Зрячий

За поворотом на клумбе красуется большой розовый куст, в вальяжном высокомерии на зависть плебейскому мелкоросью из маргариток, ноготков и петунии  и радость редким прохожим выпроставший аристократично вытянутые бутоны.  Аккуратно… Старая плитка под ногами буграми дыбится, покореженная временем, дождями, ветрами и людьми. Справа забор. Сколько же я из него вытаскивал опасно торчавших ржавых гвоздей. Вот и сейчас нащупал парочку. Хозяина нет. За забором давно разрушается полуснесенный дом, видимо тот, кто позарился на кусок земли в престижном районе, переоценил и свои деловые качества и финансы. А следующий забор добротный. Заметил, заборы, как и собаки, похожи на своих хозяев. Дальше дом с раскидистым кустом белой сирени, дурманящий по весне до обморока и мигрени. Потом дом с ажурным крылечком и добросовестно контролирующим улицу  пузатым котом на подоконнике. А хозяин  дома с жасминовым кустом возле забора даже плитку за забором поменял. Идти стало весело и легко.

Свернул в Аллею Героев, ведущую к морвокзалу. Воспоминания замельтешили, толкаясь, перед глазами, словно боялись - забуду, не вспомню. Когда всю жизнь проживаешь в одном месте, появляется ощущение кровного родства с каждым камнем и кустиком, деревцем и аллеей, домом и улицей. Ощущаешь себя локомотивом, тащащим по сухой степи все удлиняющийся и удлиняющийся  состав воспоминаний. Фотография… Старость наступает, когда вспоминаешь не само событие, а фото отчет о нем.  Первомай, аллея, молодые родители. Папа в пижонских очках и в костюме в мелкую клетку, мама с халой на голове в тон молочного цвета блузы, в двойке, жилет и юбка, и я, вихрастый и глазастый,  с палочкой сладкой ваты в одной руке и шарами в другой, в жилетке из той же ткани, что папин костюм. Веселые, счастливые и...живые.   

Разболелась голова. Прогнал всё. Не время. Не сегодня. Сегодня хочу любовь свою последнюю вспомнить, да так, чтобы сердце сжало и не отпустило бы больше. Это воспоминание всегда в стороне, обособленно, близко никогда не подходит.  Самые лучшие, самые дорогие воспоминания греют душу, помогают жить, дают силы и придают смысл? Кто же это сказал? Безумные в своей практичности люди, из всего ищущие выгоду и пользу, вы или совсем циничны, либо никогда не любили и не теряли. Самое дорогое и любимое, самое заветное. И храня его на дальних полках души, достаешь крайне редко, если не один, первый и  последний раз. Самое любимое, самое и больное, жить с этими воспоминаниями все равно, что оперировать без наркоза. Прячешь глубоко и далеко, запрещая вспоминать. Легко после фейерверка в разгар праздника возвращаться в наше «ни о чем»? Как в ежеминутной серости и убогости  могут помочь воспоминания о беспредельных полетах души, искрящихся в гармонии сердцах, симфонии чувств, эпопеях поступков и мемориалах дел?

Мы все ищем настоящее, находим подобное. Бывают исключения. И радуга случается после дождя. Главное успеть узнать до того, как она упорхнет из твоей жизни, и может быть, разглядев и запечатав в своем сердце, ты сохранишь ее на всю жизнь. Я разглядел не сразу, а узнав, испугался, трусливо, но предусмотрительно, отложив  сторонку, на всякий случай и на потом.  И не сразу понял, что каждая любовь может стать отчаянно последней, и ты, навсегда возвращаясь в свое серое «ни о чём», будешь молить Бога забрать у тебя самое больное-самые дорогие воспоминания.
Брызгая кровью, в разрыв сердца крикнешь: «Зачем мне оставили жизнь, вынув душу?!».

Есть ли у меня время испросить у себя прощение за трусость? Нельзя конечное оттягивать до бесконечности...

Аллея Героев. Вечный огонь...Тавтология. Огонь всегда вечный, просто люди его не видят...Иногда чувствуют, и тогда чаще всего пугаются...А Данко? Таких Данко единицы на века...

Я попадаю в свою реальность. У каждого из бесконечности есть одна своя, та, где ты дома. Запах моря...Море пахнет сыростью, свободой и вечностью.

Вновь почудился мефистофельский смех,  уже много лет мне не страшный.

Пребывая без сознания, умираем бессознательно. Таким образом природа включает гуманный механизм блокировки боли. А не способ ли это не позволить, не допустить гомерический смех, неуместный в нашей культуре смерти, смех заглянувшего в пустотность запредельного. И в этой пустоте не окажется ничего из ожидаемого нами. Собственно, в пустоте ничего нет.  Ни рая, ни ада, ни череды родных, любимых и друзей, массово накопленных за все твои воплощения (в этом месте я особенно пугаюсь), ни бога, ни черта, а самое главное – нет оправдания нашего существования. Какая глупость искать смысл существования за пределами этого существования! Комфортная инфантильность. «Я гадил всю жизнь, а вы, не откажите в любезности, объяснить мне, почему и для чего я это делал». Или мы сейчас о глобальном безличностном, как обычно, а не индивидуальном смысле? О великом предназначении, а не о кривой реализации? И все-таки где ж его, этот смысл, искать? Великие настаивают, что смысл явления всегда находится вне этого явления! Еще бы вспомнить, где я эту мысль вычитал, очевидно, чтобы потом таскать за собой всю жизнь, сроднившись с ней и многими другими, невесть откуда взявшимися, словно собака с блохами.   

Но я сегодня хочу подумать о другом...

Присел на лавочку. Напротив, семицветным перевеслом украшенный, фонтан шуршит струями, роскошествует, щедро кропя прохожих алмазной пылью.

Открыв глаза, привычно споткнулся о выцветшую белесую портьеру, панорамно занавесившую мой разноцветный мир. В одно бесконечно унылое утро я не смог ее раздернуть. Нынче не люблю смотреть на мир открытыми глазами. Да и что глазами там можно увидеть?

Вы верите в существование ауры?

В первый раз захотелось зажмуриться и что есть силы, с риском оторвать ее от хлипкого шейного придатка к худому туловищу, тряхнуть головой, прогоняя дьявольское видение того, что, по моим представлениям, никак не могло существовать. Трансцендентный  ужас  вовсе не от разговоров под водочку-коньяк о запредельном и таинственном и не гнетущая тень ночного кладбища, мелькнувшая за окном вашего авто, это не безобидные глупые звезды на сонном неба, не шум прибоя в слякотный осенний день…Трансцендентный ужас это когда ты явственно, из глубин замершего в анабиозе сердца, обжигаешься пониманием невозможности мертвенной сухой руки, ухватившей тебя, идущего по ночной аллеи, принадлежать ни одному из живущих на земле существ…Настоящий ужас не от предчувствия и интуитивных прозрений, это так - баловство, даже не генеральная репетиция. Трансцендентный ужас всегда приходит от знания, того самого, что раздавливает вас гнетом неизбывности с единственным путем спасения через смирение.   

Вот и я привык, вернее – смирился с ее существованием. Реалист-прагматик во мне не смог отмахнуться от проявленного.

Преимущественно ауры раскрашиваются в оттенки из палитры синего цвета: от царственной берлинской лазури до бледно-васильковой нежности.  Я не уставал любоваться сапфировым великолепием, завораживаться мистикой полуночно-синей глубины, замирать в ультрамариновом восторге, группироваться мыслью в кобальтовом сущем, окунаться в опьяняющий лазурный мир, отдыхай душой в небесной безмятежности. Пару раз встречались ауры с золотыми всполохами.  Опасные красные протуберанцы страхом мутили душу, встреча с такой аурой тревожила весь день. Частенько встречались безликие мышастые ауры и раз антрацитовая, отскочившая от меня словно симметричный шар в колыбели Ньютона. В тот день я заболел. 

Впервые увиденную в центре бирюзовой ауры прозрачную слезу, словно капля на прибрежной гальке в солнечный день искрящуюся разноцветными огоньками, распознал не сразу. Набравшись смелости, переспросил.

– Милая, позвольте старику личный вопрос. Не ожидаете ли вы пополнения семейства?

Сжалась, беспокойно запульсировав. Слезка обесцветилась, растворившись в потемневшей сини. Заметил, люди всегда настораживаются при обращении к ним незнакомцев, страх темными всполохами взрывает обмершую душу, а тут особенно, храня внутри себя нещечко, есть о чем переживать.   

–Не поняла...
–Вы успокойтесь, милая. Я никому ничего плохого не сделаю, а уж душе новорожденной тем более.  Нельзя вам нервничать...
–Вы…как узнали?  Мы с мужем планируем ребенка. Сегодня мне показалось...Но у меня нет уверенности...
–Не волнуйтесь...У вас все хорошо, все замечательно…

Пора идти, впереди еще один парк, загазованный проспект и по-деревенски пыльные улочки частного сектора, расположенного на северо-западе в минутах ходьбы от центра. Старожилы, за холмистый характер, местность кликали буграми. С приходом первенцев капитализма словно вычурные розочки в зеленых листьях на кремовом торте, элитные постройки вытесняли послевоенные саманные дома, разноцветив покатые бока взгорков. Доказательством конечности всякого земного существования ориентир «на буграх», прихватив с собой мою юность, плавно свернулся в небытие. 

Душа устала от ярких красок. Слезилась и щурилась.

Откинутая вперед трость стучит по мостовой, минёром путь проверяет. Осторожно обхожу опасные или кажущиеся опасными места, а с ними и массу интересных событий, не реализованных возможностей. Так было всегда, только безопасный правильный путь - аккуратно, жизнь одна! Обхожу и уклоняюсь. Итог выверенный и под белесый занавес напоминает элитный купированный хвост, антенной возвышающийся над тощим задом постаревшего пса-дворняги.

Осталось пройти последние шаги. Не знаю насколько они самые трудные, но точно самые длинные.

Упираюсь лбом в пустоту.
Повеяло морской сыростью, оглушило тишиной.
Я вернулся домой.