Трёхболтовое лето, 4

      Самоволка


      Вот уже третья неделя, как они здесь, а Лиепаю ещё так и не видели. Непорядок. А всё потому, что увольнения им запрещены. Но какой же ты воин, если в самоволку ещё ни разу не сходил? Присяга – это только полдела.
      Перво-наперво нужно дождаться воскресенья, когда нет занятий и контроль за дисциплиной в соединении ослаблен. Это самое простое из требуемого. Во-вторых – раздобыть гражданку, то есть гражданскую форму одежды. Этот вопрос тоже решаемый – за трёшку можно договориться с завскладом, где хранится всё то, в чём они сюда приехали. И, наконец, самое главное – определить способ и маршрут, каким легче всего просочиться на волю.
 
      Рекогносцировка на местности показывает, что, как это обычно и бывает, самый простой, хотя и не самый короткий путь к свободе – через кладбище. Не поймите превратно.

      А теперь вопрос риторический – для чего военнослужащие-срочники ходят в самоволку? Совершенно определённо можно констатировать, что делается это отнюдь не с целью похода в местный краеведческий музей. Поэтому неудивительно, что вылазка эта проходит по классическому сценарию, хотя нигде чётко не прописанному, – до первого гастронома. И вот уже через час честная компания сидит в укромном уголке кладбища рядом с заброшенной могилой какого-то русского офицера, вкушая плодово-ягодное вино и закусывая его плавленым сыром. Ну не на центральной же площади города этим заниматься!

      Заросшие бурьяном холмики и стёртые временем надписи на постаментах придают мыслям философскую направленность. Обстановка располагает к рассуждениям о чём-то более фундаментальном, нежели чем о традициях оформления усыпальниц местными жителями или о качестве производимых ими кисломолочных продуктов. Хотя на первых порах обсуждается и это. Но затем акцент разговора смещается на преходящесть бытия и бренность всего сущего. Ну и на судьбы цивилизации. И вино этому немало способствует. Тут начинает солировать Артюхов. Он седлает любимого конька и начинает гнать его затейливым тропам, проложенным вдоль извилин своего мозга. А конёк у него тоже с характером, то и дело норовит перескочить с одной извилины на другую. А ты попробуй, уследи. Извилины же эти у него и без того хитро закручены – судя по тем парадоксальным выводам, которые он делает из, казалось бы, тривиальных посылок: местами они эти пересекаются, а кое-где даже и вовсе скрещиваются, как те прямые, лежащие в разных плоскостях. И не прямые они вовсе. Вот и догадайся, какой смысл в его речах – явный или скрытый.

      – Каждая цивилизация стремится к самоуничтожению, это непреложная истина, – выдвигает, наконец, он свой главный тезис.
      Оппонировать ему пытается только Майкл. А зовут так того самого Мишу Спиридонова, которому так не повезло со штанами в день присяги, здоровяка и непризнанного гения. Почему его стали звать Майклом, никто уже толком не помнит. А случилось это ещё на «картошке», и выглядело, на первый взгляд, весьма парадоксально. Потому, как, облачённый в сапоги и ватник, нескладный, с выбивающейся из-под куцей псевдо-тирольской шляпы густой копной чёрных волос, он более походил на вырвавшееся в поле огородное пугало, утомлённое долгим стоянием на одном месте и тщетной борьбой с прожорливыми птицами, нежели чем на оксфордского вундеркинда с этим типичным для англосаксов именем.

      У Майкла тоже свои тараканы в голове, причём, под стать своему хозяину – такие же крупные, непоседливые и плохо координированные. Иногда забавно наблюдать, как он запускает пальцы в свою жёсткую, непослушную шевелюру, чешет голову и что-то бормочет при этом, словно рассуждая сам с собой. Наверняка эти эфемерные обитатели его черепной коробки в который раз что-то не поделили между собой, и он пытается урезонить их и пресечь не на шутку разгоревшийся спор.
Майкл свято верит в прогресс науки и торжество интеллекта. И всячески пытается этому способствовать, порой небезуспешно. Ещё на первом курсе он изобрёл хитрый алгоритм диагностики памяти вычислительной машины, пытаясь решить проблему институтской ЭВМ, дающей сбои. И, по его заверениям, актуальную не только для неё.

      Увлечённый своей идеей, с пакетами перфокарт в руках и с горящими глазами, он сновал по коридорам института, рассеянно реагируя на призывы старосты Володи Пугачёва строго соблюдать регламент посещения занятий. Программу эту отладить до конца ему так и не удалось – перфокарты то и дело норовили выпасть из его рук, перемешаться между собой или попросту где-то запропаститься.

     Несмотря на свои габариты, Майкл довольно легко раним. Порой до странности наивный и доверчивый, он нередко становится предметом шуток и дружеских розыгрышей товарищей. Это такая, своего рода, мелкая месть с их стороны за его интеллектуальное превосходство. Задетый, он обижено щурится, замыкается в себе и на время становится нелюдимым. Настораживает и другое: в ходе одной из дружеских пирушек он утратил контроль за потреблением алкоголя, что раньше за ним как-то не водилось. Подобное повторилось и позднее.
 

     Будет жаль, что он так и не сможет реализовать свой мощный потенциал, и его постигнет судьба, схожая с судьбами многих русских интеллектуалов. А может, сглазил кто парня? Доброжелатели всегда найдутся. Тот же Серёга Артюхов как-то в шутку предлагал приятелям: давайте Майкла отравим, а там, глядишь, и сами прославимся. А иначе никак – он нас всех затмевает.

      Прослышал ли об этой шутке Майкл или нет, но, в любом случае, но к Артюхову он относится как-то настороженно. Вот и сейчас он горячо возражает ему. Да, в развитии цивилизации возможны сбои, но они не носят фатальный характер. И преодолеть их способен искусственный интеллект. А его появление не за горами, поскольку прогресс науки неостановим.

      Артюхов не сдаётся. Ситуация с прогрессом, по его мнению, наиболее отчётливо проявляется лишь в военной области. Он развивает свой тезис.
      – С учётом нынешних реалий наиболее вероятная судьба нашей цивилизации – гибель в результате ядерной катастрофы. Но, даже если и не её, так чего-нибудь другого, похожего на это. И даже твой искусственный интеллект её не способен остановить, а может даже инициировать. Следовательно, её закат закономерен и неизбежен. 

     Майкл перестаёт возражать. Ему, как и остальным, любопытно узнать, куда же вырулит их приятель со своей логикой. Олегу, в свою очередь, припоминается, что сходную мысль он встретил у Лема. Один из его героев изобрёл новый способ отыскания разумной жизни во вселенной, фиксируемый по вспышке сверхновой. Обнаруженная в телескоп, она означала, что цивилизация там достигла такого уровня, что уже сумела овладеть ядерной энергией.

      – Так вот, у меня есть план, как достичь этого печального финала наиболее гуманным и не столь варварским способом. И при этом познакомить немалое число её представителей с благами, достижимыми лишь на этапе её полного расцвета. 
      Публика начинает с интересом прислушиваться.
      – Как говорят посвящённые, ничто из доступных средств на современном уровне развития разного рода технологий, да и, пожалуй, способных быть освоенными в обозримом будущем, не может дать человеку такое ощущение эйфории, как это делают психотропные вещества. Тогда как всё остальные способы  удовлетворения всевозможных человеческих потребностей лишь косвенно, окольными путями вызывает выработку эндорфинов в мозгу, последние  действуют напрямую. Поэтому, раз гибель цивилизации неизбежна, мой план прост. Человечество переводит все производственные мощности на синтез сравнительно чистых препаратов, и лет этак десять–пятнадцать население земного шара живёт в состоянии полного благополучия и эйфории. Еды, по моим расчётам, тоже на это время хватит. Это и будет пик развития цивилизации. А там – как получится…

      – Ты что, предлагаешь, что все подсядут на это дело? – возражает ему Шура Венцель. Остальные молчат, пытаясь осмыслить услышанное. – Мне, например, вполне хватает этого, – он показывает на бутылку. – Да и то лишь по праздникам. А на курево меня вообще никогда не тянуло, хотя родители с юности этим грешат. И почему ты полагаешь, что цивилизация таким образом придёт к закату?

      – Выбор, конечно, есть у каждого, но при соответствующей идеологической поддержке на государственном уровне мало кто сможет устоять. Мне так кажется. – Артюхов улыбается краем губ и затягивается сигаретой. – А по поводу заката, рождаемость резко упадёт, это неизбежное следствие приёма подобных веществ. И родившиеся тоже пойдут тем же путём. И всё угаснет само собой, а не от бомб и радиации.

      Повисает пауза. В глазах у некоторых вопрос – серьёзно ли он говорит, или пытается эпатировать их? За ним такое водится.
      – А ты сам не задумываешься о судьбе своих детей или внуков? – спрашивает Олег.

      Артюхов пожимает плечами.
      – Судьба будущих детей? Интересует, хотя чисто гипотетически. А внуки, если честно, мне уже относительно безразличны, не говоря уже о правнуках. Думаю, что так же считают многие, иначе это просто лукавство. Да и внуки могут  вовсе не появиться на свет.

      Дискуссия затихает. Нарисованная перспектива, похоже, мало кого привлекает. Да и сам автор своей теории не особо верит в её безукоризненность и отсутствие изъянов. Тем более, что в употреблении чего-либо подобного он до сих пор замечен не был, а потому не очень-то представляет себе те проблемы и деструктивные последствия, с которыми имеют дело люди зависимые. Это, пожалуй, наиболее слабое звено в цепи его рассуждений, если не принимать во внимание этическую сторону вопроса. Но в своеобразной логике ему не откажешь.

      Допив вино, они молча возвращаются на корабль, лавируя между кустами и огибая ряды могил. Странная самоволка получилась, думает Олег. Не очень-то жизнеутверждающая. Он краем глаза замечает, что Серёга временами загадочно поглядывает на товарищей и ухмыляется. В этом он весь, этот Артюхов.


Рецензии