Два ручейка

    Искрится земля ручейками-мережками – ай да дружно они взялись нынешней весной! По всякой поверхности бегут тонкими жилками, унося вместе с снежным молоком, с ледовым толокном последнюю память о зиме. Быстры, текучи ручейковые голоса: звенькнуло словечко – и уж не поймаешь его, не уловишь. Любуется ими весна красна, да словно невзначай нет-нет, да подольёт дождевой водицы, тогда ещё звонче и шибче тараторят ручейки под переливы вешних птиц.
    Как-то после дождика у старой деревенской дороги вконец раскисла до последнего не сдававшаяся весне ледяная горбушка; располонилась она ото льда, разлилась широкой лужей да и снарядила в путь ручеёчек. По-девичьи робко ступил он на землю, подобрав прозрачный подол, шагнул разок-другой да и ринулся скороговоркой в неизведанные земли.  «Счастливый путь, Тайюшка!» – рябью отозвался в ручейковых жилках материнский голос. Грустно было Тайе расставаться с лужей-матерью, да сил нет как любопытно: что там, впереди? Прихватив с собой материнское благословение, она изо всех сил устремилась в своё первое путешествие!
    Ведомая земным притяженьем, бежала Тайя то прямо, то затейливой припляской огибая препятствия, и многое было ей впервинку. Вот упал в неё сухонький листок, совсем лёгкий и бесцветный. Вот свой чёрный точёный клюв опустила в её воду сорока, пинув пару глоточков, а глаза-то у неё синие, точно два самоцвета. Кивнули белыми головками подснежники. Белка, роняя ворс со старой шубейки, тоже отпила талой, чуть горьковатой водицы, и ну брызгаться-умываться! Видать, шибко ей зимняя блохастая шубка надоела. Рассмеялась Тайя и ринулась дальше, стараясь всё-всё разглядеть на бегу.
    Тем часом, спряталось солнышко, и сразу похолодало, остыло всё кругом – дело к вечеру, стало быть. Далече от родной лужи забрела Тайя-ручеёк. Обессилела, истончилась – еле-еле бежит, волоча старые листья, палочки и прочий сор.
    – Устала ли? – прозвенело вдруг где-то неподалёку. Насилу обернувшись под тяжестью ноши, Тайя только сейчас заметила, что рядом бежит другой ручей – сильный, чистый, сверкучий.
    – Пожалуй... – ответила она. – А ты откуда течёшь?
    – Я-то? От дюжей лужи, которая и летом не высыхает! После дождика она так переполнилась, что много-много нас, братьев-скороходов, снарядила! – звонко отчеканил ручей на языке воды. – Я Вестрень, а ты?
    – Тайя! – ответила она.
    – Красиво звучит – будто капель звенит. А я давно тебя за-приметил, невдалеке бежал. Всё растекался и никак не мог собраться с самого начала. Да только вижу, что всё слабее ты и тише – может, подмогнуть чем, думаю. Ох, и навалилось же на тебя всего ненужного!
    – Уж и не знаю, как быть. Да и матушку свою теперь уж и не слышу – всё из-за того, что торопилась без оглядки. Видно, пропаду... – пролепетала Тайя еле слышно, да и запнулась о кочку. И такой тоненькой сделалась – того и гляди исчезнет.
    – Ты держись, не пропадай, – сказал Вестрень и протянул ей долговязую руку-струю. Тайя изо всех сил потянулась и ухватилась за неё прозрачными пальцами, и новые силы стали наполнять её.
    Дорога, по которой бежали ручейки, вела с пригорка к речке-невеличке, куда давным-давно причаливали баржи. Сколько-то времени минуло с тех пор, как забыли о баржах и людях эти берега, а не выросло ни травинки на укатанной, окаменевшей от глины дороге; спуск к реке был таким же покатым, как и в прежние времена. К той реке-то и стремились все ручьи в этих краях. Самую малость оставалось пробежать нашим ручейкам.
    Окрепла Тайя, держась за руки с Вестренем, но не убывали его силы – лишь скорей ему бежать хочется, да чтобы с нею рядом, иль никак иначе. Ласково глядит, руки не отнимает, да тепло оттого обоим. Водица-то в обоих ледяная, но, видать, есть в мире тепло иного рода.
    – Так-то, поди, получше будет! – сказал Вестрень и волною стряхнул с плеч Тайи тяжкую её поклажу – труху старой листвы, сучки-веточки.
    – И правда! Спасибо! – просияла Тайя, и стало ей легко-легко теперь бежать, словно у ручейка, бегущей водицы, вдруг крылья выросли. Обняла она тогда Вестреня теми крыльями, и едва не остановился он, объятый нежностью и удивлением. Запело его прохладное сердце о далёких глубине и синеве, о волнах и о безднах, полных неисчислимых существ, о безбрежности да о вечности... Крепко прижал он Тайю к себе, и теперь они бежали заодно: одним прозрачным ручьём, не спотыкаясь более, не растекаясь, а с каждым мигом исполняясь сил, становясь всё чище и ближе к общей мечте.
    Впереди забрезжила полоска реки, и под горку ручейкам побежалось и вовсе без труда. Уж совсем рядом река – что будет, когда она их примет? Разлука ли? Забытье? Или возвращенье домой?
    «Я всегда буду рядом» – промолвил Вестрень, и вместе они вошли в реку – единожды, и дважды, и множество раз, покуда не избыло в них воды. Многими каплями просочились они под землю, а другими – испарились в вешнее небо, чтобы опять пролиться над землёй дождями и напитать всех её детей живительной силой воды, так много помнящей, но всегда юной, как сама весна.