Нахальство

Нахальство в людях – вещь загадочная. Всегда с завистью смотрю на нахала. В самом деле – такая загадочная фигура...

Мой сосед сдаёт комнату. Ну, сдаёт и сдаёт. Вчера захожу в «пятёрочку», а сосед с квартирантом на шее стоит в очереди за мясом. Надо сказать, оба порядочные нахалы. Представьте, квартирант пристроил на голове у соседа плитку и жарит себе котлеты.

Ну, откуда берётся в людях эта бесстыдная сила? Откуда? Мне бы хоть толику её! Я тушуюсь, я краснею, я зеленею от каждого обращённого на меня случайного взгляда. Особенно если это взгляд женщины... Не дано мне, не-да-но!.. Поставили на углу ларёк – я смущённо обхожу его. Как будто ларёк – живое лицо! Сосед по площадке купил мотоцикл. Я стесняюсь поздороваться с соседом: а вдруг спросит, каково моё мнение о его покупке. А что говорить? Я в мотоциклах ничегошеньки не понимаю... Проблема, серьёзная проблема. А однажды какой-то балбес плюнул мне на улице прямо под ноги. Случайно, может быть. Может быть, не имел в виду именно меня. А я воспринял это как презрительный по отношению ко мне жест незнакомого человека. И взыграли все мои комплексы. И я вспомнил про свою бесхарактерность, я задумался о своём ничтожестве...  Полдня я пробродил по улицам. Не находил себе места. Исходил, кажется, пол-города. Вечером мне изрядно досталось от сестры. Оказывается, я унёс обе связки ключей, и она не смогла выйти из дома, а ей надо было идти петь в хоре... Из хора звонили потом  ночью, во втором часу, сильно выпивши... Я, конечно, и тут отличился. Мне бы послать нахала-полуночника подальше, а я спокойно выслушал историю его жизни, а потом принялся рассказывать свою; заодно я рассказал ему биографию сестры, за что он был мне очень благодарен и больше не звонил.

Если мне и случалось быть нахалом, то невольно. Вот была странная история в прошлом месяце. К нам в отдел нагрянула ревизия – аудит! А кое-какие бумаги... ну, нельзя сказать, чтобы они были в порядке. Я бы даже сказал так: некоторые бумаги вовсе отсутствовали. Моей вины, разумеется, тут не было. За все бумаги отвечает начальство. И я был спокоен. Случился, конечно, скандал. А когда кое-как всё улеглось, утряслось, подходит ко мне наш главный бухгалтер, Марк Самойлович – грек, очень ехидный человек – и говорит:
– Вам, Пётр Петрович недостаёт только нахальства. Остальное всё у вас есть. Хитрость, скрытность, безразличие к коллегам... Всё есть!

А мне, между прочим, недоставало ещё его оклада в пятьдесят восемь тысяч и дачи под Лугой. И если бы во мне была хоть капля нахальства, я бы так прямо ему про это и сказал. Но – я промолчал. Расстроился, раскис... Никого не хотелось видеть, я затосковал... Подумал, подумал – и уехал в Памплону. Устал – жуть. Там жара...

– Где вы были? – накинулся на меня главный бухгалтер. – Вас полдня не было на работе!
– Как где? Да нигде. Так, помечтал немного...
– Что вы ерунду говорите? Вы же были в Памплоне. Я же знаю, что вы были в Памплоне! У вас даже загар остался! Вы, может, скоро в народных артисток начнёте влюбляться или ещё что-нибудь... А что нам прикажете делать? Или будем увольняться?

Сам не зная того, бухгалтер ударил в больное место – это насчёт народной артистки. Но про народную артистку я ведь никогда никому не рассказывал. Это была моя самая большая тайна.

К концу рабочего дня меня вызвал директор.
– У нас с дисциплиной, Пётр Петрович, сколько я знаю, всегда было в порядке, – директор говорил с мягкостью в голосе, что не предвещало ничего хорошего.– И вдруг на вас докладная. Вы, оказывается, были... э-э... в Памплоне. В Испании это или в Италии, я уж не знаю. Вам лучше знать. Я себе, например, не позволяю такого...
"Да вы уж прямо на Канары", – подумал я. И будь я понахальней, я бы так ему про это и сказал. Но я, разумеется, промолчал.

Директор оказался тактичнее главного бухгалтера и ничего не сказал про народную артистку. Но по его опущенным глазам я понял, что он знает. Мне даже показалось, что он не упомянул про это только потому, что своей влюблённостью в народную артистку я как бы унижаю его. Ему, ответственному лицу, никогда в народных артисток не влюблявшемуся, трудно было признать этот факт.

Директор вклеил мне  выговор. Строгий. Честно говоря, так и не пойму, за что. Ибо в Памплоне я встретил также начальника планового отдела и начальника БТЗ, обоих с жёнами. Это к вопросу о нахальстве...

Вообще в последнее время без происшествий не обходится. Да вот хоть вчера. Сижу в нашем буфете, ем селёдку с винегретом. Вдруг какой-то нахал, пробираясь к кассе, перешагивает через меня и через мою селёдку, как будто мы с нею – лежащее у него на дороге бревно – и даже не извиняется. Тут уж я затосковал... Я усмотрел в этом жесте ну полное презрение к своему человеческому достоинству. Меня просто не замечали. Я был вещь, ничто. Этакая штуковина,  которая только всем мозолит глаза!..  Улететь бы куда-нибудь! Стать птицей. У птиц хамства нету. Летай себе, любуйся природой, питайся козявками...

И вот поверите ли – сила моего огорчения была так велика, что я вдруг почувствовал – тело моё становится легче воздуха, на спине вырастают крылья...  И вот я взлетаю… Словно птица, взмыл я в небеса. Летаю себе, гляжу на людей, перевариваю свою тоску. Гардеробщик, у которого я оставил пальто, ошелело таращит на меня глаза. Видимо, уже подумывает, не достанется ли ему теперь даром лишнее пальто. Совсем другое выражение было на лице главного бухгалтера. Бухгалтер как раз возвращался с обеда, когда увидел меня. Челюсть у него отвисла, и кусок котлеты застрял в зубах. Кажется, его разобрала злобная икота. Я всё видел сверху. Я всё понимал. Я понимал, что не каждый может взлететь, как я. Расположиться, как я, у неоновой вывески и гордо взирать оттуда на всех и вся. Я – Демон. Разве нет? Может, я скоро вообще стану бесплотным? О, как бы я мечтал! Лишь бы скрыться, скрыться от всех глаз! От всего на свете скрыться...

Только как я смогу видеть мою народную артистку?.. Ведь в театр мне теперь никак не пойти, с крыльями-то...
 
                ____________