ГУБА

                До окончания курса молодого бойца оставалось две недели. По воскресеньям, как привыкшие посещать детей в летних пионерских лагерях, в одном из которых, судя по всему, проводил своё безоблачное детство Толик Дмитриев, на встречу с отпрысками приезжали родители. Родители – это громко сказано, приезжали, в основном, мамы тех самых отпрысков, которые призывались из подмосковных, то есть недалеко от части расположенных городков и посёлков. И привозили, по уже заведённому ими порядку, так как всегда думали, что их столь любимые чада, вечно не доедают, не обихожены и вообще всеми обижаемы, разные вкусности, чтобы побаловать столь неразумное, иначе бы в армию не попал, это самое чадо.
        Чаще всего командование части не препятствовало этой подкормке, так как каких-нибудь пятнадцать-двадцать лет тому назад само находилось в аналогичной ситуации и всё прекрасно понимало. Так вот, мама незабвенного Толика, привезя сумку с напичканными доверху харчами и не только ими, потчевала его, удобно расположившись на травке, недалеко  от КПП. Губа у Толика была не дура. Для начала он с превеликим удовольствием присосался к так называемой бутылочке, роль которой исполнял термос с, якобы, компотом, изъятый из потаённых глубин сумки, хрустел огурчиками и другими деликатесами, а чтобы мать не препятствовала его частым присасываниям, жаловался на тяготы службы и постоянные, естественно, ничем не обоснованные нарекания этих злыдней-сержантов.
        Насосавшись вдоволь высокоградусного компота и смотря на всё уже не слегка помутневшими глазами, Толик отправил мать домой, а сам дошёл до КПП, где угостил, чем Бог, то есть мать, послал, бойцов. А те почему-то начали усиленно предлагать ему, если не сказать посылать его, пойти в казарму на незаслуженный отдых, мотивируя это приходом командира. Ну, слегка обиженный Толик медленно и пошёл по знакомой дорожке, едва размышляя о несправедливости жизни, в которой его, Толика, кто-то может куда-то послать.
        Навстречу ему шёл какой-то дядька, который сурово его спросил: “Рядовой, почему не отдаёте честь?!». Замутнённое сознание Толика возмутилось: «Как так, мало того, что его куда-то посылают, так ещё и какую-то честь  кому-то отдавать нужно!». И он незлобиво ответил: «Да пошёл ты». А сам вознамерился пойти дальше по известному ему направлению.  Но рука дядьки крепко схватила его за шиворот и изрекла: «Да он пьян!». «Ничего я не пьян» - слегка заплетающимся языком ответил Толик руке и попытался освободиться. Но не тут-то было! Рука держала крепко. И трубный глас откуда-то сверху, а это был комполка, майор Павшенко, - дядька двухметрового роста и таких же остальных габаритов, с кулаком в полпуда, прокричал: «Эй, на КПП, сержант, отвести! Десять суток ареста!».
        Выскочивший из КПП сержант, прослушавший эту тираду-приказание, с мыслью, как бы ему самому не влетело, коротко ответил «Есть!», взял под руку Толика и повёл его, уже не сопротивлявшегося и расслабленного силой командирского голоса, на ГУБУ. Птички веселились и пели, солнышко грело и ещё больше расслабляло Дмитриева, который понуро плёлся, поддерживаемый сержантом. Так и дошли они до гауптвахты, серенького здания, окружённого невысоким заборчиком, за которым уютно смотрелись разнообразные цветочки, заботливо посаженные и поддерживаемые обитателями сей воспитательной армейской колонии не очень строгого режима.
       Толик был отдан из рук в руки дежурному и водворён в камеру, где уже сидели ранее нашкодившие, то есть преступившие черту воинского порядка, двое старослужащих бойцов. Предварительно с Толика сняли ремень, дабы походил он на совершенно распоясавшегося бойца, к которому поделом применили данное наказание. Один из сидельцев обратился к сержанту: «Слышь, земеля, что ты нас заставляешь убираться; вон, дай молодому метлу, пусть салага исправляется. А то ведь так и не почувствует вкуса солдатской жизни». Сержант буркнул: «Разбирайтесь сами, но чтобы было чисто» и ушёл в дежурку досыпать. А что ещё делать на дежурстве, если у тебя тишина, порядок и покой. Старики тут же взяли Толика в оборот: «Вот тебе метла и давай, начинай – коридор, туалет, зверинец, так они называли место отсидки преступивших воинский закон. Толик начал было сопротивляться, но два внушительных пинка от одного и от второго, не оставляли ему никаких шансов на свободу волеизъявления.
         Пришлось брать метлу, тряпку и идти в указанном направлении. Совершенно разобидевшийся и жаждущий мести за, как ему казалось,  незаслуженно нанесённые оскорбления, Толик немного поцарапал метлой коридорчик, потом зачем-то заглянул в туалет, оказавшийся «типа сортир», как и в казарме, но почему-то без кафеля, который мог хоть как-то облегчить воспоминаниями и так упавшую до нуля самооценку Толика. Совсем убитый жалкой участью своего никчемного существования, Дмитриев, под пьяную лавочку решил всем им, кому именно «им», он и сам не понимал, отомстить. И тут же, осенённый такой внезапно появившейся идеей, попытался непременно её осуществить, повесив своё бренное тело на всеобщее оборзение, прошу прощения, голова то уже совершенно пьяная. Конечно, на всеобщее обозрение.
         И пусть тогда они все поймут, как были неправы в своём отвратительном отношении к нему. И пусть этот командир прольёт скупую мужскую слезу и корит себя за столь чёрствое обращение со своим соратником.  Так как ни мыла, ни верёвки поблизости не наблюдалось, Толик, поискав пьяными и уже плохо видевшими глазами и почти ничего не соображавшими мозгами по углам, наткнулся на метлу. Метла, о счастье!, была привязана к черенку ВЕРЁВКОЙ!. Размотав верёвку и сделав из неё нечто, похожее на петлю, он высмотрел на стене бачок для слива воды, привязал верёвку к рычажку бачка, накинул другой конец себе на шею и, подвернув ноги, хотел распрощаться с так любимой, но такой жалкой, жизнью. Рычажок сработал, вода полилась, верёвка, да какая верёвка, метла бечёвкой к черенку привязывалась, оборвалась, и Толик сел в совсем не для этого  предназначенный проём, по которому весело журчала водичка, превращая унитаз в биде и снизу подмывая неудавшегося висельника.
        Дело было летом, туалет посещался редко, вода в нём была тепловатая и приятная. Все эти факторы, наряду с действием «компотика» усыпили деятельную натуру Толика и оставили его в таком состоянии. Через некоторое время, когда Толик досматривал очередной сон, сны, как известно, быстро протекают, слегка озадаченные «старики» призадумались: «Что это он там так долго делает?» и отправились на его поиски. Открыв дверь туалета, они увидели разбросанные по полу веточки метёлки, спящего полумокрого Толика с бечёвкой на шее и кривой полусонной улыбкой на одухотворённом сном лице.
       Надо сказать, что майор Павшенко не стал долго томить Дмитриева, он ведь ещё не принял присягу, но хорошенько запомнил бойца, который чуть не послал его туда, куда Макар телят не гонял. А старики два дня, в течение которых Толик просидел с ними, держали его в «чёрном теле».
Так что в это время служба ему мёдом уже не казалась, а даже, наоборот.