Особняк Кшесинской. Ольга Ланская

Странные годы шли сквозь нас, невольно ввергая в события золочено-кровавой эпохи начала века предыдущего.
 
Время истончилось, растаяло, поволокло за собой по колдобинам неисчезнувшего, как оказалось, столетия. Кого – мордой по булыжным мостовым, кого – под визг и улюлюканье, кого – под могильное, смертное замалчивание. И опять, как и сто лет назад, досталось больше всего великому и могучему – русскому...

В те редкие денечки, когда, вырываясь из капкана "нехочужить", чтобы куда-то идти, ехать, действовать, я вдруг обнаруживала льдистый первоцвет Санкт-Петербурга.
 
Наступила на нас, петербуржцев, мартовская пора лимонных закатов, узким ножом вырезающих свою долю в тяжело, ложно-беременных, обманно-грозовых облаках, нависших над Великим Городом. Обманно, потому что все знали – никаких гроз пока не будет.

Взрыхлялся лед на Неве, грязнел на реках помельче, исчезал в узких протоках…
И южный бортик Лебяжьей канавки внезапно зазеленев, сказал миру, что идет на всех нас весна 2019 года. И живой, очнувшейся громадиной привалилась бортом к причалу "Аврора", на палубе которой сновали настоящие, но будто бы внезапно ожившие, люди…

И над всем этим, над просыпающимся миром Великой столицы Великой Империи я видела тебя, Серж, убитый нехристями-врачами Мариинской больницы, видела, что ты не исчез – ты стал самим воздухом любимого твоего города, его проспектами и дворцами, каждой каплей замурованной льдами Невы, каждой травинкой, пробившейся к свету.

И я сказала об этом молчаливому спутнику своему по моим последним дням, подхватившему меня между мостом и черной Фонтанкой.

По случайному совпадению, он был тезкой моего Сержа, а для друзей -- просто Серый.

Это он поймал меня на лету, как ветер перышко, и вернул в отвратительную среду бытования лживых озлобленных "профессионалов", "соц.службистов" и прочего люда, приехавшего, Бог знает, из каких мест, зато сидящего "при делах" – в магазинах, лавчонках, – да что там! – уже и в офисах, – злого и порочного, влившегося в быт Великой Столицы мутным потоком.
 
Но заметила я, как разбивается, отступает этот поток перед внезапно возникшими
перед ним ледяными, почти бесцветными глазами Серого, и подумала, хорошо, что хоть от таких, как он, есть на поток этот чиновный управа.

Серый умел молчать, сливаясь в одно целое с огромной своей машиной, предназначенной для большой его семьи, он вообще умел срастаться с техникой – от мощного мотоцикла до этого роскошного произведения автомобильной инженерной мысли – наверное, это пошло еще от Афганистана.

И можно было молчать под лимонными полосами вечерних зорь, или говорить ни о чем, зная, что эти мои внутренние монологи о своем, произнесенные вслух, ему не мешают. Слишком полна забот была его собственная  жизнь, в которую случайным камешком врезалась моя.

Он день и ночь вкалывал на извозе, вычислял острым глазами тех, кто побогаче, торговал котятами от своей беспородной, но плодовитой кошки, которую жена-риелтор, бабенка пробивная, крученая, давно спустившаяся в питерские долины с далеких южных гор, крутила в доме всем, и кошкой, разумеется, тоже, периодически подкрашивая ее "под Египет".
Серый подчинялся ей беспрекословно, и всегда убеждался, что она права, а значит, она – ведущий.

Был он молчалив, неприметен, на люди не рвался. Поговаривали, не зря молчал, было, дескать, с чего, да и Афгана за ним никогда не числилось.  В общем, чужая душа потемки, и кликуху свою Серый оправдывал.
Я, привыкшая к его молчаливости, благодарна была уже за то, что он не отказывался меня подвезти - не было у меня денег на такси. И сил на долгие хождения тоже.

На этот раз он подвозил меня к шалаве-нотариусу, которая никак не хотела возвращать мои документы на квартиру, - факт, от которого даже Серый прищурился и молча кивнул на сою бандитскую машину: поехали, мол.

Я о чем-то говорила, как вдруг он, казалось, совсем не слышавший моих разговоров, откликнулся на них, кивнув в сторону скользящего мимо нас дома:
– Особняк Кшесинской…

Я оглянулась и увидела шедевр невероятного зодчества, который бы рассматривать и рассматривать, сколько жизни хватит.

Особняк, окутанный мифами и грезами, под серым мартовским небом Санкт-Петербурга казался живым, наполненным той самой, столетней давности, невероятной жизнью.
Как то, что почудилось однажды на Авроре…

И тут я увидела их.

– Змеи! – сказала я. – Так вот, откуда они! Я и не знала!

Мало, что есть на свете столь прекрасно гармоничного и неожиданно схожего не то с изящной женской головкой, не то со стражем вселенной Куандалини…

Змеи окружили нас колдовской инфернальной пляской, а мы мчались дальше,стараясь не замечать их, и лимонное солнце, не мигая, смотрело в глаза машин.


Санкт-Петербург