Александр Македонский. Погибший замысел. Глава 3

      Глава 3

      Александр правил Македонией уже второй год, но истинное упоение царской властью и своим могуществом испытал только в последние недели. Три года назад, когда он сражался против Священного отряда фиванцев, а после посетил Афины, над ним довлела воля его отца. Да, он вступал в главный город Эллады победителем, но только вторым, по полномочиям. Вина перед Павсанием, неоплаченный долг, смерть Орестида тоже давили и мучили, Александр избавился от этого чувства совсем недавно, когда во сне щитоносец Филиппа произнёс «ещё не время» и, можно сказать, благословил. Царя Македонии отпустило, Фивы были снесены, одного его слова было достаточно, чтобы решить судьбу Афин: сохранить их или не оставить от мятежного города камня на камне — грудь Александра распирало тем, что он держал в своих руках, будто он поглощал, впитывал это. Ныне, на огромном пространстве от моря до моря, только он был главным, альфой и омегой и превыше всего; сорок тысяч человек под его командованием в любой момент могли тронуться по одному его приказу туда, куда он поведёт их. Царь Македонии, таг Фессалии, усмиритель Фракии и Иллирии, стратег-автократор Коринфского союза — все покорённые и подчинившиеся территории казались ему пигмеями, попираемыми его ногами, власти в них под его рукой — карликами. Александр замахивался на другой континент, на Азию, на несметные богатства, награбленные персами.

      Он мог диктовать свою волю не только чужим, но и своей семье. Олимпиада хотела, чтобы Александр остался в Македонии, женился, обзавёлся наследником и, только оставив мать с внуком на руках, отправился завоёвывать всю Ойкумену. Если раньше, будучи царевичем, Александр просто увиливал от этого, в день сегодняшний его «не хочу» было достаточно.

      — Что ты хочешь? — спрашивал он мать. — Искать жену, организовывать свадьбу и ждать наследника? Сколько всё это займёт? Забеременеет ли, когда, кого родит? А если будет девочка? Что же, мне сидеть безвылазно в Пелле несколько лет? Потратить время, когда я полон сил, на разведение приплода?

      — Можешь сделать это между делом: женись и возьми жену с собой в поход, — отвечала Олимпиада.

      Но эта идея тоже Александра не прельщала. Всегда чуравшийся женщин, после конфликта с Гефестионом из-за Павсания и связи его этера с Марией юный царь стал серьёзно недолюбливать их, испытывал неприкрытую антипатию. Конечно, когда-нибудь надо будет обзавестись наследником, но потом; соображения о том, как Гефестион будет помогать ему брюхатить жёнушку, веселили, но у царя с Гефой и без женской туши в постели найдутся приятные дела. Потом, потом…

      Александр был горд, оживлён, весел, тешим светлыми надеждами и с лёгким сердцем расправлялся с горой свитков, скапливавшейся каждый день в его кабинете. Вот и сейчас он со всем разберётся, а после вернётся Гефестион — и планы великих походов, чаша вина и любовь ночь напролёт.



      А что же сам Гефестион? Он, конечно, заметил перемену, произошедшую в Александре, она его не обрадовала. Нет, первый этер царя Македонии не мог потерять своё привилегированное положение, то, что сын Аминтора до конца жизни останется правой рукой царя, не вызывало сомнений ни у кого. Гефестиона тревожило другое: он боялся за личные отношения. Властности и надменности в любимом, конечно, прибавилось — не вознесётся ли он в своём воображении так же, как в жизни, не станет ли власть главней любви, не измельчится ли чувство к Гефестиону в драгоценном сердце, будет ли оно открыто для нежности, как прежде? И ещё: не решит ли Александр, что ему всё позволено, не пойдёт ли по стопам отца, окружая себя смазливыми юнцами и отличая то одного, то другого? Власть и преданность — сочетание сомнительное… Гефестиона утешало лишь то, что второго Павсания на свете не было. И таких обстоятельств, которые соединили Орестида с Александром. И всё равно: остальных претендентов, жадных до царского внимания, разумеется, будет достаточно, а всегда ли молодой, бешеного нрава, так легко воспламеняющийся царь будет обуздывать свои желания из соображений верности и порядочности? Что-то говорило Гефестиону, что беспокойный характер, страсть к новому и темперамент любимого принесёт ему немало горьких часов… Он снова зарвётся, изменит, а потом повинится — и Гефестион, хоть сначала и отчитает, после простит, потому что без Александра не может и расстаться с ним не в силах. «А он без меня? Как же? Ведь в один, самый чёрный день нам придётся разлучиться! Нет, нет, лучше делай что угодно, только не приближай этот миг, не дай мне об этом думать…»



      — Что, Эвмен? — Александр устремил взгляд на вошедшего секретаря. — Только не говори мне, что очередная гора свитков, я с этой только-только справился.

      — Только одно послание, — успокоил царя секретарь.

      — От кого?

      — Покрыто мраком тайны. Курьер говорит, что из Афин, от злейшего врага.

      Александр хмыкнул:

      — Это делает честь его искренности: никогда не поверю, что афиняне не оставили для меня камня за пазухой после того, как я держал судьбу их города в своих руках. Что же хочет от меня злейший враг?

      — Во всяком случае, не отравить: посланец развернул свиток, ядом он не обработан.

      — И письмо не было запечатано? Похоже, у вестового доверительные отношения с моим злейшим врагом. Ну впусти.

      Скептицизм Александра полностью рассеялся, когда он увидил миловидное лицо Аристиона, тут же исчезнувшее из поля зрения, так как, войдя, бывший эромен Демосфена преклонил колено и опустил голову.

      — Не предполагал, что злейший враг очень ко мне расположен, присылая таких прелестных курьеров.

      Аристион поднял глаза и, увидев, что юный царь откровенно любуется его лицом, заметно порозовел, смешался и тихо молвил:

      — Ты преувеличиваешь…

      — Почему же? — возразил Александр. — Это тонкий ход с его стороны. Письмо, очевидно, с просьбой?

      — Да.

      — А как зовут посредника?

      — Аристион, сын Аристобула, платейского рода.

      — Ого, не простой вестовой. Что же, не мог отказать?

      — Я… был эроменом автора.

      — Аа… — протянул Александр. — А почему прошедшее время?

      — Потому что он недвусмысленно намекал мне кинуться тебе в ноги и попытаться пленить, чтобы моё посольство оказалось успешным.

      — Само собой, это отвращает, я тебя понимаю. И у кого же в голове такие расклады?

      — У Демосфена.

      Александр расхохотался:

      — Мне надо было сразу догадаться! Хорошо, давай письмо, мне не терпится узнать, так же хорош знаменитый оратор в частных письмах, как и в публичных выступлениях. — Владыка Македонии принял свиток. — Долго ко мне пробиваться пришлось?

      — Да, были задержки.

      — Оно понятно. Эй, Элиав, фруктов и вина! — затребовал Александр и обернулся к Аристиону: — Садись, садись, в ногах правды нет.

      Сын Аристобула не мог скрыть смущения и побороть своё замешательство, он никак не ожидал, что Александр в двух шагах от него окажется таким юным и сияющим красавцем; царь Македонии тем временем знакомился с посланием — достаточно долго, поскольку изысканные комплименты Демосфена цвели на пергаменте пышным цветом.

      — Ну что ж, должен сказать, что и в письме он довольно убедителен, — подвёл итог Александр. — Разве что с лестью переборщил. Собственно говоря, я о его судьбе не задумывался, желания видеть его перед собой на суде, изобличать, налагать кару у меня нет, пусть Демосфен успокоится. Меня больше интересует твоя карьера: как я понял, ты не собираешься возвращаться к своему эрасту, что же ты будешь делать без опекуна, пусть он сейчас и растерял бо;льшую часть своего влияния?

      — Я хотел просить тебя о зачислении в твою охрану.

      — Аристион у Гефестиона? — улыбнулся Александр. — А с оружием ты можешь обращаться?

      — Да, конечно, я прошёл соответствующее обучение.

      — Но ты должен будешь начать с низов, в первый эшелон сын Аминтора тебя не возьмёт, несмотря на то, что ты, как и он, греческого происхождения.

      — Что ты, так далеко мои желания не простираются, я согласен на любую роль.

      «В конце концов, — подумал Александр, — в шатре моего отца и около него всегда вилось несколько смазливых юнцов, к чему отказываться от приятных лиц? Правда, головомойки от Гефы не избежать… Но… я царь или не царь? Если царь, то не то что хочу или могу, а просто обязан вести себя так, как мне вздумается, и, не только ощущая эту вседозволенность, но и поступая, сообразуясь с ней, царём останусь. Мы с Гефестионом восемь лет вместе — это и доказательство верности, и разрешение на отход от неё. Нам же не пятнадцать лет».

      Возможно, Александр ещё некоторое время размышлял бы о широте верховной власти и о том, что, обладая ею, должен преуспеть в своих частных интересах не менее своего отца, но Аристион стоял рядом, хлопал длиннющими чёрными ресницами и, распахивая их в очередной раз, так явно говорил серыми глазами «люблю», что окончательно спутывал мысли юного царя.

      — Тебе представляется великолепная возможность отомстить Демосфену, полностью последовав его указаниям.

      — Это самый прекрасный парадокс в моей жизни…

      — Мы наполним новым содержанием ту же форму…

      Отметив вскользь грубоватую двусмысленность сказанного, Александр не то что увлёк Аристиона к ложу — сам Аристион устремился к нему не медленнее своего стратега-автократора. Юный царь небрежно бросил письмо Демосфена на стол; свернувшись в трубочку, свиток упал на пол, но никто не обратил на это внимания.

      «Наверное, ты думаешь, что у меня уже было двадцать-тридцать любовников, а я никогда не скажу тебе, что ты у меня всего лишь третий…»



      Первым лицом, которое встретил Гефестион, возвратившись вечером во дворец, был Неарх.

      — Что-то мы часто с тобой в последнее время встречаемся, — протянул синеглазый красавец, лукаво улыбаясь.

      — Я забочусь не только о вверенном мне флоте, — ответил критянин. — Ну как, загрузился?

      — Как видишь. — Гефестион приподнял левую руку, отягощённую внушительным рулоном пергаментов.

      — А трюм? — И Неарх положил пальцы на живот Гефестиона.

      — Более чем. — Сын Аминтора слегка отступил под напором всегда расположенного к нему более чем дружески приятеля. — Под руководством матушки материальная пища сегодня удалась. Лучше скажи, что нового произошло в сердце нашего славного царства, пока я отсутствовал.

      — Гарпал теперь будет заведовать нашими финансами.

      — О, так ты сделал мудрый выбор, обзаведясь таким ценным другом.

      — Я никогда не промахиваюсь, — согласился Неарх.

      — А что ещё?

      — Твоего полку прибыло. Александр приписал к твоему хозяйству ещё одного этера.

      Гефестион удивился:

      — Почему он сам этим занимается?

      — Значит, обратились непосредственно к нему.

      — Это понятно, но почему через мою голову?

      — Ты слишком многого от меня хочешь, откуда же мне знать, — уклонился от прямого ответа Неарх. — В любом случае… если захочешь это обсудить, я буду у себя.

      — Хорошо, — растерянно ответил Гефестион, понемногу терявший прекрасное расположение духа, и, оставив командующего морскими силами и продолжив путь, вскоре увидел Кратера, о чём-то оживлённо беседовавшего в небольшом кружке приятелей.

      — А, прекрасный Гефестион! — приветствовал Кратер главного этера царя. — Поздравляю, под твоё начало поступил ещё один страж.

      — Он произвёл на тебя такое впечатление, что тебе не терпелось этим поделиться со всей честной компанией? — осведомился Гефестион.

      — Да не на меня он произвёл впечатление, — ухмыльнулся Кратер. — Новобранцем занялся лично твой драгоценный.

      — А ты ему помогал, что ли, что так хорошо об этом осведомлён?

      — Нет нужды, у меня другие дела были, но они не помешали мне узнать, что новичок — твой соотечественник, грек, и зовётся Аристионом. Аристион и Гефестион… — Кратер закатил глаза. — Наш царь любит прекрасные созвучия…

      Гефестион пробурчал что-то среднее между «пошёл ты!» и «чтоб тебя!», подошёл к покоям Александра уже основательно разозлённым и разгневался ещё более, когда увидел юного царя разомлевшим, расслабленным и полностью довольным проведённым днём, исключение составлял разве что временами пробегавший блеск беспокойства в очах.

      Голубым глазам, ласково посмотревшим на любимого, не удалось его обмануть: Аминторид слишком хорошо знал, как выглядит владыка Македонии, недавно вкусивший интимных радостей.

      — Александр, мать твою! — рявкнул Гефестион. — Что ещё за дерьмо шляется по дворцу и подстилается под тебя, пока я отсутствую?

      — Гефа… — протянул Александр. — Ну какой ты подозрительный…

      — Я?! Да уже все чешут языками, что ты оказал покровительство какой-то мерзости, проваляв его на ложе!

      — Это не так… — снова попытался спасти положение стратег-автократор Коринфского союза, но и на этот раз отнекиванию Александра Гефестион не поверил:

      — А ну, выкладывай всё!

      — Да что выкладывать? Пришло письмо из Афин, от Демосфена, вон оно на столе лежит, — кивнул Александр. — Хочешь — прочитай, увидишь, что он и в письме силён, сочинил одно из лучших произведений своей жизни, приправил его лестью и признанием моего величия, воззвал к моему великодушию и изложил нижайшую просьбу о том, чтобы я его помиловал.

      — Дальше!

      — Так не прерывай — и будет дальше. У Демосфена был эромен — Аристион, сын Аристобула, платейского рода, и пламенный трибун отправил послание именно с ним, наказав любимому пленить меня и выпросить этим свободу своему эрасту. А я, признаться, уже и позабыл о…

      — А ты, признаться, уже позабыл обо мне и уложил этого гада в постель! Ты с кем связался? С подстилкой Демосфена! Ты гад, подлый предатель, изменник! — Гефестион рывком поднял Александра и начал трясти его, схватив за плечи. — Да названия нет твоему ****ству!

      — Назвал же… — Александр понимал, что виноват, и защищался лениво. — В самом деле, Гефа, это же просто проходной вариант. Не ты ли говорил, что поймёшь, когда сдуру… Хочешь, сам им займись — получишь массу удовольствия… Перестань меня трясти!

      — Душу из тебя вынуть мало! Ладно, увидел, трахнул, помиловал этого брехуна, его любовничка — и отправляй со своим высочайшим повелением обратно! На службу его какого, ****ь, Аида взял?

      — Это самое интересное! — оживился Александр. — Когда Демосфен наказал Аристиону ни перед чем не останавливаться, чтобы добиться моей милости, то есть не то что предложил, но и посоветовал меня соблазнить, то сильно потерял в глазах своего милого. Аристион понял, что на самом деле его эраст из себя представляет, не захотел к нему возвращаться и попросил меня о зачислении в этеры. Возьмёшь его щитоносцем, он и не мечтает о первом, самом привилегированном эшелоне, с оружием обращаться умеет… Придёт желание — сам развлекись. Очень, кстати, милый мальчик — ну не мог я ему отказать в такой малости… Перестань же меня стукать, ты мне синяков наставил!

      В глазах Гефестиона блестели слёзы.

      — Какая же ты развратная похотливая дрянь!

      — Гефа! Ну царь я тебе или не царь?

      — Никогда ты мне не был ни царевичем, ни царём — был, есть и останешься Александром! И заслуживаешь сейчас только презрения!

      — А ты просто вершина целомудрия, из мухи строишь слона! Ну успокойся! Мы восемь лет вместе — и ты боишься четверти часа на стороне?

      — Четверть часа? На себя посмотри — ты с ним весь вечер кувыркался! Проверить тебя? Я бы доказал, если бы не так противно было!

      — Гефа! Ну как ты не поймёшь, одно сознание того, что взгляда на меня Аристиону хватило, чтобы бросить Демосфена и круто изменить свою жизнь, одно сознание того, что я, не прилагая никаких усилий, наставил рога этому прокламатору — не мог сдержаться… разве это не забавно? — Александр против воли улыбнулся, чем окончательно разъярил Гефестиона.

      — Для твоего поведения ни слов, ни оправданий. Ладно, я — я живой… Павсанию год позавчера был! Не мог неделю подождать? — Гефестион увидел, как разом помрачнело любимое лицо, и мстительно добавил: — Ты забыл! — и снова, уперев на последнее слово: — Забыл, неблагодарный, нет для тебя ничего святого!

      Круто развернувшись, Аминторид вышел, хлестнув забывшегося любимого полой гиматия. Александр вздрогнул, как от ожога, обессиленно привалился к косяку и прижал холодную руку к пылавшему лбу. «Забыл, забыл…» Слово жгло. «Забыл, забылся, хоть и не имел права. Или имел? Ведь Павсаний меня…»

      — Он отпустил, он сам хотел, чтоб я забыл! — крикнул Александр. В пустоту, ибо Гефестион уже покинул покои царя, и даже звук шагов вновь преданного любимого нельзя было различить в коридоре.



      — Значит, я правильно угадал — очередной развод, — оценил Неарх растерзанный вид ворвавшегося к нему Гефестиона.

      — Нет, ты мне скажи, что ему надо! — возопил Аминторид. — Я его что, не удовлетворяю? Из меня что, больше одного раза в две недели не выжмешь? Его что, моя внешность не устраивает? Я с ним из-за чего, из-за денег? Как он смеет!

      — Ты же его знаешь, — осторожно попробовал разрядить атмосферу флотоводец. — Он царь, ему всегда всего мало.

      — Да почему везде, да почему не только на войне? Ну что в этом Аристионе есть? Ведь один трах! Грязное животное! Я ещё мог понять, когда с Павсанием…

      — Вот видишь: ты Павсания пережил… и в прямом, и в переносном смыслах — неужели с Аристионом не справишься?

      — Да неужели нельзя было до этого не доводить?

      — Ну Гефестион, пойми, вы с ним восемь лет вместе…

      — Спасибо, я не знал — приму к сведению, тем более он мне то же самое сказал.

      — Не кипятись. Пойми, Александр — царь, он глава Македонии, вокруг — покорённые страны, он ими правит, впереди — поход в Азию. Он на коне сейчас, для него такая мелочь, как Аристион, не возбуждение, а расслабление, отход. Признайся сам себе, что нет у тебя сейчас такой ревности, какую ты к Павсанию испытывал, там было совсем другое… Будут ещё эти Аристионы, и у него, и у тебя — так что? Из-за каждого смазливенького личика себе нервы портить? Ну, нрав у Александра такой — бешеный. Но подумай, был бы он другой, был бы ты другой — что у вас было бы? Вот такая любовь, как сейчас? Да нет же — что-то серее или вообще ничего. А вы так связаны… Вон, о ваших чувствах уже легенды слагают, они века переживут… И тут какой-то сбежавший от Демосфена… Твоя гордость тебе не позволит слишком много времени ему уделять.

      — Эх, как всё у тебя легко! Мне бы так думать… Почему у вас с Гарпалом всё спокойно и тихо? Вы и не ссоритесь никогда…

      — Кто знает… Мы не такие красивые, как ты, не такие царственные, как Александр. Мало ли что и когда на пути повстречаем… Отход время от времени лишь подчёркивает, что настоящее гораздо глубже и прочнее.

      — Ну да! — Гефестион ещё раз недоверчиво хмыкнул. — Твоими бы устами…

      — Вот совсем не хочешь ты смириться, хотя бы чуть-чуть. У тебя потрясающий любовник, ты сам потрясающий. Царь он, царь — как здесь не попробовать своё воздействие, не вкусить обожание, поклонение, тем более издалека, из другой страны, за тридевять земель?

      — И мне всё это прощать?

      — Да было бы что… Ты же знаешь моё к тебе отношение, я всегда был в тебя влюблён, но знал, что ты предназначен Александру. Что, мне заливаться слезами? Что, Гарпалу каждый раз концерты устраивать?

      — И ты… принял бы меня сейчас — вот в этом состоянии, на взводе, когда я горю желанием отомстить? — Гефестион ещё раз посмотрел на флотоводца, уже с интересом. — С кем угодно?

      Неарх встал, подошёл к сыну Аминтора, положил руку ему на плечо и широко улыбнулся:

      — Почему же «с кем угодно»? Вспомни Марию. До овцы или портовой девки ты не опустишься.

      — Как ты меня хорошо знаешь…

      — Не всего.

      — Узнаем друг друга получше?

      — Наконец-то… Вот он, мой светлый час… — Неарх поднял Гефестиона со стула, на который он повалился, как только ворвался жаловаться на неверность Александра, и привлёк к себе.

      «Вот так тебе, получай, развратник! И с настоящим мужчиной, и с красавцем, а не с какой-то подстилкой Демосфена! А в следующий раз я вообще тебе первый изменю!» — мстительно подумал Гефестион и отдался в нежные руки мудро беспечного Неарха…



      Конечно, встав на следующий день и даже не позавтракав, Александр пошёл разыскивать своего милого, перед которым вчера так провинился, и после недолгих блужданий обнаружил его абсолютно обнажённым и мирно спящим в постели своего командующего морскими силами; сам флотоводец, уже вставший, нарезал круги вокруг самого драгоценного в своей жизни трофея и раздумывал, не пойти ли ещё раз на абордаж.

      — Ах так! — взревел Александр, мигом забывая о собственном проступке. — Давно, давно я за тобой твои подкаты замечал! Дождались, голубки! Как это трогательно, Аид вас побери!

      — Сам же виноват, — примирительно ответил Неарх. — Не кричи — разбудишь.

      — Ты мне ещё указываешь?! И это твоя верность мне? За моей спиной?!

      Конечно, ярость Александра быстро вырвала Гефестиона из объятий Морфея, и он недовльно пробурчал:

      — Вечно ты мне поспать не даёшь, неугомонный.

      — Я?! Это я не даю? — Александр был поражён. — Я вчера просто, из утешения, а ты так мстительно, так расчётливо, с человеком, которому я верил…

      — Что, не по нраву? Всегда будешь получать такой ответ, не вровень своему. С процееентами, — протянул последнее слово Гефестион. — Права не имеешь мне нотации читать. И Неарх в постели лучше тебя.

      — Хам! Мало того, что вчера мне синяков наставил…

      — Ты ещё и некрасивый стал. Фу!

      — На себя посмотри! — огрызнулся Александр.

      Гефестион после бурной ночи обильно был украшен доказательствами чувств Неарха, оставившими на теле нежданно привалившего счастья характерные отметины. Сын Аминтора удовлетворённо себя осмотрел: это были совсем не те синяки, которые он вчера в припадке ревности набил на царской плоти.

      Флотоводец тем временем решил оставить семейные разборки:

      — Вы тут миритесь, а я к Гарпалу пошёл. Он, наверное, уже обчистил твою казну на приличную сумму — пусть поделится. — Неарх расхохотался, ловко увернулся от чаши, которую в него метнул Александр, и исчез из своих покоев.

      — Ненавижу.

      — Терпеть не могу.

      — Гад.

      — Змея.

      — Предатель.

      — Изменник.

      — Негодяй.

      — Проходимец.

      — Смерд.

      — Холоп.

      — Шлюха.

      — ****ь.

      После обмена печатными и не совсем любезностями Александр, буравивший прежде Гефестиона злым взглядом, перешёл от словесной атаки к активным действиям, накрыл ещё лежавшего на ложе милого своим телом, завёл его руки за голову и оставил их в своём захвате, но долго роль разгневанного повелителя играть не мог: кожа Гефестиона, хоть и пострадавшая нынешней ночью от признаний Неарха, была тепла, гладка и соблазнительна, глаза, ещё не отошедшие от сновидений, — томны, губы — розовы и нежны, немного припухшие со сна черты — зовущи и искушающи. Взаимные обвинения перешли в недовольное бурчание, сменились менее едкими колкостями, переродились в тихое ворчание, а потом и вовсе стали нежным воркованием.

      «Связаны навек — и ничего не изменишь. Всё остальное — обман», — подумал Гефестион, отдаваясь объятьям царственного любимого.

      «Никому не отдам! А то, что было вчера, не считается». — Александр вжался грудью в родную плоть и стал осыпать вечно влекущую к себе и мгновенно возбуждающую его шею сына Аминтора страстными поцелуями.


      Примечание к главе
      Судьба Демосфена, действительно помилованного Александром, всё же сложилась неудачно: в Афинах он был втянут в большой процесс, приговорён к уплате крупной суммы и, не имея её, бежал в Эгину и Трезену.

      Продолжение выложено.