Вымпел тридцатой паралели. г. 21

Примечательно,что загвоздки окружали любимых фантазеров как рыбы в океане.
И тени слушали как по вечерам бьются сердца думающего народа.
Сознание рисовало расписки и пользуясь страхом гигантского звездища ревнующих фобий матроса,присылало квадратики к местам формированиям рижских комунн.
Рижские комунны были вечно постиранны и отформатированны.
В этом мире,где цену обретает страхование могущества и где по спиралям движутся во времени личности,где крутит колесо одинокая единица...здесь темно и старая попа греется у уток янычара седьмой свастики.Здесь все так-же сорятся силы потому,что обретают зародышей покруче весны и трогают уставы троля.
Колесо крутится на фоне обреченных людей и это колесо стремится к плите пониже драммы.Те кто не задумываются над идеалами и просят учителя о соблюдении шариков дешевого трепа,те ввинчивают дегеротипы в системные забукашки товарищей.
Вечность выбирает лишь того кто доложил народу о красивых писюньчиках верного идола и он-же попросился на хронику уходящего начала.
Время это колесо которое никогда не влезает в рамки сознания и ориентируется на асамблею дитя порока.
Тем временем считают улицы работники белых ноздрей и утихают ушки у девочек.
Гора пропадет зря когда сорвут херовину в душах ситуативных наборщиков сцены.
Видеозаписи с поцелуями тосковали по региональным дырочкам и город страдал от непонимания тишины.
Сорок вопросов задавали малютке убитого стихотворения:
Кто делает реальность?
Кто штопает финальные аккорды заученных повестей?
Кто знает цену пробирке с харизматичными повстанцами?
Зачем в аффекте кроется государство тошных илюзий?
Что прячется за старыми работниками прописок?
Но малютка убитого стихотворения не могла ответить на эти вопросы.
Она дышала только передними колхозами и приходила в дождливый день к огоньку.
Недели две спустя малютка убитого стихотворения закричала от боли.
По ней ползали тараканы и черви.
Что-то произошло с пирамидой в которой грелись мумии фараонов.

Конец