В день томительный несчастья...

                « В день томительный несчастья…»
                «В день томительный несчастья, ты о них лишь вспомяни.
                Будь к земному без участья и беспечна, как они».
                Лермонтов М.Ю. "Демон"               
      Самолет уже пролетел два с лишним часа и завис над Каспийским морем, где далеко внизу четко виднелся Баку, а с другой стороны простирались голые, дышащие жаром горы, самые верхушки которых были присыпаны снегом,как сахаром, а за ними скрывался Тегеран. Влада потянулась, проснулась и взволнованно зашептала мне в самое ухо: «Мне снился очень странный сон! Какой-то незнакомый мужчина в шортах и рубашке с пальмами и с ним две женщины, я их никогда не видела! Тревожный сон – суета , беда! Что это может значить?!» - беспокоилась Влада, склонная придавать особое значение мелочам.
  - Пустое! – успокоила ее я. – Это Славка, скорей всего! Они приедут через неделю, он увязался за мной следом, узнав про аюрведу. Успокойся! Он безобидный прохвост!
   При выходе из аэропорта мы сразу окунулись во влажный, густой воздух, сдобренный запахами карболки и других  разнообразных дезинфицирующих средств , ароматических палочек , специй и мокрых от дождя растений, от которых  так и валил пар, как от потных животных – и все это липло к одежде, коже, волосам так, как это только бывает в Индии. Старик-шофер, которого прислали из гостиницы, сверкая яркими белками глаз, пытался засунуть  вещи в багажник развалюхи, пиная их ногами и понося почем свет, словно упрямого осла.
- Вам по старой дороге или по новой?! – пытает он, довольный тем, что усмирил чемоданы.
- А-А?! Все равно! – вяло машем ему рукой, уже успевшие покрыться липкой влагой, вконец умотанные долгим перелетом.
- Э-эх! Прокачу! – он лихо, со скрежетом консервной банки открывает окна и несется, как ему чудится,  вскачь по лужам и колдобинам старой дороги.
- Это не опасно?! –  выдает басом свое сакраментальное  Влада. Что–то это больно напоминает мне Конго и Мадагаскар! А там были одни опасности! Пальмы, лачуги, бродячие собаки, грязь и лужи, калеки, зараза! Фу! И зловонные запахи! – сонно бормочет она, перечисляя свои первые впечатления от Индии. - Все это я уже видела и пережила – малярию! И не одну! И мой трехмесячный Федотик! С малярией! И зачем меня с  младенцем тогда понесло в Конго?! Все из-за Константина – погрузилась в давние воспоминания Влада, навеянные ей  видами из окна, вырванными из кромешной тьмы фарами машины.
- Ну, хоть двери тут сразу не отваливаются, как на Мадагаскаре! Помнишь?! – находила для себя утешение она.
- Подожди! – успокаивала ее я. – Все впереди! Ох, если бы я знала тогда, что ждет впереди не  Владу, а  меня!
Чего-чего, м-э-э-м?! – блеял шофер, выронив из рук руль и повернувшись к нам на все 180 градусов. – Может окна прикрыть?! Вам не холодно?! А-а?!
- О, Боже! Впереди корова! – ревела Влада, увидев в лобовом стекле мелькнувшие рога.
- Эге, корова! Божья тварь, я вам говорю!Священное животное! – добродушно замечал шофер, едва успев вывернуть руль  - Так вам не холодно?! Слышь?!
- Нет! – хором выдыхали мы, утирая испарину.- Смотрите на дорогу! Просим вас! Пл-и-и-и-з!!!!
    Сквозь пелену моросящего дождя выныривали разноцветные фонарики , украшавшие католические и протестантские церкви вперемешку усеивающие дорогу. Временами мелькала мечеть  с ядовито-зеленым минаретом, а из индуистских храмов, мерцавших из-за густых деревьев и кустарников, уже доносилось и пение. К ним спешили  молодые девушки, пожилые женщины, поправляя на крутых бедрах мундум нериятхум, состоящий из двух кусков ткани – юбки павадаи , короткой кофточки чоли и заброшенного на плечо, чтобы закрыть грудь, нериятхум , размахивая дамскими  сумочками. Старики плелись, понуря  головы и заправляя концы удивительно белых на фоне луж мунду – обернутых вокруг бедер кусков ткани  с цветной полосой по краю. Головы они прикрывали в виду ночной прохлады, тонкими, белыми шарфами вешти, которыми в жару вытирали пот с шеи и лица. Верхняя часть их тела была облачена в европейскую рубашку – выглядело это очень достойно,но попадались и фигуры в одних набедренных повязках. Надо сказать, что почти до конца 19-го века женщины здесь расхаживали с голой грудью в знак уважения к высшим арийским  сословиям. Но появились христиане, и женщины стали протестовать и прикрывать грудь, что вызвало негодование  у местных аристократов. Началось повальное вступление в христианство, что позволило женщинам носить блузки, а затем и в коммунистическую партию, которая стояла насмерть на страже керальской нравственности. Получилась удивительная даже в Индии смесь из индуизма, ислама, христианства и коммунизма - жгучая малабарская смесь специй для любых блюд. Женские мундум нерятхум смешались  с сальвар и чуридар камизами, христианскими чата мунду и джинсами, а мужские мунду с брюками и джинсами, европейскими рубашками и набедренными повязками.
Наша не менее облезлая, чем потягивающиеся посреди дороги бродячие собаки,  колымага плавно  огибая их, тряслась вперед. Голодные собаки деловито трусили по своим делам, коровы пытались заглянуть к нам в окно, тусклые лампочки в мясных лавках освещали чьи-то тощие останки, висящие на крюках.
- Они, ведь, не едят говядину?! – дивилась Влада– Тогда кто это там висит?!
- Ах, Влада! Спроси, что-нибудь полегче!  Дались тебе эти останки!
- Они так и висят здесь сутками?! А мухи?! И мы будем это есть?! – все больше впадала в стойкое беспокойство Влада, везде и всюду видящая одни опасности для себя и своего сына Федотика.
-  Федотик, когда звонил мне из Нью-Йорка, так и сказал: « Куда тебя несет, мама, в Индию?! Там одна зараза!» - тут же не преминула вспомнить  сына  Влада. – Но я во всем всегда полагаюсь на тебя! Если ты сказала, что здесь сказка, я уверена, что так и будет! – добавила она нетвердым голосом. – Пальмы, бананы, кокосы, грязь и нищие – все это уже было! Стоило ли лететь в такую даль?! – издала Влада последнюю трель сомнения  и стала погружаться в сон. Серело, становилось свежее, утихал мелкий, как пыль, дождик. За окном мелькали пальмы и широкие банановые листья, кое-где за забор цеплялась пурпурная бугенвиллия, на дороге стали попадаться редкие  рикши и мотоциклисты, увешанные пассажирами, ловко сидящими друг на друге, как в цирке. Просыпались водители  автобусов и грузовиков, разукрашенных , как цыганские кибитки, и принимались пить кофе из блестящих, никелированных кружек – лениво и вяло, похожие на флегматичных коров, пристроившихся тут же рядом к мусорным кучам.
- Так вам в Варкалу?! – осведомился через полчаса езды старик-шофер.
- Ну, да!
- Так пора поворачивать?!
- Ну, да! -  промямлила я и подумала, что сама становлюсь похожа на видавшую виды, безразличную ко всему старую корову.
Машина завернула на относительно чистую, сбрызнутую ночным дождиком улицу, обрамленную  садами и милыми виллами.
- Ну, это уже куда ни шло! – очнулась от сна Влада.
- А в Варкале-то куда?! – продолжал допытываться шофер.
- А вас ,разве, не Бабу послал?! – догадалась спросить я.
- Ах, ну да! Бабу! – сообразил старик. – Тогда в Одаям! – и рванул, как лошадь, почуявшая, что скоро дом.
- Это чего? Ленин? – воззрилась Влада на покрашенного золотой краской истукана на постаменте посредине крошечной площади – Какой крохотный? Впервые такого манюню вижу! – впала она в состояние восхищения.
Влада! Ты что! Не везде же Ленины, у них здесь своих хватает! И Ганди, и Неру! Может, это совсем  местный, свой, малабарский идол!?
- Ленин, тебе говорю !Глянь, на заборах серп и молот! И тут и там! Красные флаги! Господи! Куда ты меня привезла?!  Я уж успела от всего этого отвыкнуть!
- Фу, ты! Ну, да! Это коммунистический штат Индии, к тому же и мусульманский! И здесь сухой закон!
- Хорошо, что мы успели запастись в Дохе всем необходимым! – вздохнула Влада.
 Тут машина обогнула стадо сонных черных коз с козлятами, топтавшихся в большой луже, и свернула в узкий переулок, обрывающийся где-то внизу. Воздух стал соленым и свежим, нарастал гул и тяжелый рокот.
- Океан! – повела носом Влада и забыла про серпы с молотами и красными флагами.-  Это океан!
 Машина сходу уперлась в огромные волны, заглушающие все звуки. Океан сливался с серым, предрассветным небом в одно  тяжело дышащее целое.
- Приехали! – объявил старик и принялся вытаскивать наши упирающиеся чемоданы.
- Батюшки! – ухнула Влада и провалилась в песок. Волны просто убийственные! Но какая красота!
  Наши вещи незаметно испарились, как и довольный старик-шофер со своей дряхлой колымагой, получив от нас сполна, раза в два больше денег. Над скрывающейся в мокром песке дорогой зависла, паря в воздухе, как привидение, изогнутая дугой пальма с поредевшей копной резных листьев на макушке. Из камней на дорогу вышла семья мангустов – папа, мама с выводком малышей и застыла в изумлении, воззрившись на нас.
- А это кто такие?! Какая прелесть! – загудела Влада.
- Тише, ты! Мангусты!
- Рикки Тикки Тави! Вот они какие! Значит здесь должны быть и кобры! Змеи! – переполошилась она.
-  Успокойся! Они едят не только змей! Мышей, крабов ловят! Змей я здесь еще не видела! – уверенно сказала я, но почувствовала, что Владу это не убедило.
- Мэм! Кофе,чай?- спросил совсем бесплотный , изгибающийся, как пальма, колышущийся в воздухе с подносом в руках гостиничный сторож.
- Керала-ти, пли-и-з! – горделиво промолвила я и с великим удовольствием отхлебнула из большой кружки горячий чай с молоком и кардамоном.- Это не опасно! – бросила сомневающейся Владе, которая с подозрением рассматривала поднос.
   Легкий бриз, гул океана, шорох пальмовых листьев, длинная дорога, и ,наконец, глоток чая – все клонило нас в сон. Не глядя, мы бросились в кровати и забылись. Я спала и не спала – меня стали наполнять разные звуки. Сначала  прямо за стеной запел муэдзин так громко, что я испугалась за Владу, но она не шелохнулась. Пение муэдзина вибрировало и сливалось с гулом океана, превращаясь в одну низкую мелодию, которая поднималась от кончиков  пальцев моих ног, вызывая мурашки, доходила до колен и заливала всю меня так, что я растворялась и исчезала в этих глубоких,рокочущих звуках. Потом добавился писк комара, который, то приближался, то удалялся, не решаясь сесть на меня. Где-то рядом залаяли собаки, сцепились, одна из них истошно, жалобно завизжала, вызывая во мне судороги жалости. Собаки стали возиться у двери,  с грохотом свалили обувь и с воем убежали, побиваемые камнями, которые с проклятиями метал в них "неосязаемый" сторож. В этот хор вступили  ранние птицы сперва робким, легким щебетом, а потом и резким  нахальным карканьем ворон, которое с треском разрывало воздух. Где-то под полом что-то завозилось, стало стонать и повизгивать, а потом и кричать так, словно его режут. Щенки?! Голодные?! Мать загрызли, а они подыхают с голоду?! – пришло мне на ум, когда сон совсем растворился в этой какофонии. К молитвам муэдзина присоединись не только вопли щенков, но и очнувшийся по утру индуистский храм, ударяя в литавры, барабаны и испуская на нескольких гортанных нотах ранние, совсем свежие мантры.
Щенки рвали мне душу на части, и я уже начинала проклинать этот жестокий мир и жалкую участь не только щенков, но и свою. Мне вдруг припомнились все обиды, нанесенные за всю мою жизнь, все провалы и неудачи, предательства, болезни и смерти близких – все слилось в этом голодном, животном, предсмертном щенячьем крике, так что мне стало казаться, что я умираю вместе с ним. Нет, жизнь здесь невозможна! –  восстало во мне. И тут, в эту самую минуту отрицания жизни все звуки – пение муэдзина, рокот океана, карканье ворон, щебет птиц, писк комара, лай собак, предсмертный визг щенков и низкий гул мантр, бой барабанов – все заколебалось в унисон, из многоголосья превратилось в одну прекрасную мелодию, вибрирующую во мне струну, льющую в меня гармонию, мир и ни с чем не сравнимый , нездешний покой, который накрыл меня и заставил принять мир таким, каков он есть – с жестокостью и нежностью, с грязью и красотой, болезнями и смертью. Вой щенков растворился в этой мелодии, стал ее неотъемлемой частью. Ни умом, а каждой своей клеточкой я ощутила, что жизнь и смерть едины,  и одно вырастает из другого так бесконечно, что уже не различимы ни начало, ни конец. А я только частица, атом этой мелодии, рокота океана, молитв муэдзина, предсмертного воя щенков и карканья ворон, щебета птиц, вкуса чая с кардамоном, влажного песка и парящей пальмы, убегающих от камней собак, моросящего дождя, рассвета – и все мы едины и неделимы. Я в них, а они во мне. Мне показалось, что стены комнаты исчезли, мир раздвинулся, стал бесконечным, и я растворилась в нем, исчезла, в тоже время ощущая себя, как никогда прежде, самой собой. Это свалилось на меня так неожиданно, так вдруг, как любовь, как мешком по голове из-за угла, до беспамятства.
 Я лежала сама не своя, боясь пошевелиться, боясь понять, назвать то, что со мной произошло, включить голову. Я полностью отдалась этому без страха и сомнений, слившись, растворившись в том, что слилось и растворилось, осталось навсегда во мне.
 Поздно утром я очнулась от громкого щебета птиц, плеска  ласково накатывающих волн, пробивающегося сквозь занавески солнца и стука в дверь.
- Керала- ти ! Мэм!
Влада  вскочила с кровати и посмотрела в окно.
- О, Боже! Мы спали на кладбище!
Я подбежала к ней и увидела то, что было скрыто в предрассветной мгле – под самым окном могилы, могилы мусульманского кладбища, а за ним гигантская мечеть в пальмовой роще.
- Ну, конечно! Это был муэдзин! Он так закричал, что я подскочила вверх! Мне показалось, что кто-то кричит под кроватью!
- Влада, ты спала, как убитая! А под нами кричали щенки!
- Час от часу не легче! Кладбище под боком, мечеть, муэдзин и щенки, орущие под кроватью! И здесь, в этом нам жить?! Нет! Это, право, уж слишком!
Стук в дверь усилился – Мэм! Керала-ти! Хозяин Бабу пришел! Он хочет вас видеть! Дверь открылась. В нее ветром внесло "неосязаемого" сторожа с керала-ти, а за его спиной стоял улыбающийся Бабу, широко открыв руки для объятий. - Ну, наконец! Приехала! Как я рад! С мужиком в этот раз!
Я бросилась к Бабу на грудь! А потрясенная Влада закатилась неловким басом – Это я-то мужик! Ха-ха-ха! Влада! Ее подруга! – представилась она, злорадно порадовавшись вытянувшейся иссине - черной физиономии Бабу.
- Подруга?! –пробормотал он.- А сторожа мне донесли, что Мэм, наконец, прибыла с мужиком!  А то все с другими Мэм!
- Э-э-х! – разочарованно махнул рукой Бабу . – Пошли, что ли!? Вас тут поселили только до утра. Ваше бунгало ждет вас, Мэм! И гамак тоже!
И мы  весело потрусили по песчаной дороге  вдоль океана под парящей пальмой к группе домиков, ощетинившихся высокими пальмовыми крышами на берегу небольшой бухты у болота, заросшего диковинными голубыми цветами, где по колено в жиже бродили черные быки – слава и гордость Бабу.
- Вот это да! Теперь я вижу, что это и есть сказка! – рокотала  Влада,  попивая красное вино  на веранде  и  любуясь закатом первого дня во все небо под шум и плеск пенящихся почти у порога волн, пока я валялась в гамаке под пальмами, гадая,  свалится или нет на мою голову кокосовый орех из той связки, которая болталась под листьями на самом верху.
- Это опасно! – загудела Влада.- Вставай! Вот твой бокал! Выпьем за первый день нашей сказки! – и включила на полную громкость запись своего молодого любовника  - оперного певца Сени. « Эх, дубинушка, ухнем!» - рванул, ну, конечно же, басом Сеня. - «Подернем, подернем! Да ухнем!». К нему подключился и муэдзин с закатной молитвой, создавая ровный, монотонный фон, накатывающий на нас с волнами океана под лихое «уханье» Сени.
- Нет! Совершенно напрасно  оставила его  в Москве одного , такого молодого! Такого талантливого! Это опасно! Что меня ждет, когда я вернусь?! Это все ты! Сбила меня с толку! – стала вторить муэдзину и Сене Влада, которой было свойственно валить  вину за все свои беды и неудачи  на чужие плечи. « Твой дурной совет! Сказали под руку! Совсем запутали! Заморочили голову! Меня просто загипнотизировали! Я бы сама никогда такого не сделала !» - всегда оправдывала себя Влада в своих глазах.
 Я потягивала « Шато Медок», которое нам посчастливилось буквально на лету схватить в аэропорту Дохи, любуясь через стекло бокала уходящим в океан солнцем, заливающим багрянцем небо и морскую пену.
- Возможно, Влада и права?! Она тут, похоже, не к месту! – попыталась пробиться ко мне шальная мысль ,но тут же улетучилась. Во мне прочно засело то, что я пережила прошлой ночью – и Влада с ее сетованьями, и Сеня с «Дубинушкой», и "Медок" с молитвами муэдзина – все было единым  биением жизни. Влада просто одна из красок, широкий, жирный мазок на этой общей картине, без которого она была бы неполной. Басовая нота! Вот, кто она! – подумала я и допила вино.
- Какая красота! Великолепие! – завздыхала и Влада – Однако, пора  заморить червячка ! Мне нельзя делать такие большие перерывы между едой! Это вредно для моего желудка! Влада славилась отменным аппетитом и сама хорошо готовила. Ее щавелевый пирог славился среди гостей на Мадагаскаре, где мы жили на соседних виллах.
- Ну, поспешим! Гаргантюа! Уже накрывают столы!
На столпившихся у маленькой бухты столах светились свечи, укрытые стеклянными колпаками,  и суетились официанты, отбиваясь ногами от наступающих бродячих собак, строя при этом умильные мины малочисленным гостям. Мы погрузились в глубокие, плетеные кресла, которые в свою очередь увязли по середину ножек в песке.
- Не опасно, Влада! Еда чистая, вкусная, недорогая! Я ни разу здесь ничем не отравилась! Собаки не кусаются! Кресла прочные! Фу-у-х, кажется, я все предусмотрела!
К нам со всех ног несся изящный, молодой официант в клетчатой рубахе, он же уборщик,  ночной сторож, портье.
- Какой хорошенький! –плотоядно оценила его голодная Влада.
- Берем тигровые креветки в чесночно- лимонном соусе! Кокосовый рис! И лимонный сок с мятой! Да, еще нан с маслом!  –  крикнула я уносящемуся вдаль к ресторану Санни,  как нам представился миловидный официант.
Тем временем Бабу  в черных брюках и свежайшей белой рубахе порхал, как мотылек, среди столов, присаживаясь на кресла, как на цветы, усердно собирая пыльцу.
-  Надеюсь, вы всем у нас довольны?! Не желаете - ли прокатиться в Каньякумари или на лодке по Бэк вотерс? Всего 40 долларов и личный шофер. Впрочем, я сам готов сопровождать вас на лодке! Чего не сделаешь для дорогих гостей! – окучивал клиентов Бабу и, подойдя к нам, вытирал пот со лба и тяжело вздыхал – Фу! Как  устал, Мэм! Ни минуты покоя! Это наводнение дорого нам стоило! Болото разлилось и прорвало плотину, ветер снес  часть крыш, а довершили это бедствие слухи о вирусе Нипах! Только Нипаха нам и не хватало! Никто, Мэм! Ни один человек не умер здесь от этого Нипаха, но индийская пресса разнесла эти мерзкие слухи по всему миру! Представляете, Мэм, европейцы к нам едут, а индийцы боятся!  Индийцы оказались такими мнительными и доверчивыми, запуганными новостями. Ох, совсем нет гостей! Мы прогорим! Я уже лишился пары миллионов рупий! А они, это правительство, вместо помощи нагнетают страсти про нас. Непалу после землетрясения помогать есть деньги, а нам в наводнение и нашествие Нипаха – нет!  Политика, Мэм! Может, вы вложитесь в мою гостиницу?! На паях, так сказать?!
- Бедный Бабу! Он и рыбаков подкармливает, и детей нищенки Лакшми взял на воспитание в семью! Разрывается на части! – пояснила я Владе.
- Ну, как, Мэм?! Подумаете?! – без всякой надежды спросил Бабу,вяло махнул рукой и продолжил свой облет столиков, как уставший, отяжелевший шмель.
- С паршивой овцы хоть шерсти клок! – загадочно изрекла Влада, глубоко вздохнула, погрузилась еще на несколько сантиметров в песок и закинула назад голову. Над нами светился широкой дугой Млечный путь, совсем рядом дышал океан, окутывая влажным теплом, края набегающих волн  таинственно светились и фосфорицировали в полной тьме, в камнях шмыгали тощие кошки,  возились мангусты – начиналась ночная охота. У наших ног под столом примостилась пара рыжих псов, которые каждый раз нервно вздрагивали, когда остальная стая, не поделив пойманного краба, устраивала жестокие бои в песке. Тогда Санни или кто-то другой из официантов срывался с места и гонял стаю длинной палкой. Мы бросали шелуху от креветок и остатки риса под стол собакам и брели в кромешной тьме к своему бунгало. Влада засыпала с наушниками в ушах, услаждая слух руладами Сени, а я, плюнув на угрожающе нависшие кокосы, укладывалась в гамак и следила за бесшумными полетами белых сов, любовалась танцами сверкающих в кружевных листьях светлячков и, убаюканная  мерным шумом океана, погружалась в сон, наполненная счастливым  ожиданием завтрашнего дня. Среди глубокой ночи, не просыпаясь, я побрела в бунгало, кое-как заперла дверь и повалилась в кровать. Но только я успела коснуться подушки, как оперный бас Сени оглушил меня арией Демона « Час разлуки, час свиданья им ни радость, ни печаль, им в грядущем нет желанья, им прошедшего не жаль. В день томительный несчастья  ты о них лишь вспомяни….».
Влада тревожно заворочалась, буркнула « Это его лучшая партия!» и повернулась на другой бок. А я судорожно ползала по кровати в поисках источника Сениного голоса, который возвещал мне: « К тебе я стану прилетать, гостить я буду до денницы, и на шелко-о-овые ресницы сны золотые навевать!».
- Сеня! Ну, где же ты?!  Найдись! Найдись же! – тихо ворчала я. Наконец в ворохе смятых простынь я нашла Владин телефон с выпавшими наушниками, который в последний раз пообещал мне « сны золотые навевать» и был выключен. С тех пор, прежде чем после гамака улечься в кровать, я ее тщательно обыскивала в поисках Сениного голоса.
А утром, когда чуть рассвело, на нашей террасе и в садике послышалась перебранка – кто-то занимался непонятными делами. Я высунула из дверей нос и сразу наткнулась на вязанку красиво уложенных толстых веревок. На газоне несколько рыбаков в  разноцветных мунду и белоснежных вешти на голове тащили сети, аккуратно свивая желтые и голубые веревки в яркие кучи.
- Ну, до чего же здесь у них все живописно! У каждого рыбака мунду и рубашка не просто в тон, а идеально подобраны - мунду в лиловые цветы и бледно-зеленая рубашка! Как им удается в такой бедности держать свои вешти - шарфы белоснежными ? Не иначе, это у них в крови!  И эти веревки! Такие цвета! Что твой Гоген! – заметила я и вспомнила, что вчера в воскресенье не было рыбной ловли, а сегодня в понедельник к нам в бухту пожаловали рыбаки из соседних деревень. Рыбаки разбились на две группы, одна из которых разместилась у нас  в садике, и с двух сторон тащили сети, которые еще затемно забросили на старой, громоздкой  лодке, очень похожей на Ноев ковчег. Лодка с трудом преодолевала огромные волны, взлетала на них, как перышко, грозя перевернуться, что порой и случалось, проваливалась в пустоту, чтобы потом выплыть из прибоя на гладкую воду. Рыбаки на берегу при этом громко свистели и подавали команды, издали направляя этот плавающий сундук. Древний и черный, как затвердевший сук, кормчий в белых одеждах потрясал веслом, смахивающим на гигантскую поварешку, синхронизируя работу гребцов, которые неистово колотили по воде, взбивая пену, такими же поварешками, но чуть поменьше.
-  Влада! Вставай! Рыбаки тянут невод! Надо успеть искупаться, пока они не вытащили сети на берег!
- Невод?! Какой невод?! Где невод?! – таращилась в недоумении бедная  Влада. Купаться?! Плавать?! Но сейчас пять часов утра! И это называется отдых?! – ворча и чертыхаясь, Влада спешно натягивала на себя, как паруса на рею, огромных размеров купальник и неслась к морю, вызывая нездоровое оживление в стройных рядах рыбаков, скалящих зубы и сплевывающих на песок. Океан до горизонта был усеян лодками, лодчонками и плотами. Из-за пальмовой рощи медленно вставало солнце, собаки оккупировали кресла на нашей террасе и мирно похрапывали, в траве озабоченно бродили две черные птицы с желтыми клювами и, вскидывая головы, покряхтывали, на берег съезжались кто на мотоцикле, кто на велосипеде торговцы рыбой с большими тазами и корзинами в ожидании улова. Мы бросались в зеленую, прозрачную воду, теплую, как в ванне, кувыркались у самого берега чуть по колено в  высоких волнах , которые еще не успели усмирить свой осенний пыл.
- Это опасно! – кричала Влада, подбрасываемая волной и скрывающаяся в густой пене. Нас било, мотало, тянуло по песку, оглушало, закручивало колесом – и это было чудесно! Мы болтались в волнах до тех пор, пока рыбаки не стали наступать на нас с сетями, из которых тонкими, жгучими нитями сочились лиловые медузы. Эти липкие, ядовитые волосы  разносились волнами, больно жгли, оставляя кровавые полосы. Исполосованная медузами Влада, скрипя и охая, брела к рыбакам полюбоваться уловом. А те уже встали кругом и трясли сети, сбрасывая  в центр мелкую рыбешку, приговаривая и ухая почти, как Владин Сеня: «Ух, ух! Эх! Эх! Дубинушка ухнем!» на индийский лад. Куча в центре сетей росла на глазах, превращаясь в  серебристую гору с лиловыми шарами расплывающихся на глазах медуз. К сетям все ближе подтягивались торговцы рыбой с корзинами на головах, подползали беззубые старухи и драные кошки, стаи черных, наглых ворон, белые цапли, потряхивая взъерошенными хохолками – все норовили ухватить рыбку. В небе парили вместо чаек то ли ястребы, то ли орлы  с белой головой  и коричнево-рыжим оперением в ярких пятнах. Они клекотали , резко пикируя вниз, хватали рыбу и дрались  за нее в воздухе. Стоял шум и гам, рыбаки начинали хрипло браниться, разбирая рыбу – кому-то доставалась мельче, кому-то крупнее ; кошки мяукали, пинаемые ногами, вороны хлопали крыльями и каркали, как зрители в первых рядах, орланы пищали и стучали клювами, со свистом разрезая воздух, собаки поджимали хвосты и уползали в камни, цапли изо всех сил вытягивали шеи и мерили песок  похожими на длинные спицы ногами. В волны летели затесавшиеся в сети  розовые и фиолетовые медузы. Обстановка еще больше накалялась, когда начинались торги за рыбу, и кормчий с главным рыбаком в полосатой майке с пеной у рта бились за цены – они то ударяли по рукам, то разбегались с торговцами рыбой в стороны, оглашая округу проклятьями. В конце концов, потный, разгневанный главный рыбак  возводил очи горе, вздымал к небу в напрасной мольбе руки и красный, шипящий, как раскаленный утюг, с разбегу прыгал в море, чтобы охладиться. В итоге торговцы уходили с полными тазами и корзинами рыбы, рыбаки с небольшими пакетиками, старухи с двумя-тремя рыбками, цапли и вороны довольствовались совсем мелкой рыбешкой, а кошки с хрустом догрызали головы.
Сети сворачивались и полоскались в море, громко хлопая по воде, разбрасывая пыль чешуи, мелких рыбок и сопли медуз. Рыбаки фыркали, как бегемоты, погружались с головой в воду, снимали с себя мунду и вешти, били ними по волнам, терли черные торсы. Потом выстраивались в ряд и тащили чистые сети из воды, чтобы растянуть их на уже горячем песке, подчинить дыры, выкурить одну сигарету на двоих-троих. А мы шли завтракать овсяной кашей с медом и бананами,  запивая ее «керала-ти» или «керала-кофе» с кардамоном,  и  любовались  танцующими  совсем рядом дельфинами, которые, красовались, как на подиуме, снуя туда-сюда на хвосте и совершая кульбиты в воздухе,  и пролетающим низко над водой жемчужным ожерельем чаек, которые всегда в одно и тоже время начинали свой полет, будто спешили на работу. Они летели низкой ожерелья, то касаясь воды, то взмывая  вверх в изящном, ритмичном танце и скрывались за нашим бунгало, опускаясь на лотосовое озеро. Подходила бродяжка Лакшми, перекинув через плечо ворох пестрых  покрывал и шарфов. Она была настоящей красавицей, ладной, грациозной, кокетливой. Ее муж умер от болезней этим летом, и Бабу забрал в свою семью на воспитание  девочек, с которыми Лакшми теперь виделась только на выходных. Лакшми жалко улыбалась, желала доброго утра, жеманно поправляла на голове подаренную ей англичанкой соломенную шляпку с кружевом и хищно шарила глазами по сторонам в поисках тех,  к кому можно тихо подкрасться и попытаться  продать разноцветное тряпье.
 - Тоже мне, Элиза Дулитл! – шутила Влада, протягивая Лакшми чашку кофе с тостом.
- Спасибо, Мэм! – чинно благодарила  Лакшми , усаживаясь поодаль от рыбаков, сосредоточенно чинивших сети. В том, как они склонились над сетями, было что-то надежное, спасительное, крепкое , словно они остались в этих позах с незапамятных  времен, как и в «Ноевом ковчеге», который они заботливо укрывали пальмовыми листьями, и в разноцветных веревках и канатах, свернутых в аккуратные вязанки, и в совсем первобытных плотах из трех бревен, намертво связанных между собой, и в валяющихся рядом веслах, похожих на кухонные принадлежности. Утешала сама мысль, что так было и пятьсот, и тысячу лет назад, и сейчас, словно время здесь навсегда ушло в песок - это радовало и успокаивало, внушало странную уверенность в том, что, будучи частицей всего этого, и ты застываешь в вечности.
Так и тянулись наши дни – долго и счастливо! Рано утром, пока солнце еще не вставало, я валялась в гамаке, встречая выходящих в море рыбаков, трусящих мимо собак, любуясь парящей в воздухе пальмой и наблюдая за набегающими волнами, над которыми начинали спешить «на работу» белоснежные ожерелья чаек, а вдали появлялись дельфины. На песок к кромке воды выходили первые «йоги» - молодые девушки, юноши, старики и пожилые дамы. Они вели себя очень отстраненно - каждый был сам по себе и не признавал поползновений другого называться «йогом». Устраивались они  подальше друг от друга , будто им было мало места на песке и противно  смотреть, как « непрофессионально» занимается «йогой» их сосед. Перед занятием они складывали руки в молитве и обращались к солнцу с таким видом, словно оно принадлежало только им. А потом приступали к занятиям с надменным видом полного превосходства  над окружающими и глубокой сосредоточенностью на себе. Исхудавший до состояния скелета молодой европеец с копной дредов на голове, похожих на кучу рыбацких канатов, то изворачивался змеей, то закручивался узлом, вызывая бурный восторг у окруживших его плотным кольцом собак. Когда после нескольких неудавшихся попыток он, наконец, встал на голову, сложив ноги в позе лотоса, наш рыжий пес-охранник не выдержал,подбежал и уткнулся в его нос, с отвращением потянул воздух и огласил округу заливистым лаем. К нему присоединилась остальные любопытствующие псы,роя песок задними лапами и визжа то ли от восторга, то ли от ярости,  но «йога» было не так просто пронять – он продолжал себе невозмутимо торчать вверх ногами посреди разошедшейся собачьей стаи.
Вот, это да! – восхищались мы и  шли плавать или гулять к лотосовому озеру. Владе уже не казалось, что пять утра это рань.
 До лотосового озера было рукой подать через рыбацкую деревушку с низкими, похожими на погреб, хижинами, за которыми зеленели рисовые поля. Мы шли по обрыву вдоль прибоя по красной каменной дорожке, совсем как из «Волшебника изумрудного города».
- Только Тотошки нам не хватает, а так все, как в сказке – замечала Влада.
Но нашим Тотошкой был тот рыжий бродячий пес из дикой стаи, который решил раз и навсегда, что будет нас охранять день и ночь повсюду. Он спал у нас на террасе и сопровождал в пути, ничего не требуя и стыдливо отворачиваясь от протянутой еды.
- Аристократ! Не иначе! – злилась Влада.- И что ему еще надо?!
- Ничего кроме хозяйской ноги, за которой можно бежать остаток жизни!
- Мне бы такую ногу! – вздыхала Влада.
  Лотосовое озеро таилось за колючими зарослями юкки и грязной речкой, впадающей в океан, где любили , фыркая и пуская пузыри, купаться черные быки. Оно появлялось неожиданно, каждый раз вызывая восхищение. Тысячи розовых лотосов покоились на воде, вздрагивая от утреннего ветра и струя ароматы. На плоских  листьях жемчужными каплями покачивалась роса , между ними важно расхаживали белые и черные цапли, с пальм срывались стаи изумрудных и лазоревых попугаев, со сварливыми криками они беспорядочно носились от одного края озера до другого, чтобы вдруг  затихнуть, будто разом кто-то закрыл им рот. Мы усаживались на берегу, любуясь цветами, но Влада поминутно вскакивала, чтобы ее фотографировали в разных позах.
- Сеня должен увидеть эту красоту! Он еще пожалеет не раз, что отпустил меня одну! – суетилась Влада, почти как попугаи, отравляя мне покой  и тишину, пока как-то рядом с ней, развалившейся в очередной привлекательной позе, не всплыл притаившийся в воде, как подводная лодка, черный бык. Он с шумом и плеском в крайнем удивлении воздвигся рядом с Владой,  взвившейся  от страха в воздух  с неожиданной для ее комплекции скоростью. Бык с обидой и даже злостью, что его потревожили, шарахнулся в сторону.
- Разрыв сердца! – завопила  Влада и с тех пор больше не появлялась на лотосовом озере, предоставив меня себе самой. Меня каждое утро тянуло к лотосовому озеру причаститься. Я садилась на еще седую от росы траву  и вновь погружалась в звуки так, как это  случилось со мной в ночь приезда. Брожение  мелких мыслей затихало во мне: « Как это могло произойти со мной сразу после перелета, предотъездной суеты, усталости от работы? Это нисходит, когда хочет? Капризная штука!». Но все быстро становилось не важным, и я превращалась в слух. Я слышала, как струятся запахи лотоса, шепчет ветер, накатывается за спиной океан, перебирает камни река, вздыхают черные быки, переговариваются женщины на рисовом поле и с хлюпаньем  вытаскивают ноги из болота, поют на горе петухи и лают собаки. Запевает молитву муэдзин, звонят колокольчики в соседнем индуистском храме и глухо перебирают барабаны, сварливо вскрикивают попугаи и клекочет , устраиваясь на пальме орлан – все опять сливалось для меня в одну живую ноту, с которой вместе вибрировала во мне кровь, наполняясь энергией, силой , вливаясь в это общее биение жизни. Вдали с протяжным гудком проносился поезд, разрезая сгустившиеся звуки, как ножом, на две части, мигом растворяясь в общем хоре, будто его и не было, как и меня, которой тоже не стало с этой  минуты, когда я распалась на атомы, исчезла, испарилась в звуках.
   А вечера мы проводили у Бабу или шли по розовой на закате воде на клиф, утес, где шла кипучая жизнь – у кромки высокого обрыва в несколько десятков этажей официанты раскладывали на столах во льду под яркими лампами всевозможную рыбу - масляную, морского лосося, рэд снеппера, акул, и живописного,   вызывающего особую жалость парусника : « Пусть бы себе плавала такая красота!». А также множество креветок всех видов и размеров, крабов, лангустов, кальмаров, украшая все это рыбье великолепие банановыми листьями и кроваво-красными цветами гибискуса. Глаза разбегались! Влада хотела  сразу всего – она рвалась и в лавки миловидных кашмирцев, которые тянули ее , как магниты, где продавались драгоценности и кашмирские шали, не забывая по пути сунуть нос  в первую попавшуюся дверь и прихватить там шелковые трусы.
-  Влада, это смахивает на абажур! Ты собираешься это носить?!
- Сеня любит короткие штанишки! Ему будет приятно увидеть и меня в таких же! – упорствовала Влада. По утрам она втискивалась в эти детские штанишки с рюшами , которые могли устыдить даже  заядлого детсадовца, и разгуливала в них по террасе, вызывая восхищение у собак и недоуменные взгляды  у рыбаков и служек мечети, которые густо краснели, опускали на грудь головы и быстро семенили на молитву.
- Тебе не хватает только факела к этим пажеским штанишкам, чтобы бежать следом за Сеней, как леди Каролина Лэм за Байроном!
- И побегу! За Сеней! – гордо заявляла Влада, смахивающая  на бегемота в рюшах.
 Я вспомнила, почему эти штанишки вызвали во мне чувство неловкости. Как-то Сеня должен был передать мне билеты на свой спектакль. Подбегая к театру, я увидела его в коротких, детских штанишках и сетчатой майке, в руках он держал большой леденец на палочке. Я остолбенела, не решаясь к нему подойти. А Сеня беспечно лизал свой леденец, обдумывая партию в «Демоне», где он должен был петь в этот вечер. Пока я топталась на месте, Сеня заметил меня, подошел и протянул билеты.
- Не хотите пососать леденец?! – спросил он, вытаскивая из штанишек красного петуха,и  отставил в сторону свою крепкую, обнаженную ногу, любуясь ею  – « Я тот, кого никто не любит, и все цветущее клянет!» - пропел мне Сеня  на ухо и удалился, растворившись  в огромной афише, на которой он парил  в виде Демона.
- Демон в детских штанишках! – подивилась я. – Чего только не бывает! « И все цветущее клянет! И все цветущее клянет!" – засело мне в голову и долго не отпускало.
-  И что ты понимаешь в штанишках?! – обиделась Влада.
- Я?! Ничего! Сеня понимает! И, если уж на то пошло, я не понимаю, как ты не стесняешься самой себя  в одной постели с молодым мужчиной?! – понесло меня.
- Ну, во-первых, когда я была в гостях у Федотика в Пекине, его друг дипломат принял меня за его сестру. « Вы еще такая молодая! » - так он и сказал!  Правда, Федотик  пришел от этого , дурачок, в ярость и тут же все выместил на мне! – запальчиво заявила Влада.
- Ну, да! Федотика можно понять! Сестра! Как он выглядел при этом!
- А ,во-вторых, кто говорит о постели?! Какая постель?! Что ты об этом знаешь?! Ну, да! Я задыхаюсь, мучаюсь  от сердцебиения и высокого давления, потому что Сеня спит только при включенном зимой и летом обогревателе. Сколько  денег я на это ухлопала!
- Так отсели его в Федоткину комнату и не мучайся!
- Но зачем мне просто квартирант?!
- Влада? Я ничего не понимаю! Постели нет?! Квартирант не устраивает! Но спите в одной кровати! Общаетесь на «вы»! « Высокие отношения! Выс-с-сокие!». Ну, прямо «Покровские ворота»!
- А молодое тело?! Я сплю рядом с молодым телом! Рядом! Понимаешь?!  Ты хоть знаешь, что такое одиночество?! Сколько лет я была одна, сидела в четырех стенах и выла! Выла от одиночества и тоски! Нет, уж! Сеня моя лебединая песня! – поставила точку Влада хриплым басом, вильнула толстой ляжкой в рюшах и  утерла слезу.
- Одиночество! – озадаченно протянула я, пытаясь понять, почему молодые телом оперные певцы в детских штанишках, сосущие леденцы на палочках перед спектаклем и не без таланта и голоса изображающие "Демона" на сцене, так прикипают к мужественным, басовитым дамам в летах,поющим им нескончаемую "осанну", лелеющим и спасающим для отечества  пока до конца непризнанного гения, терпеливо поджидающим "кумира" у подъезда театра с охапками цветов. А дамы, в свою очередь, от этого странного симбиоза становятся еще больше мужеподобными, непоколебимыми, с твердой командорской поступью,пробивающейся на подбородке щетиной и полковым басом. Вот оно! Вспомнила! Пруст назвал это так: " Как садовый вьюнок тянет свои усики туда, где стоят мотыга или грабли". И я стыдливо опустила глаза, чтобы Влада не догадалась о том, что пришло мне на ум.  – Что же, давай выпьем за твою «лебединую песню»!
 Мы сидели в ресторане над самым прибоем, пальмы, как колонны, пробивались сквозь пол. Далеко в небе сверкали зарницы, задувал сильный ветер. Ливень обрушился стеной на океан, колотя по крышам и пальмовым листьям, молнии носились, как угорелые, друг за другом, и раскаты грома не поспевали за ними. Мы с Владой попивали вино, которое принесли с собой в бутылочке от аюрведических  лекарств, и официанты подозрительно принюхивались, проходя мимо нас. Буря не утихала.
- Это становится опасно! – забеспокоилась Влада – Как мы вернемся домой?!
- Просто! На рикше! На тук-туке!
 Прокатиться на рикше было особым удовольствием в Варкале. Шлепая по лужам, отяжелевшие от еды и покупок, мы добредали до Хелипада в конце клифа, где под деревьями кучковались рикши, торговались о цене, что было скорее ритуалом, и, наконец, усаживались в коляску, чтобы с ветерком мчаться по опустевшим улицам, подпрыгивая на поворотах и норовя выпасть наружу. Мы неслись сквозь густые ароматы, окружавшие  фруктовые лавки, увешанные вязанками бананов, ананасами, папайей, сетчатыми дынями, первыми манго и авокадо. В приоткрытых дверях мелькал невозмутимый портной, склонившийся над швейной машинкой, словно он предавался медитации. Рядом на ступеньках маленького кафе присели на корточки  утренние рыбаки, подоткнув белые и цветные мунду, азартно сражаясь в карты и  передавая по кругу одну сигарету на всех, шмыгали через дорогу отчаянные кошки, за кружевным кованым забором  светились свечи и курились ароматические палочки  в древнем храме Джанардана Свами  ,где у входа свернулся калачиком приблудный  паломник .Усатый, толстый продавец, скрывшийся за большими мешками, отмерял совком рис, на заборах весело скалились и подмигивали нам серпы с молотами и красные звезды. Жизнь неслась с нашим рикшей полным ходом, вскачь! 
- Вот, так бы в Москве! Мчаться и мчаться! Лихо!
- Любишь ты сомнительные удовольствия – ворчала Влада.
- А ты «лебединые песни»! – не оставалась в долгу и я.
 Но вот прибыл Славка с дамами – его женой Викой и ее подругой, и сразу повеяло Москвой.  Они явились к завтраку шумной толпой, потрясенные проведенной ночью с муэдзином на кладбище.
- Он точно поселился в нашей комнате! И кричит, кричит, как резаный с раннего утра! – жаловалась Вика.
- Да, нет! Он кричал всю ночь напролет! А как тебе понравились эти могилы?! Ну, надо же! Впервые поселился на кладбище! Кому только рассказать?! – веселился Славка.
- У нас на Сейшелах такого не было! – презрительно добавила подруга.
   Славка, выряженный  в не менее яркие, чем мунду, шорты и рубашку в пальмах, в черных очках  и с сумкой на боку, выглядел образцовым туристом, но был чужд всему нашему духу естественности и непритязательности. Он сразу оккупировал меня для выяснения всех финансовых отношений с Бабу, поскольку был чужд и английскому языку.
- Катиш! Не в службу, а в дружбу! Ты, уж извини!  - расшаркивался Славка и брал меня под локоток.
- Что за тип?! – сразу насторожился Бабу, видавший на своем веку множество странных типов.  – Мэм?! И это ваш знакомый?! - поразился он, видимо, думая обо мне лучше. Пришлось объяснять Бабу, что «этот тип» вырос в одной песочнице с моим мужем. Я умолчала о том, что потом их пути резко разошлись. Славка работал официантом в пивном ресторане, занимался фарцовкой и чем-то еще темным, за что его периодически ловили и сажали, но он всегда выпутывался и жил весело, в достатке, хвастаясь своим добром перед нами, нищими студентами.
 – Да, у меня одна собака стоит тыщу долларов! Сука! Охраняю ее на улице, а то уведут! А носки! Носки у меня только итальянские ! Посмотри! И эта сволочь их грызет! – задирал брюки до колен Славка, демонстрируя заграничные носки, и несся  с кружками пива и блюдом креветок дальше.
- Без меня не берите! Там половина будет шелуха! И пиво разбавят!  Тут только ухо держи!– успевал на ходу шепнуть нам и подмигивал.
Вор, плут и проходимец Славка обладал удивительным природным обаянием и редкостным жизнелюбием, которые ему помогали как обводить вокруг пальца людей, так и удачно жениться на девушке из хорошей семьи  Вике, которая была ему предана, как декабристка, храня верность и имущество, нанимая адвокатов, чтобы вызволять его из тюрем. С возрастом Славка облагородился, стал заядлым путешественником  и приверженцем здорового образа жизни. В Варкалу его потянуло в надежде омолодиться , подтянуться и набраться сил благодаря живительной аюрведе. « Ну, ее Виагру, эту! Вот аюрведа, это да!»-  как всякий проходимец, Славка свято верил в чудеса.
   Бабу его сразу почуял и преисполнился презрительной подозрительности, ожидая от Славки явных и неявных неприятностей, стараясь всячески оградить от него меня. Как считал Бабу, открыть мне на него глаза.
-  Мэм! Этот человек, что?! Идиот?! – как-то спросил меня утром Бабу с несвойственной ему резкостью.
- Что произошло, Бабу?!
- Он вечно ходит с этой сумкой, даже, когда в трусах! А сегодня утром он оставил свою сумку в камнях и ушел! Мэм!  Там у него были все его деньги – тысячи долларов! – Бабу в ужасе округлил глаза, так что они стали совсем белыми, а лицо его позеленело, насколько это могло произойти с совсем черным тамилом. Я закатилась в приступе смеха.
- Ну, надо же! Проходимец Славка, которого не способен надуть ни один другой вор на свете , ни один продавец на рынке ни на один грамм обвесить, оставляет весь свой  наличный капитал на камне и уходит в одних трусах! Ха-ха-ха!  - заливалась я под изумленными взглядами совсем потерявшего голову Бабу.
 - Мэм! Вот его сумка! Передайте ему и скажите, что глупо и опасно носить все свои деньги в трусах! Он очень странный, я бы сказал опасный человек!Берегитесь его! – опять почернел Бабу.
Я отдала сумку схватившемуся за голову Славке – Катиш! Я теперь тебе благодарен по гроб  жизни!  Здесь все наши деньги! И подруги тоже! Не знаю, что на меня нашло! Солнце все памороки забило!  Веришь?!
- Это Индия, Славка! Здесь с людьми происходят невероятные вещи! Она, эта Индия,  пробует каждого на зубок  и проявляет человека, как лакмусовая бумажка или рентген! Здесь все хорошее становится лучше, а все плохое еще ужаснее! Все становится явным, расставляется на свои места, выявляет свои свойства! От нее не скроешься, от этой Индии!
- Да, ты что-о-о! Катиш! – попятился от меня Славка. – Да,я бы в жизнь сюда не поехал, если бы знал, в твою гребаную Индию! – и скрылся. Мы долго потом не видели Славку и его дам. Они катались на лодке по Бэк вотерс и ездили в Каньякумари, выполняя намеченную программу. Но как-то Славка явился на закате, когда Влада в своих рюшевых штанишках сновала по траве перед бунгало, разучивая  « Маленькую торжественную мессу» Россини, которую она собиралась исполнить  в руководимом Сеней хоре, где он поставил ее петь басом вместе с мужчинами.
- У Вас, Влада, даже не низкий альт, а настоящий бас – восхитился Сеня , который в добавок  к их загадочным отношениям требовал держать дистанцию и был с ней на вы. Славка в замешательстве уставился на огромную Владу в детских штанишках , которая в наушниках громко распевала басом Gloria, не слыша себя: "Gloria in exc;lsis Deo et in terra pax hom;nibus bonae volunt;tis.Laud;mus te. Bened;cimus te. Ador;mus te."
- Катиш! Что тут у тебя творится?! – попятился он, потрясенный увиденным .  Вид и звук огромной Влады в неуместных штанишках явно претили ему.
- Влада репетирует Россини! Репетиция, Слава!  Gloria, как видишь !
-  Ты была права, Катиш! Чудные тут творятся дела, в этой Индии! Мы тут прогуливались с девчонками в сторону дикого пляжа, как его?!
- Капилл, что ли?!
- Да! Капилл – начудил! Где крутые утесы и гнездятся эти то ли орлы, то ли чайки! И коровы шляются и гадят! И дорожка красная, как из сказки!
- Ну, да! Из «Изумрудного города»!
- Вот-вот! Проходили мимо деревни, там мусора! Невидимо! Прямо с утеса бросают! А во дворе что-то жгут, смрад стоит и пахнет паленым мясом! Я решил,  неужто шашлык?! Девки говорят, какой шашлык, у них корова священное животное! Мы поспорили и пошли посмотреть! Катиш, ты не поверишь!  Они жгли покойника! Как есть, покойника! Прямо во дворе! Девчонки заткнули носы и сразу убежали, а я успел пофоткать! Хочешь посмотреть?! Вот прикол – жечь своего родственника прямо во дворе! Кто поверит?! Вот так прямо и жгут, тебе говорю!
 Влада прекратила повторять «Маленькую торжественную мессу» и стояла, широко открыв рот – Это правда?! Жгут?! Покойника?! Прямо во дворе?!  - потрясенно твердила она вслед за Славкой. – Здесь и такое бывает?!
- Еще и не такое! Это Индия! – бодро заявил Славка, ощутив себя очевидцем и знатоком.
- Ну, Катиш! Ты идешь со мной купаться на закате?! А то мои девчонки после трупа  на костре  затаились в комнате и боятся высунуть нос наружу. А чего бояться-то?! Все равно, можно сказать, на кладбище живем! Кто кроме тебя, Катиш, еще пойдет со мной поплавать!
  Я много раз предупреждала самоуверенного Славку, что плавать здесь пока нельзя, в это время еще очень сильное отбойное течение, которого боятся даже рыбаки, огибая самое опасное место. Они возвращаются  на лодках с двух сторон, по диагонали, избегая  большого куска прибоя прямо напротив бухты. И Бабу много раз предупреждал меня об этом. Мы с Владой научились бдительно прыгать в волнах, следя за тем, куда нас несет течение, и всегда были начеку.
- Попрыгаем! Поплаваем! Пусть все нам завидуют! Вперед, Катиш! – раскомандовался Славка. Пораженная его рассказом, Влада с еще большим усердием продолжала завывать "Глория", будто пытаясь скрыться в ней от непостижимой и коварной Индии. Рыжий защитник пес проводил меня до самой воды и остался тоскливо ждать на песке. Славка вел себя прилично и осторожно. Мы стояли по колено в  уже начинавшем потихоньку отступать от берега океане, обнажавшем камни и песок. Огромное красное солнце опускалось в воду, пенящуюся ,как теплое шампанское и волочившую нас  к прибою. Славка без умолку болтал, и я уже перестала прислушиваться к нему , опять погрузившись в звуки прибоя и в себя. Очнулась я от громких криков Славки, который тащил меня из потока , но нас неумолимо несло сильным течение в прибой. Произошло это, видно, в считанные секунды, когда Славка заговорил меня, потерявшую бдительность. Мы уже с головой проваливались в накатывающие волны, но Славка все еще продолжал бороться, удерживать меня за руку и дико кричать: « Помогите! На помощь! На помощь!», заглушая волны. Меня подхватило, как щепку, завертело и оторвало от Славки, бросая под колесо накатывающих громадных волн. Больше я ничего не видела и не слышала - меня оглушило. Я попала в дьявольскую стиральную машину, где меня скручивало в бараний рог, било об дно, и тащило опять наверх, чтобы потом опять крутить, бить, полоскать. Сопротивляться было бесполезно! Первые секунды, когда меня оторвало от Славки, я поддалась смертельной панике и нахваталась воды. Потом стала стараться как-то синхронизироваться с колесом, которое меня бешено вертело, хватать глоток воздуха, когда меня на секунды выбрасывало на поверхность. Но волны становились все сильнее , а я слабее. Всем нутром я поняла, что это конец! Долго я так не продержусь и выбраться у меня не шансов! Я совсем ослабею, меня оглушит и затащит на дно. Я и так старалась беречь голову и позвоночник от ударов, сворачиваясь змеей. Потихоньку я начинала глотать все больше воды и терять сознание. Конец! Это мой конец! – поняла я. И в это мгновенье я перестала бороться, сопротивляться, ужас отпустил меня, воцарился тот покой, который снизошел на меня в первую ночь приезда. Время остановилось, зависли волны, все внутри меня затихло, усмирилось. Я стала сливаться с водой, растворяться в ней, как в звуках, наблюдая за собой со стороны. Я возвращалась в то состояние распада на клеточки и атомы, которое соединяло меня с водой физически. Мне пришло в голову, как странно, что я могу еще и рассуждать! Но это были не мои мысли и чувства – это была какая-то я другая,перешедшая в другое пространство, пребывающая вверху над самой собой, уже сухая! Я приняла все, как есть! Примирилась с этим! Мало того, я пришла в состояние глубокой радости и  нашла много прекрасного в таком уходе! Я вдруг опять стала слышать и видеть  все – грохот волн, пение муэдзина, крики на берегу, краешек солнца над водой и себя, смешно барахтающуюся в прибое. Как глупо! – подумала я о людях на берегу. Интересно, Славка спасся?! Меня отсюда никто не сможет вытащить даже веревкой, никто не решится ко мне приблизиться!  Пусть себе кричат! Мне  все равно!  Я уже не хотела возвращаться. Как красиво так уйти! Не в больнице, сгнивая от болезней и слабости, а на закате солнца, в чистой и теплой морской воде под молитвы муэдзина! Мне просто повезло! От меня не останется и следа – я всегда заранее боялась и стыдилась своих останков! А так меня скоро оглушит и тихо затянет в волны, я ничего не буду чувствовать, меня съедят рыбы – и все! Никаких отвратительных траурных ритуалов и хлопот! Никаких затруднений для семьи! Чистый, красивый уход, о котором можно только мечтать! Господи! Благодарю тебя! – исполнилась я величайшего смирения и благодарности. И в эту минуту ощутила резкую боль – меня тащили за волосы вверх. Я закричала! Я не хотела возвращаться, мне опять становилось страшно и плохо. За волосы меня втащили на плот и положили поперек, как куль. Один рыбак изо всех сил сражался веслом с  пытающимся нас поглотить прибоем, а другой удерживал меня и равновесие. Нам удалось удачно взлететь на волну и перелететь, как по воздуху, на более гладкую воду. Рыбак из последних сил греб, а меня безудержно рвало. Мы миновали коварную середину метров в двести, где и было это убийственное отбойное течение, и повернули к берегу. Плоту предстояло опять взлететь на волну. Я еле держалась и с ужасом представляла, как мы перевернемся, и нас опять затащит в прибой. Так и случилось! Мы взлетели, плот высоко в воздухе перевернулся, но отбойное течение осталось позади , а рыбаки были опытными и сильными. Они поймали и плот, и меня. В этот раз крепкая рука меня надежно держала и не отпускала под волну. Плот удалось перевернуть, взвалить на него бесчувственную меня и причалить к берегу, где ко мне первым бросился совсем побелевший от ужаса Бабу, потом Славка с повисшими на нем  рыдающими женщинами, и большая толпа, собравшаяся на берегу. При виде Славки меня еще раз вырвало.
- Мэм! – только и смог сказать Бабу и, вытирая лицо, ушел. Славка трещал, что смог выбраться туда, где его вытащили на берег. На его крики прибежал Бабу, на мое счастье двое рыбаков после вечерней ловли укрывали плот. Бабу им скомандовал, и они бросились ко мне на помощь. – Я держал тебя до последнего! Я держал! – все повторял Славка и тер глаза.
- Мэм! Вы хороший пловец и борец! – сказали совсем вымотанные рыбаки  и пожали мне руку.  – Любой другой на вашем месте бы утонул! А вы долго держались! Очень долго! – похвалили они меня и погордились, как за спасенное ними дитя. Ко мне подходили из толпы и тоже жали руку. Так я прославилась на всю Варкалу за один вечер.
    Славкины женщины укрыли меня полотенцами, и повели к бунгало, не замолкая на ходу.
- А мы себе красимся, собираемся к ужину, когда Славкины крики заглушили и океан , и муэдзина. Мы похолодели и рванули сюда. Славку уже вытаскивали из воды, а он все рукой показывал в волны и кричал «Катиш! Катиш!». Спасибо, что он такой зычный и докричался до Бабу!
- Да!Да!Спасибо Славке! – совершенно искренне сказала я, но меня опять затошнило и ноги стали ватными. Влада, как ни в чем не бывало, продолжала распевать «Маленькую торжественную мессу» и ничего не видела и не слышала. Но после всего случившегося стала относится ко мне с брезгливым подозрением , словно к прокаженной, от которой можно и  заразиться бедой и самой погибнуть, будто на лбу у меня поставили клеймо «Опасно для жизни!».
  На утро я отправилась к Бабу с деньгами и попросила отдать рыбакам, моим спасителям, чьи лица я не смогла запомнить. Почему-то всегда запоминаются какие-то мелочи вроде брошенного под босые ноги окурка, и исчезает главное. Бабу, пряча глаза, обещал передать им деньги – Это слишком много!
- Не много! За это много не бывает! – путано ответила я и, стыдясь сама чего-то, пыталась унести ноги. Но меня за руку вдруг схватила слепая дочь Бабу, которую он взял с собой в этот день. Она истово ощупывала мое лицо и страшно улыбалась, вызывая во мне холодок ужаса. Бабу отшатнулся от нас в изумлении – Она сама всех боится! Мало, что слепая, так еще и аутист! Что это с ней?! По щекам девочки потекли тихие слезы, она поднесла мою руку к губам и поцеловала. На нас уставилась вся пораженная семья Бабу.
-  М-э-э-м! – проблеяли они, а я опрометью бросилась вон.- Что это?!
 Мы начинали готовиться к отъезду, и наш рыжий пес стал посматривать на нас с подозрительной грустью, сворачивался и прятал нос в лапах, слегка кося глазами в сторону. Как-то, как всегда рано утром, «неосязаемый» сторож принес нам белый фарфоровый чайник с чаем ,чашки и остался неловко топтаться на месте.
- М-э-э-м! – протянул он в два раза дольше, чем обычно.- Я пришел попрощаться,   уезжаю в отпуск домой в Карнатаку и  больше не буду приносить вам чай по утрам. Это грустно!
     Мы так привыкли к его тихому, незаметному вниманию, когда на рассвете он замечал наши передвижения на террасе, радостно махал нам издали руками : « Мэм! Доброе утро! Я вижу, вы уже проснулись! Бегу!». И парил над песком с подносом в руках, будто его нес к нам легкий ветерок. Мы переглянулись с Владой и побежали за деньгами.
- Вот вам! Для семьи! – неловко совали мы деньги извивающемуся от смущения ночному сторожу.
- Спасибо, Мэм! Но я это делал не ради денег. Мне было приятно приносить вам чай!
   Теперь мы оказались в неловком положении, будто пытались дать чаевые обнищавшему , но гордому аристократу, оскорбив его в самых лучших чувствах. В конце концов мы с трудом вложили сторожу деньги в руку, и он ушел, оглядываясь и спотыкаясь, зажав их в потном кулаке, и разом потеряв свою былую воздушность и «неосязаемость». Но через пару часов он вновь материализовался у нашей двери и , весь дрожа, протянул нам  полученные деньги.
- Нет, Мэм! Я не могу взять такие большие деньги , здесь моя месячная зарплата! Что подумают другие работники, когда узнают об этом?!
- Господи! – взмолилась Влада, окончательно введя бедного сторожа в ступор. – Да, бери ты их и никому не говори!  Бери и иди!  Иди! – совала она деньги сторожу в карман брюк. Мы с дружком псом стыдливо отворачивались от этой сцены.
- Тоже мне, Ганди нашелся! Рама Кришна! – ворчала растроганная  Влада, пока сбитый с толку  сторож не решался уйти со свалившимися на него «деньжищами». Она бросилась в комнату, собрала все оставшиеся сигареты, печенье, шоколад и наградила ними сторожа.
- Ну, как же это, Мэм?! – совсем потерялся сторож.- Что же это такое?! – и утер слезы.
- Иди! Кому говорю, иди! – заревела и Влада. – Развели тут из-за пустяков чепуховину! Говорил же  мне Федотик : « К черту эту Индию!». Сторож испарился.
   
  Вечером мы сидели в любимом ресторане на самом краю клифа над прибоем - видеть нашу бухту, как и Славку, я пока не могла. Мы пили вино из аюрведической бутылочки  за мое счастливое спасение. Влада не замолкала ни на минуту, вспоминая своего прозорливого Федотика, который, как знал:« Какого черта вас несет в эту Индию?!». А я не могла смотреть ни на креветки, ни  на  суп Том кха с морепродуктами, ни на Владу. Все стало для меня чужим и не нужным, будто я вернулась из своего мира в иной и состояла из другого вещества. И только шум прибоя смешивался с музыкой внутри меня:
 «Час разлуки, час свиданья 
  Им ни радость, ни печаль;
  Им в грядущем нет желанья
  И прошедшего не жаль.
  В день томительный несчастья
  Ты об них лишь вспомяни;
  Будь к земному без участья
  И беспечна, как они!"