Деталь

Луна на небе, как пасхальный кулич. Блестит, переливается в звёздном свете, являя праздник душе. Обращена румяным телом к зениту, ущербом – к земле.

– Эй, луна, съест тебя утро! – говорю про себя. Откидываю голову, забываюсь, ощущая себя, как весной у реки. И тут же гасну, вспоминая: меня ведут на расстрел!

Два старовера, взятых в Красную армию по указу большевиков, шуршат за спиной щебёнкой. Трясут широкой бородой, положенной по их вере, просыпая на куст шиповника махру. Я этого не вижу, но живо представляю себе. Воздух блестит комаром, слетевшимся отовсюду. И то ли камень лязгает под ногой, то ли затвор винтовки, сорванной с плеча горячей рукой, приводится в готовность!

– … я ей и говорю: куда ты, с овечьим-то своим шагом, от власти уйдёшь? А она только шмыгает носом и смотрит в траву, – говорит красноармеец, который помоложе. И долго смеётся каким-то мучительным смехом, скрывая обиду в душе.

– Пулемётной колбасы захотела, – заключает второй красноармеец и с силой шлёпает комара. – Не девка она, скажу тебе прямо, а паром. Катунь переплыть на нём можно, а дальше ступай пешком!

Разговор на этом обрывается. Слышно, как внизу, в Верхнем Уймоне, лают собаки, как ветер шумит в берёзах, растущих и там, и тут. Ноги, с которых уже сняты сапоги, пробирает ветер. И руки, связанные позади, стучат на каждом шагу в поясницу.

– А кого мы, однако, ведём? – спрашивает вдруг красноармеец, который постарше. И ускоряя свой шаг, тычет в спину винтовкой...

– Эй, беляк, какого ты будешь сословия?

Отвечаю ему, как есть:

– Я писатель.

– Вон оно что! – тянет с удивлением старший. – Дворы, стало быть, буржуям метёшь?

Я улыбаюсь в ответ. Мужик, живущий на задворках империи, куда как хорош. Писать и писать бы его, уехав из душной Москвы в провинцию!

– Дворы метут дворники, а я – мастер всякую всячину подмечать, – разъясняю ему.

Слышу позади себя вздох, похожий на коровий.

– Ты что-нибудь понял? – спрашивает с тревогой молодой.

– А что тут понимать-то? – раздражённо отвечает старший. – Известное дело – картёжник и вор!

Мы подходим к лиственнице, кора у которой облита смолой и блестит лиловыми чернилами. С её верхушки срывается филин, издаёт угрожающие звуки и улетает.

– Ну-ну, – говорю я тихо, и вдруг вспоминаю, как пахнет на пригреве полынь…

– Однако, я ногу натёр, – жалуется старший красноармеец. И предлагает своему напарнику: – Давай-ка, дружок, тут его и кончим!..

Скала, возле которой мы остановились, вся золотая от луны. Справа от нас обрыв, из которого темнеют своими верхушками ели. Я оборачиваюсь и вижу: красноармейцы крестятся, как на икону, на луну. Затем проверяют затворы своих винтовок, и старший, не глядя в мою сторону, говорит:

– Читай, если знаешь, молитву!

Страшно должно быть человеку, попавшему в такую вот беду. Но почему я не боюсь умирать? Почему воспринимаю происходящее, как пьесу? И я задаю себе вопросы, на которые ответить не могу!

Я слушаю ночь, творящую вокруг чудо, не обращая внимания на красноармейцев. Ночь спрятала казённые слова в землю, словно играет со мной. Будит моё воображение, помогает вспомнить китайских поэтов Ли Бо и Ду Фу. И превращает красноармейцев в Ли Бо и Ду Фу, взобравшихся на гору с единственной целью: полюбоваться луной!

О, эта профессиональная привычка всё замечать! Любой пустяк и безделицу. Чтобы строчка рассказа, который ты пишешь, ожила. Вспыхнула новым, ещё неизвестным миру выражением, и ожила. А там и до искусства, пожалуй, всего один шаг. До настоящего, желанного сердцу искусства...

Гляжу на красноармейцев, уже приготовившихся стрелять, и замечаю одну деталь, на вид пустяковую. Мелкую, не сразу заметную деталь, но очень важную. Позволяющую увидеть происходящее совсем в другом свете… Будучи освещены луной, красноармейцы не отбрасывают тени!

В жизни такое событие невозможно, она строга. Жизнь опирается на физику и чтит геометрию Эвклида. И если тела не отбрасывают тени, стало быть, мир вокруг другой. Не наш, смурной и горемычный, в котором проливается кровь ни в чём неповинных людей!

К моим рукам приливает сила, грудь распрямляется, как в юные дни. Чувствую в себе врача, способного вылечить любые болезни. И зычным, уверенным голосом говорю красноармейцам:

– В ваших мундирах – туман, не более того. Рассейтесь под ветром, мужики. Вы – плод моего воображения, и только!

………………………………………………………………………………………………………….......


Уймонская долина, рассветный час. Просыпаюсь на железной кровати времён Гражданской войны, скрипящей своими ржавыми пружинами. И долго лежу без движения, глядя в окно, изрядно засиженное мухами…

Луна над Теректинским хребтом висит сгоревшей папироской.