Перед экзаменом

  - Братан, да не парься ты так! – сказал я Коляну однажды ночью, когда он корпел над учебниками по истории, а я сидел рядом и потягивал пивко. – Я сам через это прошел – сдавал историю Михалычу в прошлом году – и потому знаю, о чем базарю. От того, что ты битый час перечитываешь одно и то же, ты лучше не выучишь, а башка заболит уж точно. Да и галлюцинации гарантированы.
  - Что за галлюцинации? – хриплым голосом отозвался братюня, подняв голову и взглянув на меня своими мутными карими глазами, выражающими крайний интерес, более острый, чем интерес к деятельности Ивана Грозного, о которой он тогда читал.
  - Да вот было дело ровно год назад. Осенней ночью. Предки уехали и оставили бедного пацана в одиночестве. Точнее не совсем в одиночестве, а в компании ярчайших представителей отечественной истории, то есть Петра Первого, Ивана Четвертого, Александра Второго и прочих настоящих мужиков…
  - Какого пацана? – Колян явно терял связь с реальностью.
  - Да меня!
  - Ааа… - протянул бедняга. Я подумал, что дело плохо, отобрал у парня учебники, уложил его самого на диван, сел рядом и принялся за свой рассказ.
Интереснейший рассказ
  Сидел я вот так же, как ты сейчас, в обнимку с учебником по истории (меня тогда как раз Света бросила и не с кем было обниматься), читал про Ивана Грозного. И что-то меня так сморило на пятом параграфе, что я решил лечь спать, хотя читать еще оставалось двадцать параграфов, а на часах всего 3:40. Я выключил свет в комнате. Сходил на кухню, глотнул остывший кофе, вернулся к себе и лег в постель. Как сейчас помню, что за окном тогда было темно и гулял ветер. Я думал о фильме, который смотрел за день до указанных событий. Вот только как он называется теперь не вспомнить… Иван Васильевич… Иван Васильевич… увольняется что ли?.. Или меняет пол… Не помню. Но не суть. Так вот думал я думал, что классно они в Советском Союзе все-таки придумали – снять фильмец про Грозного. Типа он в современном мире живет. Радио слушает… Интересно. И как-то так неожиданно для себя самого я уснул. А проснулся черт знает где.
  Проснулся я на земле на какой-то площади. Когда я открыл глаза, то первое, что увидел – толпу мужиков и баб. Они смотрели на меня, показывали пальцем, громко хохотали. Я подумал, что они себе позволяют – эти граждане, мать их - я же даже трезвый сегодня. И побрился вчера. И одет вроде прилично (я помнил, в чем ложился в постель). О том, что я здесь делаю, я пока раздумывать не хотел – это всегда надолго. Я поднялся с земли и хотел было крикнуть им, чтоб валили отсюда, но неожиданно люди сами с криками и воплями разбежались по сторонам. Я подумал, что тут одно из двух – либо продуктовый открыли наконец (как мне показалось, было как раз примерно около девяти часов утра), либо все побежали смотреть на Майкла Фассбендера, который в тот день как раз должен был приехать в Москву с премьерой «Людей-Икс». Но пока насмешники разбегались, я смотрел им в спины и не мог не заметить, что они были слишком странно одеты. Мужчины были в серых рубахах, кафтанах и лаптях, а женщины – в рубашках, сарафанах, тоже в лаптях и платках. Я вспомнил картинку из одного учебника, там было написано, что так одевались в XVI-XVII веках. Огляделся по сторонам – вся площадь явно не двадцать первого века. Я подумал, что за чертовщина, и тут выяснилась истинная причина, по которой меня так быстро покинули «уважаемые москвичи и гости столицы». Передо мной появился… царь Иван Грозный.
  Я ночью перед сном в учебнике как раз успел прочесть про него. Что типа царь не очень выглядел. Глаза серые, нос изогнутый, ростом большой, грудь широкая, плечи высокие . Так вот таким я его и увидел. Так еще и взгляд злой у него был. С женой поругался, наверно. Идет ко мне и смотрит так не по-доброму, как будто я у него сигареты спер. А я не при делах вообще. Смотрю на него во все глаза, чтоб все детали внешности запомнить и Михалычу на экзамене пересказать. А Иван говорит мне: «Ты из каких земель, человек? Чего на Руси надобно тебе? Почему одет неподобающе? Пред очами моими дерзнул встать, а одеться потребно не догадался. Стыд и позор тебе, человек!»
  А я, Колян, веришь-нет, смотрю на него, улыбаюсь и ничуть не боюсь. Уж очень добрым он мне показался глубоко внутри. Ну и что, что злится и что глаза не по-доброму горят? Все это временно, просто не в настроении сегодня, с кем не бывает, все понимаю. Вот и отвечаю я ему потому без страха и трепета лишнего: «Я, царь-батюшка, здесь случайно. Проездом или пролетом – уж не знаю, как тут оказался. Ты спрашиваешь, из каких земель прибыл сюда. Отвечаю на то тебе, что я с Русских же земель, но из будущего, из XXI века прибыл к тебе на поклон. Надобно мне было здесь на тебя посмотреть, по душам поболтать, чаи погонять. А то, что одет не так, как тебе надобно, так прости мне мою оплошность – я по своей современной моде одет (ты не ведаешь, а я тебе скажу, что это треники, а это майка), ибо не знал, что ты не модник и не следишь за последними писками, или как их там зовут?..»
  Царь смотрел на меня ошеломленно и даже со страхом, я бы сказал. На некоторое время он, как там говорят, талант речи посеял? Ладно, не суть. Через некоторое время он очнулся и спросил: «Как звать тебя, человек? Не пьян ли ты? Что за ересь ты извергаешь из уст своих? Язычник ты иль христианин православный?»
  Я ответил, как мог, вежливо и почтительно: «Зовут меня Степаном. Не пьян я и не могу быть оным по причине завтрашнего экзамена по истории. Говорю я одну только правду. И никакой я не язычник. Я действительно из будущего, чему могу привести неоспоримые доказательства». Тут я достал свой паспорт – он у меня в кармане лежал (ты же знаешь, что я с паспортом сплю – он мне в нагрудном кармане душу греет) и показал царю-батюшке дату рождения. Царь так удивлен был, что чуть было сознание не потерял. Глазища выпучил, рот открыл, собрался уже опускаться на землю, да только я придержал его, не дал упасть – не годится ведь правителю, как последнему алкашу, на дороге валяться. Царь на руку мою оперся, поднялся на ноги и…совершенно неожиданно обнял меня, по спине похлопал и сказал: «Благодарю тебя, Степушка, что упасть мне не дал, лицо не позволил потерять на глазах у люда». А люда-то поблизости и не было – все разбежались давно – но не стал я расстраивать хорошего человека, только улыбнулся ему по-доброму, ну, ты знаешь, как я умею. Тут и он мне в ответ улыбнулся. А я аж струхнул – никогда не представлял Грозного с улыбкой на лице. Непривычно, даже жутко. Но царь не заметил моего страха и пригласил меня в палаты за ним последовать. Тут появились откуда-то, наверно, из кабака, который, я сразу приметил, находился прямо за спиной Грозного, Курбский, Адашев и их дружки из Избранной рады. Улыбаются все до ушей, видимо, уже тепленькие. С утра успели… Что за народ? В общем, собрались мы все, сели в «царский лимузин» (не самый удобный вид транспорта, должен заметить) и поехали в царские палаты.
  Там царские дружбаны, я и сам царь-батюшка сели за стол. Я все ждал, что царь мне завтрак предложит, но тот молчал об этом, а я напрашиваться не стал. Решил, что мое дело – сторона. Я просто посижу, послушаю, может, что и запомню, чтоб было что Михалычу на экзамене ответить про Грозного-то Ивана. Вот сижу я и молчу. А царь поднялся, стукнул кулаком по столу и молвил слово грозное:
  - Вот вы сидите здесь, улыбаетесь, завтрак перевариваете, а я который день печалюсь.
  - Из-за чего же, царь-батюшка? – спросил Курбский.
  - А из-за того, что чувствую нелюбовь народа к своей персоне царской.
  - Как же так? – хором спросили все удивленно.
  - А вот так, - расстроенный Грозный (хотя какой же он грозный, скажи мне, Колян?) снова опустился на стул и закрыл лицо руками, как будто собираясь пустить слезу. – А почему, сам не знаю. Вроде все для них же делаю, все для народа возлюбленного. Глаз не смыкаю, кусок не доедаю – все делами государственными думы мои заняты. Уж и «приказы» сформированы, и Судебник расширен, и управление местное реорганизовано, и единый пантеон святых утвержден, и Уложение о военной службе принято, а им все не так, все не то. Все им мало, неблагодарным.
  Царь, бедный, совсем расстроен был в то утро. А я и помочь ничем не мог, утешить не смел. Я только в сторонке сидел, в блокнот (который у меня вместе с паспортом в кармане хранится) записывал все, что царь-батюшка упоминал как свои достижения. Тем временем Курбский осмелел, платок царю преподнес и раболепно ручку ему поцеловал. Царь платок принял и приложил к очам своим грозным. А прочие в это время, я слышал, между собою шушукались, сплетничали или что. Расслышал я, что опасаются они больно – царь-де подвержен приступам гнева стал, контроль над собой то и дело теряет. Тут и я струхнул – не дай Бог, казнить меня вздумает за что, а я еще по первоисточнику философу не отчитался. Стал подумывать, как бы покинуть царя незаметно, скрыться где-то и решить, как мне обратно в 2014 год вернуться. А тут еще и картина перед глазами встала. Забыл название ее. Вроде Иван Грозный покидает… или покупает… своего сына… Ну не суть. Важно не название, а то, какое лицо у него на этой картине страшное. Брр, вспоминать неприятно.
  Помимо этого, говорилось, что занемог царь, стал опасаться скорой кончины. Вспомнил я из того, что учил, что в завещании своем наследником он Дмитрия решил назначить. И как только вспомнил я об этом, как встал из-за стола какой-то боярин, за ним еще один, и еще (не помню имен я их, хоть убей) и сказали, что не желают они повиноваться Захарьиным. На что царь ответил:
   «– Если вы Дмитрию, сыну моему, не целуете креста, стало быть, у вас есть другой государь; а ведь вы не раз целовали мне крест, что мимо меня государей вам не искать. Теперь я велю вам служить сыну моему Димитрию, а не Захарьиным, а вы души свои забыли, нам и детям нашим служить не хотите, в чем нам крест целовали, того не помните. Кто не хочет служить государю-младенцу, тот и большому не захочет служить, и если мы вам не надобны, то это на ваших душах!»
  Тут Адашев присоединился и сказал:
 «– Тебе, Государю, и твоему сыну, царевичу Дмитрию, крест целуем, а Захарьиным, Даниле с братьею, нам не служить: твой сын еще в пеленках, и властвовать над нами будут Захарьины, а от бояр в твое малолетство мы видывали многие беды.»
   Некоторые на моих глазах присягнули, некоторые нет. Затем Иван Грозный обратился к боярам, давшим присягу, со словами:
«– Бояре, я болен, мне уж не до того; а вы, на чем мне и сыну моему Дмитрию крест целовали, по тому и делайте!»
  Со злостью посмотрел он на бояр, отказавшихся присягнуть, посчитал их изменниками своими. Да я и сам их такими счел. Ну не по-братски же так делать, а, Колян? Он для них все, а они не ценят…
***
  Прожил я так на иждивении у царя-батюшки не знаю-не ведаю сколько дней, месяцев или лет. Для меня это все как один миг было, но в учебнике я затем прочел, что не одну неделю вся эта канитель тянулась… Про экзамен по истории уж и думать забыл. Сам в ходе истории участвовал – а это намного интереснее. За это время Избранная рада пала, женушка Грозного умерла, суд над Сильвестром и Адашевым был произведен. Ожесточилось сердце государево прямо на моих глазах. Стал он мне ежедневно за чашкой чая толковать об одном и том же -  что ускоренный путь централизации возможен только при использовании террора (ну, по крайней мере, я именно такую формулировку прочел сегодня в твоем учебнике, а уж как он мне эту мысль высказывал, мне не вспомнить).
   Тут еще на фронте Ливонской войны удалось одержать крупную победу. Военные действия против России начала Швеция. Русские войска осадили Полоцк, сильная бомбардировка заставила гарнизон капитулировать. Царь очень гордился этой победой. И я его, как мог, нахваливал. Царь все-таки. Но в стране уже силы и средства истощались из-за военных тягот. Царь злился очень.
  - Ну что ты бунтуешь? Что ты бесишься? – спрашивал я его. – Чайку выпей и в постель ляг, отдохни от забот своих нескончаемых.
  А он в ответ все одно, все одно твердил:
  - Не делают - приказать, не слушаются – казнить! Казнить! Казнить!
  Людей стали вешать даже по подозрению в разбое, признание добывали пытками, единственным видом тюремного заключения считалось пожизненное, от служилых людей стало требоваться беспрекословное подчинение. Все боялись, доносили друг на друга, как последние стукачи… Я пытался их вразумить, Колян, но они ж только о своей шкуре думали.
  Тут это, брат, я видел, в учебнике твоем написано, что царь-батюшка и сына убил, и Репнина Михаила, так ты это… Не верь – вранье все это, клевета… Не делал он таких злодейств… Ну казнили людей, так это за дело, и не собственными руками Иван совершал убийства… Не повод это злобно так писать о государе…
  Тут еще Курбский, черт бы его побрал, в Литву сбежал, изменник… Оттуда письма писал с обвинениями в казнях невинных людей и угрозами небесным судом. Курбский вел против царя войну, через несколько месяцев возглавив литовские войска в походе на Русь.
  Однажды царь отправился на богомолье, и я с ним. Но боярам, которым царь велел ехать, было приказано взять жен и детей, те должны были взять слуг, запасных коней, вооружение, доспехи, одежду, деньги, казну. А из Александровы слободы царь в Москву послал гонца с двумя грамотами, которые были оглашены перед всем народом. Духовенство и бояре отправились к нам, царь согласился вернуться в государство, если изменников казнят и учредят опричнину.
  Тут уж играй гармонь – душа царская в пляс пустилась, столько народу казнили по его приказу – тьма. Но тогда же самое интересное и началось! Сижу я спокойно, никого не трогаю. Чай пью. И вот, как молния среди светлого неба, появляется, откуда не ждали, Петруша Чайковский! Я смотрю на него, рта боюсь открыть. Потом в себя прихожу и спрашиваю: «Вам это… Чего здесь надо?» Не успевает гость ответ дать, как за столом прямо напротив меня уже сидит, откуда ни возьмись, Толстой Лев и пишет что-то на листах своих, испачканных чем-то… Я только хотел спросить, чем там дело в «Войне и мире» кончилось, а то не дочитал еще, как стучится в комнату еще кто-то. Когда я сказал: «Войдите», порог переступил… Петр I! Ну тут уже у меня нервы не выдержали, и я закричал: «Ты-то здесь какими судьбами??  Это же совершенно из другой оперы!..» Услышав последнее слово, Чайковский начал играть своего «Евгения Онегина», как будто только и ждал, когда его выход объявят. И…
  Я проснулся в холодном поту. Оказалось, все это мне только приснилось! Жаль даже как-то… А тут еще на время смотрю – 8:35. А у меня в 9 экзамен. Михалыч уж, небось, сидит, ждет… Я выпрыгнул из постели, надел первое, что под руку попалось, и побежал…
  Сижу я такой. Михалыч мне в глаза смотрит. И задает самый сложный вопрос:
  - Так кто же, по Вашему мнению, Иван Грозный – тиран, реформатор или создатель мощного государства?
  - Грозный… Просто хороший мужик!.. Колян? Коляяяян?.. Ты что, спишь уже? Ну и к лучшему это, спи… Тебе выспаться надо перед завтрашним… - накрыл я Кольку пледом, выкинул пустые бутылки из-под пива, лег на соседнюю постель и сказал: – Пусть тебе Анька приснится…