Ноль Овна. Астрологический роман. Гл. 20

Розен уронил стол. Как-то не слишком удобно ему, видно, на нём лежалось и он подался вперёд. И стол опрокинулся на Гранина. Вместе со всем, что на нём было. И главное, что вместе с горячим заварочным чайником. И Пётр Яковлевич убедился, что зря он шутил про люстру. Потому что Розен – генератор катастроф. И он не напрасно так уверен, что какой-нибудь катаклизм непременно в подобной ситуации случится. Потому что он обязательно случится.

А ещё Гранин понял, что когда кипяток проливается на брюки, это гораздо больнее, чем если бы он ошпарил голую ногу. Потому что мокрая ткань гораздо дольше остаётся горячей, чем мокрая нога, и продолжает жечь кожу намного дольше. И когда Розен стоял перед ним на коленях и, не дыша (поскольку боялся сделать больно), стаскивал с него брюки, Гранин, хоть и отметил про себя, что сцена эта живо напоминает ожившую эротическую фантазию, посмеяться над этим пассажем сил в себе не нашёл.

И когда он доковылял с поддержкой Розена до кровати и устроился с его помощью там в подушках, он простонал, прижимая к распухшей губе, которую Розен прикусил ему в момент падения, платок со льдом:

– Чтобы я ещё когда-нибудь взялся тебя воспитывать?! Нет, Герман, ни за что!

Тот брызнул на гранинское бедро ещё немного спрея от ожогов и поглядел так виновато, так жалобно, что Пётр Яковлевич только вздохнул и подгрёб его к себе поближе. Розен с готовностью залез в постель с ногами, положил голову Гранину на грудь и затих.

– И почему тебя так прёт именно с этой темы, Гера? Почему бы тебе над уфологами, не знаю, не постебаться? Почему именно геи?

Розен молчал так долго, что Гранин уже решил, что ответа не дождётся. Но Розен-таки отозвался и, когда он заговорил, тон его был предельно серьёзен.

– Я столько раз видел, столько раз наблюдал, как ограниченность топчет художника, мудреца, святого только за то, что он слишком нежен и тонок внутри, а значит, по мнению обывателя, не мужик, что мои симпатии теперь всегда на стороне того, кто не боится своей нежности и не рвёт зубами чужую. Я считаю, что геев надо в нынешнюю реальность сотнями, тысячами выпускать. Чтобы размыть на хрен эту самодовольную мужиковость, которая других унижает и калечит. Чтобы не страшно было наших сюда отправлять. Чтобы привычной стала мысль, что артист или поэт, который так восхитительно тонко чужие чувства передаёт, чем-то за эту тонкость обязательно расплачивается. И это не уродство, которое лечить надо, это результат долгой и трудной внутренней работы, которая людям с квадратными мозгами недоступна. И в постель гения с инспекцией лезть не надо – не там исток его таланта.

Розен так переволновался, произнося эту речь, что в какой-то момент стал задыхаться. Тогда он уткнулся носом в гранинскую подмышку и закрыл глаза, чтобы успокоиться. Гранин понимающе молчал и размеренно гладил Розена по голове, перебирая пальцами волосы. Розен был благодарен – Пётр Яковлевич чувствовал это и тихо млел от этого необыкновенно приятного ощущения.

– И знаешь, что обидно? – горько усмехнулся Розен. – Две тысячи лет христианство по капле вливало в человеческую натуру самую тонкую женственность и нежность. А результат? Единицы поняли и приняли, что христианский, мистический способ богопознания – это женский метод постижения реальности. Потому что интуитивное, эмоциональное восприятие – женское восприятие. И мистик, ступив на путь христианской аскезы, отказывается от агрессивной, привыкшей доминировать части своей природы, добровольно становится слабым, отвергая тем самым мужскую манеру поведения. Не случайно покровителем монашества считается Богородица – олицетворение кротости, смирения, послушания и чистоты (что немаловажно для монаха, поскольку женственность включает в себя и различные «нецеломудренные» аспекты). Богородица для монаха – пример для подражания. Уподобляясь Ей, аскет приобретает те самые необходимые для мистического делания женские свойства, которые делают его маргиналом в традиционном обществе, воспитанном на совсем иных ценностях. Почему Христос для монаха – Жених? Почему в текстах, вышедших из среды аскетов и мистиков, душа человеческая во взаимодействии с Творцом так часто уподобляется женщине? Да потому, что Он для мистика – Возлюбленный, следовательно, сторона активная, дающая, мужская. Образ Бога, как Возлюбленного – один из фундаментальных образов в мистической традиции, возникший задолго до христианства. Свидетельство этому – библейские тексты. Например, «Песнь Песней» – одна из самых неординарных книг ветхозаветного канона, которая наполнена чувственными эротическими образами, погружающими читателя в мир плотской земной любви буквально с первых своих строк. Христианская мистическая традиция предлагает каждому найти в себе эти женственные элементы, снять свои доспехи, оставить холодный анализ, с помощью которого, как показывает практика, невозможно постичь по-настоящему тонкие феномены. Распространение христианской культуры открыло этому миру подлинную силу так называемой слабости, которая проистекает от Любви. В том, как общество изменилось за последние две тысячи лет, мы при желании можем увидеть след тонкого воздействия женственности на этот суровый мужской мир. Это предполагает грандиозные изменения социального устройства: смягчение, упразднение тех его элементов, которые принято именовать мужскими, отказ от жёсткой циничной политики по отношению к «своим» и «чужим» – любовь, как основной принцип взаимодействия людей между собой… Ой, что-то я увлёкся! – спохватился Розен, споткнулся на полуслове и умолк.

Гранин тоже молчал – долго и как-то… основательно. Потом поцеловал Розена в макушку и торжественно произнёс:

– Герман, с тобой я готов идти и на край света, и за край тоже. Поэтому хрен с ней – с пенсией! Пусть будет головной офис.

Розен просиял, приподнял голову, вглядываясь в аскетично вылепленное гранинское лицо, и лукаво прищурился.

– Петь, а ты, правда, меня любишь?

– Конечно, Герман, – вздыхая, подтвердил Гранин. – Разве такими вещами шутят?

Розен осторожно потрогал опухшую гранинскую губу и мило улыбнулся.

– Угораздило же тебя.

– А тебя? – требовательно глянул на него Гранин.

– И меня, – подтвердил Розен.

Пётр Яковлевич счастливо выдохнул и крепче притиснул Розена к себе. Тот с готовностью и сам притёрся поближе.

– Не думал, что мои речи так на тебя подействуют, что ты про пенсию забудешь.

– Да я когда-то сам такие писал. Вспомнилось вот… Мы хотели изменить мир. Работали, как проклятые.

– Изменили?

– Не знаю. Но наследили в мире точно.

– Кончилось драматично?

– Кончилось быстро.

– Не боишься, что я тебя в подобную авантюру втяну?

– Это судьба, Герман. Чего тут бояться? И потом: Главный – маньяк, а ты – нет. С тобой мне не страшно.

– Даже после сегодняшнего? – изумился Розен. – Это точно любовь. – Он вжался лицом в гранинскую рубашку, глуша смех.

– Она, Герман, она. И это главный аргумент.