Тёплое течение Гольфстрим

Она так про себя и сказала: «Я в душе – зверь, в натуре – танк». Я смотрела на соседку по номеру и мысленно прибрасывала на неё то шкуру, то броню… Мимо. Ничего настораживающего в её облике не было: белокурая яркая, изящный очерк губ, симпатичные ямочки, капризный излом бровей. Дама – не ширпотреб.  А вот глаза завораживали. Для защиты окружающей среды их бы притушить, держать полуопущенными. Но сумрачный, страстный, словно со дна души взгляд, эта женщина пускала поверх толпы, как лазерный луч. Ослепляла концентрированной болью. Вызывала жгучий интерес…
С многочасовых прогулок по терренкуру Кисловодска мы с Ниной и вели отсчёт нашей дружбе. Жили в соседних микрорайонах одного города. Устраивали променады пару раз в неделю. Так бывает у женщин моего возраста. Бежишь по жизни, как заполошная, забывая, какие серьги с утра в ушах. Ни тёплого взгляда, ни радостного возгласа навстречу, а потом раз – с лёту, – вот же родная душа!
Нина была родная. У нас с ней совпали вибрации, как сказали бы востоковеды. А вибрировали мы по каждому поводу: головокружительный снегопад, выпускные вечера у детей, беда на Украине, опубликованные архивы Марины Цветаевой, новые шторы на окнах…
Теперь я знала, что насыщало взгляд подруги болью. Тридцать лет назад Нина родила сына. Трое суток потуг, крика и беспомощности акушеров завершились страшно.  Медики повредили малышу позвоночник. Маме объявили: ребёнок умер. Но Стёпка, валяясь на полу женского туалета, упакованный как отработанное сырье, рано утром вдруг подал голос. Родители мужа, врачи и подруги уговаривали Нину отдать «в перспективе – бревно» в Дом ребёнка, а себе родить ещё одного – невредимого. От неё отступились, только когда услышали звериный вой – на весь роддом, на всю Вселенную…
В тот момент она и обернулась волчицей. Взяла в зубы своего искалеченного волчонка и понесла к свету. Столкнувшись с крепостной стеной провинциальной бюрократии, вычеркнувшей её сына из жизни, Нина пробила оборону министерства здравоохранения. После трёх суток дежурства в приёмной, министр лично вручил ей направление в клинику Елизарова. Годы и годы женщина носила Стёпку в гипсовом корыте. Вылизывала после десятка операций. Работала в клинике кем попало, лишь бы быть рядом с сыном.
А он поражал всех умом, цепкой памятью, весёлым нравом. Одна беда – не рос. Куда-то испарились гормоны этого самого роста. Ниной овладела страстная, всеми молитвами оговорённая перед Богом, мечта – поставить сына на ноги, избавить от участи колченогого волчонка. Муж – мальчик с растерянными глазами – не потянул груза этой мечты. И в день, когда мама впервые за руку подвела сына к дому, её в этот дом не впустили. Лохматая голова, высунувшись в форточку, боднула Нину в самое сердце: «Отойди за угол, я провожу женщину…» Муж не раз уходил на свободу, но всегда возвращался к ней – жалел. Потом, не выдержав затравленного взгляда усталой, с запавшими боками волчицы, уехал на войну. Она хранила чемодан нераспечатанных писем, говоря: «Прочту перед смертью».
Нина таскала парня по лестничным пролётам университета. Он, с добрым десятком металлических спиц в позвоночнике, не мог ходить по ступенькам. Многого не мог, но жил с радостью, заливая мать благоговейной любовью. Она дала ему всё, что можно было дать инвалиду в нашей стране. Теперь Степан с помощью компьютера общается с миром, занимается репетиторством на дому.
–  Оля, я не могу больше жить. Нечем, – тусклым голосом однажды заявила мне подруга. – Теперь сын не пропадёт. Муж прекрасно обходится без меня, старой, больной обезьяны…
 – Какая обезьяна? Ты же вторая Маша Шукшина! Глянь хоть в эту лужу!
 – Только и осталось в лужи смотреться, – нехотя хохотнула подруга.
 – У тебя закончился этап жизни, на подходе – другой. Межсезонная пустота. Её надо заполнить! – напирала я, видя, как наливается горечью взгляд подруги. – Срочно - на курорт! Попьёшь водички, встряхнёшься, но главное, тебе надо влюбиться! Я тебе сто раз говорила: любовь у женщины должна быть в крови на уровне гемоглобина!
  – Окстись! Да кто на меня посмотрит?!
  – Дурочка! Это в двадцать лет важно, чтобы нам вслед оглядывались. Сейчас пусть твоя душа работает на всю катушку! Выбери объект посолидней… Поделюсь нарядами – форси на всю катушку! По горам! На танцы! По горам! Поняла?..
   Стройная, моложавая женщина летела мне навстречу, не касаясь земли. Засмотревшись на неё, я не сразу сообразила, что вижу перед собой Нину. Короткая стрижка, отливающая голубизной одежда, яркий, развевающийся шарф, истомлённые нежностью, потрясающие внутренним светом глаза – она была неузнаваема!
   – Оленька, смотри – генерал! - Мужчина на фотографиях выглядел азартным, красивым человеком. Хохочущий рот, мальчишеский хохолок на затылке, крепкие длинные ноги, обтянутые джинсами – ни кобуры на боку, ни пистолета в руках. На всех фотографиях его руки были заняты Ниной.
- Он будет ждать моего письма! Прошу, выручай! Только ты можешь описать, что я чувствую! Ведь я могла проплыть всю жизнь по течению амёбушкой и не понять, какая радость возможна! Я не узнала свой город, еду в трамвае, все старики с их авоськами, все самые хмурые лица – кажутся родными! Полтинник прожила незрячей!
    В тот же вечер я с огромным вдохновением сочинила письмо незнакомцу.
    «…Сашенька! Ты родился, чтобы устроить погром всем моим представлениям о жизни. Надо ли говорить, как я тебе благодарна? Ты понимаешь, что женщин, с их страхами в душе, со всеми их разрушенными замками, фантазиями надо жалеть: подуть на больной пальчик, прикрыть от сквозняка. Дед Мороз не зря спрашивал: «Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?» Нам безумно нравится эта игра! Даже не предполагала, что чувство принадлежности другому человеку может иметь столько оттенков! Принадлежать – раскинуть крылья, отдаться тёплому потоку, в изнеможении кружить над любимой душой! Принадлежать – каждым нервом, каждым взмахом ресниц, каждым вздохом! Разве не так всё было задумано Богом? Пусть тебя затопит ощущение блаженства! Я не говорю тебе: «Будь моим!» Просто БУДЬ!  Я ведь всю землю обыскала, пока ты не посвятил меня в женщины. Держу тебя в голове, как глоточек свободы, картину звёздного неба.  Мысли о тебе – тёплое течение Гольфстрим! Всё понял, милый генерал? Пожалуйста, будь по мере сил счастлив и здоров, любим всеми добрыми людьми на земле, всеми белокрылыми ангелами в небе!..»
    Через год я запросто могла бы издать полное собрание сочинений. На каждую строчку письма, переписанного рукой Нины, он отвечал по телефону. Звонил утром и вечером, днём и ночью. Генерал развёл руками все тучи над её головой. Нашёл Стёпе научного руководителя для кандидатской, подарил компьютер, был очень щедр. Нина по-настоящему расслабилась.
Её друг появился в нашем городе накануне Нового года. В гостиничном номере нарядил ёлочку, расставил свечи, включил музыку: сюрприз!
Через три дня при встрече с подругой я ахнула, увидев её безжизненную походку и чёрные провалы под глазами.
   – Оля, он достал пачку твоих писем и сказал: «Перечитываю их каждый день и поражаюсь! Сколько в твоей душе любви и нежности! Я забыл половину слов – никогда их не употреблял. Таких, как ты, в этом жестоком мире просто быть не может! Я тебя обожаю!..» Оля, это же он тебя, твою душу обожает! – Нина захлёбывалась слезами. –  Я сказала, чтобы он мне больше не звонил. ВСЁ!
   –  Рви сердце! – воскликнула я. – Мало пережила боли? Добавь, мазохистка несчастная! Саша тебе – гран-при от Бога, а ты? О Стёпке подумала? Сама говорила, он уже и работу ему подыскал…Опомнись, Ниночка! –  горячилась я. –  Для чего стилисты, визажисты, поэты, композиторы и, как их там… которые духи изобретают… «душисты», что ли? Их дело помочь нам стать добрее, счастливее. Прикажешь Саше твоего косметолога любить? Вон какую красоту навела! За письма полюбил мою душу? Да я, может, твой личный Сирано де Бержерак!
Нина замерла, переваривая мои слова.
   – Что я наделала?! Ты бы видела его лицо, когда я эту чушь несла! Он мне – шампанское, подарок, а я ему – кипяток на душу! Сегодня вышла на улицу – мёртвый город! Краски, звуки – всё умерло во мне! Уродливые лица. Корявые деревья и сама я – Баба яга в тылу врага! Что делать, Оленька? Он молчит третий день! – Нина смотрела на меня опрокинутым взглядом.
   – Позвони, как ни в чём не бывало! Спроси, мол, чего притих? Держись беззаботно, не грузи мужика. В Москве – группа риска – у них там не продохнуть от стрессов. Пообещай пару нарядов вне очереди за то, что так лихо бросился выполнять приказ. Да, женщины уходят, возвращаются – мы такие! На нас влияют магнитные бури! Нашу нервную систему испытывают дети, мужья, кухни, работодатели, капитализм, сволочное телевиденье… Мне в маршрутке вчера новую шляпу сбили на грязный пол – чуть не заплакала… В конце концов, что нам и пошутить нельзя разочек? – скорчила я мину, стараясь убедить подругу в ничтожности проблемы.
Весь вечер я, словно в угаре, строчила письмо разжалованному генералу.
Плачу – это значит плачу
за то, что любви избежать хочу.
Опасаешься мне причинить боль?
Первым уйти изволь!
Это моя река слёз Ты у меня – всерьёз.
За полночь в окнах свечи гашу, Бога прошу:
«Пусть это пламя уйдёт в слова!
Я – не права!..»
Не на моей стороне свет,
если в сердце моём тебя нет!
Как прорубь на льду – круг.
В этом кругу я всем – друг.
Верят на слово – в сказках-то я сильна!
В буднях снова – одна, и одна, и одна…
Я для тебя – штрих, тень.
Ты для меня – день!
От молчания глохну, схожу с ума.
Без тебя на всю землю,
на все горы, на все реки – ЗИМА!
Радугой в небе, чудом моим был!
Думаешь, время остудит пыл?..
Через несколько дней услышала в трубке выходящий из берегов голос Нины: – Оля, Саша едет! Он сказал, от «моей» поэмы у него чуть сердце не остановилась, и у нас с ним единственный выход – умереть в один день и в один час, чтобы не мучиться друг без друга…   
 – Ну ничего себе, придумали, голубчики! Если все влюблённые поумирают, для кого я стихи писать буду? – ворчливо проговорила я, прихватывая горстью разбегающиеся по лицу слёзы.