А. Глава седьмая. Главка 1

Глава седьмая


1


     Будильник звонил не умолкая, настырный, дребезжащий его звук больно отдавался в мозгу, забирался в самые укромные уголки, заполнял собою весь мир. Я выпростал руку из-под натянутого по самую макушку одеяла и попытался вслепую нащупать заветную кнопку, но ничего не выходило. В такие моменты будильник подобен ящерице: он ловко и с неизменным успехом ускользает от вас. Пришлось откинуть одеяло, после чего я обнаружил, что напрасно искал моего мучителя на тумбочке – уже ослабший, он всё ещё выводил свои трели где-то под кроватью. Превозмогая нудную головную боль, я перегнулся вниз и только теперь смог наконец остановить его излияния.
     Чувствовал я себя отвратительно. Вчерашняя бутылка вина, столь незаметно опустевшая, давила на череп изнутри. Мне никогда раньше не доводилось испытывать похмелья, по крайней мере, в такой суровой форме. Желудок взбунтовался, меня тошнило, перед глазами плыли разноцветные круги. Кое-как встав с постели, я доковылял до ванной и с размаху подставил голову под струю холодной воды. Стало немного легче, но вода попала в уши, и их заложило. Прыгая на одной ноге и кляня всё на свете, я поскользнулся на мокром полу и едва не разбил себе лоб о край ванны. Это происшествие меня окончательно отрезвило.
     Внутри жгло так, словно по пищеводу провели наждачной бумагой, и я выпил, наверное, целый литр воды, прежде чем пришёл в некоторое подобие кондиции. Времени было уже много, позавтракать не получалось, да и есть я совсем не хотел. Наскоро побрившись и надушившись, я нацепил первые попавшиеся под руку вещи и спешно выбежал из дому.
     Я торопился вовсе не на планёрку – в конце концов, она меня мало интересовала, тем более что мне приходилось идти туда с пустыми руками. Куда сильнее жгли меня чистые листы, разложенные на столе в ожидании. Визит в редакцию был досадной и неприятной задержкой на этом пути. Мысленно я уже был в Лавке древностей и рассматривал мельчайшие подробности запавшей в мою душу композиции. Сегодня я закончу рассказ – в этом можно было быть уверенным. Предчувствие будущего триумфа согревало меня. Именно триумфа: ни на что меньшее я не был согласен. И если ради этого нужно выдержать головомойку в исполнении Крепилова – почему бы и нет? Я не придавал значения таким мелочам.
     Все планёрки проходили примерно по одному сценарию. Сначала обсуждался уже готовый материал, который подвергался потом редакторской правке, чаще всего весьма незначительной, затем переходили к тому, что необходимо было доделать. Сегодня, однако, Крепилов был в особенно плохом расположении духа. Я понял это как только вошёл в наш конференц-зал – небольшое вечно зашторенное помещение рядом с кабинетом редактора. Почти все уже собрались, однако вместо обычного в таких случаях невнятного гула голосов стояла тяжёлая тишина. Я занял место рядом с Лерой, которая посмотрела на меня как-то странно и даже не кивнула в качестве приветствия.
     – Что это все сегодня такие? – спросил я её полушёпотом.
     Она пожала плечами.
     – Будто ты не знаешь. Ждём разноса.
     – Разноса? И по какому поводу?
     Лера удивлённо покосилась на меня.
     – Да как же, ты разве не слышал?
     – Получается, что не слышал.
     – Вчера сюда нагрянул Плешин, собственной персоной.
     Это действительно была удивительная новость.
     – Да ты… уверена?
     – Ещё бы я была не уверена, думаешь, я в лицо твоего… зятя не знаю?
     – Он мне вовсе не зять и…
     Лера только отмахнулась.
     – Короче говоря, пришёл он сюда в полдень, в самый разгар, и заперся в редакторском кабинете. Уж не знаю, о чём они там перетирали, но длилось это всё не меньше часа. Потрясающее, неслыханное дело! А потом у Петра Николаевича весь день было ужасное настроение, так что хоть стой хоть падай. Думаю, сегодня влетит всем, но Лёне… Лёне особенно, – и она мило улыбнулась сидевшему напротив Червенко.
     Лёня сидел мрачнее тучи и нервно кусал губы. Шарообразная шевелюра его как-то сникла, опала. Я с трудом подавил охватившее меня чувство злорадства. В конце концов, неизвестно, кому из нас достанется больше. Другое дело, что сам я не придавал значения неприятностям, которые мог причинить мне главный редактор, а вот для Червенко многое решалось уже сейчас. Другой вопрос встал теперь во главу угла: о чём именно приходил говорить Плешин? Ход с его стороны был неожиданный. Вряд ли причиной послужило злосчастное интервью в театре – поле боя там осталось за ним, ему ни к чему было добиваться чего-то ещё. Лёня был для Плешина слишком мелкой сошкой. Нет, дело тут определённо во мне. Но чего ещё хочет от меня Плешин и почему решил действовать в обход? Я терялся в догадках. К тому же у меня разболелась голова, и думать было мучительно трудно.
     Тихий шелест голосов внезапно затих – Крепилов появился на пороге конференц-зала. Мне показалось, что с момента нашей последней встречи он постарел на несколько лет. Линия его плеч, всегда завидно ровная, поколебалась, нарушив свою прямоту. Двухдневная небритость, придававшая ему обычно импозантно-небрежный вид, теперь смотрелась как-то уныло. Он вошёл решительным, быстрым шагом, но, остановившись у дверей, словно забыл, для чего он здесь оказался. Все выжидательно молчали. Обведя собрание рассеянным взглядом, Крепилов встряхнулся, насупился, прошёл к своему месту во главе стола, и опустился в председательское кресло с такой же, как и в его кабинете, высокой горбатой спинкой.
     Тишина стояла удивительная. Откашлявшись, главный редактор ещё раз оглядел всех присутствовавших, на этот раз куда более внимательно, и взял слово:
     – Давайте начинать… кхм… У нас сегодня один очень важный... очень принципиальный вопрос на рассмотрении. Дело, как вы знаете, в предстоящих выборах. Мы долгое время находились в оппозиции – я бы так определил эту ситуацию… не то чтобы в буквальном смысле, но расследование, которое проводил Александр Вадимович, поставило нас в некотором роде… на противоположный край. Так было, это нужно признать, однако… кхм… обстоятельства изменились. Думаю, все вы в курсе вчерашнего визита уважаемого… кандидата в нашу редакцию. Я не вправе передавать детали нашей с ним беседы – это совершенно ни к чему – и хочу лишь заметить, что она имела определённые последствия… – Здесь Крепилов сделал многозначительную паузу и с присвистом отпил воды из приготовленного стакана. – Если говорить кратко и по существу… кхм… Сергей Сергеевич предложил нам план расширения.
     Все были несколько ошарашены. Повисла недоумённая тишина.
     – Какого рода расширение вы имеете в виду? – спросил, поигрывая маленьким серебристым напёрстком Глеб Пестров, ведущий светской хроники, до неприятности красивый мужчина лет тридцати, чрезвычайно высоко себя ценивший.
     – Вопрос многогранный, Глебушка, и ответить на него не так просто, как, возможно, тебе представляется. Тут… кхм… планы весьма пространные и в некотором отношении – для наших масштабов – грандиозные. Сергей Сергеевич намекнул, что мы вполне можем стать монополистами… то есть занять ту нишу, которую в данный момент занимают другие… субъекты. Речь может даже идти о создании собственного издательского дома с целым набором периодики.
     – Да не может быть, что он это всерьёз! – вырвалось у Леры.
     Крепилов повернулся к ней, прищурился, потёр щетинистый подбородок.
     – Я могу понять твой скептицизм, Ника, – с расстановкой произнёс он, по привычке используя Лерин псевдоним, – и, конечно… кхм… мне и самому поначалу показалось всё это сомнительным… Однако Сергей Сергеевич заверил меня, что при необходимости сможет дать любого рода гарантии, в том числе в письменном виде, и вообще… он готов сотрудничать на самых серьёзных основаниях.
     – И что же мы… то есть, правильнее будет сказать – что же вы должны дать ему взамен? – спросил Пестров, по-прежнему не отрывавший взора от своего напёрстка.
     Главный редактор поморщился, фраппированный такой прямотой вопроса.
     – Речь вовсе не идёт о каком-то… кхм… обмене, как ты изволил неаккуратно выразиться, – возразил он. – Между нами и Сергеем Сергеевичем были… м-м… определённые недоразумения, связанные с позицией нашего издания и фактом журналистского расследования. Но, как и любые другие недоразумения, они поправимы, и это мы также обсудили.
     – То есть вы хотите всё замять? – резко спросил я. Голова разболелась пуще прежнего, перед глазами у меня шли жёлтые круги.
     Крепилов повернулся ко мне.
     – Позвольте напомнить вам, Александр Вадимович, – вкрадчиво начал он, – что вы взяли самоотвод. Самый настоящий, недвусмысленный, и… кхм… ни о каком желании замять мы не говорим. Сергей Сергеевич предложил опубликовать в следующем номере интервью с ним, где все вопросы, в том числе… м… не слишком удобные получают свои ответы.
     При этих словах Лёня приосанился и окинул всех присутствующих победоносным взором.
     – Поэтому, – продолжал Крепилов, – он настоятельно просил вас, Александр Вадимович, встретиться с ним завтра и взять у него это интервью.
     Мне никогда не приходилось видеть столь быстрой перемены, которая в этот момент произошла с Лёниным лицом. Снисходительная улыбка застыла, не успев как следует расцвести, брови поднялись домиками, он раскрыл рот, но сумел произнести только очень слабое, почти неслышное “Но как же…”
     – Вот это номер, – непроизвольно сказала Лера, прицокнув языком.
     Я почти не был удивлён. Ещё только узнав о визите Плешина, я ожидал чего-то подобного. Игра началась четвёртого дня, и всё происходившее было лишь очередным её раундом. Торопиться не следовало.
     – А вам не кажется, Пётр Николаевич, – небрежно и в то же время с расстановкой начал Пестров, – что какой бы важной птицей ни был наш драгоценный господин кандидат и какие бы золотые горы он нам ни сулил, он не вправе распоряжаться в нашей редакции и решать, кому и когда брать у него интервью?
     – Тем более что интервью уже существует… существует! – выкрикнул наконец Лёня, воинственно надвигая свою шевелюру на Крепилова.
     Редактор, однако, не обратил на эту эскападу ни малейшего внимания и деловито зашуршал, отвечая на вопрос Глеба:
     – Сергей Сергеевич вовсе никем не распоряжается. Он лишь высказал пожелание, что… кхм… вполне естественно для объекта интервью. И, разумеется, Александр Вадимович волен сам решать, если он откажется… я восприму это как должное.
     Здесь он сделал паузу, позволив всем взорам снова устремиться в моём направлении. Я постарался их не заметить, в то же время мучительно подыскивая ответ. Чего они от меня ждут? Какого неосторожного хода? Проще всего было бы придерживаться уже выбранной позиции. В конце концов, я вовсе не обязан идти на поводу у Плешина и…
     – Я согласен, – громко и равнодушно прозвучал мой голос в установившейся тишине. – Я возьму интервью.
     Крепилов удовлетворённо кивнул. Всеобщее облегчение было хорошо заметно.
     – Но позвольте… позвольте! – снова закричал Лёня, вне себя от злости. – Как это можно? Интервью, которое я взял…
     – Интервью, которое ты взял, Леонид, мы не сможем использовать, – сухо отрезал редактор. – И дело даже не в том, что Сергей Сергеевич был решительно против этого и особенно отметил… кхм… неприемлемую форму, в которой были заданы… некоторые вопросы. Дело в том, что я сам не дам ему ход, потому как ты… кхм… действовал без должных указаний, на свой страх и риск…
     – Да разве не так и нужно действовать? – воскликнул Лёня, уже не владевший собой. – Разве не в этом соль? Настоящий журналист именно так и поступает, это… это… это как инстинкт, только он и ведёт к успеху, прочь из… болота посредственности.
     – Если ты думаешь, что твои заявления что-нибудь изменят…
     – Не думаю я ничего! Плевал я на ваши правила и запреты. Ноги моей больше в этой шарашке не будет! Тоже мне, возомнили о себе невесть что. Да меня в столице с радостью примут в любое издание. Вот вы все увидите! – и с этими словами он вылетел вон, растрёпанный, красный, совершенно вне себя.
     – Однако… характер! – лениво заметил Глеб, не отрываясь от своего напёрстка.
     Крепилов выдержал необходимую паузу, потёр щетину и спокойно произнёс:
     – Надеюсь, эта выходка никого особенно не затронула. А раз так, давайте приступим к другим вопросам…