Соседи 5

* * *
      Снова потянулись одинаковые дни, которые складывались в похожие, как близнецы, недели: одна, вторая… На исходе третьей, 21 января, в нашей части произошла трагедия. Машина, поздно вечером возвращавшаяся с аэродрома, сорвалась с двадцатипятиметровой высоты: валил густой снег, шофёр выжимал предельную скорость  и  не успел притормозить на повороте. В кузове сидели   мой муж и прапорщик — их выбросило из кузова, оба разбились насмерть. Шофер остался в кабине загоревшейся машины, и, как потом говорили, там и опознавать было нечего.

       Похоронили Андрея в Воронеже. Катю я оставила у Ангинэ. Со мной прилетели два  сослуживца мужа, которые решали все вопросы, связанные с похоронами. На следующий день после похорон, 26-го, они уехали.  Я осталась до 30-го, до девяти дней.

        Глядя  на свекровь, в несколько дней лишившуюся сил, превратившуюся в  полубезумную старуху,  понимала, что нет в мире большего горя, чем горе матери, потерявшей своего ребёнка. Свёкор из последних сил старался держаться. Плакали не переставая старшие  сестры Андрея: по отцу Ольга и по матери Вера. На почерневшую свекровь было страшно смотреть.  Рядом с её всепоглощающей скорбью я чувствовала себя притворщицей. Конечно, я переживала, но что-то самое важное во мне уже перегорело: хоронили не моего  любимого мужа, а того, кто был моим близким другом, был когда-то, но перестал им быть.  Внимание, которым меня окружили,  казалось непереносимым. Хотелось только одного: уехать, как можно скорее уехать из Воронежа — к моей Кате, к моей работе, к моим дорогим подругам.


     Папа проводил  до Москвы, посадил на самолёт. Дома встретил идеальный порядок и горячий обед — Ангинэ постаралась. Ещё подруги убрали  вещи Андрея, сложили на верхние полки в шкафу, чтобы Катю не тревожить. Ей мы сказали, что папа улетел в далёкую командировку на два года.

      Немного поговорив с Ангинэ, побежала в детский сад: сообщить, что    вернулась и завтра смогу выйти на работу, но главное — как можно скорее увидеть, обнять, прижать к себе любимую девочку.

       Катя увидела меня из окна и с криком «Мамка приехала!» вырвалась из группы, понеслась по коридору. Я наклонилась, чтобы обнять её, взять на руки и на какое-то мгновение —  до того, как она уткнулась  в моё плечо — увидела перед собой лицо Андрея. Не мёртвое - отрешённое, строгое, -  а живое, прежнее, радостное.

        Конечно, я знала, что Катя похожа на мужа. Все  замечали, говорили, что хорошо, когда дочка похожа на отца, значит, счастливая будет. Но эти огромные тёмные глаза, эти упрямые яркие губы, этот румянец, чуть заметный на  смуглой коже…

     Радость Кати, не умолкая что-то рассказывающей, разбирающей воронежские и московские гостинцы, прыгающей, смеющейся, согрела меня.

     Дочка рано запросилась спать. Уложив её и погасив свет, я присела на кресло возле  кроватки.
     - Мамка, спой песню про меня, - сонным голосом попросила Катя.
     - Про тебя? - удивилась я.
     - Ну которую мне папа поёт, про чёрнии бровы, крии очи.

     Да как же я забыла! Андрей, действительно, не раз пел, укладывая дочку, и всегда говорил, что песня про неё, потому что у неё чёрные брови и карие очи.  Вспомнился голос мужа, старательно выводившего:
     Чорнii  брови, карii  очi,
     Темнi  як нiчка, яснi, як день...

     Чувствуя, что могу разрыдаться после первых слов,  ответила, что забыла   песню.
     - А я буду подсказывать. Мы вместе петь будем.
     - Я очень устала в дороге, доченька.
     - Да, устала, - согласилась Катя. - Давай спать.