Сухуми... Сухум

 
Среди городов, в которых довелось побывать, Сухуми занимает в душе какое-то особое, ни с чем не сравнимое место. К величайшему сожалению, всесоюзная здравница, жемчужина черноморского побережья Кавказа, город Сухум, как он сейчас зовётся, превратился в руины, опалённые пожарами разрушительной абхазско-грузинской войны и полуопустел. Война прошлась смертельным раскалённым катком по всему: по судьбам, по рукотворным строениям, по всему живому, что было в избытке в той изобильной стороне. Бывая в Сухуми и знакомясь с тамошним гостеприимным, общительным и радостным народом, мы с завидным восторгом восхищались удачливой судьбой счастливчиков, сподобившихся поселиться на райской благодатной земле у берега тёплого южного моря под мирным небом. О, как же всё в этом подлунном мире зыбко, непредсказуемо и недолговечно! Сейчас, погружаясь в воспоминания о времени, когда жизнь в том краю протекала беззаботно и привольно, чувствую, как щемит сердце о людях, с которыми был дружен и которых любил.   
          А тогда, в 1980-ых годах, всё ещё было прекрасно! Не зря, начиная с 1982 года, шесть последующих летних отпусков мы провели в Сухуми и перестали ездить туда только по объективным причинам. Хотелось бывать там снова и снова: вдыхать ни с чем не сравнимую воздушную смесь запахов моря, субтропических цветов, эвкалиптов, магнолий и пальм; наслаждаться шумом лёгкого морского прибоя и волнами, лёжа на песчаном берегу и подставляя наши молодые здоровые тела яркому, но ласковому солнцу; гулять по величественным паркам, а вечерами там же любоваться летающими, нигде больше не встречающимися светлячками... Говоря о пышной растительности парка, позволю себе немного задержаться на факте с некоторым философским подтекстом, подтверждённым экспериментально.
Мы были до того очарованы местной флорой, что в один из наших приездов в Сухуми у нас возникло желание увезти кусочек экзотического чуда с собой, в Москву, дабы не расставаться с ним никогда. Что мы сделали? А просто под покровом темноты пошли на мелкое экологическое преступление и перед нашим отъездом на задворках парка выкопали маленькую пальмочку с корнями и корневой землёй. Аккуратно упаковали всё это в большую высокую дорожную сумку на колёсиках, предварительно обернув деревце полиэтиленовой плёнкой. Довезли без помех.
          Для нашей южной "принцессы" была изготовлена большая, "на вырост", вёдер на пять земли, деревянная трапециевидная кадка. Наполнили кадку землёй, поместили должным образом пальму, установили эту довольно громоздкую конструкцию возле окна, где было больше всего солнечного света. Глядя на эту красоту, мы как бы оставались в сказке: как будто бы мы из Сухуми и не уезжали. Эйфория длилась недолго. Сначала в земле завелись какие-то червячки. По совету знатоков я стал поливать землю водным мыльным раствором, и когда червячки вылезали, чтобы подышать, я их собирал и выбрасывал. Потом, через какое-то время, у немного подросшей пальмы стали желтеть кончики листьев. По совету всё тех же специалистов, углядевших в этом недостаток азота, я стал вносить в почву соответствующие азотные удобрения. Не могу сказать, чтобы это как-то помогало. Листья продолжали желтеть, а пальма чахла. Мы так и не смогли реанимировать южное растение...
          Не знаю, была ли до конца счастлива принцесса Амитис, когда царь Навуходоносор II избрал её своей женой и перевёз её из зелёной Мидии в пустынный Вавилон. Для её успокоения и утешения царь возвёл висячие сады, вошедшие в историю как сады Семирамиды, причисленные к семи чудесам Древнего мира? Смею сделать своё предположение, что нет. Наш опыт с принцессой-пальмой, к сожалению, тоже оказался несчастливым. Насильно мил не будешь. Другой мир с его неприемлемыми условиями существования оказался фатален для экзотического растения. Цитируя Иоганна Вольвганга Гёте, немецкого поэта и мыслителя, можно кое-что понять. Он сказал: "Природа не признаёт шуток; она всегда правдива, всегда серьёзна, всегда строга; она всегда права; ошибки же и заблуждения исходят от людей". Здесь есть над чем подумать и что обобщить...      
          … По счастливой случайности, в первый наш приезд в Сухуми, нам посоветовали добраться до городской окраины и поискать что-то приемлемое для проживания именно там. Так мы и сделали. Вскоре троллейбус довёз нас до  места, именуемого Синопом. Ходили мы в поисках недолго и в результате постучали в дверь квартиры, ставшей раз и навсегда нашим надёжным пристанищем во время последующих приездов в Сухуми.         
          Хозяйка — тётя Оля, приветливая женщина лет пятидесяти, приехавшая когда-то с Украины, жила в этом благоустроенном доме с дочкой, зятем и маленьком внуком. В их большой трёхкомнатной квартире нам троим — мне, жене и маленькому четырёхлетнему сыну нашлось место в одной из комнат. Быстро договорились об условиях проживания из расчёта трёх рублей в сутки, оставили вещи и со спокойным сердцем пошли обозревать окрестности.         
          Прямо у дома располагался Синопский парк. Во второй половине XIX века стараниями и любовью выдающихся экспериментаторов и тружеников-собирателей — полковника Аполлона Введенского и, позднее — Николая Смецкого, на этом месте была высажена уникальная коллекция растений со всех уголков света. В 1891 году территория была продана внуку царя Николая I — Александру Михайловичу Романову и с тех пор вплоть до революции 1917 года принадлежала ему.         
          Ещё начиная с 1920-ых годов это место облюбовала партийная элита самого высокого пошиба из аппарата ЦК для поправки своего пошатнувшегося в горнилах борьбы Гражданской войны и на других "фронтах" здоровья. Особняк и прилегающие территории поместья прежних владельцев были оборудованы под правительственный санаторий. К примеру, именно здесь находился Лев Троцкий в то время, когда Иосиф Сталин, не желавший видеть председателя Реввоенсовета СССР на похоронах Ленина, дезинформировал его телеграммой о точной дате похорон, тем самым лишив своего соперника возможности отдать последний долг умершему вождю мирового пролетариата. Сам Сталин, ещё до строительства собственной дачи под Сухуми, также бывал в этом санатории наравне со многими известными партийными функционерами и крупными хозяйственниками. В начале 1930-ых годов под патронажем М.И. Калинина было построено новое большое здание номенклатурного санатория для высших членов партии и государства. Парк незадолго до этого был открыт для посещения "обычными смертными".
Гуляя по парку, мы ощущали себя в какой-то нереальной божественной обители из-за неописуемой окружающей нас красоты. Казалось, что здесь природа поднатужилась и проявила себя во всём своём величии, красках и запахах. Ничего подобного в наших относительно северных широтах нам видеть не доводилось. Только из-за  одного этого стоило приезжать сюда!       
С этим местом — Синопом — связана ещё одна история — сверхсекретная, о которой я бы хотел рассказать. В настоящее время, когда это уже не является тайной, рассказ не будет столь сенсационным, но в 1980-ых годах об этом знали лишь посвящённые, и то, не во всех подробностях...       
          После Второй мировой войны, в 1945-ом году из Германии в СССР были вывезены многие сотни (здесь нет преувеличения!) немецких учёных-атомщиков, принимавших участие в разработке германского атомного оружия. В многосерийном фильме "Семнадцать мгновений весны" советский разведчик Исаев-Штирлиц нейтрализует немецких учёных, работавших над атомным проектом для Германии. В реальности, немецкие учёные принимали участие в создании атомного оружия для СССР в сухумском Синопе  невдалеке от Сухуми — местечке Агудзеры. Соответственно этому, площадка, расположившаяся в синопском санатории, переданном в ведение немецких физиков под руководством барона Манфреда фон Арденне называлась "А" — по первой букве его имени, а в Агудзерах другая площадка под руководством лауреата Нобелевской премии Густава Герца называлась "Г". В 1950-ом году обе были объединены под единой крышей, и в интересах дела был организован единый Сухумский физико-технический институт. Не могу судить о том, какую лепту в создание атомного оружия в СССР внесли немецкие физики. Думаю, что немалую, но факт их участия в атомном проекте на благо Страны Советов умалчивается до сих пор. В середине 1950-ых годов немецкие физики были отпущены к себе на родину, как и другие военнопленные немцы, проведшие десятилетие в неволе. Рядом с домом, где мы снимали квартиру, располагались небольшие аккуратные домики своеобразной постройки. Их тоже строили пленные немцы. Кстати, в одном из них жил трёхкратный олимпийский чемпион в тройном прыжке Виктор Санеев.         
          Дни проходили однообразной чередой. Много было встреч, знакомств, новых впечатлений. В основном, всё время мы проводили на пляже. В  черноморском Сухуми все пляжи галечные, и только в районе Синопа пляж песчаный. Поэтому отдыхающие и местные жители, зная это и предпочитая песок, специально приезжали отдыхать в Синоп. Порядком на нашем пляже заправлял старшина милиции, абхазец по имени Гиви. Мы с ним подружились. Себя он называл "директором пляжа", что на самом деле было недалеко от истины. Как-то наш сын заболел, лежал дома, на пляж не ходил. Гиви, симпатизирующий сыну, пришёл к нам домой проведать его. Мы жили рядом с пляжем. Принёс виноград, долго сидел у постели больного и "кормил" его весёлыми историями, “перчёными” симпатичным акцентом рассказчика. Кто б мог подумать?! На пляже — гроза грозой, а сердце оказалось добрым.         
          Рядом с общим пляжем находился ведомственный пляж санатория композиторов. Мы иногда туда заглядывали. Для того, чтобы попасть туда, надо было только обогнуть бетонное заграждение. Из известных личностей, которых нам довелось там увидеть, запомнился композитор Микаэл Таривердиев, спортивный и подтянутый, лихо барражирующий по морским волнам на парусной доске. Видели мы и известного актёра, могучего Алексея Петренко, принимавшего участие в это время в съёмках фильма "ТАСС  уполномочен заявить", которые проходили в Сухуми. Нам сказали, что мы чуть-чуть разминулись с Майей Плисецкой и Родионом Щедриным, по их словам, предпочитающими пляжи Швейцарии сухумскому пляжу. Конечно, всё это были лишь визуальные встречи. Но одна из них нам запомнилась особенно. И была она значительной по причине значительности встреченного нами человека.         
          Как-то, гуляя по пляжу, увидели мы невысокого щуплого пожилого мужчину с густой, пепельного цвета шевелюрой и смуглой от загара кожей, стоящего одиноко и, казалось, подставившего всего себя лучам солнца. Не помню, кто заговорил первым. Но после этого мы уже с ним не расставались. По крайней мере в течение тех нескольких лет, которые нам подарили радость и содержание нашего общения.
          Яков Эдуардович Натансон  — так звали нашего друга — без преувеличения, имею честь его так называть, уже в течение многих лет проводил весь летний сезон  в Сухуми.  На момент нашей встречи восьмидесяти с лишним лет от роду, ровесник двадцатого столетия, житель Москвы, он был влюблён в этот черноморский город. По его словам, приезжал в мае и уезжал обратно в Москву с наступлением холодов. В своё время Яков Эдуардович успел получить высшее техническое образование в двух университетах. Помню, он первый, кто мне доходчиво объяснил разницу между солнцезащитными очками со стеклянными линзами и с пластмассовыми, тем самым обозначив полезность стекла и вредность пластика для глаз. Собой он как бы являл образцовый пример гармоничной человеческой породы. Снимал он "угол", а вернее, кровать под лёгким навесом в апельсиновом саду на участке владельца частного дома, которому платил один рубль в сутки, проводя ночь среди ароматов фруктовых деревьев. Мы были у него в гостях и видели всё своими глазами. Будучи помоложе, он занимался альпинизмом и водил группы в качестве инструктора по горам вплоть до своих семидесяти четырёх лет. Однажды он доверительно нам поведал, что в Москве, в настоящее время у него есть любимая женщина. И уж совсем доверительно,  что при его весе в 56 кг, его возрасте за восемьдесят и её весе в 105 кг, её пятидесятидвухлетнем  возрасте, она ни разу от него не уходила, не почувствовав удовлетворения всех своих желаний…  Говоря об этом, Яков Эдуардович взрывался самодовольным громоподобным смехом, так контрастирующим с возможностью воспроизведения таких громких звуков  столь тщедушным телом. В этом был ещё один парадокс его личности,  удивляющей и восхищающей. Общительность и открытость его были залогом нашей крепкой дружбы и нашим уважительным к нему отношением. Когда в первый день нашего с ним знакомства на его приглашение приходить пообщаться, я спросил, как его можно разыскать, если будет много народу, он произнёс:—" Я — самый чёрный!" Имелся в виду цвет его загара, который он приобретал за несколько месяцев своего пребывания под солнцем, особенно не предохраняясь от его лучей. Тогда мы впервые услышали этот его фирменный громкий и откровенный раскатистый смех. Так мог смеяться только человек, которому нечего было скрывать, жизнерадостный и жизнелюбивый.
          Знающий всё про всех, дядя Яша, так мы его меж собой называли, как-то тихо обратил моё внимание на пляжного вора, который пробавлялся мелкими кражами. Технология его действий была незатейлива, но, видимо, приносила свои плоды. Подойдя к пляжному солнцезащитному грибку-зонту, полуприкрытому зонтичным брезентом, которых было на пляже в изобилии,  вор как бы старался примостить свою одежду на горизонтальные распорки зонта, где уже висели чьи-то вещи, при этом незаметно шаря там по карманам. Дядя Яша предупредил меня о мстительном нраве этого "искателя" и о том, прецеденты были  раньше, и посоветовал не связываться с ним. Я прислушался к его совету и запомнил эту воровскую уловку, чтобы самому не попасться на неё.         
          Так мы и жили. В том числе, и предвкушениями наших с ним ежегодных встреч в Сухуми....         
          Но однажды, году в 1986-ом, его там не оказалось. По возвращении в Москву я позвонил его дочери, с которой он жил. Нам сообщили печальную весть… Вечная память Вам, Яков Эдуардович! 
          Живописные места синопского Сухуми, его окрестностей и пляжей дополнялись не менее живописным общением с отдыхающими и местными жителями. На пляже мы познакомились с экскурсоводом Лёней и, воспользовавшись его любезным приглашением, поехали на автобусе в Гагры. Что за городок! Белизна его песчаных дорожек буквально ослепляла яркостью отражаемого солнечного света. Всё было чисто, аккуратно и с шиком. Постояли под деревом с той самой горизонтальной толстой веткой, на которой взаправду сидел Леонид Утёсов — пастух Костя из кинофильма "Весёлые ребята", снимавшегося в Гаграх в первой половине 1930-ых годов. Выше, на высоком холме виднелся тот самый дом, где по фильму происходило буйное пиршество коров, свиней и коз — стада, которое туда же Костя и пригнал. Незабываемая поездка!
Знакомство с небольшой группой женщин из близлежащего санатория переросла в дружбу. Они нас пригласили к себе в санаторий, и на веранде с видом на море, помнится, мы славно провели время, попивая лёгкое мускатное вино.
           Одна из женщин этой группы — Аида — миловидная молодая армянка позвала нас после окончания срока своего пребывания на курорте посетить её родной Тбилиси, где она жила со своими родителями: папе было уже за девяносто, мама была помоложе. В Тбилиси мы до этого никогда не были и с радостью приняли её предложение.          
           Рассказывать о Тбилиси — это всё равно, что пересказывать своими словами симфоническую музыку с её пассажами, мелодичностью, выразительностью восприятия и глубиной чувств. Этот город надо видеть своими глазами! Ощущать его вибрации. Неспешно наслаждаться декорациями Старого города. Вглядываться в течение Куры. Обозревать город с высоты горы Мтацминды, на вершине которой похоронена  мать И. Сталина рядом с выдающимися деятелями Грузии. Или, задрав голову, наблюдать на высоком утёсе рядом с храмом Метехи конную статую царя Вахтанга Горгасали — основателя города, из-за эффекта плывущих облаков, кажется, парящую над городом. Пить и пить, утоляя жажду водами Лагидзе. И ещё много всего предстоит впитать от увиденного и незабываемого, что позднее так резонирует со струнами собственного гармонического звукоряда каждый раз при одном воспоминании об открывшемся тебе когда-то Тбилиси.
          Думали пробыть пару деньков, а задержались там на неделю. И "виной" этому был не только Тбилиси, но и хлебосольный приём, оказанный нам Аидой и её родителями. Мы убедились, что понятие "кавказское гостеприимство" — не пустой звук, а армянское — и того пуще.
Гуляя по центру, Аида показала нам их бывший дом, из которого они когда-то переехали в новостройку. Дом находился как раз через узкую, в три шага шириной улочку напротив особняка Лаврентия Берии,  бывшего когда-то хозяином Грузии. Аида рассказала услышанное от своего папы. Когда он, ещё затемно рано утром выходил из дома на работу, то каждый раз слышал оповещение охранников особняка, переговаривающихся меж собой и держащих в поле зрения всё вокруг, — Первый пошёл!
          Мы как-то прогуливались в центре и подошли к многочисленной группе мальчиков и девочек лет десяти, стоящих и ожидающих чего-то. Одеты они были очень живописно — в национальные грузинские костюмы. По-видимому, это был какой-то национальный танцевальный ансамбль и, судя по богатым нарядам, — самой высокой категории. Мы остановились рядом, и мне захотелось запечатлеть эту группу. Я жестами молча пригласил их к съёмке. Они по-своему и профессионально оценили это приглашение и в одно мгновение сгруппировались, как будто делали это часто. А может быть, так оно и было? Наверняка, так и было. К своим годочкам эти ребята уже успели ощутить вкус славы, восторга и публичности. Привыкли к вниманию прессы и знали, чего от них хотят. Я всё же думаю, что они приняли нас за иностранцев: одеты мы были броско, да и фотоаппарат у меня был что надо — с большим зенитовским объективом. Девочки расселись на чистом дорожном асфальте, а мальчики выстроились полукругом, стоя позади и положа руки на рукоятки кинжалов, притороченных к чёрным танцевальным костюмам с газырями на груди. Обуты они были в лакированные сапожки. При этом все приняли очень выразительные позы, а их детские улыбки дополняли это сказочное видение. Я сделал несколько великолепных и уникальных снимков. Кивками мы поблагодарили их и, помахав на прощание, удалились. Не хотелось нарушать их заблуждение, что мы не иностранцы, за которых они нас приняли. Пусть их детская сказка длится как можно дольше!
          А мы вернулись обратно в Сухуми — уже обжитую нами реальную сказку.
          Приезжая в Сухуми каждый год, мы плотно сдружились с семьёй тёти Оли. Наша семья была желанна в их доме, да и нам было у них хорошо. Сын общался с их сыном Серёжей — внуком тёти Оли, который был на пару лет младше; иногда мы все вместе устраивали посиделки на большой застеклённой лоджии третьего этажа, где мы жили. Навещали их соседи, знакомые и родственники, и нас звали к общим застольям. Мы как-то органично вписались в их быт. Чем могли — помогали и им по хозяйству.    Запомнилась наша поездка к ним на дачу, где мы провели весь день, очищая территорию участка от веток, корневищ и прочего мусора. Дачу, а верней, пока только участок земли они приобрели довольно далековато от Сухуми, в горах. Кстати, недалеко от деревни Мерхеули, где родился тот самый Лаврентий Берия. Но здесь не об этом. При наличии автомобиля, который Валера — зять тёти Оли — водил лихо, особой сложности добираться туда не было. Запомнилось, как по дороге обратно Валера спускался с горы по крутому узкому горному серпантину с выключенным двигателем на нейтральной передаче и ножном тормозе. Так, ради спортивного интереса. Ну, не лихач?! И сына Серёжу он с малолетства приучал к рулю. Сажал его к себе на колени, и тот рулил.
          Работали они в том самом секретном учреждении — Физико-техническом институте, о котором я уже упоминал, в Агудзерах, на площадке "Г". Надя, дочь тёти Оли, была экономистом, Валера — инженером-механиком, а сама тётя Оля работала медсестрой в ведомственной медчасти, обслуживающей только лишь работников вышеуказанного объекта.
И надо было такому случиться, что это обстоятельство и сохранило жизнь... нашему сыну! Ни больше, ни меньше. Как смогу, расскажу с некоторыми подробностями, выделяя лишь главное.
           В 1987-ом  году мы в очередной раз приехали в Сухуми. Сразу по приезде, наш девятилетний сын занемог: слабость, повышение температуры, боль в горле. Вызвали врача. Выписанные таблетки не помогают. Состояние ухудшается. Добились приёма у врача республиканской инфекционной больницы. Там долго ломали головы и безрезультатно делали необходимые анализы. Состояние с каждым днём ухудшалось. Температура до 42-ух градусов в течение нескольких дней, горло внутри обложено каким-то белым налётом, он стал уже не на шутку задыхаться. Судя по всему, конец был не за горами. Рассматривался вариант эвакуации воздухом до какого-нибудь столичного центра медицинской помощи. Мы созванивались с московским светилом — нашей приятельницей, доктором Поповой. Она и посоветовала срочную эвакуацию воздухом. Но как это сделать? А поездом до Москвы двое суток. Не довезём... А сын уже не мог говорить, лишь только его слабеющий хрип разрывал нам сердца.
          И тут тётя Оля командует, — Поехали в нашу больницу! Оказывается, она уже договорилась у себя и они там готовы в виде исключения принять тяжелобольного. Завернули сына в одеяло, сели в машину и поехали в Агудзеры. Там его приняли без проволочек, поместили в отдельную палату, дабы изолировать инфекционного пациента, обследовали и пришли к выводу, что его состояние более, чем критическое. Установили капельницу и стали наблюдать за динамикой процесса. Буквально на следующий день болезнь начала отступать, кризис прошёл и уже через несколько дней температура пришла в норму. Мало того, супруге разрешили постоянно находиться с сыном в палате и даже жить там. Для этого установили дополнительную кровать. Я лишь приезжал их навещать, добираясь до больницы рейсовым автобусом из Сухуми.
          Уже позже у нас всё пытались узнать — кто мы такие? По уровню внимания и оказываемых услуг кто-то нас безосновательно, надо сказать, наверняка причислял к высшей номенклатурной касте. Но особенно это было вызвано тем фактом, что при лечении была применена особая капельница, особый капельный раствор. И не какой-нибудь, а американский, что в то время было абсолютно недостижимо, да и стоило, как нам сказали, колоссальных денег. Именно это и спасло сына. А то, что мы в это время оказались в суперведомственном заведении, где уровень медицинских услуг был несравнимо выше, чем в обычных медучреждениях? Это, самой собой разумеется, повлияло на благополучный исход дела.
          Джамал Ираклиевич, доктор Кошелев... Сколько будем живы, будем помнить эти имена. Имена врачей, медсестёр и нянечек, которые спасли нашего сына. Ну, и, конечно, тётю Олю. Без её участия всё это было бы невозможно.
          Мало того, после полного выздоровления сына оставили на полном довольствии ещё на шестнадцать дней в больнице в порядке наблюдения за его состоянием в период реабилитации. Больница — не курорт. И всё же. Место там исключительно здоровое. Гуляли мы в эвкалиптовой роще на берегу моря, дышали, поправлялись. Кстати, гуляючи, набрели на дачи наших известных поэтов — Евгения Евтушенко и Константина Симонова. А в плохом месте они бы дачи не строили...
          В знак благодарности я подарил тёте Оле часы, а Джамал Ираклиевич ещё наверное долго пил кофе в зёрнах, который был нами ему преподнесен. Кстати, большой тогда дефицит. А что в то время не было дефицитом?
Все последующие годы, возвращаясь мыслями к тому кошмарному времени, мы пытались определиться с причиной заболевания, так как точный диагноз тогда так поставлен и не был. Просто говорилось — какая-то неизвестная инфекция. Сопоставляя события, теперь можно сказать с долей значительной степени вероятности, что причиной этому послужила инфекция, занесенная с прививкой от дифтерита, сделанной сыну перед нашим отъездом на юг.
          А теперь,  желая подальше отойти, отодвинуться, хотя бы мысленно, от того страшного 1987-ого года, хочу перенестись на пять лет назад от него, в 1982-ой, когда мы первый раз приехали в Сухуми, откуда и начался этот рассказ.  Оставляя за скобками на этот раз все те впечатления, которыми был полон наш отпускной сезон на юге, остановлюсь на том, что, в буквальном смысле давало возможность осуществить наше пребывание там — приемлемое денежное обеспечение. Немаловажная, сами понимаете, составляющая. Об этом не принято много распространяться, но это подспудно присутствует в любом начинании. 
Первый раз, неопытные, собираясь в отпуск на юг, мы это обстоятельство не учли, и авантюрность поездки в неизведанное без достаточных на то средств постепенно лишала нас возможности  удовлетворения всех наших желаний. Слишком много было искушений в южном городе. Слишком мало оказалось средств для удовлетворения этих искушений. В результате, под конец нашего пребывания на курорте черноморского побережья, наши сбережения улетучились. Надо было что-то делать. Занять было не у кого. Тётя Оля со всем своим семейством отбыла на Украину, а мы остались один на один со своей заботой — как добраться до Москвы? Нам не хватало для этого пятидесяти рублей. Немалая сумма по тем временам.
          Привыкший надеяться только на себя, я решил что-то предпринять. Не желая следовать по стопам Остапа Бендера, который знал, как известно, четыреста сравнительно честных способов отъёма денег у населения, я пошёл абсолютно честным путём, чтя Уголовный кодекс. Здоровьем я обделён не был, а моей фантазии в чужом городе у меня хватало только на подтверждение выражения: сила есть — ума не надо. Тут уж ничего не поделаешь: что есть — то есть, а чего нет — того уж  и не будет. Выпито — сделано. Закушено, то есть.
          Пошёл я на товарную железнодорожную станцию вокзала размяться, а заодно подзаработать на погрузке мешков. А меня-то там и не ждали. Все злачные места были кем-то давно "схвачены" и мне оставалось только сидеть в рядом стоящей забегаловке-закусочной и ждать, когда какой-нибудь "покупатель" обратит на меня внимание. Тайну этого потребительского алгоритма я узнал от таких же как я — потенциальных наёмников тут же в забегаловке. В общем, сижу, пропивая последние копейки, прихлёбывая чаёк.     Подходит один. Сподобился я ему чем-то. Может быть, своим профилем с пробором и опрятностью? Подходит, спрашивает:
— Красить умеешь?
Красить —  не рисовать.
 — Умею, — отвечаю с гордостью за свой инженерный диплом десятилетней выдержки.
— Поехали, — предлагает он и сажает меня в свой автомобиль.
Приезжаем мы в его дом на горе. Выходим, идём к огромной, расположенной за домом открытой веранде, а дальше — обрыв. Веранда окружена проволочным ячеистым забором, именуемым в народе сеткой Рабица, по имени немецкого изобретателя станка для плетения этой конструкции. Обводя широким движением руки пространство, тем самым указывая на сетку ограждения веранды, мой работодатель меня озадачивает:
 — Моя краска и кисть. Всё остальное — твоё, — сказал и вопросительно смотрит на меня.
А я на него, но недолго.
— Это будет стоить пятьдесят рублей, — называю я неосмотрительно сумму, недостающую мне на билеты до Москвы.
Он не торгуется, и это меня настораживает.
— Когда приступишь? — спрашивает он с какой-то поспешностью, не дав мне опомниться.
—А может, продешевил? — терзают меня сомнения. Но цена объявлена, а честь мундира обязывает, исключая тем самым всякую базарную торговлю и задний ход. Торопливо кивая, чтобы хозяин не передумал, я в ответ лишь решительно засобирался засучить рукава, но не пришлось — был в безрукавке.
          С той поры довелось мне иногда по жизни заниматься покраской. В общей сложности, если и не покрасил Великую Китайскую стену с обеих сторон, то что-то около этого уж было точно. Но та покраска почему-то запомнилась особенно! Своей сложностью что ли? Красить вонючей масляной "серебрянкой" ячейки проволочной сетки без подтёков и капель, которые быстро застывали и выдавали непрофессиональность маляра, да ещё умудряться наносить краску с обеих сторон, не имея доступа к её тыльной стороне из-за обрыва за сеткой — это, доложу я вам, дело, требующее сноровки, аккуратности, а главное — фантастического терпения. Ко всему прочему, сухумское лето с припекающим солнцем, согревающим тебя до льющегося в три ручья пота, вызывала у меня звериную досаду на эту работу из-за моей личной нерасчётливости. Вспоминались строчки из "Баллады о детстве" Владимира Высоцкого:
“Здесь зуб на зуб не попадал, не грела телогреечка.
Здесь я доподлинно узнал, почем она, копеечка.”
Зубы и телогреечка в данном случае были ни при чём, и даже наоборот, зато про копеечку было в самую точку.
          По-хорошему отвлекала роскошная панорама, открывающаяся  внизу и вдалеке с моего "лобного места". Успокаивал вид на море, где я должен был сейчас находиться, а вместо этого обозревал виды сухумского горно-равнинного ландшафта сквозь зарешеченное ограждение. Порой заграждение мне казалось тюремным, а я себе — невольником в заточении. Но это были только мои мысленные представления, а рука моя тем временем с упрямством приговорённого выводила автоматически монотонные пируэты малохудожественной примитивной живописи. Кисть скользила гребешком  по ненавистной проволоке сетки.
          Мой работодатель приходил после работы, осматривал сделанное и одобрительно хмыкал, тем самым выражая своё удовлетворение моим художеством. Из нашего короткого с ним общения выяснилось, что он — главный инженер сухумского аэропорта. Его многоуровневый богатый дом был под стать хозяину. Его брат, как-то зашедший в гости, оказался тоже "не лыком шит" — директором пивзавода. По сухумским меркам, семейка была ещё та. Другими словами — не нуждались. 
          Обьём работы оказался больше, чем я это себе первоначально представлял. Понял я это сразу. Через несколько минут после того, как первый раз обмакнул кисть в банку с краской. С маниакальным постоянством рано утром я прибывал на "объект" и вымочаленный покидал его с заходом солнца, чтобы повторить то же самое на следующий день. И так в течение четырёх дней!...
           На четвёртый день моё семейство сжалилось надо мной и прибыло в полном составе на помощь, что было кстати. Здесь я воспользовался случаем и дал первоначальные обучающие уроки мастерства покрасочного дела своему четырёхлетнему сыну. Но ему это быстро надоело. С женой мы какое-то время поработали слаженным тандемом. Сменяя друг друга и держа друг друга за ноги, чтобы не свалиться в многометровую пропасть за сеткой, мы обрабатывали краской труднодоступные места, где одному было просто опасно работать.
          Наконец, работа была закончена, деньги мне были выданы до копеечки, а жена хозяина пригласила нас за стол к чаю с тортом.   
Дорога домой была открыта! Чем мы и воспользовались, преодолев двухдневный путь от Сухуми до Москвы на поезде, и прибыли под стены Курского железнодорожного вокзала, с облупившейся местами краской. (По моим внутренним наблюдениям за собой, после отпуска я стал подчёркнуто болезненно и с пристрастием относиться к некоторым элементам, связанными с дефектами непрокрасов. С чего бы это?).
          Итак, мы всё-таки вернулись домой! Вернулись, чтобы на следующий год повторить снова наш сухумский отпускной вояж...