2 глава

Мой отец поступил в компанию Маркони сразу после окончания университета в 1912 году и, как радиоинженер, начал работать над усовершенствованием метода обнаружения радиосигналов. Вместе с капитаном Г. Дж. Раундом ему удалось изобрести вакуумный приемник, который впервые сделал возможным перехват дистанционных сообщений.

За два дня до начала 1-й мировой войны он работал с этими приемниками в старой лаборатории Маркони на Холл-стрит в Челмсфорде, как вдруг понял, что «ловит» немецкие морские сигналы. Он записал их и показал те первые данные, прежде всего, заведующему производством компании Маркони, Эндрю Грейю, который был личным другом капитана Регги Холла, и руководителю Департамента военно-морской разведки.

Холл был влиятельной фигурой в британской разведке во время 1-й мировой войны, он отвечал за «атаки на немецкие коды» из знаменитой комнаты № 40 Адмиралтейства. Он организовал экспериментальную поездку моего отца с вокзала Ливерпуль-стрит на подножке специально нанятого им поезда. После изучения полученных данных он настоял на том, чтобы Маркони отпустил отца с тем, чтобы тот построил для флота перехватывающие радиопеленгаторные станции.

Главной проблемой, стоящей перед военно-морской разведкой до 1-й мировой войной, было – каким образом вовремя определить, что немецкий флот открытого моря выходит в плавание, чтобы дать возможность британскому флоту, базирующемуся возле Скапа Флоу, успеть преградить ему путь. Военно-морская разведка знала, что, когда немецкий флот стоит на рейде, то он базируется на восточном конце Кильского канала. Холл был убежден, что будет возможно засечь переговоры немецкого главнокомандующего по беспроводной связи на борту флагманского корабля во время прохода немецких кораблей через канал в Северное море.

Отец принялся за конструирование такого чувствительного оборудования и вскоре изобрел апериодическую радиопеленгацию. Это способствовало тому, что желаемый сигнал точно идентифицировался среди множества других посторонних шумов. Несколько лет потребовалось, чтобы взять на вооружение это устройство, но в результате оно стало важным орудием в войне против немецких подлодок. Даже сегодня всё оборудование для пеленгации – апериодическое.

В 1915 году, ещё до того, как система стала широко применяться, мой отец предложил Холлу переместить радиопеленгатор в Христианию, современный Осло. В то время Норвегия была нейтральной страной, но британское посольство не могло быть использовано для этой цели из-за риска привлечь внимание немцев. Поэтому Холл спросил моего отца, готов ли он поехать туда и работать нелегально на МИ6.

Отец согласился и несколько дней добирался до Норвегии, представляясь коммерсантом, торгующим растительными лекарственными препаратами. Он остановился в маленьком отеле, расположенном в одном из переулков Христиании, и снял номер на самом верхнем этаже — специально как можно выше, чтобы установить там беспроводной пеленг-радиоприёмник, не вызывая никаких подозрений.
Отдел МИ-6, что был в Британском посольстве, обеспечил его всем необходимым: связью и запчастями. Это была достаточно опасная работа — его могли засечь, в конце концов, а у него не было дипломатического статуса. Если бы его схватили, он должен был отрицать свою принадлежность к посольству, и в лучшем случае его ждал бы лагерь для интернированных до конца войны: а в худшем — он рисковал попасть в лапы немецких секретных подразделений СС.

Операция проходила успешно в течение 6 месяцев, давая флоту бесценные данные — заблаговременные предупреждения о намерениях немецкого флота. Затем в одно утро он спустился на завтрак, сел за свой обычный столик и взглянул через окно на улицу, чтобы разглядеть получше новый рекламный плакат, что был размещен на стене напротив. А на нем — его фотография и надпись о вознаграждении за поимку.

Возможный маршрут побега был разработан МИ-6 еще до начала его поездки. Он быстро закончил завтрак, вернулся в номер, тщательно упаковал прибор в чемодан, который задвинул глубоко под кровать. Собрал свои дорожные документы, паспорт и флотское удостоверение личности, отсчитал достаточное количество наличных в надежде, что владелец гостиницы, получив такой солидный куш, забудет о нем.

И вместо того, чтобы отправиться на шведский берег, который норвежские власти посчитали бы наиболее вероятным путем его отхода, он отправился в юго-западном направлении. Через 10 миль он присел на камень у обочины дороги недалеко от побережья. Чуть позже британский лейтенант флота подошел к нему и поинтересовался, «кто он такой». Отец назвал себя, его подобрали и увезли на машине, накормили обедом, а потом переправили на поджидавший британский эсминец.

Много лет спустя, перед моим уходом на пенсию, я пытался узнать детали той операции в файлах МИ-6. Я договорился с сэром Морисом Олдфилдом, тогдашним шефом МИ-6, о разрешении провести день в их картотеке и поискать там хоть какие-то документы. Но, увы, я ничего не нашел; «чистильщики» добросовестно уничтожили все записи еще задолго до моего прихода.

Я родился в 1916 году в доме бабушки в Честерфилде, куда переехала жить моя мать, когда отец уехал в Норвегию. В ту ночь был совершен налет цеппелинами на соседний городок Шеффилд, и «от страха», наверное, я появился на свет раньше положенного срока. В госпитале не оказалось свободных больничных коек из-за введенного военного положения, но моя мама смогла сохранить мне жизнь при помощи импровизированного инкубатора, сооруженного ею из разных стеклянных банок и бутылок, наполненных горячей водой.

После Первой мировой отец вновь начал работать в компании Маркони. Он стал «протеже» самого Маркони, который сделал его руководителем научных исследований. Мы переехали в огромный дом возле моря недалеко от Фринтона. Но прожили там недолго, всего несколько месяцев, и перебрались в пригород Челмсфорда. Наш дом частенько напоминал заброшенный радиозавод: везде валялись радиоприемники в состоянии «наполовину разобранные или наполовину собранные»; жестяные коробки, наполненные всевозможными чертежами, загромождали каждый угол. Мой отец, человек упорный, эмоциональный и достаточно вспыльчивый, походил больше на артиста, чем на радиоинженера. Самое ранее из моих воспоминаний о нем, которое я хорошо запомнил, это когда мы, бывало, выходили с ним в сад или он брал меня с собой на широкие, открытые всем ветрам пляжи Эссекса, и там показывал чудесные возможности радиоприемника. Часами он рассказывал мне про электронные лампы, детекторные кристаллы, показывал, как нужно осторожно поворачивать шкалу, настраивая приемник, пока не появится статическое электричество. Он научил меня, как проводить свои собственные эксперименты. И я еще помню его гордость, когда демонстрировал свои первые неумелые опыты пришедшим к нам в гости сэру Артуру Эддингтону и Дж. Дж. Томпсону.

МИ6 поддерживали тесную связь с компанией Маркони после 1-ой мировой войны, и отец мой сохранил контакты с ними тоже. У Маркони был большой морской отдел, отвечающий за оснащение и комплектацию связистами кораблей. Что обеспечивало надежное прикрытие сотрудникам МИ6, которые с подачи моего отца имели своего офицера в качестве радиста на корабле и могли, когда им было нужно, посетить интересующий их район.

Адмирал Холл часто бывал в нашем доме; он и отец уединялись в оранжерее и много часов кряду обсуждали «тет-а-тет» некоторые новые разработки. Отец также знал капитана Мэнсфилда Камминга, первого шефа МИ-6. Он просто обожал Камминга за его смелость и технические способности. Немного меньше он знал капитана Вернона Келля — основателя МИ-5, и недолюбливал его. Как и в отношении университетов — Оксфорда и Кембриджа — мнения людей обычно расходятся. Так и здесь — одни благоволили МИ-5, другие МИ-6. Мой отец определенно предпочитал МИ-6.

Компания Гульельмо Маркони в 1920-е годы была одним из самых престижных мест работы для любого ученого. Маркони, известный всем под инициалами “G.M.”, был превосходным «охотником за головами» и имел смелость инвестировать в самые невероятные, но определенно перспективные проекты. Его самым выдающимся достижением было создание первой коротковолновой передающей радиостанции направленного действия. И его по праву считают основателем всех современных средств связи. Также как и со многими другими британскими открытиями, это случалось, невзирая на сопротивление Британского правительства и ведущих ученых того времени.

Так еще до Первой мировой войны Британское правительство пришло к мнению, что следует строить длинноволновую систему радиосвязи, чтобы заменить проводную связь — главное средство контактов с метрополией. Однако реализацию приостановили во время войны. Только Маркони продолжал верить, что возможно было спроектировать коротковолновую трансмиссию на далекие расстояния при помощи радиоволн. Использование коротковолновых излучателей обещало еще больший объем передаваемых данных, содержащих реальные речевые сообщения. Но, несмотря на все достижения в области радиосвязи, сделанные в военное время, предложение Маркони было осмеяно и выставлено как «дилетантское» Королевской комиссией в 1922 году. Один член комиссии заключил даже, что радио — это «пройденный этап».

Маркони опубликовал воззвание, где предложил наладить – за свой счет – любую связь на Земле, если правительство приостановит разработки длинноволновой системы радиосвязи, пока его связь не пройдет испытания. И поставил условие, что они отдадут свое предпочтение его предложению, если испытания пройдут успешно. Правительство согласилось и подписало самый жесткий контракт, какой смогло только составить. Оно запросило установить связь между Гримсби и Сиднеем в Австралии и потребовало, чтобы прибор передавал 250 слов в минуту в течение 12 часов, а во время испытаний не потреблял более 20 киловатт электроэнергии и, наконец, чтобы связь работала в течение 12 месяцев кряду.

То были дикие технические условия. Радио было все-таки в начале своего становления, и мало что было известно о выработке электроэнергии на стабильных частотах. Проект был бы невозможен без помощи технической команды Маркони, состоящей из моего отца, капитана Г. Дж. Раунда и К. С. Франклина. Маркони имел талант находить блестящих ученых, которые, по большому счету, были самоучками. Например, он нашел Франклина, который обрезал дуговые лампы на фабрике в Ипсвиче за несколько шиллингов в неделю. В течение нескольких лет тот стал выдающимся инженером компании.

Анонсированная связь между Гримсби и Сиднеем ошеломила всю индустрию радиокоммуникаций. Много позже отец часто рассказывал, как он шел по Бродвею с Дэвидом Сарноффом, тогдашним руководителем Американской Радиовещательной Корпорации (ARC), тестирование проекта было в полном разгаре. Тот спросил: «Маркони с ума сошел, что ли? Да этот проект его прикончит. Связь никогда не заработает!»

Отец ответил: «G.M.» и Франклин думают, что заработает».

«Ну, если она заработает, то можешь пинать меня в зад всю дорогу, когда в другой раз будем идти с тобой по Бродвей», — заявил в сердцах Сарнофф.

Тремя месяцами позже - связь была налажена в срок, и согласно контракту работала 12 часов в день, все 7 дней недели, со скоростью 250 слов в минуту и была, по моему мнению, одним из величайших технических достижений столетия. Единственное о чем сожалел отец - что ему так и не представилась возможность пнуть в зад Сарноффа.

Моя юность прошла в постоянных переживаниях, в соплях и болячках. Я постоянно болел. У меня развился рахит, и торчали железки из ног почти до подросткового возраста. Но были и хорошие моменты.

Почти каждый день, когда отец бывал дома, он забирал меня из школы и вез в лабораторию. Долгие часы я проводил там, наблюдая за ним и помощниками, пока они разрабатывали ту самую связь между Гримсби и Сиднеем. Это преподало мне урок, который я запомнил на всю жизнь, что - в одиночку эксперт очень редко добивается успеха.

1930-е годы начались удачно для нашей семьи. Мы почти не заметили приближающегося мирового финансового кризиса. Я поступил в колледж Bishop’s Stortford – маленькую, но хорошую частную школу, где из года в год блистал высшими баллами по всем академическим предметам и в конце концов «забросил болячки» куда подальше, что следовали за мной по пятам с самого рождения. В 1931 году я вернулся домой на летние каникулы, сдав экзамены на школьный аттестат с зачетами по всем предметам. Ну а на следующий год мне предстояло поступать в подготовительный класс с перспективой поступления в университет – Оксфорд или Кембридж.

Однако всего через неделю мой мир разбился вдребезги. Однажды вечером отец пришел домой и выложил новость о том, что Франклина и его самого уволили. Прошло много дней до того момента, когда он смог нам что-то вразумительно объяснить, и годы до того, когда я сам понял, что же произошло тогда на самом деле.

В конце 1920-х годов Маркони выступил с идеей создания компании по развитию проводной связи, уверенный, что только благодаря этому беспроводная связь сможет добиться инвестиций, так необходимых для обеспечения ее продвижения как принципиально нового метода связи в мире. Но по мере того как экономический кризис разрастался, беспроводная связь все больше и больше представляла угрозу для «жизни» старой — проводной связи. Ее приверженцы доминировали в учрежденной им компании, и потому делались существенные урезания бюджета на исследования новой, беспроводной связи, а также на разработку нового оборудования. Маркони, уже старый и больной, ушел на пенсию, обосновался в Италии, но даже его протекция не смогла повлиять на предпочтительное расположение нового руководства. Франклина, моего отца и многих других тогда уволили. За последующие 10 лет длинноволновая беспроводная связь пришла в упадок, а нашей семье пришлось испытать довольно трудные времена.

Всего за несколько месяцев отец превратился в алкоголика и не смог больше платить за школу за двоих сыновей, и, так как я был старшим и у меня уже имелся школьный аттестат, я вынужден был покинуть школу. Из-за переживаний «болячки» вернулись ко мне вновь, к тому же мое хроническое заикание делало меня временами реально немым. За тот короткий период летних каникул я из школьника с обеспеченным будущим превратился в подростка без какого-либо будущего вообще. Решение лишить меня школы и то, как это сильно сказалось на моем здоровье, заставило отца терзаться угрызениями совести и привело к тому, что он еще больше запил. Моя мать справлялась со всем этим, как могла. Но потеряв всякую надежду, да и оставшиеся скудные средства к существованию сделали свое черное дело, она постепенно становилась нелюдима, пока единственными гостями в доме не стали санитарки, вызванные в дом, чтобы привести в чувство отца после опасно длительного припадка «белой горячки» от выпитого виски.

Годы спустя, после начала моей работы на МИ-5, все те родовитые англичане, что были увлечены идеями коммунизма 1930-х годов, и тот период моей жизни вызывали у меня только улыбку. В то время, когда они наслаждались «по полной» привилегиями своей родовитости и хорошего образования, чего у меня не было, моя семья испытывала страдания от изменчивой прихоти капитализма, а я прочувствовал на своей шкуре последствия экономического кризиса и депрессию. Всё это и «подвигло» меня пойти в разведку. Я стал, так сказать, «охотником», а они – моей «добычей»..

В известном смысле объяснение тому было простым. Шел 1932 год. У меня не было никакой профессии. Мне было 15. Нужна была работа. Тогда еще мне не было никакого дела до политических взглядов. Я дал объявление о поиске работы в колонку частных объявлений в газету Times. Первый отклик пришел от женщины по имени Маргарет Ли, у которой была небольшая ферма под названием Акнадаррок в деревеньке Плоктон, недалеко от Уэстер-Росс в Шотландии. И я стал ее помощником. Плату я не получал, работал за питание и проживание. Среди живописных зеленых холмов, бесконечно-высокого и всегда синего неба Шотландии я постепенно «излечился» от всего пережитого ранее и со временем обнаружил в себе глубочайшую любовь к сельскому хозяйству.

Маргарет Ли была идеалистка. Она хотела, чтобы ее арендованная ферма служила учебным объектом для мальчиков из городских закоулков Лондона, с тем чтобы они могли набраться опыта и работать менеджерами на какой-нибудь ферме. В результате из этой затеи ничего не вышло, и она решила вместо этого написать новеллу о жизни на ферме Акнадарроке. Она писала, пока я работал. А по вечерам, когда я заканчивал рутинную работу, я читал ей вслух то, что она написала, так постепенно мое заикание и прошло. Книга потом была издана и стала бестселлером под названием Highland Homespun.

Весной 1935 года Маргарет Ли и я переехали: землевладелец запросил слишком большую ренту, платить было нечем. Тогда пришлось снять другую ферму – подешевле, в Корнуолле, и наша жизнь потекла по-прежнему. В то время я хотел стать ученым-агрономом, изучать способы выращивания сельхозпродукции. Но с моим незаконченным школьным образованием я не мог и мечтать получить даже эту профессию. В 1930-х годах грантов на учебу еще не было. В конце концов, с небольшой денежной помощью Маргарет, одного выгодного «свинского бизнеса», что я провернул (продал хряка), и с помощью протеже знакомого семьи – директора колледжа St. Peter в Оксфорде, я собрал-таки достаточно денег, чтобы поступить на факультет сельского хозяйства. Через год после прибытия в Оксфорд и начала учебы я женился на Лоис. Шел 1938 год, в воздухе пахло войной. Как и многие другие молодые пары, мы чувствовали, что, возможно, недолго будем вместе.
К тому времени, когда я обустроился в Оксфорде, отец начал понемногу «излечиваться» от своего 6-летнего безудержного увлечения алкоголем. По наущению моей матери он вновь обратился в компанию Маркони и стал работать там, но в качестве простого консультанта. Кроме того, я думаю, его как следует отрезвил тот факт, что придется вновь воевать. Страстно желающий помочь Родине, также как и в 1915 году, он обратился к сэру Фредерику Брандретту из Военно-морской научно-исследовательской службы. Тот признался ему чистосердечно, что его репутация – алкоголика – не позволяет претендовать на высокую должность. Потому Брандретт предложил ему работу простого консультанта – всего лишь научного сотрудника с испытательным сроком.

Я всегда бесконечно восхищался отцом за тот его поступок. Он пожертвовал половиной того авторитета и жалованья, что когда-то имел в компании Маркони, чтоб только начать работать на низкой должности консультанта наравне с молодыми «неоперившимися» учеными, которым было всего по 20 лет. Он никогда не хвастался тем, что когда-то был руководителем отдела научных исследований у самого Маркони. До известной степени, я думаю, он хотел загладить свою вину за прошлое. Он также твердо верил, что война приближается и что каждый должен внести свой посильный вклад.

Его богатый опыт по «сканированию эфира» обеспечил ему то, что его карьера вскоре вновь пошла вверх. Отцу доверили руководить техническими разработками по «Y» перехвату, т. е. по оперативным сообщениям немцев, а позднее он стал руководителем исследовательских работ Службы связи Адмиралтейства. Он вновь вернулся в «Большую игру» и будто бы прожил еще раз свою молодость. К 1943 году он был ответственным за разработку плана сигнальной связи для D-Day (день открытия второго фронта). То была грандиозная по масштабу работа. Потому после каждого рабочего дня он еще просиживал долгие часы над своим беспроводным приемником, слушая болтовню Морзе, записывая и анализируя всё услышанное с тем, чтобы подготовиться к следующему дню. Мне думается, что в тот момент он был просто счастлив: сидеть, сгорбившись над приемником, в наушниках, стараясь разобраться в мистическом электронном мире.

Перед самым началом войны факультет экономики сельского хозяйства закрылся, и мой учитель Скотт Ватсон, став руководителем научных работ в Министерстве сельского хозяйства, взял большую часть своих сотрудников с собой и начал грандиозную работу по обеспечению страны продовольствием. Так я остался единственным в семье, не вовлеченным никоим образом в дело помощи фронту. Мой брат поступил на работу в Научно-исследовательскую военную лабораторию по электронике, моя сестра была оператором по прослушиванию в Женской вспомогательной службе ВМС (WRENS). Потом она тесно работала с Р. В. Джонсом на Радиотехническую разведку (SIGINT). А позднее вышла замуж за Роберта Саттона – руководителя Лаборатории системных инженерных исследований (SERL). И я решил написать Брандретту письмо в надежде, что, возможно, найдется местечко и для меня где-нибудь в Адмиралтействе. К моему удивлению, я получил телеграмму, приглашающую меня явиться к нему в офис.

Брандретт знал меня много лет. Он был заядлым фермером, успешно разводил фризский рогатый скот и очень интересовался моим опытом, полученным в Акнадарроке. Он спросил меня, что я мог бы делать в Адмиралтействе, и я объяснил ему, что те годы, что я наблюдал за отцом во время его работы, дали мне такие весомые знания по электронике, что я мог бы легко поступить в университет. Менее чем за 10 минут он организовал, чтобы мне нашли вакансию, и уже на следующей неделе я работал в Научно-исследовательской лаборатории Адмиралтейства.
Мой отдел в Военно-морской научно-исследовательской лаборатории Адмиралтейства с успехом возглавлял Стефан Баттерворт, которого по какой-то неведомой причине все звали Сэм. То был высокий, грузный мужчина с кудрявой копной черных волос. Он непрерывно курил трубку и работал просто как одержимый. Он собрал вокруг себя команду необыкновенно талантливых молодых ученых: Джеймс Мэсси, Джон Ганн, Винсент Уиглсворт, Бейтс и Фрэнсис Крика. Я чувствовал себя ужасно неуверенно, когда пришел в Лабораторию из-за полнейшего отсутствия профессиональных знаний и навыков. Каждую ночь я просиживал за кухонным столом в нашей маленькой квартирке в деревне Хэмптон Вик под Лондоном, изучая высшую физику по учебникам в то время, как немецкие бомбы падали поблизости. Но Баттерворт постоянно меня подбадривал. Единственным его недостатком, если можно так сказать, была его величайшая трудоспособность, а свою работу он делал молчаливо, оставляя самолюбование другим. В конце войны наградой за его гениальность и за его усилия, незаметные на первый взгляд, стало вручение ему самого младшего ордена в британской наградной системе – Ордена Британской империи.
Значение вклада Научно-исследовательской лаборатории Адмиралтейства было огромно. Одной из насущных проблем, стоящих перед Британией накануне войны, была угроза магнитных мин. Лаборатория начала работать над системами размагничивания, чтобы нейтрализовать магнитное поле наших кораблей и тем самым их защитить. Без действительно эффективной системы наша способность воевать в 1940 году была бы под серьезным вопросом.

Например, возле Дюнкерка тысячи мин «загрязняли» мелководье по всей береговой линии. Гитлер был убежден, что они смогут предотвратить любой массовый ввод британских войск. Баттерворт знал, что немецкие мины срабатывали только при магнитном поле направленностью на северный магнитный полюс, и предложил размагничивать наши корабли магнитным полем противоположной направленности с тем, чтобы суда просто отталкивали эти мины. Адмиралтейство провело масштабную программу замены магнитного поля всех кораблей, идущих в Дюнкерк. В результате ни один корабль там не подорвался.
В сумятице войны не оставалось выбора, кроме как передать инициативу или «развязать руки» молодым. Вскоре после Дюнкерка мне и еще одному молодому ученому, Рэю Госсаджу, поручили работу по размагничиванию военного корабля Prince of Wales. Он стоял в сухом доке в Росайте, и предполагалось, что на нем отправится сам Уинстон Черчилль на Атлантическую конференцию с Рузвельтом. Корабль был построен на верфи в Белфасте, потому изначально на нем функционировало поперечное магнитное поле, а не продольное. То было очевидной ошибкой, и оставить корабль в таком состоянии посчитали крайне ненадежным.

Госсадж и я быстро придумали «метод» по мгновенному снятию поперечного магнитного поля корабля – при помощи гигантского каната, который нужно было обмотать по всей длине вокруг корабля. Потом мы его активировали, присоединив к аккумулятору подлодки. Вся операция заняла несколько дней, был задействован полностью весь экипаж корабля. И пока мы смотрели с трепетом на происходящее, стоя высоко на доке Росайт, сотни людей работали слаженно внизу в воде, неукоснительно подчиняясь нашим командам, а нам было всего по 20 лет.

Наука во время войны представляла собой во многом случайное изобретение чего-то с теми инструментами, что были на тот момент под рукой, а разрешение возникшей вдруг проблемы происходило подчас молниеносно: сразу же на месте. Обдумывание не откладывалось на 10–15 лет, когда будет, скорее всего, уже поздно. Война скорректировала мое дальнейшее отношение к научно-технической разведке. Она научила меня ценить быстроту и спонтанность, а также показала мне, как эффективно может быть проделана работа, если влиятельные люди прислушиваются к молодым, свято веря в науку «прикладных изобретений». К сожалению, в конце войны это отношение исчезло, тяжелые последствия начали душить Англию.

С 1942 года и далее я работал над первой системой по «не обнаружению сверх малых подлодок». Она успешно использовалась потом для защиты гаваней во время операции «Факел» в Северной Африке и позднее в Северо-Западной Европе. Эта работа позволила мне поучаствовать в операции по потоплению немецкого военного корабля «Тирпиц». Он стоял в Альтен-фьорде и представлял опасность для британского флота. Была запланирована операция «содрать с него шкуру», используя наши малые подлодки типа X-craft. Мы знали, что немцы защищали Альтен-фьорд детекторами подлодок, состоящими из рядов индукционных катушек, закрепленных на морском дне, которые ловили магнитные потоки от проходящих мимо судов. Они были похожи на те, что я разрабатывал еще в Научно-исследовательской лаборатории Адмиралтейства, потому-то именно меня и попросили выдвинуть некоторые идеи по размагничиванию наших мини-подлодок для их прохода в Альтен-фьорд необнаруженными.

Технически размагничивание подлодки намного сложнее, чем размагничивание корабля. Но, в конце концов, я обнаружил, что электромагнит, положенный вдоль всей длины подлодки и приведенный в действие с должным напряжением, смог бы нейтрализовать – одурачить – петли детекторов подлодок на морском дне. Я также подсчитал, что если подлодки типа X-Craft выйдут во время природной магнитной бури, то это увеличит их шансы не быть обнаруженными от 10 до 100 раз. Я отправился на Магнитную Обсерваторию возле Эскдалемура и узнал, что скоро представится хороший шанс – надвигался шторм нужной силы. Затем я представил мои выкладки в Министерство военно-морского флота.

В 1944 году размагниченная британская сверхмалая подводная лодка вышла в море во время разыгравшейся магнитной бури. С огромным мужеством команде удалось прикрепить взрывчатку к «Тирпицу», активировать ее и тем нанести ему серьезные повреждения. Три победы были одержаны в тот день. Но отвага ничего не стоила бы без технических разработок Научно-исследовательской лаборатории Адмиралтейства.

К концу войны курс моей жизни изменился кардинально. Хотя сельское хозяйство и осталось моей первой любовью, однако мне определенно не было предназначено вернуться к ней. Вместо этого после войны я стал готовиться к сдаче экзамена на подтверждение научной степени и принял участие в Государственном тестировании под председательством К. П. Шоу. Тестирование было организовано с тем, чтобы отобрать наилучших молодых ученых среди множества задействованных в период военного времени. Я успешно прошел, набрав максимальное количество баллов — 290 из 300. Баттерворт от души поздравил меня. Все те ночи, что я просиживал над учебниками, в конечном счете окупились, хотя заслуга, я понимал, по большому счету принадлежала ему — Баттерворту.
В 1946 году мой отец получил в кампании Маркони должность главного инженера. А я в том же году начал работать ведущим научным сотрудником Научно-исследовательской военной лаборатории по электронике. Следующие 4 года мы работали с отцом бок о бок, пережитые испытания 30-х годов несказанно сплотили нас, пока телефонный звонок от сэра Фредерика Брандретта в 1949 году не «переманил» меня на работу в МИ-5.