Тапочки. Глава 5

     Обнимая берёзку, Вечный понял, что проиграл (все! – проиграли). Он принял это острое быстрое знание там – на берегу змеиной реки. Все эти артефакты, добытые обычными для него методами, бесполезны. Для удаления запроса достаточно просто перестать ему соответствовать. Но настоящее изменение нельзя рассчитать: любое количественное – всего лишь коэффициент пропорциональности, а спланированное – пророщенное зерно. Для информационного несоответствия всё это несущественно. А что существенно? Что? Дребезг контактов? – пыль в глаза, искры, бельмо,  божья роса (светская жизнь какая-то: междометиями).   Исключающее “или”? – белое-черное, да-нет… Как её выковырять – суть, – из нулей, единиц, из  пространства меж ними? Вечный покачивался, медленно перемещаясь из Бытия в Небытие, распластывался между ними, надувался, выворачивался наизнанку. Ни-че-го. (Знаешь, читатель, ходишь сто лет по лестнице подъездной, – ни окурков вонючих на ступенях обшарпанных не замечаешь, ни фиалок цветущих на подоконнике, – пока в командировку на месяц не съездишь. Открываешь дверь разрисованную и понимаешь: ”Дома – я”, – своё всё, родное. И, кстати, как ты, читатель, к большим словам относишься, что писатель мой любит? Бытие. Небытие. Ну, можно попроще, ведь: быт-не быт, бить-не бить, е… (Ой, пардон, это дяди Колино. Он там, на площадке между вторым и третьим, дымом кашляет.) Или так, проходишь ночью мимо туалета (бессонница) – свет горит, ВКЛ значит; ты его выключаешь: ВЫКЛ; а он, свет, через полчаса опять горит: ВКЛ. И не вытрясешь ни из кого: кто балует, зачем. Спят все давно. Выворачивайся, не выворачивайся – горит зараза.) 

     (“Значит, домой?”) Вечный покачивался, ощущая как реальности Портала, мирно уживающиеся снаружи, распирают его изнутри – потревоженные. Будто самому в себе тесно, душно: рвануть бы рубаху от ворота. (“Будто Портал – во мне”.)    Будто вода талая, землю насытив, (одумавшись: “ Туда – мне!, – зачем? Вниз!?”) панцирь ледяной, – прибывая, ломает. Льдинами вскрытыми трещит: “Не моё!” – властно. –  “Растаешь когда, приму”. Уж и не помнит, как стенала в себе сама (закованная).

     “Перестать быть собой (“А Портал?”) и остаться собой.

     Коза и капуста… И волк…

     У великой реки…

     Перельман, Дет-ГИЗ, – обложка утеряна…

     Шелуха – идеальная упаковка…

     Наружный лист ободрать… Вялый, безвкусный…

     Обдать кипятком…

     Хи-тин…

     Хи…, а король-то… – го…

     У…”

                Сон Вечного.

     “А-а-а, а-а-а…” (Жалкий крик цеплялся к грозному гулу: “У-У-У…” – напирающему с верховьев, – то подвывая вместе с ним, себя жалеючи, то прорываясь сквозь него призывом.)

     На берегу вспухшей реки (вот-вот закипит, ледяную коросту поднимет, ломая) – мужик запыхавшийся с козой. Шапка, в сердцах, видно, брошенная, – подле. О положении своём уже высказался (словом русским, да не одним), проорался. Стоит, – что там под лохмами у него? – ручищами красными своими сдавил. (Переживает: “Домой теперь, – как?”) “А-а-а!” – шубейку свою скинул и как сиганёт по льдинам. – “А-а-а!” Скобами-звуками сшивает: крики – с треском, лёд – с водой.

     (Коза потыкалась мордой в ещё тёплый сваляный мех и безучастно отвернулась. Не понимает она: “За-ч-е-е-е-м-м?” А серое набухшее небо будто пониже спустилось, примериваясь: “Сколько места готовить? И волк, кстати, куда делся? С капустой?”)

     “А-а-а!” Вечный завис над мужиком, прыгающим каким-то звериным зигзагом по оживающему ледяному мрамору. Привязанные к ногам Вечного – серый колыхающийся камень (огромным шаром воздушным), пламенеющие бусины (фонтаном шариков гелиевых), – и воздушный змей, обвивший золотом шею, – хлопая,  тянули наверх, к рвущемуся на помощь защитному кокону. А удерживали весь этот китайский новый год пинг-понговые шарики, зажатые в кулаках. (Несколько кубиков окольцованной пустоты против кубометров горячего рвения. Credo quia absurdum?)

     Крабы… Господи, – неисповедимы пути Твои, – пресноводные крабы, оказывается, для того созданы, чтобы стропы резать и звенья золотые разжимать. Клешни (“Замёрзли сердешные…”) выстукивали (“Опять латынь? Это что? Привет от Лохматого? Философский подход?”): “Solve et Coagula et Solve et Coagula et…”  А маленькие неподвижные глазки-бусинки смотрели прямо в глаза Вечного. Ждали: “А ты…” Разжал пальцы Вечный и вывалился сам из себя, водой талой меж пальцев просочился с рыбёшкой прозрачной вместе.

     Ушли под лёд – оба. Холодом грудь (изнутри) рвануло. И наверх – оба, – на льдину.
               
                ***

     Чёрная (“???”), тёплая (“???”):  глыба каменная. Откашлялся, отплевался – довольный.  (Хлебнул водицы, значит, друг милый. Представляешь, читатель, он меня усыпил. Мало того, что ему, Вечному, спать не положено, так он ещё меня усыпил. Я спать, вообще, по определению, не умею. Нет, я этого так не оставлю. Кнопкой запавшей прикинулся. Во вложенном образе почивать изволил. Вспомнил, что русский он? – утро вечера мудреней. Если защита отключилась, значит, и запроса нет больше. Что же произошло? Да, наверняка, ему Бог помог: Он русских любит. Так, стоп. Я и волноваться… – не умел…Точка-точка-точка тире-… Или запрос остался, а отправить себя не может? Как и я – сломался. Точка?)

                ***

     Третий. Долго нарезал круги по Порталу, заглянул во все щели, искупался, попытался  залезть на баркас, с которого был бесславно изгнан. (Вечный с улыбкой наблюдал за его перемещениями.) Мать – чрезвычайно умная дама (астро-нейро-физик, автор модели логовиртоинициации) – тянула до последнего. Разрабатываемая ею теория должна была покончить с рабской зависимостью землян от Земли. Дала согласие на традиционную (“плебейскую”) инициацию только после резкого ухудшения прогноза возможности поддержания биологической активности организма мальчишки, уже несколько лет находившегося в виртокоме (в ожидании завершения её работы). 

     Вечный благоразумно уклонился от встречи с этой дамой, сославшись на необходимость подготовки к Перемещению. И, даже, образность свою стреножил, ограничившись вздыбленным жеребцом, в диком ржании которого явно читалось (слышалось): “Мужика тебе! нормального надо. А не вирто…”

     По приземлению, Третий (а для него это был, одновременно, и выход из виртокомы) оклемался первым, чуть опередив стремительного Четвёртого. Но годы “отключки” не прошли бесследно: Вечный чувствовал это на себе. Для перестраховки (для повышения чувствительности к образу Третьего) он на время перемещения “прирастил” образы подопечных. Тогда как стандартная процедура предусматривала перемещение образов “a la кенгуру”. Несмотря на наличие персональных буферных шлюзов (нейроплацента), неконтролируемая глубинная образность Третьего оказалась всепроникающей: ранки на эфирном теле Вечного “кровили” мягким светом и в каждой их них угадывался Третий. И Второй, и Четвёртый. И Первый…

                ***

     “Про-…-иг-рал. Про-…-иг-рал”.  В голове посвежевшего Вечного фоном крутился обрывок странной песни: “ Мед-ля-чок… Всё будет…“ Игла подскакивала, упорно возвращая шершавое потрескивание исцарапанного винила на начало закономерно случайного фрагмента. Бережно сняв звукосниматель с пластинки, Вечный перещёлкнул тумблер из “33” в “СТОП”.  Спокойное вращение целой эпохи, заключённое в этом чёрном аккуратном куске пластика,  замедлилось, дёрнулось было, и исчезло в светящемся тумане, забрав с собой щемящее чувство потери. (Читатель, мне почему-то хочется напомнить тебе, что это явление называется резонанс. Ну, когда дёргается. Сейчас их два было. И это, ну, осторожнее с резонансами, читатель.) 

     “Куда всё-таки делись волк и капуста? С мужиком-то понятно всё, спит после баньки. И коза…” Вечный почувствовал резкое изменение информационно-образной картины Земли.  Небольшой подъём – уплотнившийся песок, обнажившиеся белёсые залысины, местами зализанные клочьями присушенной намертво травы, выходы скальной породы, иссеченной жёлтыми запавшими венами, – отсёк песчаное царство, рассыпающееся само в себя, открывшимся захватившим дух видом. Несколько шагов, и из серо-голубого жаркого марева проросли корявые, будто обломанные, макушки и сами деревья, густо облепившие широко развалившиеся приземистые холмы, опоясанные снизу плакучими зарослями и серебристо-зелёной быстрой водой.

     (Гармоничная и понятная Вечному образная картина информационного поля Земли сейчас представляла собой огромный пульт слежения с тысячами сошедших с ума, сигнализирующих и визжащих приборов, указателей и экранчиков. Красный запрос! Красный запрос! Красный запрос! Прыгать со всем этим в образ – самоубийство.)

     А снизу веяло умиротворением и покоем, и ещё – величием, что ли. Как у прабабушки (деревенской) – гора посуды под метровой вязаной паутинкой. Что там? Кузнецовский фарфор (“с-под венца”) или битая уже (“на всяку-разну потребу”). Держишься, на всякий случай, подальше, потому как первое во второе легко переходит.
 
     (Расправит крылья и взлетит. Да, читатель? Как думаешь?..)

продолжение http://www.proza.ru/2019/05/01/1446 
               
                2019, март