Рубаи против кинжала глава 9

   Глава  9  ИЗГНАНИЕ  ИЗ ЧЕРТОГОВ                Невмоготу стало Омару при султанском дворе! На каждом шагу он ловил на себе враждебные взгляды сановников и челяди: даже подлые слуги, низшая разновидность рабов, и те, увидев поэта и звездочёта, издевательски скалили зубы; даже бесправные служанки  насмешливо шушукались ему вслед. Визир  Изз аль-Мульк при встречах с одноклассником отца прячет глаза. И не мудрено, ибо сын не тот человек, чем его родитель. Так захотел Аллах, велик он и славен, что многие дети  не могут быть равны великим отцам. А если отец многодетный, то та большая одарённость, какой его одного наделил Творец Всего Сущего, распадается в них на малые части, чтобы достаться каждому лишь понемногу. К этому осколку дара Аллаха добавляется что-то от матери, не всегда, увы, полезное. Из Нишапура  зачем-то прибыл в Исфаган новый шейх уль –ислам ибо прежний, старый годами и разумом, давно вознёсся к престолу Аллаха, милостивому и милосердному. «Что-то затевают против меня шайка длиннобородых богословов!» - с тревогой думал ныне опальный  создатель нового календаря. Земледельцы державы сельджуков помнили ещё, как им стало жить чуть полегче, когда ввели календарь Хайяма. А теперь всё опять завертелось по-старому, по указкам из мусульманского Багдада!  Учёный муж тревожился не напрасно. Очень скоро вольнодумцу объявили, что над ним состоится богословский суд. Слава Аллаху, справедливому и правдивому, ибо суд – хоть какая-то видимость поиска истины. Ведь могли  зарезать во сне по указу озлоблённой Туркан-Хатун кинжалом послушного гуляма. Отвратный дух злачных мест наполнил царский дворец. Евнухи при гареме Мелик-шаха ныне тоже оказались не у дел, поскольку покои его многочисленных жён и наложниц превратились в стойло для человеческих  жеребцов - рослых молодцов из дворцовой стражи. Вход в юдоль порока и разврата всегда свободен. Днём и ночью там звучат флейты и бубны, пьяные песни и смех… - Что ж, судите! – говорил в душе  будущим неправедным казиям звездочёт. – Чем вы можете меня запугать? Как вы можете меня наказать? Отнимете жилой дом в Нишапуре, скудный скарб поэта в нём? Берите!  Как же вы плохо знаете Омара Хайяма… Это вы, случайно разбив дешёвую миску из глины, обливаетесь слезами, будто вас постигло великое бедствие. А я готов сам всё свалить в кучу и сжечь вместе с домом, если вещи станут мне в тягость. В зиндан хотите меня упрятать? Ха!  Разве я и без того с детских лет не в духовной темнице? Бросайте в подземную тюрьму. Мне будет чуть тесней, но спокойней… В зиндане сидел и великий табиб Абу-Али ибн Сина, и энциклопедист Абу-Рейхан Бируни. Отсижу своё и я… В одиночестве? Пусть. Для учёных бесед мне достаточно самого себя. Это вы, пустословы, сойдясь во множестве в круг, не знаете, что говорить друг другу потому как вам сказать -то нечего.  Срубите с плеч  голову? Рубите! Я не дрогну, ибо мне не страшно потому, что я оставил после себя в Подлунном мире заметный  след. Ускорить смерть своему ближнем – вот на что вы способны. Но ведь она неизбежна для каждого раба Аллаха! Десять лет раньше, десять лет позже… что из того?  А мало ли людей умирает, едва родившись…  Так какой же смысл ваших усилий – торопить событие, которое и без вас произойдёт в своё время?  Никакого, глупцы. Это всё равно, что пугать юную невесту, только что вышедшую замуж, тем, что через девять месяцев она непременно родит дитя и ей при этом будет больно. Но готовность к любому наказанию отнюдь не значит, что учёный муж согласен с любым приговором, воспримет его покорно. Нет, он взбунтовался против насилия. -То, что вы затеваете, о слуги Аллаха, милостивого и милосердного, бесчеловечно! – сказал он людям, заполнившим престольный зал султанского дворца. - Или вы тут все умнее меня, знатока небесных сфер и богатства человеческой речи и письма? На головах слуг Аллаха  белые, синие и зелёные чалмы. Среди судей нет в зале опекунши малолетнего султана вдовой султанши Туркан-Хатун, но вместо неё обвинял вольнодумца визир Изз аль Мульк. Верховный казий державы – древний беззубый старик. Что они знают о человечности? Слушатели  подсудимого едва ли понимают его речи. - Мы судим тебя по шариату, нечестивец! - Что это за закон? - Тот, который существует у нас, правоверных мусульман. - Кто его выдумал? - Уж, конечно же, не ты, богохульник! - Ну и судите по нему сами себя и себе подобных!  А у меня другие законы, и я по ним сужу себя сам. - Правоверные, он не уважает нас! – взвизгнул верховный казий. - Было бы за что уважать! Мудрено ли, что суд тянулся недолго, ибо всё было решено заранее. Приговор гласил: «Поскольку шейх Абу-л-Фатх Омар ибн Ибрахима Хайяма является еретиком и отступником от учения Пророка Мухаммеда, не поддающимся увещеваниям и внушениям со стороны высшего духовенства, бунтовщиком в своих кощунственных рубаи против небес. Бросал в  них вызов Аллаху, всевидящему и всезнающему, и смущал своими стихами умы правоверных. Сокровенный смысл их – жалящие змеи для мусульманского законоположения и сборные пункты, для открытого нападения на учение Пророка»… - Это  не я писал кощунственные рубаи против религии и против мусульманских нравов, о мудрые казии! – крикнул со своего места подсудимый поэт. – Их пишет от моего имени нечестивый Хасан ибн Саббах в горной крепости Аламут. Я же пишу  про мироздание, про звёзды,  про математику и землемерие,  редко про любовь!  - Не  оправдывайся напрасно, о нечестивец! – цыкнул на Омара верховный казий. – Как шелудивый пёс чешется о каждое дерево, так словоблуд сваливает свою вину на других людей!  Так вот знай, о несчастный, что за все твои тяжкие грехи мы приговариваем тебя согласно шариата  к  побитию камнями до смерти на главной площади Исфагана, подобно побитию Шайтана во время ежегодного хаджа правоверных в Мекке! Одобрительный гул благонравных шейхов, имамов,  улемов и мулл прокатился по престольному залу султанского дворца.  Приговорённый к столь мучительной и позорной казни звездочёт, испуганно оглянулся вокруг, весь белый, но не встретил ни в чьих глазах сочувствия.  Несчастный бросил отчаянный взгляд на раскрытый выход из зала, будто примериваясь к возможности ринуться с места и прорваться на свободу. Но увидел за бархатной завесой рослых стражников с обнажёнными мечами.В глубоком душевном замешательстве стихотворец едва не прослушал спасительные для него слова главного визира. - Примите в расчёт, о светочи благочестия, - обратился Изз аль Мульк к слугам Аллаха, - былую близость Омара ибн Ибрахима Хайяма к  семье султана Мелик-шаха, составление нового календаря и успешных гаданий по звёздам  я нижайше прошу высокий суд  заменить ему смертную казнь незамедлительным выдворением из столицы нашей державы! И покорные чалмоносцы  восприняли просьбу главного визира за просьбу самой султанши Туркан-Хатун и поэтому окончательно приговорили: «Отныне и навсегда означенный шейх  Омар ибн  Хайям изгоняется из Исфагана в Нишапур, под неусыпный надзор духовных лиц его родного города  в доме, оставшемся от родителей. О-омин! ». Вот теперь подсудимый скажет последнее слово!  Всё, что думает о неправедных судьях. Как правоверный мусульманин он молитвенно провёл по лицу двумя ладонями.  И будто стёр ими внезапную решимость. Что говорить? И зачем? - Да, конечно, - вздохнул Омар, такой человек, как я, неудобен для вас. Ну, что ж, изгоняйте меня и оставайтесь с теми, кто для вас удобен! А я уйду. И меня для вас больше нет Слышите? Меня для вас никогда больше нет. - И слава Аллаху, вершителю судеб! Мы в нашей благословенной исламской стране обойдёмся без хитрых математиков, строптивых астрономов, безбожных лекарей. Уезжай в свой Нишапур, пока не попал в наш зиндан! Под конвоем стражников его повели к выходу из султанских покоев. Проходя мимо трапезной, приготовленной к большому застолью для справедливейших судей в чалмах,  изгнанник внезапно завернул к скатерти-самобранке. Там он схватил с дастархана полный кувшин вина, хлебнул из него изрядный глоток пьянящей влаги  и продолжил свой путь с сосудом в руке на террасу дворца. Там  нечестивец, обливая вином бороду и грудь, запрокинул дно кувшина над своим лицом. Прислуга  трапезной подняла громкий скандал. Вызвали великого визиря для успокоения и наказания неуемного винопивца.  И каково же было удивление слуг,  когда опьяневший звездочёт непочтительно  обратился к высшему сановнику державы: - У меня нет денег на дорогу, о Изз–аль Мульк!  И в Нишапуре первое время мне не на что будет жить. Выдай же мне, о визир, хоть пятьсот-шестьсот динаров в счёт не выдаваемого мне уже за три года жалования придворного астролога и табиба. - Не могу, о сын греха и порока, поощрять деньгами воришку напитка, запрещённого к употреблению правоверным самим Пророком Мухаммедом, да благословит его Аллах и да приветствует! Денег для тебя  в казне нет…– нахмурился собеседник. - А для кого же принесли этот кувшин в трапезную, как не для благочестивых казиев и судейских крючкотворов? Или для простых слуг  и стражников? - Не кощунствуй, о безбожник, а покорно отправляйся в изгнание, как когда-то это сделал твой одноклассник из Харасанского медресе, составивший для султана отчёт о лягушачьих лапках.  А для того, чтобы ты не укрылся в Исфагане или не ушёл в крепость Аламут, тебя до Кумских ворот сопроводит твой давний знакомец  из туркмен, онбаши Ораз!  Скажи спасибо мне за такого проводника: уж он тебя не ограбит во второй раз в твоей жизни, и не прирежет в праведном гневе.    Эй, стража, проводите его в свою келью да проследите, чтобы вор не положил в свой хурджум какую-нибудь вещь из дворцовой утвари! Потом вытолкните в шею за ворота… Прощай, Омар ибн Хайям! - Прощай, визир, недостойный сын своего великого отца! Изгнанник спокойно, ещё не зная, как быть ему теперь с деньгами на дальнюю дорогу, покорно пошёл под конвоем в свою келью. Там он, не торопясь, сложил в свою старую ковровую суму лучшие книги, чернильницу, пучок тростниковых перьев для письма, запас бумаги и астролябию. Даже глиняной пиалы для воды не взял с собой, ибо она была утварью султанского дворца. Пока мыслитель жив, никогда не следует про него  говорить, что он вот это сделать сумел, а это – не сумел. Это всё равно как упрекать скульптора, едва приступившего к мраморной глыбе, что он не вытесал колону для дворца или чашу для фонтана. - Погодите! – шептал обидчикам изгнанник. – Дайте мне развернуться! Я ещё многое напишу полезного для людей! Я пережил  немало сельджукских султанов: и Тогрулбека, и Алп-Арслана, и Шамса-аль-Мулька, и Меликшаха. Переживу и вас, почтенные! Вооружённые гулямы  выпроводили его за ворота и передали с рук на руки бывшему дорожному грабителю Оразу,   знакомому Омару  ещё с детства! Мало того, так захотел Аллах, велик он и славен, что тюркский язычник  стал поклонником вольнодумных и противоисламских рубаи  Хасана ибн Саббаха, но  распространяемых среди простого народа от имени опального Омара ибн  ИбрахимаХайяма. - Здравствуй, о кори! Как ты вырос за то время, что мы не встречались! – воскликнул обрадованный туркмен. – А я давно к тебе приглядывался, ты это или не ты? А подойти боялся, ибо во время встречи с тобой много лет назад я показал себя твоей семье не с лучшей стороны. - Здравствуй, разбойник! – тоже обрадовался встрече учёный муж. – А я давно признал тебя во время дворцовых церемониалов, но тоже побоялся подойти,  удостовериться и поблагодарить тебя за подаренную  тобою жизнь мне. «Ещё прирежет, думаю, он  меня,  как опасного свидетеля твоих молодецких подвигов на степных дорогах. Но теперь ты можешь не опасаться  меня, опального придворного астролога. -Так уж расположились звёзды на небосводе твоей судьбы, о фатих! – успокоил арестанта словоохотливый онбаши . – Если уж мусульмане возьмутся кого-нибудь травить, то все, от высоких властей и до последнего раба, ретиво, даже со сладострастием, делают это! И чего бы тебе, о знаток Коран, не жить было с ними в мире? Вот теперь и шагай  пешком без единого фельса  в кошельке до своего Нишапура! - И дойду когда-нибудь. Буду в селениях  и в караван-сараях читать правоверным  Коран, Книгу Книг, а не правоверным - гадать по звёздам. Недаром я захватил с собою астролябию и звёздные таблицы. Не пропаду, видит Аллах! - Хорошо, если так! Но я старый головорез Ораз не могу допустить, чтобы такой  великий умник брёл по дороге подобно нищему попрошайке. Отойдём-ка, о стихотворец,   вон под то тутовое дерево… - Что это? – удивился Омар, когда туркмен в тени большой кроны сунул ему в руки тяжёлый мешочек. - Пятьсот золотых динаров. Я сегодня стоял на страже у дворцовой трапезной и слышал твой разговор с Иззой аль-Мульком о трёхгодичной задержке тебе жалования. И этот человек главный визирь!  Бери кошель с динарами,  не бойся… Тут… мои старые сотоварищи-вояки скинулись, кто по динару, кто по два или три. Очень нам нравятся твои рубаи, а первым из них вот это: Как долго пленными нам быть в тюрьме мирской?            Кто сотню лет иль день велит нам жить  с тоской?            Так в чашу лей вино, покуда сам не стал  ты            Посудой глиняной в гончарной мастерской! - Нет, не возьму! Этот стих не я написал, а другой человек! – заупрямился поэт. - Бери, бери. - А когда я их вам верну? И сумею ли это сделать когда-нибудь? - Чудак, сразу видно, что ты со своими звёздами давно оторвался от грешной земли!  Это мы степные разбойники возвращаем тебе свой давний долг… - За что? - За мешок зерна твоей семьи, - помнишь Фирузгондскую дорогу? Ну, и за убитого работника вашего, как его  звали не помню… - Ахмеда! - Вот–вот, за него, покойника, хотя он, растяпа, и трёх фельсов не стоил, как телохранитель. Кроме того, процентов на сумму нашего долга наросло немало. Так и будет пятьсот золотых динаров если с процентами считать… Бери, а то уже прохожие обращают на нас  внимание как на заговорщиков из крепости Аламут. За Кумскими воротами сельджукской столицы головорез даже всплакнул на прощанье. Вот оно как бывает в земной жизни по воле Аллаха, устроителя судеб: когда-то Ораз был смертельным врагом Омара, теперь же – расстались друзьями! Пятьсот золотых динаров  большой капитал и его надолго хватит, если деньги беречь. Себе в назидание счастливец  сочинил вот такое рубаи: Хоть мудрец - не скупец и не копит добра, - Плохо  в  мире  и  мудрому   без  серебра, Под оградой фиалка  от нищенства  никнет, А богатая роза  красна и бодра. И  жил  он себе тихо  один в отчем просторном доме, никого к себе не пуская и выходя лишь за покупками. Но вот до него дошёл горестный слух из Исфагана: окрестное население, поощряемое мусульманскими  священниками, нещадно разламывает его Звёздный храм и растаскивает камень на жилые и хозяйственные постройки. Крестьянам дороже всех небесных светил, вместе взятых, их собственный хлев, дровяной сарай и ограда. Вселенная для них – не шире жилого двора с кухней и отхожим местом. И звездочёт не выдержал. Он решил напомнить властям о себе вопреки своей угрозе никогда больше не служить им. И взялся мыслитель за «Наврузнамэ» – свою самую яркую, молодую весеннюю книгу. Язык её – простой, без литературных ухищрений, краткий и точный, доступный любому читателю. Замысел книги всё тот же: доказать превосходство солнечного календаря над мусульманским, по которому  «сбор налогов приходится на такое время, когда урожай ещё не созрел, скот далеко от хлебных полей,  и потому дехкане испытывают мучения». Книга получилась обширной и наполненной красочными примерами. Всю весну и лето Омар трудился над нею. И вот- заключительные строки: «Эта книга окончена хорошей приметой – красивым лицом, для того, чтобы она была благословенна и для писателя, и для читателя. Окончена с помощью Аллаха, мудрого и правдивого, и благодаря прекрасному Его содействию. Господин Всех Миров, оканчивай добром, счастьем и здоровьем!» С подвернувшейся оказией нищий мудрец отослал свой труд в Исфаган с надеждой на большую награду. И потянулись дни тревожного ожидания пока его не вызвал к себе окружной правитель, вернувшийся из столицы Сельджукской державы. - Повесть ваша, о почтенный  писатель, развлекла вдовую царицу Туркан-Хатун и мудрые её приближённых, - сообщил он опальному царедворцу. - –на достойна самой высокой награды. Но его светлость визирь Изз аль-Мульк – да поможет ему Аллах в его делах! – соизволил награду удержать в счёт ваших долгов в казну державы. - Каких таких долгов? – изумился поэт. - Разве вы забыли, о фатих, сколько денег получили за восемнадцать лет на строительство вашего Звёздного храма? Из-за уважения к памяти своего отца великий визирь не будет взыскивать с вас весь долг. Он прощает его. Но стоимость вашей книги  «Наврузнамэ», которую определили в пять тысяч золотых динаров, останется в царской казне. Визир передал вам, что если б вы повинились, упали в ноги царице, может она и простит вас. - Аллах свидетель, что я перед нею ни в чём не виноват! Но,  если она хочет, пусть приедет ко мне в Нишапур, мне в столице появляться запрещено судом. - О, безумец! Что ты говоришь? – испугался окружной правитель. - А если Звёздный храм – моё личное достояние, то пусть мне разрешат пустить его на слом, авось, выручу за тёсаный камень хоть часть  денег, затраченных на строительство. - Нет больше твоего Звёздного храма! Без тебя, умника, разломали и растащили. - Уже? – у астронома похолодело в груди, и ему ничего не оставалось делать, как пристыженному уйти из канцелярии сановного собеседника. «Зачем? Ради чего я хлопочу? – с грустью размышлял он по дороге в свой пустой дом. – Ради блага людей, которые знать не хотят какого-то там Омара Хайяма. Кому прибавили ума мои математические и астрономические трактаты, кого спас от беды самый точный в мире календарь?  Только Аллаху, всезнающему и всевидящему, ведомо почему  книга «Наурузнамэ» не оказалась благословенной ни для писателя,  ни для читателей. И ни Аллах, милостивый и милосердный, ей не помог, ни лицо красивое. А как пригодились бы сейчас эти пять тысяч! У меня всего один динар… Хоть и  золотой, но единственный. Скажи, за что меня преследуешь, о небо? Будь  камни у тебя, ты все их слало мне бы! Чтоб воду получить, я должен спину гнуть, Бродяжить должен я из-за краюхи хлеба. …Один динар. Золотой полновесный. Его можно враз пропить в кабаке и умереть потом с голоду. Или не пропивать, чтобы прожить несколько дней впроголодь. И уж за тем умереть? Но кто после моей   смерти защитит моё имя от очернителя его, самозванца   Хасана ибн Саббаха?  Нет, рано мне умирать. Напишу-ка я письмо одноглазому однокласснику по Харасанскому медресе, напомню ему о нашей юношеской клятве о помощи друг другу да попрошусь к нему в горную крепость Аламут. Буду учить детишек исмаилитов наукам и стихам, авось именно мои  рубаи  отвлекут их от гашиша и кинжала!» Довольный своим решением, нищий поэт развернул свой путь под прямым углом вправо, чтобы направить  свои стопы свои стопы в караван-сарай для купцов из города Рей. Там он без труда разменял свой динар на мелкую монету. Подошел к бродячему писцу и продиктовал ему  текст дружеского письма главе секты убийц. Вместо полного своего имени он подписался школьным прозвищем «Фатих».  Далее он без труда отыскал в этом караван-сарае погонщика верблюдов с надрезанной мочкой уха, тайным  знаком о принадлежности к братству Старца Гор. Вот когда пригодились-таки  знания о школе убийц, которые Омар почерпнул несколько лет назад из следственных бумаг об убийстве великого визиря Низама аль-Мулька!  Нечаянный письмоносец  пальцами рук показал, что  высокий адресат обязательно получит важное послание отправителя. И снова потянулись тревожные дни ожидания опасных последствий письма. Если его по проискам Шайтана, камнями побитого, перехватят соглядатаи  главного визира аль-Мулька, то автор письма заживо сгниёт в зиндане в своих нечистотах. Если недоверчивый одноклассник  заподозрит провокацию в неожиданной просьбе стихотворца, то кинжал в спину или яд в пиале с вином не заставят себя долго ждать! На перекрёстке двух смертельных опасностей голодающий мудрец в глубоком душевном замешательстве сочинил такое рубаи: Не одерживал смертный над небом побед, - Всех подряд пожирает земля – людоед. Ты пока ещё цел – и бахвалишься этим? Погоди: попадёшься червям на обед! Аж через луну  кто-то поздно ночью настойчиво постучал в ворота.