Говорящая с птицами

Девочки смотрят на нее слишком внимательно, через всю площадку видны их взгляды, полные превосходства и затаенного торжества. Кучка мальчишек о чем-то увлеченно шепчется, то и дело мелькают стриженные затылки, когда кто-то из них оборачивается в ее сторону. У нее начинает зудеть шрам на лбу, настойчиво и неприятно – значит, самое время делать ноги, пока ситуация не накалилась еще больше. Только вот куда можно спрятаться, если от дома мама строго-настрого запретила отходить, а на маленьком пятачке, что развернулся у них во дворе, скрыться негде?

Шрам начинает болеть так, будто там до сих пор открытая рана, из которой течет кровь. Рука сама собой взлетает вверх, чтобы проверить целостность кожи, та оказывается ровной и мягкой, единственный бугорок уступает остальной поверхности лба в температуре, ему всегда чуть не хватает тепла. Мальчишки тем времени, уже не скрываясь, тычут палками в ее сторону и что-то между собой обсуждают на повышенных тонах, их голоса свободно пересекают площадку и достигают ее ушей. Их возгласы воинственны, и ей становится еще страшнее от каждой не расслышанной фразы.

Слова одной из девочек, улыбчивой Светочки, у которой самые красивые платья, заставляют ее убрать руку ото лба и вскочить на ноги:

- Нам долго еще ждать? – восклицает девочка, притопывая в нетерпении ножкой, обутой в красные туфельки и спущенные гольфы, - скоро же обедать идти!

Мальчики прекращают спор на полуслове, и все, как один, оборачиваются в ее сторону. Мими боится, так сильно, что руки начинают мелко дрожать. И когда над головой раздается громогласное: «Каррр!», девочка подпрыгивает от испуга и роняет на землю книгу, которую до этого крепко прижимала к себе. Мими поднимает корешок с земли, неуклюже сует его под футболку, прижимая к животу резинкой шорт, и подпрыгивая удивительно высоко для своего роста, ловко забирается на дерево, лишь немного ободрав кожу коленей о грубую кору дуба. Она карабкается выше и выше, не обращая внимания на крики, которые раздаются теперь совсем рядом, и успокаивается лишь тогда, когда подвижные ветви вершины дерева начинают покачиваться на ветру, и она вместе с ними.

- Опять спряталась, мышь серая, слезай! – кричит ей снизу нестройный хор дружной дворовой детворы, если бы не страх, который всегда возникает у нее при виде ребят своего возраста, она говорила бы о восхищении той одержимостью общей идеей, что так часто гонит их на подвиги и проказы. Мими сидит молча, крепко обнимая истончившейся к вышине ствол ногами, прислонившись влажным лбом к шероховатой прохладе коры. Она пробует молиться, как учила ее в детстве бабушка, но постоянно путается в словах, когда новая порция брани проливается в воздух.

Ей бы быть чуточку умнее, и она сумела бы разгадать, отчего этим детям так нравится гонять ее и бить, едва подвернется возможность. Но, видимо, есть такие истины, которых даже в книгах не пишут, потому-то ей и приходится дрожать от страха на дереве, а не задорно смеяться в кругу друзей. Со смехом у нее вообще отношения особенные, еще более прохладные, чем со сверстниками, мама любит повторять, что тот у нее похож на карканье вороны, причем обязательно простывшей. Мими бы стоило расстроиться, но птицы так добры к ней, что обидеться из-за таких слов, значило бы предать их расположение.

Птицы в отличие от людей не желают ей зла, в низком вороньем говоре участия больше, чем в приторной сладости Светкиных конфет, которые та вечно таскает из дому, чтобы угощать дворовых мальчишек. Мими хотя бы не нужно никого прикармливать, чтобы ее любили. Разве что, может, потому у нее и нет друзей, что и конфет тоже нет? Птицы неприхотливы, они готовы разделить с тобой завтрак, даже если состоит он из черствого хлеба и пары кусочков подсохшей колбасы. Какой еще друг на такое пойдет, тем более, если он сыт?

Мими читает птичьи голоса, как буквы на страницах старых книг, которые валяются в их квартире по всем углам. Те редко когда здороваются и прощаются, но всегда благодарят, а еще рассказывают истории о своих крылатых приключениях. Единственное, чего птицы не умеют, – это молчать, и иногда это сводит девочку с ума. Вот и сейчас подбившая ее забраться на дерево ворона увлеченно рассказывает ей что-то очень важное, Мими делает вид, что внимательно ее слушает, кивает иногда, слегка повернув голову в сторону птицы, а потом сама же себя и разоблачает, проговорив вслух вопрос, который больше других мучает ее в эту минуту:

- Как же мне теперь слезть?

Из окон домов то и дело раздаются голоса примерных мамаш, что в обязательном порядке ждут своих детей на обед, и под деревом уже совсем никого, и у страха сменяется лицо.

***
Мими не любит вечера, хотя во дворе для нее это всегда самое спокойное время, остальные дети уже не обращают на нее никакого внимания, все слишком уставшие и счастливые, куда им до «убогой сиротки», как они ее любят называть. Свои прозвища она тоже считает слишком сложным для понимания явлением: у нее есть мама, что уже само по себе исключает ее сиротство, и на мышку она совсем не похожа, скорее уж на ворону со своими жесткими черными волосами и темными глазами. Но так как себя саму она видеть со стороны не может, то остается верить на слово дворовым детям, даже если понятнее их слова и поступки не становятся и с годами.

Когда все дети расходятся по домам, и на площадке она остается совсем одна, девочка садиться на свободные качели, на которых ей еще никогда не удавалось покачаться днем и просит дворового кота Смурфа посидеть с ней немного. Присутствие еще одного живого существа делает приближающуюся ночь чуть менее пугающей, будто бы кошачьи когти – подходящая защита от тьмы.

Мими всегда качается долго-долго и часто закрывает глаза, чтобы не видеть, как темнота все дальше простирает свои щупальца. Однако, когда притворяться становится невыносимо, девочка спрыгивает с качелей, на какое-то короткое мгновение почувствовав себя тоже птицей, как и ее верные советчики, и направляется в сторону дома, рыжий дворовый кот идет вместе с ней. Нередко девочке приходят в голову мысли, что животные куда сердечнее человека, не зря же птицы всегда спешат к ней на помощь, готовые поддержать словом, а бездомный дикий кот, которого и не гладил никогда никто, каждый вечер провожает ее до подъезда.

***
- Мам, - тянет негромко Мими, толкая входную дверь. В квартире тихо и темно, и девочке страшно переступать порог. Кот остался у подъезда, а без поддержки встречаться с монстрами, что прячутся в углах и под кроватью, ей никак нельзя, так говорили и говорят птицы. – Мама, - в полный голос зовет Мими, ей не хочется ночевать под дверью, но одна она никогда не сойдет с пятна света.

- Ну чего ты опять кричишь, Эмма, - ворчливо отзывается женщина, и в коридоре вспыхивает свет, - сколько можно притворяться, заходи уже, - добавляет она.

Мама всегда зовет ее полным именем, ругает ли или хвалит, и Мими никогда точно не знает, чем обернется ее просьба в этот раз. Она входит в дом и скидывает обувь, а после поднимает взгляд на мать, та выглядит неважно, даже с учетом того, что болезненная бледность и некоторая неряшливость в одежде обычное для нее явление. Девочке страшно идти в свою комнату, потому что в ней свет еще никто не включил, а еще ей хочется кушать, но темный коридор, ведущий на кухню, заставляет ее ноги подкашиваться.

- Пожалуйста, - шепчет она, смотря на маму самым жалостливым своим взглядом, женщина лишь качает головой в ответ и недовольно отзывается:

- Пошли.

***
Мама любит ее, так себя успокаивает Мими, когда пробирается ночью в туалет. У нее прикрыты глаза, а в руках фонарик, который кто-то положил ей на прикроватную тумбочку, когда она уснула. Свет выключен во всей квартире, лишь в ее комнате горит ночник, старые тапочки шаркают по полу, разгоняя шумом страх. Но тот никогда не сдается так просто, как и тени по ночам, страх всегда сидит в ней, только и делая, что поджидая момент, когда хорошие мысли перестанут согревать озябшие ноги. Есть такие кошмары, которые не уходят с рассветом, а прячутся до вечера под кроватью. Таких монстров в ее комнате много, но мама не желает выгонять их, считая это не более, чем выдумкой глупого ребенка.

Мими знает правило: если мама бледна и холодна, голос ее бесцветный, а халат весь в пятнах – это значит, что включенный свет – самое большее, на что она может рассчитывать. И дело не в любви, просто мамочка больна, и ее не стоит расстраивать.

Девочка выдыхает и трет глаза кулачком, в туалете горит свет, а значит, все монстры остались позади. Однако всегда нужно возвращаться, даже если страшно или стыдно; встречаться лицом к лицу с худшими из бед – лучше, чем оставлять им спину на растерзание. Мими крадется с фонариком на кухню, где в свете холодильной лампы съедает пару кусочков хлеба, мама снова не выходила из дома, а сыр закончился два дня назад. Тот, кто обычно приносит еду, тоже решил забыть о них. Мими хочется верить, что именно забыл, а не занят, потому что дело имеет окончание, тогда как воспоминание всегда рассеивается к утру.

На темной кухне шорохи громче. Может, так переговариваются тени, притаившиеся в углах? Мими боится открывать глаза, поднимать взгляд от своих выцветших тапочек, в ее комнате помимо теплой постели ждет кошмар, от которого не укрыться под теплым одеялом и не отбиться слабым лучом карманного фонарика. Есть такие битвы, которых хочется избежать, потому что защищать себя всегда сложнее, чем нападать.

У Мими тонкие запястья и щиколотки, острые коленки, которые дрожат в темноте больше от страха, чем от холода. Застиранный халат не греет и не спасает от мыслей, и, возможно, остаться посреди коридора до утра не такая плохая идея, но фонарный круг становится все меньше, дешевые батарейки – сломанный меч, с таким на бой не ходят. В ее комнате есть ночник, он не может изгнать монстров из их укрытий, но его хватит, чтобы не подпустить их к ней. Девочка забивается в угол кровати, вжимаясь спиной в стену, подталкивает одеяло со всех сторон и упрямо всматривается во тьму. Глаза слипаются и слезятся, и сон кусает ее за пятки.

Темнота проглатывает ночник, чихает остатками света и хрипло смеется. Вспыхивает сначала одним карим глазом, потом другим, разевает красный рот и выплевывает в воздух смрадное облачко. Шипит и горчит кусачими звуками, обжигает гадкими касаниями до голых щиколоток, коленок, боков... Заклеивает густыми щупальцами губы, выпивает до дна крик и клеймит, клеймит, клеймит. Страх раздувается, заполняет каждую черточку ее тела и взрывается внутри нее, и она исчезает.

- Маама, - вскрикивает девочка и просыпается. Летнее утро стучит в окна светлым небом, солнце еще не преодолело препятствие из высоток, но тени в углах съежились и больше не пугают. Ночь закончилась, тьма ушла, и страх плотно укрылся под старой кроватью.

***
Сегодня воскресение, и телефон начинает звонить ровно в восемь. Противный звук разносится по пустым комнатам, ударяет в стекла старого серванта, проникает за ушные перепонки и оседает в голове, подобно осадку на дне чашки, горчит и колет. Мими не может ничего с этим поделать – она никогда не поднимает трубку, тем более, если знает, кто звонит. В ее хаотичном движении жизни подобные звонки – систематические помехи, вроде гонений во дворе и маминых тяжелых дней. Ей никогда не приходило в голову, что легче всего изжить те привычки, которые на поверхности.

Мама берет трубку и выплескивает недовольство дочерью на собеседника, в который раз прося его не звонить так рано или лучше не звонить вовсе. Но человек, который половину единственного выходного проводит на проводе, едва ли способен так просто сдаться. Мими думает, что однажды тот устанет, ведь невозможно долго стучать в закрытую дверь, а открывать ту девочка не собирается.

- Прости, - шепчет она матери и качает головой в ответ на незаданный вопрос: возьмет ли она трубку. Мими не ответит, ни сегодня и, вероятно, ни на следующей неделе. Девочка все еще боится, что ночные кошмары найдут тропинку и проберутся в светлое время, и ей тогда не останется ничего, кроме как навсегда закрыть глаза.

***
На улице по-утреннему прохладно и пустынно, дворовый кот нежится в пыли, радуясь первым лучам. Стайка голубей жмется к единственной оставшейся с ночи луже. Тишина звучит над городом, и Мими прикрывает глаза, откинувшись на жесткую спинку лавочки. Яркие лучи заставляют темные пятна танцевать под ее веками, стирая тем самым кляксы ночного кошмара.

Девочка проводит пальцами по волосам, слишком поздно вспоминая про расческу, мягкие кудри спутаны после сна. Она тянет рукой пару прядей, распрямляя их, но те снова складываются в тугие кольца. Мими едва заметно улыбается, когда вспоминает, как человек любил расчесывать ее по вечерам, приговаривая, что она похожа на овечку, что щиплет травку у крутого оврага, когда вся остальная отара жмется к лесу. Когда она спрашивала, что в этот момент делает он, то тот со смехом отвечал, что стережет ее на том краю.

Иногда Мими хочется ответить на звонок, чтобы услышать в трубке знакомый голос, что все также уговаривает ее не бояться. Если бы только он звонил по вечерам, когда злые тени только начинают поднимать головы, когда самая темная из них раскрывает пасть для оскала. Мама не верит ей, оставляет для нее свет в комнате, но не принимает всерьез. Всегда болезненно бледная и занятая воображаемыми делами и вполне реальным чужим мужчиной, она называет ее только Эммой и просит прекратить валять дурака. А по утрам ругает, если девочка вскрикивает слишком громко, когда видит очередной кошмар. Может быть, если бы женщина была к ней чуть более внимательной, то возможно заметила бы, что страх ее имеет одно лицо, а кошмар всегда повторяется.

Мими плохо спит, потому что не доверяет собственной постели, что скрывает под собой ужасы и тревоги, и мало ест. Темные кудри и темные глаза делают ее похожей на испачканное углем приведение, для чего-то натянувшее на себя штаны и растянутую футболку. Дети смеются над ней, но что хуже всего, принимают в игру только тогда, когда решают открыть охоту, вооружившись камнями и палками. Мими смотрит на них тревожными темными глазами и робко улыбается, прося, чтобы ей позволили отдохнуть. Иногда она бывает слишком слаба, чтобы наравне с другими детьми бегать и драться. После таких игр синяков на бледной коже становится так много, что строгий мужчина, которого привела ее мама после ухода от них человека, сбивается при счете.

От него она узнает, что математика – царица наук, что умея правильно обращаться с цифрами, можно многого добиться. Но Мими плохо запоминает список покупок и всегда приносит недостаточную сумму на сдачу. Девочка ненавидит считать, не называет интересующемуся своего возраста и никогда не набирает заученный телефонный номер. Ей не нравятся цифры и точные числа: кому вообще какое дело, что на ее теле ровно сорок три родинки, два ожога и один шрам от глубокого пореза? Номер квартиры и дома записан на бумажке вместе с адресом и заботливо уложен в карман ее брюк.

Мими берет со скамейки книгу и идет к знакомому дереву, опускается на землю в его подножии. Она еще недостаточно быстро читает и знает не каждое встречающееся в тексте слово, но любит истории, герои которых достаточно храбры для того, чтобы смело вступать в бой с неприятелями. Сама она для подобного слишком слаба духом и телом. Добрые птицы со своими вечными советами никак не могут понять, что, когда ты ходишь по земле, скрыться от недруга очень трудно. Можно сколько угодно вкалывать в волосы вороньи перья, храбрости это не прибавит.

- Мими, Мими, Мими, - смеются над головой ее грачи, - радуйся с нами, девочка, утро сумело прийти.

Мими робко улыбается сомкнутыми губами и хриплым со сна голосом отвечает:

- Вот бы вечер не приходил.

- А ты позвони, - говорят ей птицы, - и день никогда не закончится.

***
Воскресные вечера ее пугают чуть меньше остальных, то ли неотвеченный звонок дает ей силы, то ли конец недели имеет свои причуды, но засыпать в такие дни чуть легче, чем всегда. В маминой комнате в такие дни тишина, и сама женщина чуть заботливее к своему ребенку. Мими находит на столе остывший обед, яркая лампа освещает склеившееся макароны и темную котлету – о ней, оказывается, умеют помнить. Иногда девочке кажется, что однажды в воскресный день ей не просто достанется обед, а случится он с ней вовремя. Пока же мамочка помнит о правиле зажженных огней – Мими все равно счастлива.

Телефон звонит вечером, ровно в одну минуту десятого, будто пунктуальному человеку на том конце провода потребовалось на шестьдесят секунд больше обычного, чтобы набраться смелости и позвонить. Мими чувствует, что тот, кто ждет с поднятой трубкой на другом конце провода, также растерян и испуган, как она. Но ответить для нее сейчас то же самое, что не ответить вовсе. Если молчать она пробовала, разве заговорить не станет верным решением? Мими боится, ей хочется прибиться к мамочке, чтобы та назвала ее полным именем, ведь Эмме куда проще встречаться с бедами – у нее есть правила и обязанности, у Мими же нет ничего, кроме страха.

- Алло, - раздается где-то внутри устройства, и знакомый голос ударяет в барабанную перепонку, - алло, кто у телефона? Русь, это ты? Не молчи… пожалуйста, не молчи… скажи мне, как она, как моя дочь?

- Па, - выдыхает Мими испуганно, слишком много слов, вопросов и страха в знакомом голосе.

Воцаряется пауза, секунды на три, едва ли больше, но как много чувств рождается и умирает внутри за этот миг.

- Ми, крошка, это ведь ты, - полувопросительно звучит охрипший голос, перепуганного мужчины. – Как я рад, что это ты! Так долго я просил ее дать тебе трубку, и все было зря. Детка, скажи, ты ведь хотела говорить со мной, правда?

- Па, - снова пытается на что-то решиться Мими, но все еще не может найти подходящего слова.

- Ми, неважно, не говори, - выдыхает он, - слушай, просто слушай мой голос.

Мими сама выключает свет, темнота обрушивается на нее подобно бетонной плите, но вопреки здравому смыслу не убивает. Голос говорит с ней, рассказывает ей что-то, пытается смеяться и шутить, выходит нервно и неубедительно. Только Мими сама идет по темному коридору, лишь на пороге в свою комнату пережидает нервную дрожь, и ложится в постель, не включая ночник. Девочка засыпает, когда голос в трубке говорит что-то о скорой встрече, монстры в углах отчего-то не поднимают головы в этот вечер.

***
- Эмма, - будит мама ее поутру, шторы широко распахнуты, и ленивые солнечные лучи танцуют пылинками в воздухе. – Снова испортился ночник, совсем не светит, тебе придется съездить в город за новым, я не смогу сегодня вечером сидеть с тобой, у меня будут гости.

Мими качает головой, тянется в сторону прикроватной тумбочки и вставляет вилку в розетку, бледные пятна расцветают на стене.

- Тогда как ты… - начинает говорить женщина, когда видит торчащую из-под подушки телефонную трубку. – Он звонил тебе? Ты что-нибудь говорила ему?

Мими качает головой.

- Тогда о чем вы говорили все это время?

- Я ничего ему не говорила, - девочка повторяет вслух ответ на интересующий женщину вопрос.

- Тогда как?

- Монстры боятся его, потому что он сильный, – отвечает Мими и выбирается из постели. Ей сегодня снова гулять допоздна, терпеть насмешки и говорить с птицами. Может быть, она совсем не такая, какой ее считают окружающие? Может быть, она такая, какой считает ее он?

***
У Мими в книгу вложено перышко, мягкий совсем пушок, юный, и когда только птицы успевают дары свои подкидывать? Взрослые вороны степенны и холодны, от них обычно девочка пытается набраться храбрости на новый день, но чтобы радоваться за день минувший, надо быть галчонком, смешным и шумным, а еще важным-важным. Когда она смотрит на них, острые смешинки вырываются из ее рта, рассыпаются точно пух по воздуху. Мими не часто может позволить себе веселье, потому что счастье – это всегда то, что делится на два, три и больше, оно никогда не бывает сосредоточено в одном лишь человеке, будто в клетке грудной ему тесно. Дети во дворе вечно что-то делят и получают, Мими же, как правило, достаются одни тумаки, а хочется слово, одно только слово.

Тот человек, что приходит к маме вечерами, он знал слово, иначе как бы он смог попасть в дом? Мими же маленькая еще, она даже книги взрослые читает, но понять их помочь ей некому. Голос в трубке, что так настойчиво ищет ее общения, он мог бы многое разъяснить, но его девочка боится еще больше, чем того человека, что навещает маму. Иногда она представляет его набором цифр, ей кажется это смешным днем, но страшным к ночи. Если внутри кого-то живет один только счетовод, какими пустыми должны быть его слова, какими блеклыми буквы? Отчего же никто этого не замечает? Она тоже не замечает, как один человек в ее мыслях сменяется другим, образ накладывается на образ, и сама она уже не знает, кого и почему она боится.

Человек приносит ей шоколад, знаете, такие большие плитки, которые должны бы радовать, а по факту заставляют болеть живот. Детям нельзя дарить столько шоколада, даже если они очень просят. Мими не хочет брать у него ничего из рук, но так сильно боится отказать, что плитка всегда оказывается заботливо вложенной в побелевшие пальцы. Хуже могут быть только леденцы, которые неделями лежат на кухне забытыми мамой и обходимые стороной ею. И не то, чтобы сладости ей совсем не нравились, ей не нравится человек, их приносящий, а это для ребенка почти одно и то же.

- Ма, пожалуйста, отправь меня к бабушке, - просит Мими в один из вечеров. Дождь загнал ее домой совсем рано, а это значит, что тьма не спрячет ее от него, только выпустит наружу своих гончих – теней и ночные кошмары.

- О чем ты говоришь, Эмма? – удивляется женщина, она сидит у зеркала в спальне и размеренно водит расческой по волосам.

- О бабушке, мам, - повторяет девочка, - я хочу к ней.

- Но как же так? – в голосе ее появляются визгливые нотки, - ведь ты сама говорила, что дома тебе лучше.

- Да, но…, - пытается возразить Мими, но мама тут же перебивает ее.

- Это все из-за того разговора? Он что-то такое тебе наговорил?

Мими качает головой, у нее не получается найти слова для ответа, внутри нее начинают горчить слезинки, приходится часто моргать, но это не помогает. Как же мама не хочет ее понять? Разве бы попросила она, если бы могла этого избежать? Она просто так сильно устала бояться, что только слезы одни в ней и остались, ни капли парализующего яда, что обычно выделяет этот противный счетовод.

Женщина уже хочет согласиться, Мими видит это в опущенных руках и поджатых губах. Мама только и может на нее обижаться в самый неподходящий момент, но если спастись – значит разбить чье-то сердце, девочка уже и на это согласна. В коридоре оглушительным становится звук щелкнувшего замка, у Мими спирает дыхание, когда она слышит склизкое:

- У меня сюрприз для моих девочек…

***
Мими боится темноты, потому что ночь и тьма – это единственное, что ей остается, когда город засыпает. Ей противны каждая из подаренных игрушек, хочется их резать и рвать, только бы они не улыбались в ответ своими плющевыми сердцами. Мими так больно, будто окружающая тьма набросилась на нее стаей разъяренных пчел, что жалит, жалит, жалит…

В тишине раздается скрип дивана, кто-то поднимается с постели в другой комнате, девочка прячется с головой под одеяло и задерживает дыхание. Когда мягкие шлепки босых подошв минуют ее комнату, она уже горько плачет, комкает простынь руками и кусает подушку. Мама до сих пор уверена, что ее милая дочка сладко спит по ночам, тогда как на самом деле та пытается просто дышать, будто это единственное, что имеет значение.

Мими убегает из дома, едва рассветает, без завтрака и без разрешения. Она запрыгивает в пустой автобус и забивается под сидение, надеясь, что тетенька-кондуктор ее не заметит. Когда девочка осмеливается поднять взгляд, то оказывается, что ее давно заметили, только минула одна остановка, другая, но никто не пытается ее остановить. Мими выдыхает, шумно, горько, будто впервые с ночи.

Она звонит в дверь трижды, прежде чем начинает отчаянно стучать. К тому времени, как дверь приветливо распахивается, Мими уже бьется едва-едва, а сама плачет.

- Мими, - выдыхает голос, что так часто прятался на другом конце провода.

Девочка так рада его слышать, что ее подводят не только глаза, которые совершенно ничего не могут разглядеть за пеленой слез, но и ноги, которые внезапно отчаянно слабеют. Мими кулем валится через порог и только тогда позволяет себе зарыдать в голос.

***
Человек разбивает счетоводу нос, едва он открывает дверь маминой квартиры. Мими жмется позади, скованная кофтой не по плечу, она не видит, как падают очки на пол, но слышит звонкий шум лопнувших линз. Небывалое чувство гордости охватывает ее, ведь в одном этом ударе вся сила ее правильно подобранного слова, сделавшего ее не просто храброй, но еще и видимой. Правда, слезы ее скрали слова, только синяки порой говорят громче голосовых связок. Мими знает теперь, что никакая книга не выдаст ей секрета, почему одних людей сказанное приводит в ярость, как человека, а другого заставляет сомневаться в искренности произносящего, как маму.

Слишком много шума рвется наружу из распахнутой двери, девочка снова вспоминает собственные страхи, темнота душит мягкими лапами, тогда как крики ударяют в грудь острыми иглами. Слушать ругань взрослых ребенку не к месту; Мими пятится назад, никак не смея оторвать взгляд от алых дорожек, сбегающих на белую рубашку человека, и с размаха валится назад, когда он обращает испуганный взгляд на нее. Видимо, страх и ярость ходят рука об руку, потому что девочка забывает, как дышать, скованная не только ударом, но и обещанием расплаты, кроющейся на дне чужих глаз. Она подрывается с места, забывая об ударе и собственной немощи, и бежит прочь так быстро, как еще никогда не убегала от воинственно настроенной дворовой ребятни.

***
Мими трясется на дереве, когда он находит ее, все еще сердитый и сжимающий кулаки. Девочка даже смотреть на него не может, он пугает ее так же, как до этого всегда пугали его звонки. Человек пытается что-то говорить ей, голос его трескучий, как сухие ветки, и надрывный, как ржавые качели. Мими скулит, как побитый пес, и только может твердить под нос, что она не виновата.

Он обрывает свою речь на полуслове, едва только успевает ее услышать, и весь как-то съеживается, будто сдувшийся шарик, припадает плечом к стволу и прикрывает глаза. Мими останавливается, переводит взгляд вниз и видит, как он стоит внизу поникший, в мятой футболке со стершимся рисунком и скулит:

- Ми, пожалуйста, - просит он, - только не снова.

Сверху, откуда-то из пышной листвы раздается громогласное «Кар!», отчего вздрагивают оба, дочь и отец. Мими поднимает голову, выдавливая потрескавшимися губами едва различимое:

- Что?

Человек вскидывает голову, а откуда-то из листвы снова раздается грубое «Кар», и тогда Мими начинает смеяться, громко, надрывно, будто копимая месяцами боль рвется из нее наружу этими дурацкими смешками не к месту. Она позволяет человеку снять себя с дерева, но не прекращает выталкивать сотни и сотни этих ужасных вороньих звуков из груди. И только, когда понимает, что они неумолимо движутся в сторону дома, смех внутри нее обрывается.

- Па, - выдыхает девочка. Ей даже говорить ничего не приходится, он понимает ее так же просто, как с этими не отвеченными звонками по телефону, где есть девочка, которой страх сковал взгляд, и есть он сам, который не только ведет бой с каждым подкроватным монстром, но еще и крайне похож на одного из них.

- Его там нет, Ми, - просто отвечает он, - на этот раз никакая ночь не спрячет его от меня. Теперь я тоже его вижу, а значит мы сможем победить его, - и чуть помедлив добавляет гордое, - с тобой, вместе, только ты и я.

***
Когда боль стирается, Мими начинает скучать по птичьим голосам, потому что внезапно оказывается, что те вовсе не говорят. Говорит страх и одиночество внутри человека, который внезапно начинает различать знакомые звуки в птичьих переливах. Светлые перышки между прочитанных страниц – это единственное, что остается ей от некогда крепкой дружбы с пернатой братией. И Мими вовсе не жалеет того, что все закончилось, именно потому, что все и правда закончилось.