Я ходил здесь, как во сне

В начале июня 1911 года на улицах новомодного курорта Симеиз стали замечать необычную, несколько загадочную пару с четырьмя детишками. Оба высокого роста, худощавые, лет за сорок. Мужчина -- в неизменной шляпе, изыскан в одежде и манерах, его небольшая аккуратная бородка придавала некий аристократизм всему облику, а добрые, слегка с хитрецой глаза светились от счастья, когда он обращался к своим детям. Супруга этого благородного господина была под стать: элегантна, сдержанна, что было не совсем уместно здесь, на юге--простые люди именовали это чопорностью. Несмотря на зрелые годы и некоторую усталость, её можно было назвать красивой.
  Эти люди никто иные, как семья Коцюбинских из Чернигова, остановившаяся у местного татарина,  купца Гафурова, владельца мукомольни и небольшой кофейни. Проживал он в старой татарской деревушке Симеис -- так именовали часть поселения, возвышавшегося над рынком, в отличие от Нового Симеиза, прославившегося далеко за пределы Крыма своими роскошными виллами, в этом году так переполненными. В одной из таких вилл "Эльвира" Иеронима Яцкевича пришлось даже переночевать известной нам семье. Это была всего одна ночь, так  как их  комната на следующий день заселялась клиентами с более тугим кошельком. Жилище у Гафурова оказалось намного проще: совсем крохотной комнаткой с одной широкой кроватью, на которой поместилась вся ребятня. Взрослые же расположились на полу, имеющем вид неправильного многоугольника. Рядом теснились ещё две комнатушки с такими же небогатыми соседями.
-- В тесноте, да в такой красоте! -- выйдя на длинную, сложенную из дерева веранду, воскликнул глава семейства, Михаил Михайлович, любуясь прекрасным видом на мечеть, обнятую инжиром и соснами.
                * * *
  Михаил Коцюбинский -- известный уже к тому времени украинский писатель-импрессионист, умеющий со всей полнотой передать самые тонкие звуки струн человеческой души, показать читателю ярчайшую палитру южных красок в своих уже изданных новеллах, которые автор почему-то именует зарисовками и акварелями: "На камне", "В сетях шайтана", "Под минаретами", " В грешный мир". Все эти произведения о Крыме. В каждом -- обязательно увидим знакомые нам крымские улочки, фонтаны, татарские домики с верандами, родную гладь моря, живописные очертания гор. Во время чтения мы окажемся в путешествии, которое познакомит с уютными уголками Крыма: Симеизом, Алупкой, Алуштой, Куру-узенем (Солнечногорским), Кучук-узенем (Малореченским), Бахчисараем. Образы людей и природы, создаваемые автором, не заставят скучать, а дадут возможность кропотливо, шаг за шагом понимать и открывать, а кому-то и узнавать те достопримечательности, которыми пестрят крымские путеводители: скалы Симеиза и Малореченского, гору Медведь, алуштинскую набережную, старое мусульманское кладбище в Бахчисарае, Косьмодамиановский монастырь в заповедном лесу. Читая крымские новеллы Михаила Коцюбинского, мы фактически становимся сопричастниками самых глубоких и важных тайн краеведения. Скорее всего Михаил Михайлович это и не осознавал. Ведь он был в первую очередь художником слова. Все его записные книжки, множество блокнотов--своего рода этюдники импрессиониста.
  Открытая веранда гафуровского дома располагала к творческому размышлению,  Михаил Коцюбинский любил после длительных прогулок с семьёй сидеть на ней и обдумывать свои новые произведения.  Сегодня, как обычно, он долго всматривался в морскую даль. Недавно писатель познакомился с местными рыбаками-греками, мечтал побороться вместе с водной стихией и создать ещё одну крымскую новеллу. Увы, эта мечта не воплотилась. Коцюбинскому оставалось жить ещё два года и впереди его ждала лебединая песнь -- "Тени забытых предков ".
  А пока Михаилу сорок шесть и он, на веранде, с кофе, вспоминает свой первый приезд в Симеиз весной 1895 года. Это было появление в Крыму тогда ещё не очень известного, но уже зарекомендовавшего себя в некоторых издательствах молодого писателя. На тот момент его основная работа -- в филлоксерной комиссии в должности старшего расследователя комитета. Филлоксера была бичом виноградных культур. Мелкие насекомые поражали виноградные корни и вызывали угрозу для роскошных южнобережных хозяйств. У Михаила Михайловича был уже достаточно большой опыт борьбы с этим вредителем, приобретённый на прежних работах в Бессарабии. Приехав в Симеиз на мальцовские виноградники, он поселяется в небольшом домике для служащих в семье винодела Александра Урсин-Немцевича, товарища по молдавским филлоксерным работам. Впервые оказавшись в Крыму, да ещё в таком райском уголке, как Симеиз, Михаил Михайлович долго не мог осознать, что это не вымысел, не сон, не игра воображения. Точёные скалы, иссиня-фиолетовые можжевеловые рощи, где нетрудно затеряться и мысленно улететь в фантазии своей души,бескрайние глубины моря, такого всеобъемлющего и разноликого,вызывающего и творческую грусть, и праздную, расслабляющую радость. Очарованный свежестью красок природы, невиданными до сих пор сочетаниями и контрастами, Михаил Михайлович взволнованно пишет своему другу библиографу Михаилу Комарову: "Крым произвёл на меня такое сильное впечатление( красота природы не только поразила меня, но и подавила), что я ходил здесь, как во сне, и только теперь, через три недели, немного освоясь и привыкнув, мог взяться за перо, чтобы написать Вам несколько слов..."
  Служебная деятельность на мальцовских и милютинских виноградниках вначале не слишком обременяла писателя. У него даже возникла надежда заняться на досуге литературным трудом. В одном из писем Комарову он высказывает это намерение: "Работа здесь по сравнению с лихорадочной деятельностью в Бессарабии-- показалась мне очень лёгкой. У меня много свободного времени и я думаю воспользоваться досугом". Но благим творческим замыслам не суждено было осуществится. Огромные площади виноградников, раскинувшиеся далеко за пределами Симеиза, требовали неустанной работы. Много часов уходило на поездки по бездорожью в тряской подводе, а то и на пешую ходьбу по горам и долинам.
                * * *
  Она приехала ранним сентябрьским утром, не забыв про день рождения жениха. "Верочка, Верунчик, детка" -- так ласково называл свою невесту Михаил. Ему тридцать один, Вере уже тридцать два. За плечами у невесты -- высшие женские курсы в Петербурге. Вера Иустиновна Дейша, ботаник по специальности, участница одной из революционных организаций, чётко осознавала, что теперь главным для неё будет этот романтичный, слегка лысеватый мужчина с добрыми карими глазами, нежно говорящий ей "донечка". Вера ещё не знала, что Михаил стал кормильцем для своих младших братьев и сестёр в восемнадцать лет, когда умер от туберкулёза отец, Михаил Матвеевич, а мать -- Гликерия Максимовна -- ослепла после болезни. Комплекс "отца", "старшего" останется с ним надолго. Даже когда между Верой и Михаилом образуется трещина, и он назовёт " деткой" свою новую  страсть Александру Аплаксину,то Веру, мать своих детей, он не перестанет именовать "доченькой", хотя бы в многочисленных письмах.
  А пока молодые счастливы и идут по береговой тропе, опоясывающей мыс Кикенеиз, изредка оборачиваясь и любуясь гребнем гигантской кошки. Впереди -- мыс Пресвятой Троицы. Он окажется знаковым для влюблённых. Там -- признание, решение соединить свои судьбы. После они побегут к морю, взявшись за руки и по-детски хохоча, а затем будут взбираться на вершину к разрушенной крепости... Воспоминание об этом счастливом дне стало для них незабываемым: "Голубка моя! -- писал Коцюбинский Вере Иустиновне, уже своей жене, 24 сентября 1896 года, -- Нынче как раз год от "Святой Троицы". Сколько воспоминаний, сколько поэзии навевают эти воспоминания! Вспомнила ли ты сегодня эту годовщину?" Через несколько дней невеста уедет, а филлоксерист Михаил Коцюбинский будет переведён в горное село Кикенеиз, затем в Кастрополь.
  Живописное, достаточное тихое, удалённое от дорог приморское поселение вдруг окунуло писателя в серую хандру.  Окружение из аскетичных солдат-меннонитов, которые трудились с ним на виноградниках, навеяло беспробудную тоску, а "любезное" жандармское внимание очень раздражало Коцюбинского. Полицейская слежка, как за "политически неблагонадёжным" была и в Симеизе, но там она не производила на Михаила Михайловича такого тягостного впечатления. Письмо из Кастрополя выглядит несколько пессимистичным: "Спрашиваете.. поздоровел ли я? Нет, плохо мне. Не то, что б какая-либо болезнь мучит меня, а так как-то плохо: тоска пожирает меня, отчего-то мне грустно, скучно и нудно в этом роскошном уголке, нервы расстроены вконец..." Тонкая организация этого всецело творческого молодого человека царапалась о бюрократизм и бытовую чопорность. Такой меланхолический диалог постоянно крутился между творцом и его произведениями.
                * * *
Вот и сейчас симеизским июньским утром, под крышей деревянной веранды, он застыл в некой созерцательной позе, грустно устремляя взгляд далеко за морской горизонт. Эта была своего рода медитация, желание как можно дольше оставаться там, в голубой лазури, вне быта, суеты, повседневных забот.
-- Папа, мы идём купаться? -- по-лисьи выглянув из-за угла, прилепленного к скале дома, подмигнула дочь Ирина. -- Смотри, что я нарисовала! Подбежав к отцу, девочка протянула листок. На бумаге карандашами -- море, мечеть, на переднем плане нежно-зелёные акации, что растут у окон.
-- Ну, Ирочка, быть тебе художницей, дорогая!
-- Папочка, я хочу, как ты -- писателем! -- и ребёнок серьёзно заглянул в глаза Михаилу...
Уже семья бежит через парк к морю и счастливый отец долго плещется с ребятнёй в бирюзовой, смеющейся детским смехом, воде. И вот все дружно нежатся под ещё нежарким солнышком, разглядывают мокрые камешки, перебирая их руками. Каждый день, выбирая самые красивые, дети приносят несколько камешков в усадьбу Гафурова и выкладывают их вокруг цветов на грядке. Михаил Михайлович сам очень любил цветы и привил эту любовь к детям. Ещё он очень любил солнце. В детстве Михайлика называли солнышком, солнечным, подсолнухом. Тягу к светилу он сохранил на всю жизнь. Сейчас из-за болезни сердца врачи запретили ему долго находиться под солнцем, но Коцюбинский всё равно старался как можно дольше побыть под его лучами, посмеиваясь и радуясь щекотке яркого светила.
-- Ты почему грустишь, дорогая?-- улыбнувшись, взглянул Михаил на супругу.
Вера и правда выглядела несколько печальной. Здесь, в Симеизе, они как счастливая семья вместе завтракают, купаются в море, ходят на прогулки. А вернутся в Чернигов, муж опять будет писать письма своей сотруднице из статистического бюро Аплаксиной и тайком бегать к ней на свидания. Нелегко быть женой писателя. Но она молодец, всё-таки сохранила семью ради детей, убедила супруга не разводиться. Дети обязательно оценят её поступок, когда подрастут, и не только дети, а внуки и правнуки. Михаил Михайлович тонко почувствовал состояние жены.
-- Верочка, Верунчик, прости меня, дорогая! -- его влажные глаза смотрели очень ласково, а застывшая морская соль покрыла ресницы, словно иней.
-- Детка, прости, -- ещё раз повторил Коцюбинский, -- мы теперь всегда будем вместе, всей семьёй.
Ребята долго баловались, брызгая друг на друга воду, а Михаил и Вера будто бы опять стали моложе, мысленно возвращаясь в прошлое.
                * * *
Они не могли забыть, как поженившись, опять приехали в Крым в 1896 году. Коцюбинский был направлен на филлоксеру сначала в Алупку, через некоторе время -- в Алушту. Там они сняли гостиницу недалеко от набережной, по которой гуляли каждый вечер после трудового дня Михаила Михайловича, а то и просто сидели, свесив ноги и болтая ими над самым морем.  Море -- это одна из любимых тем в творчестве писателя. В своей записной книжке Коцюбинский оставил множество цитат про него: " Сегодня море распахано плугом... А на берег всё ж идёт масса зелёного стекла и разбивается со звоном об острые скалы на белые осколки", "... море... жалобно смотрит на скалы акульим глазом", " море было такое гладкое и синее, будто туго натянутый экран, на котором показывали небо". Эти  признания в любви  к морю так и остались" в столе". Когда Вера Иустиновна уехала из Алушты в Чернигов, Михаил скрадывал своё одиночество с "бирюзовой стихией", море давало ему вдохновение, служило " пенной музой".
" Сегодня у нас праздник, не ходили на работу. Почти целый день просидел над морем. Тихо, солнечно. Воздух такой прозрачный, что Демерджи кажется вот-вот за плечами. Море синее, до черноты, только белой пеной бьёт о берег. Свежий ветер с моря срывает эту пену и бросает в лицо маленькие брызги. На море нынче много лодок под парусами, а над берегом летают голуби. Очень красиво. Такие дни бывают только в Крыму, и то осенью. Алушта опустела. Лишь кое-где встретишь парочку, которую уже на другой день не увидишь ; это проезжие, должно быть", -- писал Коцюбинский Вере Иустиновне 26 сентября 1896 года.
                * * *
-- Папочка, догоняй нас! -- это зовёт первенец Юрко, оглядываясь на отца, медленно бредущего по симеизскому парку. Вера Иустиновна с младшими спешит к обеду в татарскую часть посёлка, где им осталось жить  неделю, две уже  пролетели, как сухие листья на горячем ветру.
-- Сыночка дорогой, я подойду чуть позже, не ждите! --Михаил Михайлович прислонился к старому дубу, увитому плющом, закрыл глаза...
И вот он опять едет в глубь крымского заповедного леса, где у истоков горной реки Альмы в тесном и диком ущелье,  под горами Чучель и Чёрной, ютится монастырь Косьмы и Дамиана. Поездка в обитель впервые осуществлена Михаилом Коцюбинским 29 сентября 1896 года вместе с коллегами по филлоксерным работам. Впечатления от неё отражены в письмах писателя жене. Эти письма -- и отклик пытливому краеведу, и духовный бальзам взыскательному поклоннику художественного слова: "День -- изумительный... Мы поднимаемся всё выше, кружась так, что Чатырдаг то вправо, то влево от нас. Горы -- Урага, Бабуган и другие -- растут на глазах, а долина, из которой мы выехали, опускается, словно проваливается... Начинается редкий лес -- дубняк. На дороге ни пылинки. Туманы тут уже гуляют каждую ночь и увлажняют дорогу. Кругозор расширяется. Виден могучий Чатырдаг, покрытый лесом, среди горных вершин прячутся узкие, замкнутые чёрные ущелья...дно которых мы не видим. А мы всё подымаемся. Перед нами вырастают две горы, одна выше другой. Возница говорит, что мы подымаемся на самую вершину и тогда уже спускаемся вниз. Лес становится всё больше, всё гуще. Ни души. Глухо. Потянуло холодком. Возница говорит, что близко бук. Снова подымаемся.Голая вершина Чатырдага, похожая на зуб, торчит меж деревьев. Меня уже разбирает нетерпение, где же этот бук. Хочется увидеть его поскорее, а здесь всё дубы, липы,тёрн. Свежеет... Воздух изумительный. Тихо необычайно. Только слышно, как лопаются и падают на землю буковые орешки. Падают беспрестанно, как капли дождя. Среди кустов на влажной земле цветёт шафран, который и посылаю тебе."  Племянница писателя Зоя Фоминична Коцюбинская-Ефименко считала, что цветок горного шафрана был "обыгран"  писателем в его новелле "На камне", как символический образ нежной и пламенной любви Фатьмы к батраку Али.
  Попав в Косьмодамиановский мужской монастырь, Михаил Коцюбинский разочаровывается его насельниками и устоями, сравнивая монахов с "сонными мухами".  Но тем не менее желание побывать в монастыре через некоторое время появляется вновь. Коцюбинский мечтал надеть на себя рясу послушника, будучи женатым человеком, и понаблюдать монастырь изнутри. Через несколько лет желание почти исполняется... В 1904 году, отдыхая с Верой Иустиновной в Алупке и Ялте, он опять вместе с супругой едет в заповедный лес, но находит монастырь уже женским. И вот рождается новелла  "В грешный мир". В ней Михаил Михайлович продолжил раскрывать тему несовершенства  "духовной пристани" , акцентировав внимание на человеческие слабости игуменьи и казначеи, которые не смогли удержать в монастыре чистых и доверчивых монахинь, убежавших в  грешный для них, но более свободный и яркий мир.  Декорацией  служит почитаемая писателем дикая и монументальная природа заповедника.
  Попрощавшись в монастыре с женой Верой, уезжающей в Чернигов, Михаил Михайлович идёт пешком в село Бешуй, затем едет в столицу Крымского ханства --  Бахчисарай. Там кропотливо собирает материал для ещё одного произведения, посещая татарское кладбище, базар, ханский дворец, неустанно всё записывая в свой блокнот. Собранные в Бахчисарае наблюдения легли в основу рассказа " Под минаретами".
                * * *
  Время, отведённое на отдых в Симеизе, пронеслось, как ураган, неожиданно быстро. Завтра отъезд. Вера Иустиновна собирает вещи, Ира и Юра помогают ей. Михаил Михайлович с Ромой и Оксаной ходит по базару, выбирает фрукты в дорогу.
 -- Дядя Михайло, заходи к нам вечером в кофейню! -- кричит длинноногий, с генуэзским профилем, молодой татарин.
 -- Добро, Айдер, зайду попрощаться! -- рассматривая сочно-жёлтые персики, ответил Михаил Михайлович.
Вечером в кофейне Гафурова было шумно. За соседним столиком горел жаркий спор. Кто-то тихо играл на дудочке. Коцюбинский сидел у окна и вспоминал о маленьком прибрежном селе Куру-узень, что на восток от Алушты. Там он прожил почти месяц осенью 1896 года, бегая по виноградникам в поисках вредителя. "...Если бы ноги обладали даром слова, они рассказали бы многое..." -- писал в письме к супруге Михаил Михайлович. Приходилось ходить по 10-15 вёрст в день, постоянно ощущалась усталость. Он жил в таком же татарском доме с открытой верандой, на втором этаже, а на первом располагалась единственная в селе кофейня мясника Факидова. Она была местом сборищ мужского населения Куру-узени: "Кофейня была сердцем деревни где сосредоточивались все интересы жителей, всё то, чем жили люди на камне". Это цитата из всеми любимой акварели Михаила Коцюбинского " На камне", которая зародилась в сознании писателя именно там, в далёкой деревушке Куру-узень, ныне это село Солнечногорское.
                * * *
-- О чём задумался, дядя Михайло? -- Айдер принёс и поставил перед Коцюбинским турку, чашечку чёрного ароматного кофе и молочный сахар.
-- Уже хочу домой, в Чернигов, соскучился по родной Украине, -- с улыбкой ответил Михаил Михайлович, -- а твоя родина где, Айдер?
--  Деревня Маркур, это далеко, в долине Бельбека, за горами. Здесь работаю у Гафурова, хочу жениться, может и переберусь потом с женой в Симеиз, очень мне нравится здесь --и парень улыбнулся, чем-то напомнив Коцюбинскому молодого итальянца с острова Капри, где писатель долго гостил у своего друга, русского писателя Максима Горького.
-- А я родился в Виннице,там моя малая родина, всё детство прошло в винницкой области: Бар, Кукавка, Шаргород. А женился, так переехал с супругой в Чернигов. Два совершенно разных по возрасту, интересам, происхождению мужчины ещё долго беседовали, потягивая тёмный, как смоль, кофе -- только он мог слышать их душевный разговор, затянувшийся до позднего вечера.
  А утром семья Коцюбинских уже тряслась в дилижансе по ялтинской дороге. Там, в Ялте, в порту, их ждал теплоход, в котором они должны были прибыть в Севастополь. Три дня планировалось провести в морской крепости: набережная, осмотр с мальчишками кораблей и поездка в Инкерманский пещерный монастырь, -- всё это будет описано в любимом эпистолярном жанре. Дети в дороге баловались, рассказывая друг другу смешные истории, Вера Иустиновна тоже радовалась, что они ещё долго будут вместе, всей семьёй, аж до Одессы. Оттуда муж должен был отправиться в Австрию, во Львов, чтобы встретиться с профессором Владимиром Гнатюком и далее путешествовать по Закарпатью, изучая жизнь и традиции гуцулов. Михаил Михайлович, пожалуй, один из всей компании грустил, он растерянно смотрел то на море, которое смеялось вслед, то на горы. Писателю казалось, что южнобережная природа не хочет отпускать его из этого необыкновенного мира, где он "ходил, как во сне"...
А колёса дилижанса крутились вслед за поворотами дороги, словно счастливая пара, вальсирующая в городском саду и понимающая, что ни музыка, ни артисты, которые стараются изо всех сил угодить танцующей публике, ни даже плеск и запах моря, доносящийся лёгким вечерним ветерком из-за набережной не помогут им быть вместе в этой бренной, земной жизни, полной обид и разочарований, материальных и нравственных условностей, и просто шумных, чужих людей, вечно куда-то бегущих, суетящихся... А жизнь -- вот она здесь, в этом удивительном вальсе!