Моя малая родина

     (написал мой сын -любитель рыбалки)

Жизнь человека… Как скоротечна ты! В далеком детстве дни казались долгими, лето – почти бесконечным, будущая взрослая жизнь – чужой и неблизкой. А своим, любимым было все вокруг: буйство июньского травостоя, синее небо с подпалинами облаков, сиреневая дымка дальних лугов, деревенское стадо на пыльной улице, и тихие равнинные речки, которые и речками-то назвать трудно – так, ручейки с омутами. Быстро пролетело детство, и с каждым годом все быстрее идет время. Так хочется, чтобы все виденное и слышанное в детстве повторилось много-много раз, но все уже не то… Сперва казалось мне, что дело в людях, ушедших навсегда, в изменениях, произошедших вокруг, в погоде, да много еще в чем. Но теперь я знаю: изменилось мое видение мира, ощущения, а вот природа, спокойная, неяркая красота вятского края, где я вырос и провел немалую часть жизни, осталась прежней. И однажды захотелось мне вспомнить свое детство и написать пусть не обо всем, что было, но выразить самое главное: как прекрасна наша русская земля, наша с вами родина.
Азы рыбацкой науки я постигал на двух речках, сливающихся в одну: Мироновке и Тумшинке, и неясно, которая из них больше. Названы они по именам деревень, вдоль которых протекают, и, хотя Мироны мне не довелось увидеть (остались там только заросшие крапивой ямы на местах домов), в Тумше я жил, оттуда совершал походы по окрестным водам. Обе речки  текут в лесу, почти везде они скрыты от глаз густыми зарослями ивы и ольхи. Были эти речки когда-то довольно глубокими: по рассказам старожилов, в Мироновке купали лошадей и плавали на них верхом, а местные охотники часами сидели в засаде над темными омутами и стреляли дробью всплывавших погреться щук. В Тумшинке под мельничным крутояром мой дед с дядей-подростком ловили наметом изрядных налимов,  и дядя, не видавший раньше такой крупной добычи, азартно прыгал с берега на пузатого увальня, загнанного на мелководье. А потом раскладывал налимов по росту на деревянных тротуарах возле дома, и все проходившие мимо ахали и удивлялись. А бывало, придя доставать замоченные загодя для мочала липовые лубки, дед обнаруживал их набитыми налимьей братией, заползшей туда в поисках поживы. Тогда выше омута ставилась временная запруда, и, когда омут обмелеет, налимов нещадно вытряхивали из лубков и отправляли в холщовый мешок.
Было все это давно, в шестидесятые, и мне уже не посчастливилось поймать налима в Тумшинке, хотя много зорек провел я с удочкой на её невысоких берегах, заросших мать-и-мачехой и иван-чаем. Попадались там на крючок с ярко-красным навозным червяком гольцы, усачи и рекордного размера пескари, каких нигде более в своей богатой походами и рыбалкой жизни я не встречал. А тогда, в детстве, казались они и вовсе громадными, бойко топили гусиный поплавок и яростно трепыхались на леске. И всегда перед праздником, будь то Троица или Ильин день, вооружались мы с дедом наметом с боталом и шли вдоль речки, выгоняя из-под коряг всю живность  в намет. Однажды на месте слияния двух речек дед поставил намет чуть ниже поваленной ели, а мне велел бить что есть силы боталом под ствол и сучья дерева. И когда он поднял свою снасть, оказалось, что намет серебрится от пескарей: почти полсотни рыбок попало тогда! А на следующий день бабушка пекла рыбник, который брали с собой на кладбище и угощали всех родных.
Но кончилась и пескариная эпоха: снизу, из большого пруда, поднялся окунь и развелся в невероятном количестве. Быстро обжившись и по праву хищника став хозяином положения, он извел почти всех исконных жителей речных омутков: все реже стали попадаться пескари и усачи, и только гольцы еще как-то сопротивлялись нашествию полосатых разбойников. Тогда изменился и мой способ ловли: чтобы не таскать по кустам длинную хлыстоватую удочку, освоил я зимнюю снасть с мормышкой и кивком, только ловил не из лунки, а с мостков, поваленных деревьев, а то и просто с обрывистого берега, кидая мормышку с червем в сумеречные водовороты внизу. Сколько крючков и мормышек, и заводских и самодельных, осталось в глубине! Но никогда не обижался я на речку, одаривавшую меня щедрой, пусть и мелковатой добычей.
Шло время, и ,как всем нам в юности, хотелось мне новых побед и открытий. На мотоциклах мы с братьями осваивали дальние водоемы. Добрались и до Ирки, небольшой речки, петляющей в полях между буграми и косогорами. Там я впервые поймал сорожку и ельца, пару раз попадалась мне и вовсе редкая в наших местах рыба – подуст. Но коронная рыба в Ирке несомненно голавль. И какие там водятся голавли! Попадались почти в килограмм весом. Иной раз смотришь и думаешь: где же тут плавать такой крупной рыбе? Разве что в бобровых запрудах, которые в изобилии встречаются на Ирке. А еще там очень много раков, что лучше всяких приборов говорит о чистой воде. Ирка – полевая речка, и, хотя вся она заросла ивняком и ольхой, в пойме повсюду раскинулись замечательные луга. На буграх вдоль Ирки стояли раньше деревни: Барышники, Солдатенки, Ермаки, Царегородцево, Лешкино.  Теперь  лишь высокие тополя да кусты сирени напоминают о людских поселениях. Красота неописуемая открывается с вершины этих холмов: бесконечные поля до горизонта, темные пятна перелесков, торчащие кое-где серые крыши деревенских домов…И над всем этим – чистое синее небо с белыми кипами облаков, тень от которых без устали бежит по полям и лугам. Каждый раз, приехав сюда, я удивляюсь: почему тут, в заповедных местах, не жилось человеку?
Тот же вопрос задавал я себе на берегу Шуды, речки размером побольше остальных. Стояла когда-то на ней деревня Хрушково, была там водяная мельница и даже магазин. На месте плотины сейчас торчат из высоких берегов остатки сруба, а вот мельничный омут все такой большой и глубокий, со столетними ветлами на берегу. Впадая в него, река образует небольшой порожек, возле которого всегда держится рыба. До и после омута Шуда течет спокойно, неспешно несет она свои воды среди зарослей кувшинок и стрелолистов, словно умудренная жизнью хозяйка окрестных земель…
Когда-то в детстве мы с братьями, таская под мостом пескарей и прочую мелочь, жалели, что нет в нашей деревне настоящей, большой реки, вроде Пижмы или Немды. И лишь теперь я понял, как прекрасны, как милы сердцу наши маленькие речушки с незатейливыми именами. Пришлось мне побывать во многих уголках России и видеть воистину великие символы нашей страны: башни московского Кремля, колоссальные постройки Исаакиевского и Никольского соборов в Санкт-Петербурге, золото храма Христа Спасителя, и меня, как и всех наверное, потрясла их державная стать и могущество. Но на этом фоне не показались мне смешными и мелкими прежние  привязанности, напротив, я понял, что только искренне любившие свою родную землю, свою малую родину патриоты могли создать мировые шедевры. Запрятанные глубоко в сердце, картины родной природы помогают современному человеку жить в меняющемся ежеминутно техногенном мире, где так быстро проносится человеческая жизнь…