Teufel kocht mir Kaffee

Много тысяч лет до нашей эры,
Поздней ночью или поутру,
Дьявол и Всевышний (черный — белый)
В шахматы затеяли игру.
Жребий брошен теми, кто сильнее —
Поздно начинать свою войну.
Длится партия в стократ страшнее,
Где людские жизни на кону.
И взирают игроки с прищуром,
Как мы строим планы на песке.
Бой в разгаре — движутся фигуры
По никем невидимой доске.
Ловко сделан ход рукою левой —
Вот несправедливости пример —
И уж пешка стала королевой.
Но ликует рано Люцифер,
Преимущество Творца бесспорно —
Ферзь повержен, вот его удел.
Человеческих грехов поборник
Защитить фигуры не успел.
Меж добром и злом размыты грани:
Не решить давно возникший спор
где-то у истоков мирозданья.
Ведь они играют до сих пор…

автор неизвестен


Бог знает суть. Подробности нашептывает дьявол…

автор неизвестен


I

Клаус.

Пожалуйста, разрешите представиться,
Я человек богатый и со вкусом,
Я был где-то неподалёку уже много лет,
Заполучил много человеческих душ и доверия.

Также я был рядом с Христом
В час его сомнений и страданий.
Я удостоверился, что Пилат
Умыл руки и решил его печальную судьбу.

Рад познакомиться с тобой!
Надеюсь, ты догадался, как меня зовут,
Я сбил тебя с толку -
Это сущность моей игры…

The Rolling Stones


- Когда-то в стародавние времена…
- Но почему-то в далёком будущем, - подал голос кто-то из парней, кажется, Лукас Швенгель, работающий в отделении Коммерцбанк, расположенном на пятом этаже нашего здания, и один засмеялся своей остроумной шутке.
- Заткни мычалку и не перебивай, я же слушал твою глупую историю!
Быстрым отработанным движением Клаус Хайн разлил спиртное по крошечным, как напёрстки, стопкам, и я засмотрелась на его сильные руки в закатанных до локтя рукавах чёрной просторной рубашки. Если на минуточку представить, что эти длинные тонкие пальцы прикасаются не к запотевшей узкогорлой бутылке, а ко мне…
Его тёмные ресницы неожиданно взметнулись, взгляд карих глаз встретился с моим и я вспыхнула. Надеюсь, он не прочёл на моём лице, о чём я думаю?
- Эй, Клаус, так что там было дальше?
Тонкие губы моего приятеля, если можно, конечно, его так назвать, раздвинулись, обнажив два ряда мелких зубов, указательный палец с надетым на него серебряным кольцом поднялся, привлекая внимание, и вся компания дружно наклонилась вперёд, затаив дыхание.
- Если вы выпьете это, ребятки, и останетесь в здравом уме и твёрдой памяти, то я продолжу.
Значит, не заметил.
- Ну что? Типа… вздрогули?
Его лицо отстранилось, и он быстро провёл сложенными лодочкой ладонями по непокорным чёрным волосам.
- Чёртов ублюдок, ты что туда налил?!
Реакция на Клаусов шот разразилась бурная и неоднозначная. Аксель Вебер, мой сосед справа и по совместительству коллега, уткнул лицо в рукав собственного свитера, пряча выступившие на глазах слёзы. Сабина Веммер, сидящая слева, быстро выпрямилась и замахала на себя руками в тщетной попытке отдышаться.
- Всего-то сорок «Дьюарза». Сущие пустяки.
Клаус с невозмутимым видом наполнил шейкер льдом и обвёл наше общество внимательным взглядом.
- Ну, ребятки? Кто ещё намерен меня перебивать?
Мы хором заверили, что будем вести себя смирно.
- Итак… на чём же я остановился… - металлические щипчики ловко подцепили тонко нарезанные кусочки яблока и ананаса и забросили их внутрь металлического стакана. - Ах, да… Когда-то давно посреди аравийской пустыни стояла чёрная-пречёрная башня в девятьсот ступеней.
- Почему - в девятьсот?
- Потому что это моя история, значит, ступенек было ровно девятьсот, - огрызнулся Клаус и, плеснув напоследок немного светлого рома и плотно закрыв шейкер, принялся энергично его встряхивать.
С Клаусом Хайном я познакомилась около трёх недель назад, всего через пару дней после открытия в нашем здании нового концептуального заведения под странным названием “Goethes Erben”. Как оказалось, ни к одноимённому музыкальному коллективу из Гамбурга в частности, ни к готике в целом отношения оно не имело: в нём самая обычная западноевропейская кухня, бар с алкоголем, кофе и сэндвичи на вынос… разве что в дизайне чуть больше светлого дерева, красного мягкого плюша да обои, которыми отделаны стены общего зала, с принтом в виде книжных и газетных страниц - такое или похожее я видела один-два раза, не больше.
В то утро, в пятницу тринадцатого октября, впервые подходя к “Goethes Erben”, я заранее раздражалась, представляя себе стайку таких же, как я, голодных бедолаг, оккупировавших всё свободное пространство между баром и общим залом. Отправиться на разведку в поисках хоть чего-нибудь съедобного меня заставило печальное и невероятное стечение обстоятельств, вызвавшее обидные насмешки у Акселя, как обычно пришедшего на смену раньше меня. Сказать, что я очень удивилась, найдя приглушённое освещение и совершенно безлюдный зал, - значит не сказать ничего. Я даже притормозила в дверях и ещё раз с сомнением посмотрела на вывешенную снаружи табличку с режимом работы заведения. Быть может, я ошиблась? Нет, “Goethes Erben” уже должен быть открыт! Я набрала воздуха в грудь и шагнула в странный лабиринт из светлого дерева и красного плюша, который два дня наблюдала урывками сквозь стекло, поднимаясь или спускаясь по эскалатору.
- Эй… есть тут кто? - робко позвала я.
По сравнению с тонущим в полумраке залом бар, полный стекла и раскалённых ламп, кажется островком слепящего света. Но и в нём я не обнаружила ни души.
-Эй…
Мои ладони легли на деревянную столешницу, и я перегнулась через барную стойку, заглядывая внутрь. Он вынырнул настолько неожиданно, что мы едва не столкнулись лбами.
- Эй… - тонкие губы раздвинулись, обнажив влажную полоску мелких зубов, когда я интуитивно отпрянула назад, - неплохая реакция!
Какая ещё реакция?
- Хм, а ругаешься, как портовый грузчик.
Я с ужасом поняла, что сказала крепкое словцо вслух, и зажала себе обеими руками рот.
Он бросил взгляд на стеклянную дверь и снова перевёл его на меня.
- Ты…
- У вас было незаперто.
- А… но мы ещё не открылись.
- Не открылись? - глупо, как попугай, повторила я.
- Понимаешь, некому готовить. Людерс не вышел, а я кроме сэндвича не в состоянии что-либо тебе предложить.
Я встрепенулась. Выходит, что надежда всё-таки есть.
- Меня устроит и сэндвич.
- Курица. Ветчина и сыр. Есть ещё…
Я взвыла.
- Любой!
- У тебя электрики устроили забастовку? - узкий рот дёрнулся в некоем подобии улыбки, когда он, быстро подставив фарфоровую чашку и нажав на кнопку приготовления espresso doppio, стрельнул на меня через плечо своими тёмными цыганскими глазами.
- Не издевайся, это вышло случайно! Я упаду прямо здесь, если ты меня не накормишь!
- Не умирай, куколка. Потерпи ещё две минуты!
- Откуда же ты взялась? - спросил он, спустя действительно две минуты, наблюдая, как терзаю зубами подсушенные ломтики белого хлеба.
Я подняла палец вверх.
- С третьего этажа.
- Мастер маникюра?
Я чуть не подавилась от неожиданности.
- Как ты узнал?
Как-то очень легко мы сразу перешли на «ты».
Он наклонился вперёд и, взяв меня за руку, принялся рассматривать мои ногти.
- Интересный дизайн. Сама придумала?
- Сама. А сделала, разумеется, коллега.
Я с сомнением посмотрела на его тонкие пальцы.
- Извини, но твоим бы тоже не помешал уход.
- Хочешь мной заняться? Ладно, я не против. Загляну… как-нибудь… Кстати… - тёмные ресницы взметнулись, и чёрный блестящий кружок зрачка тут же сузился, став маленьким, как игольное ушко. - Я Клаус.
- Гретхен Фауст.
- Как ты сказала?
- Гретхен, - терпеливо повторила я. - Фауст.
Он неожиданно сложился пополам от смеха и со стоном начал сползать под барную стойку.
- Ты чего?
- Трижды Гёте, куколка!
- Что, прости?
- Гретхен. Фауст. “Goethes Erben”. В яблочко!
На самом верху той башни жил заключённый в ней демон по имени Карем.
Красавчик?
Детка, по-моему ты пересмотрела дешёвых ужастиков! Мой тебе совет: завязывай!
Обнажённые руки Клауса быстро наполнили стакан дроблёным льдом и начали осторожно переливать содержимое шейкера.
Нет, у него были всклокоченные чёрные волосы и обожжённое лицо, которое справа налево пересекал отвратительный шрам…
Указательный палец вытянулся, и кончик провёл по широкой синей полосе грима, протянувшейся через лоб и переносицу от правого виска к ямке между ключицами.
Эй, Клаус!
М?..
Сдаётся мне, что ты и есть тот демон! Волосы… шрам… всё сходится!
Тссс!.. Не шути с Дьяволом! Он терпеть не может, когда над ним смеются!
Клаус, не глядя, поставил приготовленный напиток на барную стойку. Неожиданно увидев прямо перед собой оскаленные зубы, незрячие миндалевидные глаза и крошечные ручки, чинно сложенные на толстом животе, я порывисто вскочила и громко выругалась.
- Ты что, никогда не видела тики?
Чёртов Клаус, предупреждать же надо!
- Прости, я не на том уровне живу.
Узкий рот осклабился.
- Опять грязно ругаешься?
Интересно, а кто в этом виноват?
- Не хочешь попробовать?
- Признавайся, ты туда добавил табаско?
- За кого ты меня принимаешь? Немного рома… фруктовый сок… Попробуй.
- Да?
Я обхватила губами толстую пластиковую трубочку.
- Ну как?
Мои брови удивлённо поползли вверх. Я почувствовала нотки банана, ванили и где-то глубоко внутри фруктового шлейфа хитро спрятанную алкогольную горчинку. Всё, что я смогла сделать, это поднять вверх большой палец.
Клаус наклонился ко мне, подставив мертвенно-бледную от грима щёку.
- Мне кажется, принцесса могла бы и вознаградить своего покорного слугу за труды!
- Я не целуюсь с посторонними мужчинами!
Похоже, я здорово задела Клауса Хайна, потому что его рот плотно сжался, а ореховые глаза сузились и стали ещё темнее.
- Кстати, я всё хотел спросить, куколка… У тебя есть парень?
Я вспыхнула и вынуждена была поставить свой странный керамический стакан - так внезапно и предательски задрожала моя рука.
- Ага, я так и думал!
Он тут же отвернулся от меня, и его взгляд упал на стаканы Акселя, Сабины и всех остальных.
- Вам повторить? Или что-то новенькое сообразить?
- А что она пьёт? - палец Лукаса указал на мой странный керамический бокал. - Можно и мне такое же?
Клаус покачал головой.
- Он сгодится для женщины. Тебе нужно что-то посерьёзнее и, кажется, я знаю, что.
Клаус взял со стойки короткий бокал для виски и придирчиво изучил его на свет на предмет чистоты.
- За этими посудомойщиками глаз да глаз нужен! Каждый день одно и то же!
Он забросил внутрь один-единственный кубик льда и, покрутив стакан, немного погонял его по дну.
- Послушай, - бросил Клаус, не глядя на меня и наливая в металлический джиггер тягучий сахарный сироп, - почему бы нам не поехать ко мне, когда закончится моя смена?
- Что ты сказал?! - я чуть не задохнулась от подобного заявления. - Ты в своём уме?
Но Клаус Хайн уже шагнул к дальнему концу стойки и, повернувшись лицом к полкам, уставленным бутылками всех форм, размеров и цветов радуги, стал отыскивать взглядом нужные ингредиенты.
- Это совершенно невозможно! - заявила я, как только он вернулся, держа в одной руке золотой, а в другой тёмный “Bacardi”.
Опять ром.
- Что - невозможно? - спросил Клаус, сосредоточенно сдвинув брови и отмеряя алкоголь.
- Я не могу лечь с тобой в постель! Я совсем тебя не знаю!
Он плотно закрутил пробки и, не успела я открыть рот, чтобы добавить к своей тираде ещё что-то более резкое, как его тощая фигура снова оказалась в другой части бара.
- Разве я говорил что-то о постели?
Я вздрогнула и посмотрела снизу вверх на нависшее надо мной мертвенно-бледное лицо с широкой синей полосой грима, протянувшейся от правого виска к ямке между ключицами. Когда он успел вернуться? Не бар, а будка доктора Кто какая-то!
- Ты слишком напряжена.
Он влил последний тщательно отмеренный ингредиент - на этот раз херес - щедро насыпал льда и принялся взбалтывать своё зелье длинной барной ложкой.
- Расслабься, куколка.
Ярко-оранжевый завиток апельсиновой цедры аккуратно лёг на кромку бокала, довершая композицию.
- Готово. Наслаждайся.
- Сэнкс, мэн!
Тёмные ресницы взметнулись в мою сторону.
- Дай мне руку.
Я отрицательно помотала головой. Ну что он опять придумал?
- Да не бойся ты!
Не дожидаясь ответа, он схватил меня за запястье и прижал мою руку к своим вьющимся мелким бесом чёрным волосам.
- Сожми крепко-крепко, - прошептал он, почти прильнув узким ртом к самому моему уху, - и скажи… орёл или решка?
- Что?
- Орёл, - терпеливо повторил Клаус, - или решка? Выиграешь ты - я оставлю тебя в покое, выиграю я…
- Я…
- Боишься проиграть?
Меня не покидает ощущение, что что-то неправильно. Клаус Хайн словно бы видит, как на ладони, все мои мысли, едва я успеваю о чём-то подумать.
- Захочешь… - моё сердце подпрыгнуло и быстро забилось в горле, - я могу сделать тебе приятно, а нет - мы просто выпьем чего-нибудь, поболтаем да и разойдёмся.
- Решка, - сказала я, судорожными глотками возвращая на место сердце.
Уголок узкого рта приподнялся.
- Вот видишь, не так уж и страшно, правда?
Чёрные кружки зрачков расширились, сузились, снова расширились, пульсируя, как два маленьких сердца.
- А теперь разожми ладонь и посмотри.
Бог его знает, как ему удался этот фокус, но в моей ладони оказался маленький серебристый кружок. Никогда таких не видела. Лилия, герб, что-то вроде иероглифов. Это несомненно аверс.
- Ты выиграл… - сказала я, широко раскрыв ладонь и поднеся к самому лицу Клауса Хайна.



II

Shame on the Night* (*имеется в виду одноимённая песня Ронни Джеймса Дио с альбома "Holy Diver" 1983 года)

На меня опускаются тени,
А она здесь, прямо надо мной,
Ждёт, когда же я сдамся ей.
Я безнадёжно лежу здесь,
Но что ещё можно сделать,
Если она одета в чёрное?

Снова одета в чёрное...

Depeche Mode



Я не верю.
Это может быть только сном. Ведь только пять минут назад я стояла перед окном с низким широким подоконником и задумчиво поглаживала ворс тяжёлой шторы, винно-красной, слабо пахнущей пылью, нагретым воздухом и застарелым табачным дымом.
- Давно у тебя не было мужчины?
Я с трудом открыла глаза, и его комната тут же завертелась и поплыла передо мной. Окно, красные шторы, низкая двуспальная кровать, фотографии, веером наклеенные на стене у меня над головой - и на всех них Клаус, неизменно в чёрном, сосредоточенно сдвинувший брови, выполняющий тот или иной трюк, мутное зеркало с низкой деревянной столешницей и расположившейся на ней навороченной стереосистемой, таинственно мерцающей голубой подсветкой и расплёскивающей по комнате хриплые надрывные вопли.

…Виновата ночь
В том, где я бывал, и что видел,
В моих странных снах,
Но ты никогда не объясняла, что они значат…
…Виновата ночь,
Тебе наплевать на то, что ты сделала,
Вот он я, мне нужно бежать…

- сквозь радиопомехи, как мантру, повторяет певец.
- Скажи, давно? - одно из размноженных похожих на Клауса лиц с потемневшими и очень влажными глазами шевельнулось и склонилось надо мной.
- Я… не девственница…
- Хорошо…
- Да… давно…
Иногда забавнее говорить правду.
- Четыре! - воскликнула я всего какие-то четверть часа назад и глупо захихикала, когда мы остановились на пересечении Гриммаише Штрассе с Университетской улицей перед запрещающим сигналом светофора, и мой спутник удержал меня за локоток, не давая двинуться дальше.
- Прости?
- Четыре Гёте! - сказала я, ткнув пальцем в указатель, сообщающий, что в двухстах метрах впереди находится улица, названная в честь великого поэта.* ( * действие произведения по аналогии с "Фаустом" происходит в Лейпциге, где одна из улиц носит название Гётештрассе)
Уголок узкого рта дёрнулся. Не помню, чтобы хоть раз видела у кого-нибудь похожую… а что это - улыбка? гримаса? Разумеется, «Джоконда», не в счёт.
- Кстати, мне нравится «Фауст». Он такой… сексуальный.
- Какой, прости?
- Сексуальный.
Клаус снова удержал меня.
- Куда ты? Красный.
Я вытянула шею и посмотрела налево, затем направо. Секунд за сорок, что мы простояли перед пешеходным переходом, мимо нас не проехала ни одна машина.
- Ты всегда подчиняешься правилам?
Узкий рот дёрнулся.
- Я грешник и ещё какой!
Оказалось, что Клаус живёт чуть ли не в сантиметре от своей работы, в угловом доме под номером двадцать семь по Николайштрассе, и оба его окна - небольшой кухни и единственной комнаты, просторной и почти лишённой мебели - выходят не на саму улицу, а на небольшую вымощенную брусчаткой площадь с обратной стороны и на расположившееся там здание под серой черепичной крышей.
Всего четыре минуты назад я дохнула на ледяное стекло, отодвинулась и стала наблюдать, как постепенно исчезает белёсое пятнышко. Кто бы мог подумать, что такой человек, как Клаус Хайн, может жить в подобном месте.
- А ты думала, я на помойке живу?
Я вздрогнула и обернулась на звук его голоса.
Клаус Хайн снова это сделал: вошёл совершенно беззвучно и встал за моей спиной.
- Только не смейся. Он мой тёзка.
- Кто?
- Святой Николай, - пояснил он и добавил:
- Звучит почти как Клаус.
Он избавился от остатков грима. Тщательно вымытое лицо, порозовевшее от воды и мыла, показалось мне немного осунувшимся, а глаза предательски красными. Похоже, что смена у него выдалась не самая лёгкая.
- Если хочешь, можешь загадать желание.
Я возразила, что эта примета полная чушь и что на данный момент у меня нет никаких желаний.
- Не верю. Люди всегда ими одержимы.
Его палец прикоснулся к уголку левого глаза и принялся слегка его теребить.
- Но это правда. Никаких. Абсолютно… и… эй, что у тебя с глазами?
Я заметила это ещё в “Goethes Erben”: думая, что никто не видит, Клаус Хайн несколько раз за вечер принимался терзать то одно, то другое веко, как если бы его мучил сильный зуд.
- Давно это у тебя?
- А… они просто чувствительные и часто… должно быть, мыло попало или что-нибудь в этом роде.
- Разреши, я посмотрю?
- Твоя забота такая трогательная, куколка! Не понимаю, зачем. Уверяю, это ерунда, не серьёзнее, чем обычно.
- Инфекция это не шутки!
 - Хорошо, я понял! - быстро произнёс Клаус и примирительно поднял руки. - Посмотри, если хочешь.
- Сюда. Поближе к свету.
Он поднял подбородок, повернул лицо и так, и этак, терпеливо ожидая, пока я не закончу.
- Порядок?
Что-то щёлкнуло, и сквозь невнятное бормотание диктора, зачитывающего блок поздних новостей, прорезался другой голос, высокий, несколько гнусавый, жалующийся о том, что он помнит каждый порез и ссадину, что он бьёт себя по лицу, рвёт на себе волосы - и не чувствует ничего, что-то не так, он должен срочно что-нибудь принять, чтобы ощутить ту боль, которая так потрясла его мозг. Проклятое радио. Должно быть, западает какая-то кнопка, и от этого самопроизвольно переключаются станции вещания.
Сквозь помехи я услышала характерный звук энергично встряхиваемого шейкера и поняла: Клаус Хайн снова над чем-то колдует. Сейчас я открою глаза и пойму, что всё ещё нахожусь в “Goethes Erben”, что не было и не могло быть ни спора, ни окна на пятом этаже с маячащим в нём зданием с серой крышей, ни внезапно прижавшихся ко мне узких бёдер, обтянутых скрипящей чёрной кожей с многочисленными застёжками и молниями - когда, убедившись, что это действительно обычное раздражение, я выпустила его подбородок, что не было ни узкой ладони, мягко обхватившей мой затылок, ни рта, прильнувшего к моему, ни запахов сигарет и фруктовых леденцов, смешавшихся в его участившемся дыхании, когда Клаус Хайн в поцелуе раздвинул мои губы и его очень смелый язык проник внутрь. Сейчас он постучит о деревянную столешницу барной стойки - как он всегда делает, чтобы привлечь моё внимание, если я чересчур глубоко задумаюсь, и спросит…
- Хочешь пить? Я сделал холодный чай.
Ведь всё это не могло быть ничем, кроме сна?
Этажом выше что-то громко стукнуло, и я рывком села, переводя ошеломлённый взгляд то на потолок, то на Клауса, одетого только в кожаные брюки с многочисленными ремнями и молниями и примостившегося на краешке постели.
Широкая двуспальная кровать, раскачивающаяся словно попавший в бурю плот, мягко принявшая в свои шёлковые объятия наши сцепившиеся тела, размноженные лица Клауса прямо надо мной, то, как я протянула руку, нашла и коснулась одного, настоящего, как провела кончиком пальца по мягкому изгибу подбородка, как потрогала отделившийся от массы непослушных волос тугой чёрный завиток, то, как вздрагивающий от нетерпения Клаус запутался в своих застёжках, как, наконец, вырвалась его напряжённая плоть, мертвенно-белая в таинственной голубой подсветке стереосистемы, то, как он вонзился в меня, немного поспешно, словно опасаясь, что я передумаю, и яростно, как терзаемый голодом дикий зверь, то, как что-то и где-то глубоко внутри дрогнуло, сжалось, один раз, потом другой и третий… как что-то тёплое излилось в меня, как я… нет, не закричала, не застонала, а слабо захныкала, пряча лицо у него на груди, как необдуманно сказала то, что, вероятно, не должна была…
- … тебя…
- … Тссс! Не стоит бросаться такими словами!..
Это не было сном.
- Не пугайся. Это мой сосед. Он обычно возвращается в это время со смены.
Кто же работает в такое время?
- Служба спасения.
Что то-то опять щёлкнуло, в эфире пошли помехи, и, приподнявшись на локтях, я увидела, как чёрные цифры 102,9 на кислотно-голубом экране сменились на 97,6.


III

Михаэль.

… Когда зимой ангелы мёрзнут,
В аду уютно и тепло.
Позволь мне почувствовать твой огонь –
У дьявольской силы свой шарм.

Танцую с дьяволом,
Танцую с дьяволом,
Танцую с дьяволом
В ночи,
Танцую с дьяволом
По жизни,
Танцую с дьяволом,
Пока он не засмеётся…

Melotron


За те три недели, что мы знакомы, Клаус Хайн ни разу не вышел из себя, а на этом лице я успела увидеть много чего. Это и сосредоточенность человека, складывающего сложный паззл или кубик Рубика - когда он работает - ведь рецепт это своего рода головоломка: человеку за барной стойкой необходимо твёрдо помнить что, в каком количестве, в какой последовательности. Дело даже не в сухих цифрах и ингредиентах - только характер на их основе заставит расцвести в бокале настоящее чудо или потерпеть неудачу - как повезёт. А характер у Клауса Хайна несомненно есть. Неважно капучино ли это - в разгар утра понедельника, бокал разливного пива или очередной коктейль со странным названием вроде Сын человеческий - в пятницу вечером, все его напитки получаются с настроением и запоминаются. В этом я убедилась в первый же день знакомства, когда, растерзав сэндвич и отодвинув пустую тарелку, принялась за кофе.
- Что ты сделал?
В цыганских глазах возникло лёгкое замешательство.
- Что такое, куколка? Тебе не понравилось?
Я взяла обеими руками стеклянную чашку и сделала ещё глоток, теперь уже намереваясь, как следует, распробовать свой напиток. Первый - тот слегка обжёг кончик моего языка и ошеломил, когда посреди нежности молока и кофейной горчинки я обнаружила хитро вплетённый вкус выпечки. Точь-в-точь моё любимое печенье, которым меня угощают в редкие наезды в родительский дом, и чем ниже уровень жидкости в чашке - тем отчётливее он становится.
- Это… потрясающе!
Его лицо приняло выражение приятного удивления, и тут же узкий рот расплылся в улыбке, неумелой и немного смущённой. Он определённо не привык это делать.
- Значит, угадал!
- Как ты понял, что я люблю ореховое печенье?
Клаус пожал плечами.
- Сам не знаю. Просто… этот запах лучше всего к тебе подходит. Я сразу об этом подумал, когда тебя увидел.
И он рассказал.
У него есть теория. Что за теория? Читала «Парфюмера»? Да, да… что-то такое помню. Главный герой пытался создать идеальный запах? Верно. А бармен проделывает тоже самое, экспериментируя со вкусами. Хочешь сделать свой неповторимый? Эээээ… нет, конечно, это слишком для меня. Скорее так: я смотрю на человека и пытаюсь представить по жестам, походке, выражению лица какой напиток подойдёт именно ему. Разве ты не знала, что бармен должен не только знать назубок рецептуру? - указательный палец прикоснулся ко лбу, чётко между бровями. Наш брат должен быть ещё и прирождённым психологом. Или научиться читать людей. Экстрасенсом практически. Я возразила, что это отдаёт самомнением. Ты ведь просто прочёл надпись у меня на майке, да? - мой палец ткнул в принт на тишотке - физиономию Дарт Вейдера и написанную на английском фразу Come to the Dark Side - We have cookies! Он безапелляционно заявил, что чёртова картинка тут совершенно ни при чём - он её и не заметил даже, что он не вчера вылез из стога сена и вообще-то последние семь лет только и делает, что взбалтывает и смешивает, что он ещё ни разу не ошибся и если я хочу, то могу зайти как-нибудь и убедиться, что он говорит правду.
И Клаус Хайн как разошёлся… как разошёлся...
- Ты чего разорался? Тебя у лифтов слышно!
Клаус осёкся на полуслове и посмотрел куда-то через моё плечо.
- Людерс, какого чёрта?!
- Ну… проспал… С кем не бывает? Доброе утро, - это уже мне. - Михаэль. Двадцать девять лет. Весы. Неженат, - всю эту безумно полезную информацию он выложил скороговоркой, облокотившись о барную стойку и пожимая мне руку самым отчаянным образом.
В отличие от Клауса, выражающего эмоции глазами и изредка подёргиванием уголка рта, у Михаэля Людерса очень подвижное лицо. Даже слишком. Ни на секунду не успокаивается.
- Я тебя знаю! Ты ведь работаешь здесь? Как тебя зовут?
- Гретхен, - я кивнула и уставилась на пронзительно-серые глаза, гладко зачёсанные назад довольно длинные волосы и до странности знакомое лицо. Во всяком случае мне показалось, что я встречала где-то и кого-то похожего.
- А мне что прикажешь делать? Эй… я вообще-то с тобой разговариваю!
- Чего ты жалуешься? - Людерс выпятил нижнюю губу и досадливо поцокал языком. - Ты и без меня неплохо справляешься.
- Я четверых развернул!
- Остынь, а то опять всё кровью заляпаешь. Я же извинился!
Между ними словно бы ведётся ещё один разговор, смысл которого от меня ускользает. Кровью заляпаешь… о чём это он?
- Полагаешь, сказать «извини» достаточно?
- Полагаю, что да.
Внимание Людерса снова переключилось на меня.
- Гретхен, значит… - он хихикнул. - Ну надо же… прямо как у Гёте!
И этот туда же.
- Лучше сделай мне кофе, будь человеком! И кстати… - пятерня Людерса прошлась по гладко зачёсанным каштановым волосам, - шах, дорогуша!
Тёмные глаза Клауса расширились, и он рывком выхватил мобильный телефон из заднего кармана брюк.
- Ты скотина!
- Почему ты сбежала?
Я видела самые разные выражения в этих глазах: задумчивость, усталость, любопытство, досаду, иронию, скептицизм, откровенную насмешку, кокетство… и вот только несколько часов назад желание, горячее, с трудом сдерживаемое, находящее удовлетворение где-то в глубине моего сердца… Но не ледяную ярость - её я вижу впервые.
- Посмотри на меня.
Его узкие бёдра прижались к моим, а ладони легли на светло-коричневый мрамор колонны, лишая всех путей к отступлению. Он вытащил один наушник, и до меня донеслись незамысловатые гитарные риффы и слабый невыразительный голос, напевающий глупые слова о возлюбленных, которые нашли друг друга, но которых сейчас не стало, что-то о Ромео и Джульетте, которые вместе в вечности (да, да, Ромео и Джульетта), о сорока тысячах мужчин и женщин, которые ежедневно переосмысливают счастье (да, да, как Ромео и Джульетта), и что другие сорок тысяч появляются ежедневно (и мы можем как они). Сколько же лет этому хиту? По меньшей мере сорок.
- Это из-за того, что я сказал? - длинные ловкие пальцы взяли меня за подбородок, принуждая смотреть ему прямо в глаза. - Поэтому?
Глупо. Невыразимо глупо. Мне не пришло в голову, что Клаус Хайн, не обнаружив меня в своей постели, тут же отправится на Ноймаркт. Действительно, где же ещё меня искать?
- Ты… ты всё не так понял…
Клаус Хайн не сказал ничего особенного, а только то, что думает.
Не стоит говорить необдуманных вещей кому попало.
Это чистая физиология.
Мы неплохо провели время. Нам понравилось. В любой момент, если захотим, мы можем сделать это снова. Пока на этом и остановимся.
- Да всё правильно я понял! Просто ответь: почему?
Я сглотнула.
- Кошмары.
- Что - кошмары?
- Мне всю ночь они снились жуткие вещи.
Такого ответа он точно не ожидал.
- Более дурацкой причины мне ещё не приходилось слышать!

Я так и знала, что он не воспримет это всерьёз!
- Эй…
Узкая ладонь обхватила мой затылок, и тёмные глаза с беспокойством заглянули в мои.
- Ты что, плачешь?
Разве?
Мои руки взлетели к лицу и ощупали его.
Действительно. Злые слёзы уже побежали по щекам. Я зажмурилась, пытаясь удержать их.
- Что же такого невероятно ужасного тебе приснилось? Ты помнишь?
Клаус обнял меня, и сквозь тонкую шерсть его свитера я почувствовала, как громко бьётся его сердце.
Лукас, скажи, зачем ты столько куришь?
Кто это? Кто говорит? Почему произносит имя - Лукас?
Мне нравится дым.
Голос Клауса раздался совсем рядом со мной и, повернувшись на бок, во сне я широко открытыми глазами уставилась на его узкую красивую спину.
Он поднимается вверх к небу…
Клаус потянулся к пепельнице и несколько раз ткнул в неё дымящимися остатками сигареты.
…как будто маленькая лестница в Рай…
Лукас, дорогой, ты меня удивляешь! Ты что, стал романтиком? С каких это пор?
Но это ведь точно сон, не так ли? Сон. Сон. Ничего, кроме сна. Потому что мы не одни: у зеркала на пуфике примостился человек со странно знакомым лицом. За то недолгое время, что я его знаю, я ни разу не видела, чтобы Михаэль Людерс (двадцать девять лет-Весы-кстати неженат-обожаю играть в шахматы-может, и ты умеешь?-я был бы не против сыграть с тобой партию-другую) надевал очки, но теперь он, спокойный, расслабленный, наконец-то избавившийся от пенки для укладки или что он там использует, зачем-то нацепил их на нос и склонился над шахматной доской, задумчиво трогая белые костяные фигурки.
Эй… она что, не спит?..
Это ведь точно сон? Потому что лицо обернувшегося ко мне Клауса, которое я осыпала поцелуями, чувствуя приближение чего-то совершенно незнакомого для меня - куколка… ты что… кончила? - от правого виска через переносицу и до ямки между ключицами пересекает широкая багровая полоса шрама и у него почему-то длинные волосы, спускающиеся вдоль спины, по-прежнему впрочем вьющиеся мелким бесом.
Успокойся. Если она и не спит, то не осознаёт и точно не вспомнит. Я не вчера вылез из стога сена, знаешь ли!
Да?
Михаэль, наконец, решился и сделал свой ход.
Шах, дорогуша!
Узкий рот дёрнулся в подобии улыбки, и Клаус отвернулся от меня.
Ты ведь с самого начала знал, что не останешься в выигрыше, не так ли… дружище?
А там и не за что было зацепиться… Но… я же должен был хотя бы сделать вид, что пытаюсь?
Обнажённая до локтя рука поманила Клауса к себе.
Твой ход. Ты идёшь? Совсем немного осталось.
Стоя ко мне спиной, Клаус склонился над доской и, не колеблясь, передвинул вперёд одну из фигур, разумеется, чёрных.
Шах и мат, дружище!
Михаэль со вздохом снял очки и положил их прямо на доску.
Прости, что не помог, малыш. Это был не наш день…
Михаэль встал. Его широкая ладонь дружелюбно протянулась и слегка встряхнула Клаусову.
Что ж… спасибо за игру…
Скажи и ты… дружище…
М?
Более светлые по сравнению с оттенком стоящей торчком шевелюры брови вздёрнулись.
Что?
За столько лет… неужели тебе ещё не надоел этот фарс?
Лицо Михаэля приняло простодушное выражение.
Нет. Ты сильный соперник. Играть с тобой сплошное удовольствие.




IV

Тяжесть снега.

Глубоко под чудесным покровом
Всё белым-бело.

Наконец-то в этом зыбком мире проведены чёткие границы,
И больше некуда идти...

В глубине чудесного покрова
Всё белым-бело.

Я бегу по полю, но снег
Заметёт мои следы. И больше некуда идти…

Red Hot Chili Peppers


- Он тебя трахал?
Вопрос прозвучал настолько неожиданно - и главное в такой форме - что я поперхнулась своим капучино и закашлялась.
- Ну что ты…
Сильная рука Людерса - должно быть у всех поваров они неплохо натренированы - несколько раз хлопнула меня по спине.
Именно его, Михаэля, я меньше всего ожидала увидеть, заглянув через два с половиной часа после открытия в знакомую стеклянную дверь
- Оу, Гретхен…
Его невероятные серые глаза оторвались от гаджета и, протянув руку, Людерс с чувством пожал мои пальцы.
- Ты к Клаусу? Не повезло, вы разминулись! - затараторил Михаэль.
Должно быть это профессиональная болезнь всех представителей сферы обслуживания, которую они неминуемо рано или поздно подцепляют. Я имею в виду ускоренность речи.
- Привезли кое-чего. Он пошёл в зону разгрузки. Скоро вернётся. Выпьешь кофе, пока ждёшь?
- Стоп… стоп!.. - я с трудом поспеваю за скачками его мыслей. - Притормози! Дай мне собраться с мыслями!
Он улыбнулся мне, как кошка канарейке, и умолк.
А что, ты умеешь готовить кофе?
Разумеется, до Клауса ему далеко, но кое-на что он тоже способен!
Положив гаджет на полированную столешницу, Людерс шагнул за барную стойку, включил кофемолку и наклонился к холодильнику за пакетом молока.
- Какой пожелаешь?
Вот в чём разница между ними: Клаус не спрашивает, он чувствует клиента, а Михаэль, если и способен на выдумку, то только у себя на кухне.
- Может, имбирный пряник? Что скажешь?
Окей, пусть будет пряник.
Зашипел парогенератор, и Людерс, встав ко мне боком и придерживая одной рукой тумблер, сделал несколько круговых движений питчером.
- Рисовать на кофе я не горазд. Чего не могу - того не могу.
Я сказала, чтобы он не был занудой, и обеими руками взялась за долгожданную чашку, которую он поставил передо мной.
- Может, хочешь сэндвич? Я сделаю.
Я пожала плечами.
- Позже?
Вспыхнул экран лежащего между нами мобильного телефона и, Людерс, взглянув на него, досадливо крякнул.
- Лиса… хитрая лиса… - тёмные брови сдвинулись было, но затем, похоже, в его голову пришла какая-то идея и лицо тут же прояснилось.
- Шахматы, - пояснил он, быстро проведя по экрану указательным пальцем. - Мы иногда играем в такие дедлайны и просто в свободное время. Вот посмотри.
Я глотнула свой кофе и наклонилась вперёд. Чёрно-белые клетки и миниатюрные фигурки мне ни о чём не говорят - я заметила только, как исчезла одна из них.
- Кто выигрывает?
- Пока ничья.
- На что же вы поспорили?
- На душу.
- Как ты сказал?
Должно быть, я ослышалась.
- Я пошутил. Проигравший угощает победителя выпивкой или обедом. А что, ты и правда поверила?
Людерс убрал телефон в задний карман брюк и, облокотясь о барную стойку и положив подбородок на сцепленные в замок руки, вдруг задал этот вопрос:
- Он тебя трахал?
- Я… как ты…
- У вас одинаковый багаж. Мешки под глазами.
Нас выдала такая банальная вещь.
- Значит, трахал.
Я поинтересовалась, с каких это пор секс с тем, кто нравится, является преступлением, на что Людерс возразил, что нет, он ничего не имеет против, такое иногда случается между мужчиной и женщиной, это вполне естественно.
Тогда к чему такие вопросы?
Есть вещи, которые мне следует знать. Это касается Клауса.
- Если ты о том, что он со странностями, то я и так это знаю. Он что, убил кого-то или… изнасиловал?
Я облизала губы.
- Твоё воображение работает без выходных, Гретхен! Нет, нет! Чист, как снег, наш старина Клаус! Речь о другом. Скажи… - Людерс заговорщически наклонился ко мне, - Ты видела его отметины?
Опять говорит загадками.
- Шрамы, - пояснил Людерс, - на голове и ещё на руке. Он здорово тогда приложился черепушкой и в двух местах сломал указательный палец. Переучиваться было нелегко. Клаус ведь левша.
Теперь я вспомнила о том, что много раз видела за наше недолгое знакомство и на чём никогда не заостряла внимания: орудуя левой рукой - придерживая разрезаемый фрукт, ставя на барную стойку чашки с кофе или бокалы с какими-нибудь другими напитками, глядя собеседнику в глаза и машинально вертя в руке пластиковую карточку от терминала R-keeper - он неловко оттопыривает указательный палец. Всегда.
- Он выскочил совершенно неожиданно. Не мне тебе объяснять, какую скорость может развить человек, летящий на сноуборде по крутому склону. Я… в общем я сбил его…
То, что рассказывает Михаэль Людерс, не укладывается у меня в голове.
Какой ещё сноуборд?
Самый обычный. Доска такая. Как сёрфинг, только по снегу. Ты не знала? Гретхен, дорогая, ты меня удивляешь!
Я сама себе удивляюсь - второй день подряд: не в моих правилах ложиться в постель с мужчиной через три недели после знакомства, не задавая никаких вопросов, не в моих правилах сбегать ни от постоянных, ни от случайных любовников, не в моих правилах дискутировать с ними на повышенных тонах по этому поводу и не менее бурно мириться, перепихиваясь в кабине лифта и рискуя быть застуканными на месте преступления.
Я возразила, что его юмор работает без выходных. Я знаю, что такое сноуборд, но мне, честно признаться, не приходило в голову, что Клаус принадлежит к тем, кто старательно пытается покончить с собой, занимаясь экстремальными видами спорта.
- Пытался.
- Прости?
- После того случая он больше не вставал на доску. Ни разу. Значит, он выбросил или убрал подальше те фотографии. У него их была пропасть. Ты правда не знала?
- Я видела какие-то у него над кроватью…
- Это другие. Я про те, с поездок. Значит, ты всё-таки была у него дома?
Я вспыхнула. Опять сболтнула лишнего.
- Расслабься. Я ведь сказал, что не против. Я сразу понял, что вы спелись, когда увидел вас вместе. Что ж, у меня осталось несколько. Думаю, тебе стоит взглянуть.
Зачем, интересно? Что такого невероятного я могу там увидеть?
Людерс выудил телефон из заднего кармана своих брюк.
- Знаешь, он ведь ни разу не упрекнул меня за случившееся… более того, мы стали друзьями.
Он положил гаджет экраном ко мне и даже пододвинул, чтобы было лучше видно. Фальшивая, лицемерная забота. Чего же ты добиваешься, Михаэль Людерс, хотела бы я знать?
- Он что, носил длинные волосы?
Поистине любопытство сгубило кошку.
Я с трудом узнаю Клауса в этом худом, как щепка, парне, утопающем в ярко-голубой горнолыжной куртке и опасно балансирующем на выгнутой, как тугой лук, доске, выкрашенной в невообразимо кислотные оттенки зелёного.
- Больше всего мне было жаль его волосы. Их пришлось попортить, чтобы добраться до раны, обработать её, наложить швы… К счастью, я приехал в Га-Па - это ведь всё там случилось - на своей машине.
- Га-Па? Это ещё где?
- Гармиш-Партенкирхен.
Если бы я имела хоть малейшее представление, где это!
- Баварские Альпы. Сразу через границу Инсбрук, а километрах в ста к северу ещё и Мюнхен. Обычно я ездил на поезде - до Га-Па есть прямое сообщение - а в этот раз что-то дёрнуло меня самому сесть за руль. Кто знает, остался бы Клаус в живых, если бы я не принял в последний момент такое решение?
Он потыкал кончиком пальца в сенсорный экран и снова пододвинул ко мне свой гаджет.
Когда же это всё случилось? По-видимому, достаточно давно. Потому что у Людерса с фотографии ярко-рыжие взъерошенные волосы и по-юношески широко распахнутые глаза, а на лице у Клауса, которого Михаэль обнимает за плечи, вернее, на той части, что не побита и не заклеена полосками пластыря - непривычные мне эмоции.
- Он говорил тебе, почему живёт возле церкви?
- Я думала, что это просто совпадение.
Людерс покачал головой.
- Это не так.
Я подумала.
- Может быть, дело в названии?
- М? - Людерс внимательно посмотрел на меня своими яркими глазами.
- Николай… Николаус…
- Значит, что-то о себе он всё-таки говорил. Николаус… - Людерс хихикнул. - Звучит ужасно, правда?
- Да уж…
Я не могла не улыбнуться в ответ.
- Как и моё…
- Брось, у тебя отличное имя, редкое. Кстати, нет, старина Ник тут ни при чём.
Я поинтересовалась: а что же тогда «при чём»?
- На самом деле Клаус только и делает, что переезжает с места на место. Он не любит долго сидеть на одном месте. Дай подумать… это его шестая или седьмая берлога? Не меняется только одно: он развращает души и замаливает грехи.