А. Глава восьмая. Главка 3

3

 
     Кандидат не ожидал этого вопроса. В первый момент он смешался: шаркнул стулом, выпрямился и отвёл взгляд, до этого покойно скользивший по моему лицу. Неужели он думал, что тема эта была закрыта его формальным извинением тогда, в театре? Плохо же в таком случае он меня знает. 
     Конечно, тут был известный расчёт. Религиозность стала в последнее время козырной картой, и лишь самый ленивый политик не щеголял ею. Но назвать Плешина религиозным нельзя было бы при всём желании – и, разумеется, он бы не рискнул прикинуться таковым. Ведь сейчас перед ним был не только я – перед ним была его аудитория.
     – Меня нельзя назвать истово верующим, – промолвил он наконец, всё ещё не глядя на меня, – наверное, нельзя. Я не фанатик, ни в коем случае не фанатик, хотя в Бога я верю. Мне кажется, что религия полезна… полезна для народа. В ней есть организующее начало, а организация – организация полезна. 
     – Вы часто ходите в церковь? 
     Плешин нахмурился.
     – Часто – не вполне верное слово, – ответил он с расстановкой, – не вполне… Я навещаю церковь по праздникам, по большим праздникам, потому что это… это в некотором роде традиция. Я уважаю традиции. В них есть известная сила. Церковь – своеобразный символ, как иконы, как крест. Да, особенно крест. Символы необходимы, они… они воодушевляют. Но каждый решает для себя, насколько ему нужен, нужен этот символ. Главное – не в здании, главное – внутри… С Богом каждый остаётся один на один. И с ним можно говорить о том, о чём не поговоришь ни с кем другим, совсем ни с кем. Даже с самим собой. Но не каждый пойдёт ради этого в церковь, не каждый, потому что… потому что, как я уже сказал, все нуждаются в символе в разной степени.
     – Другими словами, вы толерантны?
     – Я исключительно толерантен, – с апломбом подтвердил Плешин, надёжно ухвативший нужную нить. – И я считаю, что терпимость – любая терпимость – это необходимое условие… условие для существования общества. Это линию я и планирую проводить в жизнь в случае своего успеха.
     Он умолк и с ласковым торжеством посмотрел на меня. Интервью получилось – в этом можно было не сомневаться. Но у меня был заготовлен ещё один вопрос, ответить на который было вовсе не легко. Сделав приличествующую паузу, я спросил:
     – Сергей Сергеевич, в своей предвыборной программе вы делаете известный акцент на меры, которые должны способствовать повышению рождаемости. Там сказано, что вы даже подготовили некий законопроект, который собираетесь внести на рассмотрение своих… потенциальных коллег. Конечно, это в русле общей политики нашего государства, но меня интересует вот какой аспект: насколько, с вашей точки зрения, важна семья? Я бы попросил вас не ограничиваться здесь общими фразами, если возможно.
     Плешин, конечно, всё понял сразу. В отличие от меня, он не знал ещё самого главного обстоятельства, которое в скором времени должно было решительно изменить его жизнь, однако подтекст вопроса был для него ясен. С другой стороны… на что я рассчитывал, затрагивая эту тему? Возможно, мне хотелось хотя бы отчасти избавиться от мучительного беспокойства за сестру, которое я испытывал в последнее время. Мне нужен был какой-то вектор, какое-то примерное направление, и дать их его мог только Плешин. 
     – Общие фразы… – протянул он с этакой простодушной задумчивостью, смакуя каждое слово. – Общих фраз нелегко тут избежать. Знаете, семья для меня, прежде всего, – это сила. Сила, которую она даёт и которая меня… сотворяет. 
     – Поясните.
     – Мы все творим себя, творим в той или иной мере. И люди, которые нас окружают, особенно близкие люди, также… участвуют в этом процессе. Они – наши творцы, они – наша внутренняя, сокровенная сила. И поэтому я люблю, я очень люблю, когда меня окружают сильные, самодостаточные люди. Такую семью я ценю. 
     Тут он посмотрел на меня в упор, и холодный металлический блеск маленьких его глаз уже не смог скрыться под пеленой любезной вальяжности. Плешин действительно был силён и прекрасно чувствовал эту свою силу. “Я слабая, братишка”, – сказала мне Юля тем вечером в машине. Тогда я ей не поверил. Сейчас же слова её показались мне куда более близкими к истине. Мы оба, кажется, не выдерживали сравнения с Плешиным.
     Я выключил диктофон и медленно поднялся из-за стола. Нельзя было уйти вот так, просто, это походило бы на бегство. Кандидат, не вставая, внимательно смотрел на меня снизу вверх.
     – Сергей Сергеевич, – выпалил я, – это моя сестра организовала наше интервью?
     Он не ответил, но по чуть дрогнувшим его губам можно было угадать ответ.
     – Значит, так, – кровь горячо прилила к моим щекам, и я почувствовал, что краснею. – Это, знаете, и не удивительно… это можно было предположить. Она очень хочет, чтобы всё стало хорошо, но… так не будет, не правда ли? Скажите, не молчите, а не то я закричу!
     Плешин спокойно пожал плечами.
     – Не могу утверждать, – сказал он с обидной размеренностью, – не могу утверждать, потому что вопрос неоднозначный. Но если вы о наших с вами отношениях, то, пожалуй… пожалуй, вы правы. Юлия Вадимовна наивна… наивна в некоторых вопросах. Наверное, она действительно верит, что мы… все трое могли бы жить в мире, что называется, – тут он саркастически улыбнулся.   
     – А вы в это не верите, конечно?
     – Верю – не верю – какая разница, Александр Вадимович? Вы же сами отлично понимаете, как сильно разнятся… разнятся наши взгляды на всё вокруг. Я ценю усилия вашей сестры и делаю то, что от меня тут зависит, однако от правды всё равно не уйдёшь, не так ли?
     – Вы любите её? – спросил я, сжав руку в кулак и тяжело опустив его на полированную поверхность стола.
     Плешин поджал губы и ответил весьма холодно:
     – Я испытываю к вашей сестре глубокое уважение и считаю… считаю её чудесной девушкой…
     – Вы любите её? – заорал я, нисколько уже не сдерживаясь.
     – Александр Вадимович! – возвысил голос и Плешин. – Не будьте столь недальновидны. Мы с вами слишком по-разному понимаем это… это слово. Если я отвечу “да” – вы мне не поверите, но если я отвечу “нет” – вы ведь тоже мне не поверите. У нас… у нас большая разница в возрасте, и не сочтите за обиду, но мой опыт… мой опыт позволяет мне несколько иначе смотреть на данный вопрос.
     Он замолчал. Я весь кипел, но, как ни старался, не мог найти сколько-нибудь солидного возражения. Плешин был прав: мне невозможно было верить ему ни в чём. Все старания Юли были здесь бессильны. 
     – Всего доброго, Сергей Сергеевич, – глухо пробормотал я и вышел из кабинета. Не глядя ни на что вокруг, прошёл через несколько комнат прямиком в прихожую и, едва кивнув стоявшей там Лиде, распахнул входную дверь и через мгновение стоял уже за порогом этого злосчастного дома, так некстати похожего сегодня на свадебный торт. Ноги моей здесь больше не будет! И угораздило же меня согласиться взять это проклятое интервью!
     По дорожке навстречу мне шёл какой-то человек. Поравнявшись, он отступил на шаг, освобождая путь, и я узнал этот строгий чёрный костюм, тёмные очки и квадратный жёсткий подбородок. Сомнений быть не могло – телохранитель заступал на свой пост. 
     – Спасибо, – раздражённым тоном поблагодарил я и собирался уже пройти мимо, как вдруг сфинкс заговорил:
     – Прекрасная нынче погода, Александр Вадимович, не находите?
     Я остановился и с удивлением поглядел на него. Значит, ему сообщили моё имя – с какой целью? Не от меня же, в самом деле, думал защищаться Плешин. 
     – Да, пожалуй, – а что ещё можно было сказать? – Вас ведь зовут Борисом, если не ошибаюсь?
     – Не ошибаетесь, – весело подтвердил он. 
     – Труба, значит, уже зовёт? – как можно более язвительно спросил я. 
     – Известное дело, зовёт, – так же быстро согласился телохранитель и вдруг снял свои очки. Глаза у него оказались большие и пронзительно синие, а под ними красовались тёмные наливные круги. 
     – Что ж вы это… – протянул я, несколько сбитый с толку, – спите мало, что ли?
     – Мало, что правда, то правда. Бессонница уже третий день. Сам не пойму отчего. Неважно выгляжу, да?
     – Неважно, – кивнул я, желая уже отделаться от него. – Нестатусно, я бы сказал.
     – Верно, – усмехнулся телохранитель. – Ну, мне пора. Приятного дня, Александр Вадимович. 
     Он поднял на прощание свою широкую белую ладонь и пошёл дальше.
     – Какой-то сумасшедший дом, – пробормотал я, качая головой.