Ава-одори

Сидеть на скамейке и смотреть на пруд. Наверное, только мне такое времяпрепровождение дает ощущение правильного и насыщенного труда. Другие бы лопнули от ужаса и негодования, узнав, что какая-то женщина сидит белым-белым днем посреди старого парка и смотрит на воду. Иногда на зеленоватой глади появляется рябь – следы быстрых ног ветерка, иногда расходятся круги. Вода цветет… всегда ли цветение – красиво?
 - … Не женись на той, что смотрит на гладь пруда, а женись на той, из чьего дома идет аромат еды!  - вдруг пропел чей-то голос, дребезжащий, старческий.
 - Да, ты прав, я не умею готовить, - засмеялась я и обернулась посмотреть на насмешника.
Сколько ему было лет – я не знаю. Одеждой певцу служил халат, перевязанный когда-то расшитым, а сейчас ободранным поясом. Обувь была странной, деревянной, будто на каблуках – но каблук был посередине подошвы, и как на нем можно было сохранять равновесие? Старик – или не старик – не просто его сохранял, но еще и приплясывал, а его лицо, обрамленное жиденькой, но достаточно длинной бороденкой, выражало крайнее довольство.
 - Успела, успела! – захлопал он в ладоши.
 - Что я успела? – удивилась я.
 - Обидеться успела! Кто обидой согревается, тот потом не согреется ничем добрым.
 -А ты чем согреваешься? – мне уже было интересно.
 - А вот этим поясом! Хочешь – возьми себе, чтоб было тепло даже тогда, когда не на что обижаться.
 - Эй! – я подскочила. Только не хватало, чтоб странный собеседник продолжил плясать передо мной в халате нараспашку. Но было поздно: засаленный, видавший виды пояс лег на мои плечи. Под ним у старика оказалась грубая веревка, она-то и держала полы халата. Старик расхохотался, схватившись за живот. Я тоже начала смеяться.
 - Был бы я настоящим дураком -не думал бы, о чем ты подумала. А пока не настоящий, так, оделся в дурака и радуюсь. А ты – дурак? – спросил он, вытирая слезы.
 - Знаешь… - я немного растерялась и поправила пояс на плечах, который, действительно, грел. – Если это – так, как ты, то, наверное, хотела бы им быть. Слушай, подожди минутку. Мне надо записать все, что я сейчас вижу, а то ты уйдешь – и я забуду.
 - А что ты пишешь? – он любопытно смотрел в мой рюкзак, пока я доставала оттуда ручку и блокнот.
 - Когда что. Иногда стихи, иногда сказки.
 - О, тогда ничего, что ты не умеешь готовить! Можешь приходить ко мне. Я буду делить с тобой сухари и лепешки, а ты – читать мне стихи!
 - А где ты живешь? – спросила я, записывая как попало все пришедшие в голову мысли.
 - Да ты все равно не найдешь! – крикнул он.
 - Это почему? – я поймала себя на том, что высунула язык, пока писала в блокноте.
 - Да ты даже не можешь части своей ручки найти, - хихикнул он.
 - Так вот почему… Тьфу, - рассердилась я сама на себя. На днях  нашла любимую ручку раскрытой, собрала – но с тех пор ее кнопка почему-то не работала и не убирала стержень. А старик не только увидел это, но еще и понял, в отличие от меня, что детали не хватает? Ну и знакомец у меня.
Я пошарила рукой в кармане сумки, достала оттуда пахучую трубочку корицы, звездочку аниса, ножницы, веревку, кошелек с лекарствами вместо денег, несколько смятых купюр, пару бумажек с чьими-то номерами телефонов и, наконец, пружинку. Разобрала несчастную ручку, надела пружинку на стержень, старик одобрительно смотрел – как на младенца, который наконец-то пристроил верхушку пирамидки поверх всех колечек – и не беда, что колечки расположились как попало. Ему явно очень нравились анис и корица – и я просто вложила их в теплую, сухую ладонь старика. Он кивнул, положил их в карман и сказал:
 - Я за это загадаю тебе загадку. Почему самый удачливый вор несчастен в лунные ночи?
 - Потому что его видно, - сказала я, понимая, что ответ неверный.
 - Потому! – старик протанцевал передо мной какой-то замысловатый танец. – Потому, что он не дурак и понимает, что луну он украсть не может!
 - А был бы дурак – что бы делал? Просто…любовался бы луной, да? – спросила я. Старик не ответил. Его ноги притоптывали.
 - Что-то ты загрустила, - покачал он головой.  – Давай-ка я научу тебя танцу, который всегда будет тебя веселить!
Я огляделась по сторонам.
Он повращал глазами, развел руками. Видимо, изумлялся женщине, которая не умеет готовить, не трудится, сидит днем у пруда – и при этом почему-то стыдится танцевать. Действительно, и чего это я…
Я встала. Старик несколько раз подскочил, высоко поднимая колени, каблуки стучали по асфальту, и  казалось, что именно этого звука не хватало в дневном гомоне, гуле и шуме. Я приготовилась повторять за ним. А он, будто подбадривая, громко запел:
 «Тот, кто пляшет, - дурак,
Тот, кто смотрит на пляшущего, - дурак.
Так почему бы не станцевать,
Если всё равно дурак?»
Очередной порыв ветерка, казалось, подхватил нас обоих - и мы закружились в веселом танце.