А. Глава седьмая. Главка 6

6


     И вместе с тем я не видел любви. То было погружение, взаимопроникновение и взаимонаполненность, неподвижность полного обладания друг другом – но нет, то не была, то не могла быть любовь! Невозможна любовь застывшего в холодной воде воска, невозможна любовь памятника, любовь статуи. Что угодно, только не это. В вечернем парке, под сенью освежающей темноты передо мной разыграли спектакль. Спектакль ненарочный и спонтанный, представление, не предназначенное для чужих глаз, но всё равно – то была игра, притворство, обман. Мне показали идеальных влюблённых, Ромео и Джульетту, лишённых страстей, Беатриче и Данте без поэтических покровов, Дульсинею и Дон Кихота, встретившихся однажды возле ларька с лимонадом. Я повернулся и пошёл прочь из центральной аллеи. Наваждение рассеялось, и голова моя стала свежа и пуста. Именно тогда во мне зародилась уверенность, что связи этой долго не жить. Невозможно бесконечно упиваться неподвижностью. Любовь требует развития, действия, она не устанавливает себе памятники, она не помнит вчерашнего дня. Я был спокоен. Я не поддался обману. Всё будет хорошо, всё непременно будет так, как надо.
     И вот теперь, спустя десять месяцев, ничто не утвердилось и не изменилось, более того – почва из-под моих ног была выбита основательно и надолго. Все мои тогдашние рассуждения обратились в прах. Я устало опустился на скамейку и попытался представить себе, каково это – вот так вот держать на коленях голову женщины. Нет, у меня бы, наверное, не вышло. Даже если рядом была бы Алиса? Если бы она захотела лечь так же, как тогда лежала Юля? Нет, я бы не выдержал, оттолкнул бы её, я бы никогда не смог стать таким покорным, обречённым (обречённым?) истуканом. А скамейка – что ж… скамейка как скамейка. Предметы не могут помнить – и потому они неизмеримо счастливее нас.
    Холодало, и я начал невольно кутаться в свою лёгкую летнюю куртку. Не вышло из меня пророка. Жизнь оказалась куда хитрее и изощрённее, она обошла меня на вираже, пока я пребывал в эмпиреях. Роль наблюдателя не так проста, но, видимо, мне не подходит. У меня есть стержень, сказала Алиса, и этот стержень – искренность. Искренен ли я сам с собой? Был ли я искренен всё это время? Забота ли о сестре двигала мной – или же что-то иное? Настало время взглянуть на себя беспристрастно. Тогда, в жаркий июльский вечер, я ощутил боль, которая не была болью за Юлю. Я отказывался поверить в любовь и со злорадной уверенностью предсказывал скорое падение этого немыслимого союза по одной-единственной причине – потому что не мог примириться с самой возможностью его существования. Это противоречило всем моим представлениям о судьбе женщины вообще и моей сестры в частности. Возмущённый собственник бушевал во мне. От меня отрезали кусок плоти, отрывали часть моей собственной души. Такое было невозможно стерпеть. Не Плешин был причиной моего негодования, вовсе не Плешин, ибо на его месте мог очутиться кто угодно другой. С беспощадной ясностью предстал передо мной сейчас неприглядный факт: забота о сестре была в конечном итоге лишь заботой о собственном моральном комфорте. Седьмая с конца скамейка безнадёжно нарушала этот комфорт. Мой будущий племянник нарушал его навсегда. Все жертвы, о которых я с таким пафосом рассуждал, были вовсе не жертвами, а только необходимым условием, неизбежным отказом от эгоизма и себялюбия. И вопрос заключался не в том, сумею ли я отказаться, – вопрос состоял лишь в том, когда это произойдёт.
     Печальное открытие! Так легко, так приятно было думать, что от меня многое зависело, что стоит мне приложить чуть больше усилий – и всё изменится, всё станет по-старому. Но нет, никто из нас, наверное, не в силах повлиять на общий ход вещей. Все мы лишь фигуры в руках неведомой силы, которая насмешливо и чуть небрежно передвигает нас по огромной, бесконечной доске. Мы можем одержать локальную победу, осуществить хитроумную и богатую приобретениями комбинацию, но генеральный план, глобальная задумка остаётся вне нашей досягаемости. Не в этом ли корень любого смирения? Ощущение собственной слабости может в конечном итоге стать силой – стоит лишь принять эту слабость полностью и без оговорок. Алиса была права: искренность может стать стержнем, потому что она срывает покровы нашего мнимого всесилия. Нет среди нас богов, все мы люди, и зачастую не лучшего свойства. Почему же так нелегко принять эту простую и вроде бы очевидную мысль? Почему нас так тянет властвовать, повелевать, ощущать себя сверхчеловеком? От чего мы хотим себя оградить?
     Я внимательно оглядел пустынную центральную аллею парка, и на этот раз не ощутил мистического ужаса перед безмолвием окружающей тьмы. Глупо было так долго избегать этого места. Проблема заключалась во мне самом, а вовсе не в номерах скамеек. Может быть, теперь я смогу встать на верный путь. Едва ли не впервые в жизни у меня появился чёткий ориентир.