Александр Македонский. Погибший замысел. Глава 2

      Глава 2

      Демосфен никак не мог предполагать, что, дожив до сорока шести лет, на середине пятого десятка он останется у разбитого корыта. Всю свою жизнь он посвятил борьбе с Филиппом — на свой манер, тем, в чём преуспел более всего. Филипп создавал профессиональную армию — Демосфен изучал риторику, Филипп запасался добротным оружием — Демосфен оттачивал свой слог, Филипп собирал разрозненную Македонию воедино — Демосфен привлекал к себе толпы внимавших красотам его искусства, Филипп отправлялся в военные походы — Демосфен обливал его достижения грязью и предостерегал своих слушателей от излишнего доверия македонскому владыке. Да, речи Демосфена имели успех: в том числе и ему Филипп был обязан тем, что Фивы не подписывали с ним мирный договор, тем, что Афины долгое время не хотели покориться диким варварам, пришедшим с севера и покушавшимся на их свободу, именно Демосфен помог взрастить во многих сердцах глухое неприятие к македонянам и связать надежды на дальнейшее благополучие с тесными отношениями с азиатами. Оратора ценили не только соотечественники: персы хорошо оплачивали его услуги — Демосфен был мил и тем, и этим, хотя в итоге не его пламенные речи, а действия Филиппа оказались убедительнее и привели-таки эллинов к альянсу с македонянами, а не с Артаксерксом, царящим на востоке. Талантливый ритор быстро оправился от поражения, когда владыка Македонии отправился на тот свет: что значил для опытного провокатора мальчишка, моложе его на четверть века и ничего не смыслящий в сложных политических раскладах? Демосфен полагал, что расправится с ним в полсчёта и заживёт в полное удовольствие, припеваючи — так, как он умел жить, так, как он жил ранее. Богатый дом, постоянно текущее от тех и этих золото, влиятельные друзья, прекрасный любовник — что ещё надо для счастья и неизменно хорошего настроения?

      Но Александр разрушил эти радужные намерения, его меч и талант воина разбил светлые надежды. После обновления соглашения, подписанного в Коринфе, юный царь ушёл усмирять трибаллов и иллирийцев — Демосфен смог оправиться и снова начал призывать к неповиновению, но ныне, через год, смотря на разрушенные Фивы, афиняне перестали слушать почтенного агитатора. Это ещё можно было стерпеть, можно было привести в порядок финансовые дела, резко пошатнувшиеся после того, как персы потерпели поражение в деле привлечения греков на свою сторону, однако беда не ходила одна — и разверзшаяся осенью 335 года до н. э. пропасть — совершенный разгром Фив — грозила Демосфену не то что забвением и разорением — смертью. Выслуживаясь перед Александром, афиняне начали вылавливать и судить подстрекателей мятежа — легко было догадаться, что бывшие слушатели, ранее так жадно внимавшие хлёсткому бичеванию македонских властителей, с превеликой охотой выдадут главного обличителя юному царю. Демосфен попал в капкан: работы и щедрых подачек он лишился, контролировать потоки денег, от которых всегда отхватывал приличную часть, больше не мог, привыкший жить на широкую ногу, влез в большие долги и понятия не имел, как будет с ними расплачиваться, бежать ему было некуда — и бывшая знаменитость попыталась навести хотя бы видимость порядка в своих делах, а потом воззвать к великодушию победителя.

      Демосфен принялся соображать. На снисходительность и забывчивость Афин рассчитывать не стоило: подобно тому, как в ливень падающая с неба вода, заполняя выбоины, поднимает со дна и взбаламучивает грязь, неприметную в сухую погоду, так и великому оратору в его тяжёлые времена, в годину бедствий много чего могли припомнить. И то, как вольно он обращался с персидским золотом, и то, что Эсхин на процессе против Тимарха изобличал и Демосфена — по делу, заслуженно, и то, как нагло пламенный трибун втёрся в доверие к наивному Аристарху, сыну Мосха, сделал его своим эроменом, а потом украл у него якобы взятые на сохранение три таланта. Всё это было известно Афинам, но об этом не знал Александр — решено: Демосфен напишет ему письмо, великолепный образчик перлов красноречия, полное тонкой лести, абсолютного почтения, предсказывающее юному царю такое же славное, как и настоящее, будущее, изобразит в нём бедного автора жертвой интриг, если и позволявшим себе в прошлом дерзость по отношению к славной династии Аргеадов, то действовавший так единственно из-за того, что был зажат в тиски чужой волей, он воззовёт к великодушию македонского владыки — и сын Филиппа не сможет устоять, дарует прощение.

      Послание действительно вышло шедевром — в первый раз Демосфен писал не за золото, не из привычки пространно и умно злословить, не одержимый вдохновением, не по велению момента, а спасая собственную шкуру.

      Когда письмо было закончено, перед автором встал главный вопрос: с кем его послать? Курьер должен быть молод и привлекателен, достаточно настырен и убедителен, чтобы Александр обратил на него внимание, принял, выслушал и внял просьбам, и достаточно раскован: конечно, о нерушимых узах, накрепко спаявших царя с Гефестионом, все были осведомлены, но опытный Демосфен знал и то, что власть меняет людей, раскрепощая их, и позволяет многое, раньше находившееся под строгим запретом. Пришлось плюнуть на свою ревность и инстинкт собственника и послать за Аристионом. Миловидный восемнадцатилетний юноша с гладкими чёрными волосами и блестящими серыми глазами, стройный как статуэтка, уже третий год был эроменом Демосфена — теперь же ему предстояло доказать, что не только старшему по возрасту и первому по положению можно играть главную роль.

      — Аристион, ты знаешь моё к тебе отношение, — начал Демосфен, как только сын Аристобула вошёл в кабинет своего покровителя.

      «Ещё бы!» — подумал Аристион про себя, но на устах, удивившись, что его эраст запечатывает письмо, ограничился другим смыслом:

      — Ты пишешь письмо?

      — Да, и доверяю тебе почётную и очень ответственную миссию посланца.

      — А кто адресат?

      — Александр.

      — Царь Македонии? — изумился юноша. — Так многократно поносимый тобой — чего же ты от него хочешь и почему рассчитываешь на успех?

      — Хочу я от него своего спасения — ты знаешь, что из-за грязных происков недоброжелателей меня могут оболгать, засудить, изгнать, даже казнить. А успех придёт, если мне удастся сыграть на приличествующем великому царю великодушии, тронуть его поэтическую тонкую натуру красотами своего слога, а для более полного убеждения эти красоты передать с очаровательным посланцем. Ты понимаешь: у тебя очень широкие полномочия, я позволяю тебе всё, только бы Александра проняло. И если я, любя тебя, говорю об этом, ввергая себя в неотвратимые муки…

      Знакомый с перлами красноречия своего эраста, Аристион дальше предпочёл не слушать и перешёл к главной загвоздке:

      — Естественно, я тоже мучусь и успокаивает меня только то, что всё, что будет сотворено, послужит твоему благу. Но… допустим, что Александр мной пленится, как он это реализует? Общеизвестно, что Гефестион — такой цербер…

      — Ты умный мальчик, ты выберешь момент, когда Гефестиона рядом с Александром не будет, — быстро прервал старший младшего. — Ты же осознаёшь: если я иду на такое, значит, ситуация и вправду критическая.

      «Ну да, обычно своё имущество мой милый от других бережёт, предпочитая тиранить его сам». — В губах Аристиона залегла саркастическая складка, и, не желая показывать её, он приблизился к Демосфену и заключил его в объятия:

      — Я всё понимаю. Я сделаю это. Ради тебя. Только ты должен заверить меня сейчас, что заранее извинишь мне всё, что может произойти.

      — Ну конечно, любовь моя.

      Аристион отправился в путь с лёгким сердцем и в начале его думал о том, что оставил, не жалея об этом. В чувстве сына Аристобула к Демосфену было больше порыва, восхищения. Оратор казался эромену важным, значительным, головой, управляющей огромным организмом, задающей ему нужное направление. Как ему внимали, как ему рукоплескали! Он поднимался на трибуну решительный, непреклонный, он убеждал, учил неразумных. И разве только простолюдины? — а знать! В доме Демосфена перебывало много влиятельных людей, все относились к нему с почтением — и нельзя было не испытывать затаённой гордости от того, что именно этот человек делит ложе с тобою…

      Так было два года назад, но теперь Аристион сознавал, что его чувство было всплеском, удачно пойманным Демосфеном, опутавшим молодой разум логическими хитросплетениями и силой слова. Время шло, страсть опала, преклонение иссякло. Нельзя было не понять, что, изображая патриота, Демосфен ни на час не забывал о собственной выгоде; принимая у себя сановных гостей и ведя с ними умные беседы, тонко встраивал в них решение собственных дел. Механизм работал, но занятия Демосфена по сути своей были надстроечными и могли ладиться только в определённое время в определённых обстоятельствах, а момент и ситуация имели скверную привычку уходить и меняться.

      В прошлом году на трон персов был посажен Дарий. В результате интриг и перетравливания прочих соискателей короны всесильным евнухом Багоем бывший сатрап Кодоман стал царём. Его предшественник Артаксеркс IV охотно платил афинянам — и золотом, и военной поддержкой, а Дарий III предпочёл помощь ограничить: Эллада после восшествия на престол Македонии Александра, быстро обуздавшего греков и оставившего им только формальную независимость, теперь мало что решала. То, что определяло будущее, сосредотачивалось в районе Геллеспонта, а не в логике пламенного трибуна. Демосфен был безжалостно перемолот жерновами истории, растерял значимость и влияние. Деньги иссякли, друзья отвернулись, выступления не были востребованы — да и о чём они могли поведать? Демосфен понял, что больше на противостоянии ему не играть, его карьера подошла к концу, — и он сник. К его судьбе можно было проявить сострадание, если бы дело оратора основывалось бы на бескорыстном служении своим убеждениям, но о бессребреничестве речь не шла…

      Как всегда в момент охлаждения, затишья страсти, является и многое другое, ранее не замечаемое, оставляемое без внимания и тоже способствующее умиранию. Два года назад Аристион не придавал большое значение внешности и характеру своего эраста — теперь юноша признавал, что борода мужчину не красит, что на середине пятого десятка цветущая свежесть и краски молодости, увы, не гостят, что морщины проступают ярче, а суетливость, мелкие расчёты и жалкий в панических настроениях вид только убыстряют угасание былого влечения.

      Демосфен говорил, что любит, — и предлагал предмет своей страсти своему злейшему врагу, пытался купить свою безопасность, спасти свою жизнь! «Он всегда был такой, раньше я на это просто закрывал глаза, — думал Аристион. — Ну что ж, если он печётся прежде всего о себе, и мне следует вести себя так же. Возвращаться к Демосфену мне незачем: он ничего не может мне дать. Неизвестно ещё, что выйдет из моего посольства… Он направил меня к Александру — попытаюсь остаться у него. Только бы юный царь выбирал свою охрану и щитоносцев так же, как и его отец, прежде всего обращая внимание на внешность! Я не простолюдин, я платейского рода, с оружием обращаться умею — кинусь в ноги, попрошу о милости, попробую очаровать… За Александром будущее, военные походы, дальние края, загадочная огромная Азия, в которой я никогда не был. Вот это жизнь!» — И Аристион стал мечтать о прекрасном юном владыке Македонии, гегемоне и стратеге-автократоре Коринфского союза голубоглазом Александре.

      Сын Аристобула плохо помнил царя Македонии, видел его только один раз, ещё тогда, когда Александр был царевичем и посетил Афины после победы македонян при Херонее, сопровождая в главный город Эллады прах погибших воинов. Народу при въезде наследника македонского престола в Афины на улицы высыпало много, толчея была превеликая, и Аристиону удалось разглядеть только что-то блестящее, мелькнувший прекрасный профиль и столь же совершенное лицо рядом с ним, потом головы остальных зевак закрыли от юноши прекрасное видение.

      Чужие красота, славные подвиги, отстоя далеко, производят впечатление, рождают восхищение, остаются в памяти, но, наложившись на уже имеющееся чувство к другому человеку, являются привнесёнными, прилагающимися, дополнительными и кардинального переворота ни в сердце, ни в голове не совершают. Так было два года назад, но теперь Александр мог стать ближе… Разум накручивал одну мысль на другую, виток за витком, и эта спираль, постоянно расширяясь, всё сильнее и глубже затрагивала душу. «Говорят, взгляд его глаз неизъясним и завораживает, говорят, он распространяет вокруг себя благоухание… На его теле наверняка остались шрамы — свидетельства его героических свершений, его храбрости. Сколько их, каковы они? — увидеть бы… Капля за каплей наполняется чаша, сердцевина моей сути. Что будет, если в один миг она перельётся? Я полюблю его — что тогда? Мне придётся вступить в противостояние с Гефестионом? Уверяют, что он похож на Александра и не отступает от него ни на шаг… Зачарованность, фантазии, химеры, честолюбие, самолюбие, соперничество — и из этого тоже складывается любовь… Или, единая, она раскладывается на части? О боги!»

      Прошла неделя, на её исходе, в погожий солнечный денёк начала диоса* Аристион въехал в столицу Пеллы и быстро отыскал в ней резиденцию македонских царей.

------------------------------
      * Диос - месяц македонского календаря, соответствует октябрю.
------------------------------

      Возле дворца было шумно и оживлённо, юноше не стоило никакого труда затеряться в толпе праздношатающихся, Аристион стал наблюдать, стараясь по отрывкам разговоров поймать общее настроение горожан. Речь македонян он понимал и довольно сносно на ней говорил: ведь Демосфен не раз бывал по посольским делам в Пелле и обучил своего эромена языку общения набиравших мощь северных соседей Эллады. Однако ничего особо важного Аристион не услышал. «Где же сейчас Александр? Скорее всего, во дворце: весь этот люд, бесспорно, собрался здесь в надежде увидеть царя. Но как к нему пробиться? А где Гефестион? Нет, я решительно сошёл с ума: если он так красив и так влюблён в царя, он меня зарежет при первом же моём взгляде на Александра. К тому же я до владыки Македонии, стратега-автократора Коринфского союза, ещё не добрался, да и как мне пробиться сквозь эту толпу, как войти?»

      Аристион продолжал наблюдать за дворцом и суетой вокруг него, складывая в уме те фразы, с которыми надо будет обратиться к страже, чтобы выглядеть достаточно убедительным и быть принятым Александром. Входили и выходили военные, должностные лица, въезжали курьеры, охрана отгоняла чересчур любопытных зевак и слишком настырных просителей, разворачивала подводы с продовольствием, управляемые новичками, и указывала им путь к другому, заднему входу; опытные возницы без задержек проезжали к задам, минуя парадные ворота.

      Через полчаса они распахнулись в очередной раз, выпуская группу людей в блестящем облачении, один из них, в центре, поражал своей необычайной красотой. Подъехавший к вышедшим всадник спешился.

      — Гефестион, как ты не побоялся оставить Александра без присмотра?

      — Неарх! — отозвался красавец. — Мы затребовали карты из архива, но нашли в них кое-какие неточности. Дома у меня лежат более достоверные — за ними я и иду.

      — Скоро вернёшься?

      — Вряд ли, до вечера провожусь: мать так редко видит меня, что обязательно оставит на обед.

      — Ладно, встретимся… Родителям моё почтение! — Неарх шутливо отсалютовал и двинулся далее, Гефестион пошёл в противоположном направлении.

      «Небо слышит меня, — с восторгом подумал Аристион. — Только бы увидеть!»

      За несколько дней, потраченных на путешествие, чувство Аристиона к Демосфену сошло на нет. С глаз долой — из сердца вон. Тысячи стадиев от Афин, предложенная эрастом сделка, показавшая, что для былой знаменитости было главным, обнажившая низость его души, новые лица вокруг, впечатления от лёгкой дороги — всё способствовало изгнанию последних крупиц нежности из сердца. А в финале пути пока ещё ускользающей химерой маячило и всё больше занимало воображение что-то светлое. Любить того, кого практически не видел, пленяясь его славой и слухами о нём, уверяя себя, что бог не может не быть прекрасен, если это утверждают все, стремление увидеть вблизи, подойти, прикоснуться — Аристион осознал, что влюбился.

      «Была не была!» — Он подошёл к воротам, ведя лошадь под уздцы.

      — У меня послание к Александру. Приказано передать лично в руки. Это из Афин и очень важно.

      Однако слова сына Аристобула должного воздействия не возымели.

      — После Фив всё важно, всяк спешит уверить царя, что почитает его превыше остальных, — ответил охранник.

      — Это действительно важно. Когда Александр узнает имя отправителя, он поймёт.

      Стражник оглядел Аристиона ленивым и снисходительным взором. Перед ним, македонянином, победителем, стоял грек, то есть проигравший и неудачник момента. Ладно, он помучит его немного, а потом впустит — пусть в царской приёмной с посланцем разбираются. Вдруг и в самом деле важно? — как бы нагоняй не получить!

      Высказывая сомнения в ценности письма, охранник промытарил Аристиона с четверть часа и наконец, полностью удовлетворившись сыгранной ролью вершителя судеб, велел открыть ворота.

      — Курьер к Александру. Говорит, что послание важно. Проводите в приёмную, пусть секретарь разберётся.

      Аристион перевёл дух и последовал за провожатым. Теперь сыну Аристобула предстояло выиграть вторую схватку — с секретарём, чтобы пробиться к своей цели.

      — У меня послание к Александру, это очень важно, и я должен передать его царю лично в руки, — переступив порог приёмной, оповестил он человека, восседавшего за столом с горой бумаг.

      — Откуда же мне знать, что оно важно?

      Аристион не думал отступать: всё равно было некуда. Он принял значительный вид и постарался не оплошать в своих надеждах:

      — Как только Александр увидит имя отправителя, он это поймёт.

      — И это имя…

      — Я не могу его назвать, скажу только, что автор — в прошлом его злейший враг. — И Аристион с радостью увидел интерес в глазах секретаря.

      — Злейший враг? Тогда он может посыпать письмо ядовитым порошком, чтобы отравить нашего царя.

      — Не стоит об этом беспокоиться, я сейчас разуверю тебя в этом. — Аристион вытащил из тубы письмо, развернул пергамент и провёл по нему рукой. — Видишь: это безопасно. Это действительно важно, разве в противном случае мне надо было ехать с ним из самих Афин?

      Секретарь ещё раз оглядел посланца.

      — Ну хорошо, я сообщу. Но смотри: если это просто уловка, наказание последует. В отличие от вас, афинских краснобаев, у нас разговоры принято вести по существу. Как тебя зовут?

      — Аристион, сын Аристобула.

      — Обожди, сын Аристобула, я доложу. — Секретарь скрылся в покоях Александра и вскоре вернулся к Аристиону. — Считай, что тебе повезло, Александр согласился тебя принять. Ты знаешь, что к царю нельзя входить с оружием?

      — Да, конечно. Изволь! — Аристион отстегнул кинжал и поднял руки. — Обыскивать будешь?

      — И так вижу, — ухмыльнулся стерегущий сокровище Гесперид. — Заходи и будь краток.

      — Разумеется. Спасибо.

      Секретарь распахнул дверь.

      — Аристион, сын Аристобула.

      И юноша вошёл к царю, сердце бешено стучало в груди.