Удачливый мир

Первый снег

На плацу непривычно белом от первого снежка было ещё пустынно. От контрольной вахты доносились голоса сотрудников, то ли спорящих, то ли отдающих друг другу распоряжения. Колесов запахнул потуже телогрейку и с наслаждением вдохнул в себя морозный воздух. После чифира сердце гоняло кровь, давала мыслям какую-то ширь, прибавляла воображению какие-то полузабытые, тревожащие, волнующие картинки воли. Они наперегонки бегали в памяти, как резвые кони по просёлочной тихой дороге. Колесову нравились вот такие минуты – когда можно было после душного помещения спального отряда, перед разводом на работу, немного прийти в себя ото сна. К тому же сегодня выпал снег. Он принёс свежесть, и почему то вспомнился Новый год – этот Новый год был особенно в памяти ярким, как не забывается в жизни первая любовь, так и эта встреча с любимой девушкой этого светлого праздника всегда согревала парня. Вот и сейчас он с добродушием вспоминал, как шёл он с Любашей по улице их городка, и медленно падал снег, и было радостно, и вдали, на площади маняще горели огоньки на высокой ёлке… Колесов улыбнулся, наверное со стороны в эти минуты зэк в своей чёрной одежде гляделся даже неестественно с этой искренней улыбкой, стоящий в одиночестве среди пустынной колонии. Но вот с контрольной вахты по селектору дежурный по колонии объявил «подъём», и перестал идти снег, и первые зэки стали выходить в локальные свои сектора, топча ногами снежную чистоту. И мир сразу наполнился привычной скукой для Колесова, он тяжело перевёл дыхание, смахивая доброе воспоминание о прошлой жизни… Он верил, что оно ещё придёт – это славное его воспоминание, придёт ещё не раз, и согреет его душу.

Оступь

Раннее утро. Морозец щекочет лица зэков выстраивающихся по бригадам в локальных секторах. Идёт развод на работу. Нарядчики выводят бригаду за бригадой в рабочую зону.
- Что приуныл, Колесов! Тут не надо унывать, - это для них здесь работа, а для нас здесь дом! – картавя пробурчал Рыба.
Колесов ухмыльнулся, но промолчал. «Обчифирился небось Рыба» - подумал про себя, ёжась от прохлады.
- Ты мне чем-то сына напоминаешь, такой же твердолобый, - сказал Рыба – Ко мне будет время перед обедом в столярку зайди, чифирнём, братва там будет, - как-то скороговоркой сказал Рыба, уже когда их бригаду вызвал нарядчик.
- Зайду, что не зайти, - пообещал Колесов.
В этой колонии он был недавно. Хотя и старался он быть независимым, а вниманию Рыбы был рад – опытный зэк, может подскажет что полезное «по жизни».
В столярной мастерской дым стоял коромыслом. Зэки стоя в кружке чифирили, смеялись, казалось, что этим людям всё нипочём. Увидев Колесова Рыба только едва кивнул головой, будто приветствуя и приглашая чифирить. Бодрое настроение остальных как-то передалось Колесову, и он улыбался, слушая разговоры бывалых зэков, вспоминающих разные истории.
- А помнишь Рыба Мехрин-лаг, - улыбаясь вспоминал Мопс – крупного телосложения зэк – А чёрного полковника, помнишь, как мы его обдурили?
- Да ладно, что вспоминать былое, надо жизнь выстраивать сейчас по уму, - наставительно сказал обращаясь как бы ко всем, но поглядев при этом пристально на Колесова Рыба – взгляд у него был внимательным и тяжёлым, и глаза смотрели не мигая. В эти то секунды и шевельнулось у Колесова где-то в глубине сознания какое-то нехорошее предчувствие, но он сам себя тут-же успокоил: «Да что это я расчувствовался, чифирну, и уйду».
Но у Рыбы планы в отношении Колесова были несколько иными. В последнее время мало кто садился с ним играть в карты – знали, что умеет Рыба мухлевать, побаивались, хотя никто Рыбу, так сказать за руку не поймал. И Рыба глядя на Колесова размышлял примерно так: со мной крупный туз не сядет играть, а вот с пацаном… И как-бы незаметно приблизил к себе Колесова, а потом и стал пояснять, что в арестанской жизни играющий человек – в почёте. Но играть в карты – надо по уму. И как-то незаметно даже для себя Колесов с интересом стал слушать бывалого Рыбу, а тот учил его мухлевать: ставить «прокладки» в колоде меченых карт, уметь «стиры» тусовать – лист в лист. Всяких таких премудростей хитрых Рыба знал множество. Когда то в одном из северных лагерей, в котором Рыба отбывал срок старый картёжник научил его играть «по уму», и выигрывал тогда Рыба часто – был он тогда примерно такого же возраста, как сейчас Колесов. «Пора умение своё передавать», - так примерно рассуждал Рыба, дивясь откуда в нём столько благородства, столько арестанской солидарности к другим зэкам.
«По мелочи» в отряде Колесов уже играл довольно успешно, после отбоя, втихоря – в колонии игра в карты дело запрещённое и грозит изолятором.
Но вот из другой зоны, откуда то издалека, привезли крупного человека – Киберга – тот загремел за какую то афёру, и поговаривали, что у Киборга остались на воле от прежней жизни деньжата неплохие… Киборг был человеком добродушным, он достаточно внимательно слушал рассуждения уважаемого Рыбы о том, что каждый уважающий себя арестант должен быть «игровым». Играть Киборг стал скорее всего со скуки, а не ради наживы, но и конечно, чтобы уважаемым быть среди зэков. Кому не хочется чувствовать себя уважаемым?
Однажды Киборг сел играть и с Колесовым. Надо сказать, что перед этим проиграл ему Рыба небольшую сумму – и при этом как бы и не грустил особо, громко делился:
- Вот жизнь, старею! Вчера Киборг меня облапошил, уважаемый человек…
Вначале, как обычно, везло новичку – дело происходило в проходняке у Рыбы – после отбоя – ради такого случая Рыба сам лёг отдыхать в соседнем проходняке – там была свободная кровать – Рыжий был в штрафном изоляторе. Поместился на втором ярусе и недовольный Мопс, но впрочем вскоре затих, изредка посапывая носом – уснул.
Игра шла час за часом. Как всякое втягивающее в себя сознание увлечение, пожирает время, так и игра в карты, глотало время, точно хищный окунь блестящую наживку рыбака, опущенную им в воду. Блесной был в этот раз Колесов. Он играл вертуозно – и Киборг всё сильнее досадывал на себя, и увеличивал ставки, не жалея проигранного. Несколько раз вставал Рыба, поглядывал на игру, поговаривал:
- К утру обычно везение, Киборг, к утру…
Киборг стал уже догадываться, что его «разводят» - что что-то в карточной колоде принесённой вечером им Рыбой не чисто, но недостаточно опытным был игроком Киборг, хотя в жизни он повидал многое, и чувствовал подвох на расстоянии. Проиграл он в ту ночь много – даже по вольным понятиям, и негромко утром сказал:
- Ну что же Санёк, фарт на твоей стороне, да только правильный ли он?
Колесов промолчал, искоса поглядев на хмурое лицо своего соперника.
- Пора и честь знать, завтра на работу, - вдруг сказал Мопс неизвестно когда проснувшийся.
Киборг ушёл, а затем вернулся через несколько минут, и отдал деньги – крупную пачку купюр. Рыба уже был в своём проходняке, и Мопс только принёс заваренный душистый чифир в большом «чифирбаке».
- Чифирни, с нами Киборг? – предложил услужливо даже Рыба, видя, как спокойно передаёт проигранное тот Колесову.
- Я у себя в проходняке чифирну, - проговорил чересчур уж внятно Киборг, - Там сподручнее, да и Кривой меня ждёт.
- Кривой, уважаемый человек, - протянул Рыба словцо – По Северу мне знаком. Твёрдый человек, как кремень.
Киборг ушёл. Чифирили. Тут же вытащил из своей тумбочки Рыба карамельки в блестящих упаковочках, бросил горсть их на стул, на котором стоял чифирбак, и тихо сказал:
- Санёк, о том, что колода была краплёной, никому, пришьют.
Мопс только отчего-то засопел, точно переводил дыхание.
Месяц шёл за месяцем, игра за игрой у Колесова, и слыл он уже отчаянным «стировым» - играющим умело, грамотно, да и Рыба отзывался о нём при случае, как о надёжном арестанте. Он говорил эти слова радостно, точно с чувством выполненного какого то долга.
Однажды в отряде вместе с остальными режимники успели «накрыть» Колесова – игроки только бросили карты под кровати, и те веером рассыпались по полу, красочные, точно красивые детские картинки…
Из изолятора штрафного Колесов вышел похудевший, осунувшийся. Рыба и Мопс его встретили по братски: новый милюстиновый костюм установленного образца, приглашённая на встречу братва, покушать было достаточно, чифирнуть тоже…
- Тут одна тема есть, - хлопоча сказал Рыба – Крупная акула заплыла. Большой денежный мешок! Ого-го-го Санёк, какая рыба. Поиграть надо будет в соседнем секторе.
Колесов внимательно посмотрел на Рыбу, и ответил:
- Не буду.
- Не понял тебя? – искренне удивился Рыба, настороженно поглядев на Колесова.
Рыба точно не верил своим ушам. Такая обида была скрыта в его тревожном взгляде.
- Решил я так – не буду играть.
- Устал. Понятно. Отдохнуть тебе надо Санёк, денёк, завтра не выходи на работу, я договорюсь в нарядной. Изолятор то тебя как-то подкосил, а сколько у меня их было…
- Не буду я больше играть. По русски говорю.
Рыба промолчал, тая свои размышления.
А изоляторы шли в тюремной биографии за Колесовым теперь один за одним, то небрежно одет, то нагрубил в строю начальнику отряда, то вдруг под матрасом в его проходняке – на его кровати нашли красивую заточку…
Но Колесов упорно отказывался играть в карты.
И вот тогда и подошёл к нему Киборг, пригласил почифирить, в свой проходняк. Там был и Кривой – невысокого роста, всегда подчёркнуто аккуратно одетый зэк. Чифирили.
- Мы зла на тебя не держим, Колесов, - сказал Кривой, многозначительно поглядев на вмиг посуровевшего молодого зэка – Это как платное обучение для Киборга было – игра с тобой, а то уж слишком его в романтику потянуло, начитался литературы про уголовный мир.
Кривой чеканил слова, они у него были отточенными и простыми.
- Каждому из нас приходиться здесь выбирать, как жить. Помогать другим, или не помогать, - добавил тихо Кривой.
Колесов чувствовал так, будто его облили сейчас холодной водой.
- Тебя совсем смотрю загнобили, изолятор за изолятором, но ты держишься. – Кривой сделал два глотка терпкого чифира из стакана – Хорош чифирок!
Киборг молчал, точно в рот набрал воды.
- А подличать мы Рыбе не дадим в отряде, - произнёс жёстко, как приговор Кривой – Вот только некоторые детали выясним, насчёт той заточки, которую у тебя под матрасом режимники нашли.
В одну из ночей проснулся Колесов от шума – шум шёл от проходняка где был Мопс и Рыба – шум был отчаянным, точно кто-то пытается вырваться из углового, дальнего проходняка, где стояли кровати Мопса и Рыбы. Потом всё стихло. Мимо кровати Колесова тяжело прошёл Киборг, за ним как-то неслышно прошёл Кривой, а затем ещё несколько зэков.
Утром увидел Колесов на щеке Мопса синеватый круг, нехорошо выглядел и Рыба…
Никто у них ничего не спрашивал – не принято. На разводе на работу Рыба только покосился на Колесова, и ничего ему не сказал, точно не видя Колесова прошёл мимо него и Мопс. Санька отчего то улыбнулся, точно он присутствовал на каком то спектакле – и в этом спектакле его судьба была только декорацией этой жизни колонии, заполненной своими секретами, своими заботами, своими переживаниями.
Колесов только понял в это утро, что стоял он как-бы у обрыва, и вот теперь отошёл от него подальше, и можно было жить дальше – не боясь, что высота обрыва закружит голову, и тогда упадёшь с него, и боль от этого падения может быть смертельной болью.

Почтовые голуби

Эта картинка из детства, может быть не самая примечательная в памяти Колесова, тем не менее иногда приходила к нему и в реальность, особенно когда мир был по отношению к нему особенно жесток, и во сне - как в эту неспокойную ночь. То ли было много накануне выпито чифиру с друзьями, после отбоя – встречали шустрого Миху, его земляка из изолятора, и как всегда в тёмном жилом помещении подсвеченном только одинокой лампочкой, что была у входа в отряд, встреча затянулась – или же сами разговоры о родном городке, они приходят всегда, когда разговор идёт между земляками, - то ли ночь летняя была душной, но этот сон пришёл. И белые голуби были рядом, и он кормил их с руки зерном, золотистым, спелым. И голуби были, как один белыми, крупными. В его дворе детства, который был рядом с почтовым отделением, тоже много было голубей – они жили на чердаке этого старинного хмурого здания, и во двор почты приезжали за письмами из окрестных мест почтальоны, и все они были чем-то похожие, эти вестники добра и зла для людей, и увозили они от этого хмурого здания письма – целые сумки писем… И помнилось Колесову, как тогда, в детстве, он представлял с каких далёких краёв, неведомо далёких, интересных краёв, шлют люди письма… И вот этой ночью он тоже желал быть в тех далёких краях, а не в колонии, и желал посылать родным ему людям, а может просто знакомым, весточку о себе, о том, что у него в далёком вольном краю всё хорошо.
И эти белоснежные голуби, пришедшие во сне, доверчивые и тихие, как маленькие ангелы… Он проснулся. Перевёл дыхание. Сон был настолько отчётливым, и он ещё жил как бы в его сознании своей, отдельной жизнью…
Тишина.
Можно было слушать эту тишину, могильную, полную застылости времени.
И только приснившиеся белые голуби, эти вестники хороших перемен, вестники добрых новостей сейчас были поможниками. Были теми незримыми душевными друзьями, из дальнего края детства, что не давали человеку в реальности задохнуться внутренне от этого душного одиночества, которое всегда приходит неожиданно, как холодный ветер поутру, после душной ночи.