда у меня есть шанс. Потеряв долю секунды, я подхватил оружие на бегу. Ура, вооружен.
Теперь он не уйдет.
Если сообщники не ждут.
Волосы встали дыбом. Но адреналин пер, как зубная паста из тюбика, который попал под каблук. Фарш невозможно провернуть назад. Меня было не остановить. Вдали возник шум, но я не воспринял. Бежал. Шум повторился и уже не смолкал. Дошло: это был приближающийся из леса лай. Стрелок перестал убегать, размытый силуэт полез на дерево. В движениях — страх. Ага, случилось нечто непредусмотренное планом. Еще бы, он все просчитал, долго ждал, целился и выпустил стрелу в удачно подставившуюся цель. Но стрела — не пуля, она летит чуточку дольше. В момент полета, когда ничего не изменить, цель нагнулась, и все пошло кувырком.
Жуткий лай приближался. Но я не полез на дерево. Я с облегчением всматривался вдаль: Гром, Сявка! Малик не ушел. Или ушел, но вернулся за нами, несмотря на угрозу.
Лай приблизился ближе некуда и принес кошмарное понимание: это не Гром и Сявка. Чужие. Хуже, дикие. Еще хуже: волков было три.
Лезть куда-то — поздно. Я перехватил лук, колчан прыгнул за плечо, тетива с первой стрелой мощно натянулась.
Вшшшть. В молоко. Много выше и левее.
Уже видны злобно горящие глаза и оскаленные морды. Назовем неудачный выстрел пристрелкой. Вторая стрела сбила в прыжке первого волка, третья — следующего. Не насмерть, но сейчас это не важно. Четвертая снова ушла в темноту, а пятая вогналась по самый хвост прямо в глотку прыгнувшего на меня зверя.
Двух первых пришлось добить еще парой стрел, расстреливая, как в тире. Бой завершился. Точнее, бойня.
Колени мелко дрожали. Руки не слушались. Сердце колотилось, как молоток доведенного обывателя по лобовому стеклу бронированного «Брабуса».
— Эй, наверху! — крикнул я, натягивая последнюю стрелу. — Познакомимся?
Наконечник демонстративно нацелился вверх.
Пол стрелка до сих пор оставался загадкой. Бегал он прилично, без женских ужимок. Но здесь все так бегают. Одет — в рубашку и штаны типа моих ученических, но так ходят почти все бездоспешные женщины.
Бывший стрелок намерений знакомиться не выказал.
— Спускайся! — более грозно приказал я.
— У тебя одна стрела, — спокойно отметил мягкий голос, который тоже мог принадлежать кому угодно. — А у меня нож. Стреляй. Потом посмотрим, кто кого.
У него в руке действительно появился нож.
Я отошел за ближайшее дерево. Если нож в мой лежак метал этот же человек…
Но почему же сейчас не кинул, а продемонстрировал? Последний козырь… или отвлекающий маневр? Сможет удивить чем-то еще?
Я отложил лук в траву. Сюрпризами и мы богаты. Стараясь держаться под защитой ствола, я размотал пращу. Подходящий камешек дожидался прямо под ногами. Вообще, почва здесь каменистая, для моих целей это удача.
Противник с удивлением глазел, как раскручивается сдвоенная веревка. Момент, когда пальцы отпустили один конец, он прошляпил.
Эх, мало меня папа гонял. Целя в мягкое место, я попал в ветку. Треск заставил человека в ветвях напрячься.
— Поосторожней, быдло небесное! — донесся эмоциональный вскрик.
И я узнал.
Глава 11
Сейчас, когда в голос проникли истерические нотки высокомерного испуга, стало понято, кто передо мной. Я подобрал второй камень, начал раскручивать.
— Аглая, сама слезешь или сковыривать по частям?
— Ладно, — заносчиво бросила она своим обычным голосом. — Раз уж узнал, спускаюсь.
— Подожди, — остановил я, снова прячась за ствол. — Брось нож.
— В тебя? Чего же прячешься?
— Знаю, как кидаешь.
— Ничего не докажешь.
Уф, спасибочки. Покусительница с прилетевшим ночью ножом тоже она. Проверим остальное.
— Естественно, не докажу. Все разыграно, как по нотам. Копье во время занятий, когда все отвлеклись, нож и меч в темноте, а с нефтью обознатушки вышли…
— С чем?
— С земляным маслом, — поправился я. — Ты послала Варвару подпортить мне шкурку, а в окне оказалась Зарина, так?
— Варька — дура. — Аглая со злостью сплюнула, цикнув сквозь зубы как заправский гопник. — А ты везучая. Завидно. Приятно быть неуязвимой? Ну, покажи довольное личико. Позлорадствуй, как саму преемницу переиграла.
Нож в ее пальцах неприятно шевелился. Неприятно для меня.
— Бросай нож на землю!
— А ты отними!
Фрр, фрр, фшхх. Шмяк! Можно себя поздравить, с пращой я тоже пристрелялся. Выпущенный с третьей раскрутки камень попал, правда, не совсем туда, куда требовалось, но попал. Аглая с воем схватилась за пятку.
— Бросай нож на землю! — В кожаную петельку лег следующий камень. — Больше не повторяю!
Фрр, фрр…
— Держи. — С ненавистью видя, что за стволом меня не достать, Аглая выбросила нож.
Следя, чтобы в ее руках не появилось новых нежданчиков, я выскочил и пронесся под деревом, на ходу подхватив клинок. Легкий, мелкий, некультяпистый, он не мог причинить ощутимый вред как метательное оружие. Если только в глаз. Но для ближнего боя сгодился бы.
Сунув его за пояс, я отбежал к луку. Пока не нужная больше праща опять превращалась в повязку, Аглая спускалась, под ее ногами сыпались листья и мелкие ветви. Хруст стоял на весь лес.
Приземление прошло удачно. Потерев ушибленную пятку, противница попыталась идти в мою сторону, но захромала, со стоном отдергивая ногу от земли.
— Стой, где стоишь. — Натянутая оставшаяся стрела вновь смотрела на нее. — Преемница, говоришь? Чья, если не секрет?
— Чапа, ты дура? — Сколько раз сегодня я слышал это слово. Если других не знают, могу расширить им лексикон. — Я — назначенная возможная преемница!
— Чья?
Аглая вздохнула:
— Точно, дура. Верховной царицы, кого же еще?
Что-то не сходится. Недавно я слышал нечто другое.
— Кто же тогда Деметрия, дружину которой каким-то образом с рыкцарями перепутали?
— Дочь.
Я затупил.
— Не единственная?
— Единственная, — сообщила Аглая.
Поняв, что меня не достать, она смирилась с этим временным недоразумением и присела на землю, пальцы принялись растирать ступню.
— Почему наследница не она?
— Верховная царица не имеет права отдавать трон детям.
О, как. Я даже немного опустил лук. Но быстро выровнял, вновь направляя на змею в человеческом облике. То бишь, на очаровательного прожженного политикана, у которого цель оправдывала любые средства.
— Откуда у тебя лук?
— Лук? — Аглая недоуменно хлопнула ресницами. — Противная слезоточивая горечь, а вареный — вообще несъедобен. Ты иногда уши-то чисти. У тебя в руках — гнук. Запретное оружие.
— Почему запретное? — Я вспомнил Малика с рыкцарями.
— Любой крепостной сможет на расстоянии поразить вооруженного благородного. Кто стерпит такое? Взявшему в руки — смерть.
— А ты, значит, осмелилась?
— Вынужденная необходимость. — Она вновь сосредоточилась на пятке, поднеся к лицу, дуя на нее и растирая.
— Это за показательную порку в деревне и стучок про войников?
— Наивный ангелочек. То, что там случилось, ничего не значило в Большой игре. Я выдержала соответствие! Тут появляешься ты. История утвержает, что при равных шансах предпочтение отдают ангелу. Иногда даже при меньших. Я приняла меры.
— Меры?! Ты убила Карину!
— Да? И что я должна сделать с этим занимательным и, наверное, немного прискорбным фактом?
Ни стыда, ни совести. Политик, возведенный в абсолют. Чудесная вышла бы царица.
Стоп. Сконцентрируемся на важном. Минуту назад я услышал нечто замечательное, а гнев и сострадание утащили меня в сторону. Вернемся.
— Можно поподробнее о предпочтении ангелов.
— Обойдешься.
— Что за «соответствие»?
— Не жди, что вот так дам оружие против себя.
— А что за равные шансы?
— Забудь! Нет у тебя никаких шансов и быть не могло! Я, идиотка, решила перестраховаться. Перемудрила.
Перемудрила? Хорошее имя для таких, как она. Господа и дамы, а сейчас перед вами во всем величии пустоты на месте совести предстанет мисс Перемудрила!
— Где научилась стрелять? — сменил я тему.
Ее единственный выстрел намного превосходил все последующие мои. Если бы не удар Карины…
Аглая усмехнулась, поерзав на подвернутой ноге:
— Пока жила в крепости, мне были открыты многие двери. В том числе те, что считались закрытыми. А ты?
— Ответ на этот вопрос является нарушением положения об ангелах.
— Плевать. — На меня вскинулось злое лицо. — Неужели думаешь, что преемница Верховной царицы верит во всю эту лабуду?
Отлегло от сердца. Лабуда, так лабуда. Отлично. Приятно поговорить с умным человеком. Это я о себе.
— Возможная преемница Верховной царицы обязана поддерживать веру во всю эту лабуду в своих подданных, — объявил я противнице. — Иначе они могут задуматься о чем не надо и придумать демократию.
— Что придумать?
— Способ убить совесть во всех, а не только в избранных.
— Не понимаю.
— Честно говоря, я тоже не понимаю, почему при единоличной власти совести нет у одного и у его приспешников, а при власти народа — у всего народа. Может, дело в самом институте власти?
К нам приближались голоса.
— Почему волков было так мало? — Мне вспомнилась чудовищная битва на причале.
— Сюда большие стаи редко приходят, — машинально ответила мисс Перемудрила, при этом очень сильно о чем-то размышляя. — Чем дальше от кладбища, тем меньше.
Нас увидели. Сюда бежали люди, много людей. С факелами и оружием.
— Спасите! Стрелок здесь! — завопила находившаяся под прицелом наследница. — Я поймала стрелка!
Лук…, тьфу, гнук был у меня в руках. Все это видели. «Запретное оружие», — всплыло в мозгу. Взявшему в руки — смерть.
— Увидела кого-то, он за мной, я побежала, он догнал… Это Чапа! Ангел Чапа! У ангела гнук! — визжала Аглая, как недорезанная.
Я тупо озирался. Меня брали в кольцо, которое сжималось, ощетинившись копьями. Можно было потрогать острия пальцем, если б не было жалко пальцы.
— Ангел убил Карину! Хотел убить меня как свидетеля! — навзрыд орала Аглая, упав на колени, словно от пережитого ужаса. — Я все видела! Я расскажу!
У меня забылись все слова. Шок, ступор, непонимание. Как?! Давно опустив лук-гнук, я отстраненно наблюдал за происходящим, словно все это было не со мной. Так может быть? Неужели поверят? И мне им нечего сказать, все видели, как я угрожал запретным оружием.
Вперед вышла Астафья. Ее меч коснулся моего горла, вторая рука вырвала л… нет, раз уж я в чужом мире, пусть будет именно гнук.
— Связать и увести, — приказала она войникам.
Только теперь я различил, кто нас окружает. Войники всех царисс. Видимо, первыми рванули через стену, как только вооружились.
— Спасибо, вы спасли мне жизнь! — Аглая чуть не полезла к Астафье с лобызаниями.
— До разбирательства — ее тоже, — спокойно отстранилась Астафья.
Глава 12
Карцер — обложенный камнем колодец глубиной в два моих роста и метр в поперечнике. Сверху — мощная бревенчатая крышка. Постаравшись, враскоряку можно подняться до крышки. Сверху снаружи она закреплена вставленным клином, не поднять. Щели нет, вся конструкция притоплена в землю. Звуков не доносится никаких. Где находится карцер, осталось тайной: меня привели и спустили с мешком на голове. Где-то рядом наверняка ожидают участи Фома, Глафира и Аглая. Если крикнуть, то, наверняка, есть шанс, что меня услышат.
Кричать не хотелось.
Из «мебели» — только глиняная посудина для «вдруг приспичит». В карцере можно стоять, сидеть на полу и лежать на полу в позе двойки, которую сжало тисками. Холодно и промозгло. Вот я и узнал, что такое карцер, как однажды возмечталось.
Когда крышка открылась, зубы стучали вовсю. Ко мне опустилась веревочная лестница.
— Вылазь.
Трудно сказать, сколько прошло времени. В подземелье оно течет по-другому. К тому же, я сумел поспать, проснувшись от холода и боли в затекших членах.
Едва голова оказалась в пределах досягаемости, на нее вновь накинули мешок. Не хотят выдавать ученицам местонахождение карцера. Чтобы даже мыслей не возникло кого-то освобождать. Мне такое во сне не привидится, а кто-то может — из дружбы, из неправильно понятой справедливости или согласно клятве Тайного круга, в которой обязались помогать друг другу невзирая. Тихий скрип ознаменовал закрытие двери помещения, где прячут преступников. Надо запомнить звук. Если по очереди открыть-закрыть все двери в половине цариссы, то…
О чем я думаю. О защите нужно думать. Доводы подбирать. Вспоминать возможных свидетелей. Но мозг заклинило. Вероломство Аглаи выбило из колеи и умножило на ноль. Все знают, что умножать на ноль нельзя. А оно умножило.
Некоторое время меня вели по коридору. Ритм движения был дерганый, тоже для сбивки навигации. Куда-то пришли.
— Ангел Чапа, — услышал я голос Дарьи. — Расследование завершено.
И, как медведь на теремок, навалилась невыносимая звуковая пустота.
Я стоял где-то перед кем-то, будто на расстреле. Нехорошее сравнение. До жути правдоподобное.
Почему мои руки не бросили запрещенное оружие в момент, когда приближалась толпа?! У меня оставался нож, Аглая повредила ногу, сдать ее правоохранительным органам местного разлива было проще простого. До этого все улики свидетельствовали в мою пользу. Теперь же не только проклятый гнук, но и Карина… Сейчас раздастся неотвратимое «Говорю!» и…
Пусть. Я ждал, стиснув зубы. Выскажусь, когда спросят. Если спросят. Если нет, тоже выскажусь, благо, кляп вставить не додумались. Скажу все, что думаю. А после…
Плевать. Меня уже записали в небесные ангелы. Всего лишь легитимизируюсь. Только бы не утащить с собой кого-то еще, у кого остался шанс не услышать по отношению к себе зловещего «Говорю».
Ровный безчувственный голос цариссы вновь наполнил замкнутый объем помещения, где происходило судилище:
— Опрошены все причастные, а также случайные и неслучайные очевидцы. Все показания сходятся, разнясь исключительно в деталях, и только одно не соответствует общей линии. Однако, высказавшее его лицо является лицом заинтересованным, и его заявление не может рассматриваться в качестве аргумента, опровергающего массу остальных. Итого, общими свидетельствами, ангел Чапа, доказана твоя полная невиновность.
Что? Нос шмыгнул, горло непроизвольно всхлипнуло. Я не ослышался?
А Дарья продолжала возвращающим жизнь тоном, от которого текли слезы:
— Мало того, ты не только защищалась, но сумела поймать преступницу. Папринций Люсик рассказал, что покушение являлось не первым. Царевна Зарина Варфоломеина, замещавшая на крыше отлучившуюся сестру, видела, как ты гналась за неизвестным стрелком. Стража на воротах, а также войники Варфоломеи и Евстигнеи, выскочившие на шум, подтвердили, что гнук в твоих руках на момент погони отсутствовал. Под тяжестью доказательств Аглая созналась во всем. Особенно после намека перейти к способам для особо упорных. Но в одном она стояла крепко — что именно ты убила волков, стреляя из гнука. Странно, зачем ей брать на себя однозначно караемое смертью «не восставай на жизнь ближней своей» и при этом отрицать мелочь, годную сойти за самозащиту? — Громкость цариссиного голоса снизилась до шепота, потекшего прямо в ухо. — Разрядница? На секцию ходила?
Я дернулся. Голос Дарьи, в котором на миг пробилась усмешка, снова взорвал пространство:
— Все обвинения сняты, ты свободна. Остался один вопрос.
И вновь шепот в ухо, не слышимый остальными, кто бы здесь ни был:
— О чем Карина приходила говорить с тобой? Почему это было столь важно, что вынудило ее повторно нарушить дисциплину и оставить пост на другого человека? Отвечай тихо.
— Вы много знаете о мире ангелов, — по ее просьбе вымолвил я едва слышно. — Карина не исключение, ей тоже хотелось знать.
— Она спрашивала про социальное устройство мира, про религию, про оружие?..
Я помотал головой.
— Такие темы и рядом не лежали. Карину волновало одно: про отношения до свадьбы со своим жени… невестором.
Придумалось на ходу. Ледяная изморось страха катилась по лбу и затылку. Что, если и здесь найдутся свидетели-доброжелатели с чуткими ушами-локаторами и всевидящими глазами-провокаторами? «Обличи ближнюю свою и не понесешь греха».
— Карина жила с Томой. Почему с таким вопросом она обратилась к тебе?
Резонно. Думай, Софочка, ядрить тебя в коромысло.
Так, что-то проклюнулось:
— «Не слушать ангелов. Не слушать истории ангелов. Не спрашивать о Том мире. Кто слушал, да будет вырван его язык или отсечена голова», — процитировал я по памяти. — Тома законопослушна.
— А ты? — ударило холодом.
— А у меня репутация человека, который в случае вожжи под хвост шашни подруг закладывает и на преемницу Верховной царицы бочку катит. Без царя в голове. Карина хотела взять меня на слабо.
— Взяла?
— Пыталась.
Разговаривать с мешком на голове не есть удобно и приятно. А что делать? Опустив руки по швам, я покорно удовлетворял жгучий интерес весьма информированной цариссы.
— Хочешь сказать — у нее не получилось?
— Хочу сказать, что она не успела. Если бы вывела меня из себя — не знаю, что бы я ей наговориллла. Но произошло то, что произошло.
Звук шагов переместился в сторону, раздалось громко и властно:
— Благодарю воспитанницу школы Василису, прозываемую ангелом Чапой, за отвагу и истинное законопослушание. Невзирая на опасность, она не дрогнула во исполнение закона, ведь закон справедлив, когда он выполняется — всегда и всеми, наперекор всему.
— Алле хвала! — прогремело на несколько голосов так, что я утвердился в мысли: нахожусь в небольшом закрытом помещении.
— И да воздастся справедливым, — закончила Дарья, оставив в непонятках, кого имеет в виду: меня, поймавшего преступника, или себя, с честью разобравшуюся в запутанном деле и не казнившую невиновного.
Ее следующие слова были обращены ко мне:
— И последнее, Чапа. Думаю, следует упомянуть, что за слушание ангелов карают не только слушавшего. Сделай вывод. А сейчас тебя доставят в твою комнату. Отсыпайся.
Кто-то взял меня под руки. Когда повели, я пытался считать шаги. Скорее всего, для разговора меня доставили в приемную Дарьи или в ее спальню, вход в которую вел через приемную. Просто так не попадешь.
По коридору мы шли странно далеко. В какой-то момент развернулись обратно. Конвоиры поняли мои нелепые потуги на шерлокхолмство. Потом снова развернули. Через несколько шагов мешок был сорван. Перед глазами — дверь в мою комнату, по бокам — два полуприсевших бойника, протянувших мне небольшой нож и быстро ретировавшихся.
Нож Аглаи. Его забрали у меня при задержании. Теперь он мой. Личное имущество выросло в два раза. У меня два ножа: большой красивый Гордеевский в ножнах и незаметный Аглаин. Я крут. У Томы нет вообще ничего, как у всех учениц. При случае один отдам ей. И кто бы сомневался, какой именно.
За окном светало. Нехило же меня продержали в карцере. Восторженный взвизг двери, дождавшейся хозяина, разбудил Зарину. Закутавшись простыней, она метнулась к моему лежаку, вытащила из-под подушки нож Гордея и протянула:
— Отрежь мне язык!
Глаза-тарелки — это оказалось заразно. Представив, как выгляжу со стороны, я расслабил лицо и взял себя в руки.
— Отрежь! — Зарина требовательно вложила рукоятку в мою ладонь. — Из-за языка я потеряла сестру и чуть не потеряла тебя.
— Проблема чуть выше. — Легонько постучав по виску, я постарался обратить все в шутку.
Нож отправился в ножны и обратно под подушку. Взгляд упал на лежак: тот снова находился в своем углу. Зарина отметила заминку.
— Успела отодвинуть до того, как пришли, — прыгнув смущенными глазками вниз, пояснила она. — Карина умерла сразу. Ее унесли. Кровь затерли. Меня долго расспрашивали. На этот раз я молчала. Кровь Карины еще не высохла. Не смогла я сказать им правду!
Што-о-опаный масдай. Слезы.
— Прости, — сказал я. Сил на утешение не было. — Давай позже поговорим. Меня только что подняли из карцера.
Зарина поспешно отпрянула на свое ложе. Я упал на постель прямо в одежде, завернулся, и на щитке мозга дернули вниз общий рубильник. Off. Гейм овер. Меня нет, я умер, не кантовать даже в случае цунами и ядерной войны. Со святыми упоко-о-о-й…
Глава 13
Душераздирающий вой двери, защищавшей покой хозяина, заставил выплыть из небытия.
— Прости, разбудила. — Голос звучал виновато, а лицо соседки налилось безысходным отчаяньем. — Обед. Вот.
Она приблизилась с тарелкой в одной руке и кружкой в другой. Золотые локоны убраны под шлем, на латах перевязь с мечом. Сапоги. Я что-то проспал.
Медленно прояснявшийся взгляд обнаружил рядом с собой глиняные миску и кружку с остывшим завтраком. Зарина расположила их на освободившемся табурете. Теперь поставила рядом еще один комплект: дымящийся и очумело пахнущий.
— Скоро построение. — Она протянула мне ложку. — Форма боевая, но не по тревоге и не для занятий. Что-то готовится во дворе. Все равно тебя разбудили бы.
Щурясь со сна, я выглянул в окно. Солнце стояло в зените. К готовому с вечера помосту приделали три ступени, к ним вела ковровая дорожка. На помосте разместили троны — так я их определил. Трон в моем понимании — принадлежащее высшему начальнику большое кресло с огромной спинкой, непробиваемой сзади стрелой или копьем, высотой по затылок с короной. Вот именно оно стояло там в количестве четырех штук.
У меня под боком оказался комплект чистой одежды.
— Тоже ты принесла?
— Угу, — зарделась Зарина и умчалась.
Пока я одевался, действительно раздалась команда к построению. Пришлось ускориться. В момент, когда я выскакивал к остальным, у школьных ворот произошло движение, створки начали отворяться.
— Гонец!
Зарина, как штык примкнувшая к моему плечу с другой стороны от Томы, посерьезнела:
— Наши цвета.
У гонца, въехавшего в сопровождении пары конных бойников, на копье развевался флажок. Бело-синий, с красной буквой В.
— Новости для цариссы Варфоломеи! — громко доложил флагоносец.
Его препроводили в помещения, нас оставили стоять. По прошествии времени постепенно появилось начальство всех видов. Вышли три цариссы, сестрисса, папринций, мужья царисс, и со всех сторон подтягивались войники. Построение оказалось действительно общим.
Сестрисса Аркадия совместно с тремя цариссами поднялась на помост и заняла крайний трон слева. Рядом опустилась Дарья, потом Варфоломея. Последней расположилась Евстигнея. Выровнявшись перед ними в шеренги, все замерли. Слышно было, как на кухне гремят посудой, кормя прибывших посланцев.
Варфоломея поднялась. Острая, хищная, но какая-то потускневшая.
— В моей семье произошло новое несчастье. — Ее взор нашел в ученических рядах Зарину. — Крепись, дочка. Позавчера от полученных ран скончалась Лисавета.
Долгая тишина сопроводила сообщение. Все ждали.
— Вчера не стало Карины, — последовало тихое продолжение. — Еще раньше ушла от нас Милослава. Череда непостижимых несчастий. Но еще до последних известий я приняла решение, поддержанное присутствующими здесь цариссами и ее преосвященством. Для утверждения были необходимы сестрисса и две цариссы или три цариссы в случае невозможности привлечения сестричества. У нас кворум присутствует и даже избыточен. Тем лучше. Говорю!
Тишина стала просто звенящей. Скрежет собственных мыслей слышался громче стука сердец.
— Я удочеряю маловозрастных ангелов Василису, прозвищем Чапа, и Тамару.
Сбоку тихо охнула Зарина. Варфоломея продолжила:
— Сообщение об этом подписано высокими сторонами и отправлено в крепость, копия передана в сестрырь. Чапа и Тома, подойдите. Зарина, тоже подойди.
Сюрприз так сюрприз. Ковровая дорожка привела наши ноги на возвышение. Что у меня, что у Томы лица были малость ошалевшие. Зарина не отставала.
— Ангелы, поднимите правые руки, — приказала Варфоломея, когда мы приблизились.
Она вытащила небольшой нож. Два быстрых реза — и наши ладони процарапались ровно настолько, чтобы засочилась кровь. Затем царисса сделала подобные надрезы на обеих своих ладонях. Нож отправился обратно в поясные ножны, открытые кровоточащие ладони соединились с моими и Томиными. Узловатые пальцы переплелись с нашими, сжав стальным капканом. Постояв так с минуту, Варфоломея разорвала ритуальную сцепку и отступила назад.
— Чапа и Тома, преклоните колени, — объявила со своего места царисса Дарья.
Мы преклонили. Точнее, бухнулись — сказалось отсутствие опыта.
Сестрисса Аркадия величественно поднялась. Подойдя сбоку, отчего выпирающий эфес скрытого меча почти коснулся моего виска, она заговорила громко и торжественно:
— Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями, как цветок, он выходит и опадает, убегает, как тень, и не останавливается. Но сказано: просите, и дано будет вам. Ищите, и найдете. Стучите, и отворят вам. Ибо всякий просящий получает, ищущий находит, и стучащему отворят. Есть ли между вами такой человек, который, когда дочь его просит хлеба, подал бы камень? Так и Алла, да простит Она нас и примет, сурова и справедлива, но неизмеримо милосердна при своем всемогуществе. Неисповедимы Ее пути. То, что одной рукой забирает, другой дает. Высшее несчастье в семье благородной Варфоломеи обернулось счастьем обретения новых дочерей.
Голова нашей будущей мамы склонилась к говорившей. Руки сестриссы вознеслись и сняли со шлема Варфоломеи корону. Повернувшись, она поочередно повенчала наши с Томой головы кратковременным водружением.
— Именем Аллы всеблагой и всемилостивейшей, да простит Она нас и примет, сочетаю в единую семью доблестной Варфоломеи новых членов. Отныне ангел Чапа, четырнадцати полных зим, помимо титула ангела, что изменится лишь в крепости, будет зваться царевной Василисой Варфоломеиной. Ангел Тома, пятнадцати полных зим — царевной Тамарой Варфоломеиной. Соединенные кровью и высшей благодатью, да примут они на себя все положенные права и обязанности. Да будет так. Алле хвала!
— Алле хвала! — поддержала заполненная площадь.
Глаза Томы сияли. Ей нравилось происходящее.
Все-таки не по Каринину душу ехала сюда сестрисса Аркадия, как предполагали ученицы. Причиной были мы с Томой. Как и причиной многого другого, закрутившегося в гигантский непонятный узел. Что-то разрешилось, но не все. Далеко не все. Обидно чувствовать себя пешкой. Пусть даже офицером, званием ангел или царевна, но все равно не игроком, а управляемой фигурой на доске.
— Поднимитесь, — раздалось над ухом.
Руки цариссы помогли нам встать.
— Обернитесь.
Теперь все собравшиеся оказались перед глазами. Откуда-то изнутри всплыло ощущение праздника, окутывая организм покалывающей энергетикой счастья. Черт подери, хоть я и мальчик… да, главное, не забывать, что я мальчик — настолько оказалось приятно коронование в царевну. Наши с Томой руки приветственно взвились.
За спиной аналогично отсалютовали Варфоломея и Зарина. Народ ответил бурно и громко.
— Всех благ новым царевнам! — неслось оттуда. — Да здравствуют царевна Тома и царевна Чапа! Да будут неисчислимы зимы милосердной Варфоломеи и поддержавшей благородное дело пресвятой Аркадии! Алле хвала!
Длинные руки Варфоломеи широким охватом сграбастали всех троих, стоявших перед нею, а губы припечатали каждому горячее материнское лобзание.
— Мои девочки! — ввергнув в изумление, растроганно всхлипнула она, доселе казавшаяся непробиваемой и бесчувственной. — Вместе мы сила. Мы им покажем. Они еще узнают, кто здесь чего заслуживает. Поцелуйтесь, мои родные, теперь мы одна семья.
До этого момента все шло приемлемо. Последнее предложение поставило в тупик всех трех «сестер». Не сговариваясь, Тома с Зариной отвернулись от меня и влажно чмокнули друг дружку в губы, сопроводив кратким объятием. Затем оторвались и… замерли, застеснявшись.
— Что же вы? — поторопила Варфоломея. — Да воцарится отныне мир и спокойствие в нашей семье. Алле хвала!
— Алле хвала! — привычно отозвалась глазеющая площадь.
Сурово склонив головку, Зарина сделала нетвердый шаг ко мне. Тома решительно шагнула с другой стороны. Как Матросов на амбразуру. Покромсав сомнения какими-то убийственными доводами, она опередила маленькую царевну и первой достала мои губы своими. Латы врезались в латы. Звонкий звук ознаменовал окончание процесса.
Не успел возникший в мыслях туман позволить мозгу осознать случившееся, как маленькая Зарина, задрав голову, требовательно склонила к себе мое лицо своими вскинутыми руками.
Сестренка, понимаешь. Едва хватило воздуха пережить ее «сестринский» поцелуй.
Пряча глаза, мы разлепились. Облегченно выдохнули. С чувством выполненного долга, если здесь дозволено это выражение, дружески обнялись втроем. Лица вновь обратились к собравшимся.
— Тома и Чапа, познакомьтесь с новой семьей. Зарина, проводи и представь.
Одна из шеренг распалась, из нее вперед выдавило несколько фигур. Зарина подвела к ним меня и Тому, взяв за руки:
— Знакомьтесь. Царевич Ерофей, царевич Феофан, царевич Алексий. Мои… наши отцы.
Три головы синхронно опустились в приветствии. На вид «папашам» было тридцать пять, сорок и сорок пять лет — по возрастающей. То есть, примерные одногодки цариссы, чей возраст внешне гулял как раз в этих пределах. Крепкие, статные, в инкрустированных затейливым орнаментом доспехах, они казались грозными и добродушными одновременно.
— Царь-войник Митрофан, наш брат, — сообщила Зарина, указав на молодого воина лет восемнадцати-двадцати.
Вот как. Брат. До сих пор говорили только о сестрах, как о единственных достойных упоминания. При местной системе наследования это вполне логично. Я тоже говорю лишь то, что спрашивают. И то не все.
— Войница Агриппина Варфоломеина, — перешла «сестренка» к представлению последних из вышедших, жавшихся чуть поодаль. — Войники Ефрем и Бакула Варфоломеины.
Она оглянулась на мать, вывалилось быстрое добавление:
— Есть еще несколько семейных войниц, сейчас они охраняют вотчину.
Это упоминание как бы придало семье больше мощи и значимости в глазах окружающих.
— Будем отныне вместе в горе и в радости, в беде и в счастье, что идут рука об руку, иногда переплавляясь одно в другое, — завершила Варфоломея утомительный для меня ритуал. — Идите сюда, дочери мои.
Из-за ворот донесся конный топот. Ржание. Дежурный махнул рукой, ворота заскрипели.
По очереди на территорию внеслись три тройки крепостных на лошадях.
— В деревнях чужие! Отбирают еду, чинят беспредел. Защитите!
— Какие деревни? — Дарья быстро поднялась.
Никакого гонора по поводу, что не бухнулись в ножки. Одно слово — хозяйка. Уважаю.
— Жданка, Сисюниха, Левая.
— Кто?
— Шайки рыкцарей. Много и одновременно.
Дарья бросила построению:
— По коням! Руслан, разберешься в Жданке.
Другими распорядиться она не успела, перебили Варфоломея с Евстигнеей:
— Остальное берем на себя.
Не получилось. С ворот и противоположной стены одновременно прозвучал сигнал:
— Неприятель в прямой видимости!
Лицо Томы, обращенное ко мне, переполняло недоумение. Если это Малик… зачем? К скольким смертям приведет бойня?
— На стены! — приказала Дарья. — Ученицы — в распоряжение Астафьи, остальные — по утвержденным местам. Прибывшим крепостным выдать оружие и форму бойников и отдать в подчинение Никандру. Занять оборону!
Глава 14
Все разбежались в стороны, но порядок и выучка чувствовались во всем. Ощетинившаяся оружием школа наблюдала, как сразу с трех сторон высыпают из леса горстки нападающих, останавливаясь на дальности полета стрелы своих самодельных… гнуков. С каждой минутой количество врагов вырастало, из леса выходили новые и новые. Я в составе пятерки из Томы, Зарины, Клары и Варвары под руководством последней встал на стене за верхушками острого частокола. В случае надобности его можно перемахнуть с нашей стороны, крутой склон оказался как раз под нами. Атакующим требовались штурмовые лестницы или веревки. Или таран для взятия ворот. Или передвижная башня. Хотя бы сколоченные большие щиты, чтобы добраться до стены беспрепятственно. Ничего этого не наблюдалось. Пока.
Каждой ученице раздали по два боевых копья, ворохи учебных охапками выносили на поле, несколько бойников спешно приделывали к ним бронзовые наконечники. Помимо копий и имевшихся при себе мечей нас обеспечили щитами. Очень правильно, ведь у рыкцарей — дальнобойное оружие, гнуки. Да, отныне никаких луков в повествовании, только эти самые. Нужно привыкать к местной терминологии. С волками жить, по волчьи выть… можно было сказать, если бы волки здесь выли, а не лаяли.
Замершую в обороне школу окружили за пару минут. Мы прятались за верхушками кольев, страшась возможных стрел, но вместо атаки рыкцари выслали переговорщиков. Два мужчины и женщина в кожано-пластинчатом легком доспехе не самой лучшей выделки. Некоторые части одежд оторочены мехом, отчего смотрелись страшновато. Как в кино про варваров.
— Грозна Святая, Таскай Прибрежный и Напрас Молчаливый приветствуют доблестных защитников школы, — выкрикнула женщина, останавливаясь метрах в сорока, то есть до границы точного броска копья.
Перешептывания между ученицами сообщили, что эти трое — не простые разбойники, а известные руководители отрядов из разных местностей.
— Как и Кудеяр Лесной? — шепнул я оказавшейся рядом Кларе.
Тома в этот момент тихо переговаривалась с Зариной. Видимо, тоже о лесных бандитах. К Варваре, после того как сначала заложил сестриссе ее похождения, а потом поймал подружку, обращаться за информацией желания у меня не возникло.
— Угу, — подтвердила Клара, не спуская с главарей пожирающих глаз.
Замечательно. Малик в этом кровавом балагане не замешан.
Вопрос все же долетел до Варвары, она хмуро пояснила с места:
— Кудеяра прищучили царберы. Хорошо бы заодно зашли сюда без дополнительного приглашения. Кто-то ведь мог заметить, что несколько шаек сбиваются в кучу. Не только мы посылали сообщения.
— Никогда такого не было, — непререкаемо заявила Зарина, — чтобы несколько отрядов вместе…
— Главари никогда не ладили друг с другом, — согласилась Варвара. — Все боролись за верховенство и боялись предательства.
Зарина кивнула:
— А теперь они вместе. Что-то происходит.
— Мало того, оно происходит здесь, — со злой усмешкой прибавила Варвара.
Глядя на врага, я вдруг внутренне улыбнулся. Главари смотрелась типичной троицей из кино в жанре фэнтези. По аналогии: эльф, гном и человек. Высокая стройная красавица невнятного пола ввиду необычайно жесткой суровости на лице, низкорослый могучий крепыш и усредненная модель двух предыдущих. Стоящий столбом «эльф» зловеще щурился, «гном» поигрывал мечом, их производное спокойно разглядывало окрестности.
— Почему — школа? — слезно встряла Клара. — Мало ли мест можно пограбить!
С высоты разницы в возрасте Варвара обобщила известные данные для самой маленькой нашей воительницы:
— Каждая шайка обреталась на своей территории, с нее кормилась. Если они бросили все и пришли сюда вместе, им нужна именно школа. Ничто иное. Тихо, собираются говорить.
Дождавшись, когда на стене появилась Дарья в шлеме с короной, видной издали, Грозна Святая (ведь иначе в этой компании «эльф» называться не мог) обратилась в ее сторону:
— Приветствуем, царисса. Долгих зим и здоровья тебе и твоей семье.
— Не могу ответить тем же. Вы пришли не с добром.
— Мы не желаем напрасных жертв.
— Уходите, — повелительным жестом указала царисса вдаль. — И жертв не будет.
— Мы уйдем, — кивнула Грозна, — после выполнения вами одного условия.
Ученицы заволновались. Дарья высокомерно бросила:
— Условия грабителей для нас не существуют.
— Это условие сильного слабому, — ужесточила тон «эльфичка». — Такие условия называются требованиями. Но мы озвучим как предложение. Мы уйдем вместе с ученицами школы.
В этот момент нас можно было брать голыми руками. Ошарашенные лица застыли в шоке. Никто не смотрел на врага, все глядели друг на друга: испуганные, недоумевающие, с открытыми ртами и распахнутыми глазами.
— Естественно, мы на это не пойдем, — ответила Дарья. — Но хотели бы знать: зачем ворам, насильникам и грабителям понадобились наши воспитанницы?
— Вы построили несовершенный мир, — донесся ответ. — В нем нет места многим и многому. Мы знаем, что сделать, чтобы счастливы стали все, а не только избранные. Особенно, если эта избранность не завоевана своим умом, а дана по праву рождения.
— Кто был никем, тот станет всем? — едко усмехнулась царисса Дарья.
— Хороший лозунг, — согласилась Грозна. — Возьмем на вооружение.
Дарья буркнула под нос что-то нехорошее, а вслух объявила:
— Собрались воевать со всем миром? Вы, которые между собой годами не могли договориться и которые разбегутся в стороны при первой же проблеме? Скоро подойдут царберы, и вы узнаете все о своих силах и своем единстве.
— Не будем зря сотрясать воздух, — сказала Грозна. — Мы заберем учениц, живых и здоровых, и уйдем. Либо школа будет уничтожена, сопротивляющиеся убиты, а раненые сожжены вместе с остатками школы. Ученицам же мы гарантируем жизнь и полную неприкосновенность.
Последние слова вызвали заинтересованный шепоток, пролетевший по рядам школьниц. Дарья откровенно ухмыльнулась:
— Думаете, кто-то поверит слову рыкцаря?
— Думаем, — серьезно кивнула Грозна. — Потому что ученицы станут нашими заложницами. Они помогут открыть ворота башен. В обмен на жизнь обитателей башен.
Хороший план. Простой и логичный. Его даже скрывать не надо, наоборот, озвучка и распространение привлекут новых сторонников из среды недовольных. А недовольные есть всегда и везде. Кому суп жидкий, кому бриллианты мелкие. Каждый мечтает о райской жизни, из самых лучших побуждений поддерживая порой такие начинания, что потом спать не может: как я мог на та-а-акое согласиться?! И это я, такой умный?
— Почему вам должны верить? — воскликнула Дарья.
Она с удивлением замечала, что ученицы хотят верить. Просто потому, что альтернатива — смерть. Здесь и сейчас. А в словах рыкцарши — надежда.
— Если три-четыре из каждых пяти башен перейдут под знамя рыкцарей и примут жизнь по новым законам, никакие царберы ничего не сделают. Они могут отвоевать одну башню, ну две. Пусть пять. Но не пятнадцать-двадцать. Освобожденный народ восстанет против них и будет убивать везде, где встретит. Говорю это для того, чтобы сами царевны, которые, наверняка, слышат меня, поняли, сколько жизней находится в их руках. Сколько судеб зависит от их решения. Не нашего и не твоего, царисса. От их собственного. Если они выйдут и пойдут с нами, у вас и у нас есть будущее. У всех есть. Если нет… — Грозна демонстративно развела руками, — они обрекут на смерть и себя, и родных, к которым мы все равно придем, но позже, когда нас станет еще больше. Несравнимо больше. Когда к нам примкнут силы, о которых вы даже не подозреваете. Война продлится дольше, жертв будет неисчислимо больше, только и всего. Сейчас есть шанс обойтись без жертв. Без единой царапины. Даем десять минут на размышление.
Трое вождей развернулись и пошли к своим.
— Кто-нибудь знает, почему у нее кличка — Святая? — отчего-то заинтересовалась Тома.
Откликнулась Клара:
— Она из сестер. Покинула сестырь после какого-то недоразумения. Все думали — погибла, а она… — Девочка горестно махнула рукой.
Придержав меч, Дарья легко спрыгнула со стены во двор. Начались тихие обсуждения с другими цариссами и сестриссой. Учениц, конечно, к совещанию не подпустили. У нас было свое совещание. На стене.
— Обманут? — с надеждой на обратное спрашивали многие.
— Рыкцарям нужна только добыча, — резонно говорила Варвара. — Всегда так было. Мы — хорошая добыча. За каждую из нас можно получить огромный выкуп. А за всех вместе…
— Рыкцари не держат слова!
— Держат! Когда дело касается выкупа или добычи.
— О каких новых законах она говорила? — спросил я.
Ученицы все вместе в недоумении поджали губы.
— О своих, разбойничьих.
Вспомнилась Запорожская сечь. Тоже бандитское государство, жившее набегами на соседей. Но ведь как-то жившее. Ведь государство. И в мое время неоднократно возникали квази-государства, пытавшиеся отменить все, что человечество создало до них. Итог печален. Всегда. «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем» — увы, не работает. Точнее, работает, но только до запятой.
Но мечта не умирает. Каждое поколение стремится построить свое, новое, лучшее. И я хочу. И буду. Если получится. Хотя бы здесь, в этом королевстве кривых зеркал. Только сначала, прежде чем рушить хочу понять, что здесь и как. Танцы на граблях истории меня не вдохновляют. Сначала информация, потом осмысление, в конце действие. Только так.
А меня подталкивают. Вот эти, живущие грабежом и разбоем. Сомнительная компания. Но другой нет. Если не принять их «предложение», погибнут все. Страшно погибнут. В том числе ваш покорный слуга. Получается, что шантаж подействовал? Нам не оставили выбора, поэтому мы обязаны согласиться? В смысле, подчиниться. «Предложение, от которого невозможно отказаться». Классика.
К нам наверх снова поднялась Дарья. Следом — Варфоломея, Евстигнея, Аркадия. Весь высший состав. Они встали перед опустившим глаза нервничающим стадцем.
— Загрустили? К мамам захотели? — гневно обратилась Дарья. — Готовы довериться разбойникам? Вспомните про честь! Ну-ка, громко, все вместе, «возвышенку»! Алле хвала!
— Алле хвала! Алле хвала! — хором рявкнули-пискнули еще секунду назад сомневавшиеся, готовые сдаться девичьи голоса.
— Я отдаю жизнь и мысли Алле-возвысительнице, да простит Она нас и примет, — гремела Дарья, и ей вторили цариссы с сестриссой. — Я берегу честь и репутацию, ведь потом они сберегут меня…
— …я берегу честь и репутацию… — рефреном неслось над стеной.
Ситуация изменилась до неузнаваемости. Уже никто не думал о сдаче. Все оказались готовы умереть — здесь и сейчас. За честь. За репутацию. Просто потому, что мы — люди.
— Я не ною и не жалуюсь. Я пересиливаю!
— Я не прошу. Я действую! — уносилось далеко за пределы стены, прекрасно слышимое противником.
— Для меня нет невозможного, — мощно выдавала Дарья, заражая выплескивающейся энергетикой окружающих. — Трудно — да, долго — может быть, но не невозможно. Я слушаю умных, но верю только верным. В этом состоит мудрость. Я никогда...
— …никогда не сдаюсь. Меня можно убить, но нельзя сломать! — уже в трансе воинственного восторга орали ученицы. — Я так живу и примером учу детей! Алле хвала!!
— Алле хвала! Алле хвала!! Алле хвала-а-а!!! — подхватил весь гарнизон школы, свой и новоприбывший.
Это было сказочно. Захотелось броситься со стены вниз и бежать на врага, размахивая мечом, пока не перестанет рубить рука, и пока рана «не совместимая с жизнью» не прервет лунатический бег божественного экстаза.
— Встать! В шеренгу! Лицом к врагу! — скомандовала Дарья.
Ученицы мгновенно выстроились рядком. К удивлению, крайними поставили незаметно приведенных Глафиру, Фому и Аглаю — в доспехах, но без оружия. Позади них присела на корточки охрана — бойники с копьями: на всякий случай, и чтобы не мозолить глаза тем, кто снаружи.
— Мы вас внимательно выслушали, — крикнула Дарья через стену, где заволновались разбойники — они не понимали происходящего. — Теперь послушайте нас. Вам нужны ученицы. Живыми. Иначе вы не уйдете. Мы вас поняли. Аглая!
Все лица обратились к недавней наследнице верховной власти — свои и чужие. Одна из поднявшихся на стену монашек передала церемониальный нож. Он походил на серп: округлый, с острейшей внутренней кромкой. Таким я представлял меч сестриссы, спрятанный под накидкой. Только меч большой, а нож маленький. Маленький по сравнению с мечом, естественно.
— Я — Аглая, назначенная возможная преемница Верховной царицы, — заговорила девушка так, чтобы слышали все.
— Умница, — шепнула ей Дарья. — Теперь как договаривались. Иначе кладбище.
На Аглаю было страшно смотреть. Еще не отошедшая от ледяной недвижимости карцера, пахнущая холодом и тьмой, она выглядела странно спокойной и умиротворенной. Она приняла решение. Теперь нужно сделать так, чтоб о ее решении говорили. Остаться первой хотя бы таким способом. Первой навсегда.
— Пусть месть царицы из дела общественного перейдет в личное. Пусть ей станет больно, как мне сейчас. Пусть она сделает все, чтобы такое не повторилось. Моя кровь на вас. Алле хвала!
Зажатый в ладони серповидный клинок полоснул по шее слева направо — длинно, хлестко, с красочным взбрызгом и последовавшим захлебывающимся хрипом.
Нож выпал из руки. Бойник кратко ткнул сзади копьем, чтобы Аглая не мучилась. Мертвое тело рухнуло со стены наружу.
Крик ужаса пронесся по рядам рыкцарей.
— Фома, — шепнула Дарья, подхватив с пола окровавленный нож. — Тебе предоставлена возможность сохранить честь семьи. Никто не запятнает ее позором. Объявят, что подвиг во имя чести совершила истинная дочь Евпраксии Феодора, а не обманщик Фома, чье место в позорном списке и на кладбище. Выбор за тобой.
Фома принял нож.
— Я — царевна Феодора Евпраксина, — объявил он во всеуслышание. — Моя семья отомстит за меня. Будет мстить до последнего человека, будет мстить сама и завещает детям. Те завещают внукам. Не будет топтать землю нога ни одного детоубийцы или их выкормышей. Моя кровь на вас!
Поперечный порез вышел не чистым. Фома поперхнулся кровью. Глаза полезли из орбит.
Копье бойника прекратило мучения, и второе тело полетело вслед за первым.
— Остановитесь! — закричала Грозна Святая. — Мы не желаем крови! Не хотим мести, не хотим, чтобы нас проклинали за смерти детей, к которым мы не причастны! Что вы делаете?!
— То, что должны! — горя диким взором, огрызнулась Дарья. — Раньше вас не считали большой проблемой и особо не трогали. Теперь не будет в вотчинах человека, который не мечтал бы о вашей смерти. Страшной смерти! Такой, какой вы заслуживаете! Вы будете бояться собственной тени! От вас отвернутся родители и не станут признавать дети! Счастье ваших родителей, детей, сестер и братьев в том, что им не жить долго, имея таких родственников. Умрут они все, умрут страшно, умирая долго!
Среди рыкцарей начался разброд. Одни кричали на других, третьи молча уходили в лес, оставив командиров.
— Вы хотели получить учениц? — бесновалась Дарья. — Берите! Вот, они вышли к вам. Одна, вторая. Что же не оказываете им обещанного гостеприимства? Где же ваше слово, Грозна Святая, Таскай Прибрежный, Напрас Молчаливый, а? Глафира!
Глафира дрожала, очумелые глаза блуждали по лицам в поисках помощи. Умирать она не хотела. Ни сейчас, ни потом. Ее рано созревшее тело требовало жизни, оно было переполнено жизнью, оно хотело дарить жизнь.
Дарья зашипела:
— Боишься? Правильно боишься. Но представь, что будет, когда тебя доставят на кладбище. Смерть с честью, о которой будут рассказывать детям… или кладбище? Тоже будут рассказывать. Но другие, и показывая пальцем на родню. Тебе выбирать. Решай. Решайся.
Она протянула Глафире нож.
Ни слова не говоря, та схватила и мощно резанула поперек шеи. То есть, совершила единственное, на что хватило решимости. Но она сделала это.
Умерла сразу. Бойник на всякий случай помог. Третье тело ужасной птицей полетело вниз.
— Их кровь на вас! — крикнула Дарья вдогонку разбегавшемуся разбойничьему сброду.
Колени подкосились от страшного напряжения, и она осела там, где стояла.
— Мы победили, сестра, — сказала ей сестрисса, подхватывая за руку, чтобы царисса не сползла наземь полностью.
— Да, — кивнула Дарья. — Мы победили. Мы.
Ее пробрал истерический смех.
Кн1. Как я был девочкой. ч3. Еще и царевна
© Copyright: Петр Ингвин, 2019
Свидетельство о публикации №219031900467
Свидетельство о публикации №219031900467
Рецензии