***

                РЯБИНОВЫЕ БУСЫ

- Не успела, не успела я с тобой проститься, моя родная… - шепчу я, глядя на уснувшего навеки дорогого мне человека.
Тётя Зина была двоюродной сестрой моего папы, а стала для меня и мамой, и другом. Она ещё здесь, в доме, вместе с нами, и я прошу её  мысленно: «Давай поговорим».  Почему мы никогда не вели душевных разговоров, радуясь каждой встрече, когда я приезжала? Оглядываю комнату. Моя кукла Катерина сидит на приёмнике, увешанная орденами и медалями дяди Пети, супруга тёти Зины. Среди них орден « Знак Почёта», которым была награждена тётя Зина за труд.
Их жизни до встречи  были совершенно разными. Корни  Абрамовых, рода тёти Зины, начинались в Тереньге. В 1915 году колокола  в Заречной церкви били со звонкими переливами. Венчали Ивана Абрамова и Верочку Епифанову. Брак считали равноценным: оба из зажиточныхсемей, крепко стоявших на ногах.  У родителей Ивана была землица не только в Тереньге, но и в Подьячевке. Вот туда и отделили старшего сына Ивана. Построили дом, развели  сад, а с приходом молодой хозяйки завели хозяйство.
В 1917 году у них родился сын Михаил, в  1922 году – Зиночка, а
в 1924 – Женечка. Место было благодатное, село располагалось на склоне Волги. Сады цвели по вёснам, и цветочный запах распространялся по всей округе.
- Благодать, - говорил Иван, выходя рано утром из дома вывести коровушку в стадо. И почему-то при этих словах поднимал руки к небу, как бы отдавая дань поднимавшемуся солнышку и Господу Богу за его творение. Верочке тоже хватало дел по дому. Была она маленькая ростиком. Трое родов не испортили её фигурку. Хрупкая, очень быстрая на дела, она успешно справлялась и с хозяйством, и с детьми, но годы для выживания становились всё тяжелее. Иван, забрав с собой Михаила, уехал в Ульяновск и работал начальником смены на Володарском  заводе. Кроме того, подрабатывал: на церквях ремонтировал купола (крыл жестью), а также плотничал. Хозяйство было большое. Верочка  имела машинку «Зингер» и шила  одежду, обувь и даже шапки. Великими праздниками  были те дни, когда приезжал домой отец и обожаемый  супруг с подарками. И непременно с бубликами, которые у него висели на шее. Связка была длинная, чуть не до колен. Знали дети, что если  есть сушки, то и комковой сахар где-то в кошёлке.
А вечерами, когда всё затихало, когда садилось солнце, оставляя ночи прогретую землю и воду, Верочка с девчонками бежала огородами к Волге, и все с разбега ныряли в Волгу. Вода была, как парное молоко, хоть течение было быстрое. Перевернувшись на спину, Верочка смотрела на ставшее родным село, на слабые огни керосиновых ламп в избах, на дымки из труб, смотревшись в небо.  И ей думалось, что так хорошо будет всегда.  Думала о новой встрече с Иваном, чувствуя себя надёжно в его сильных, натруженных руках. Но беда постучалась в окошко охранки  рукой его друга.
- Иван, сейчас же езжай за семьёй, я помогу  с подводой, и на –  Молвино, на поезд. Слыхал я, что тебя должны арестовать.
 Посадив Мишеньку на повозку, Иван гнал лошадей семьдесят вёрст, не останавливаясь. Он должен был быть в Молвино в 3 часа утра. Там проходил поезд на Куйбышев. А ещё семья ничего не знала, её надо было собрать.
Взмыленная лошадь встала у калитки. Верочка будто ждала его. Детям сказала, чтобы собрали себе по смене белья, а сама, обливаясь слезами, повела коровушку к соседке. Зорька  почувствовала беду и шла за хозяйкой молча. Чужой дом и двор… Глаза Верочки и Зорьки встретились, и Вера увидела, что из больших глаз Зорьки бегут крупные слёзы. Этого Верочка выдержать не могла. Она обхватила холку Зорьки и, уткнувшись в неё, приговаривала:
- Прости, прости меня, кормилица наша.
 Дошла до рыданий:
- Здесь тебе плохо не будет, а вот как нам без тебя? Даст Бог, всё уладится, вернёмся, - и, не оглянувшись, быстро ушла со двора. Иван колол кур, Верочка автоматически их ощипывала, солила и в –  мешок.
Повозка была загружена. Иван с Верой встали рядом и, перекрестившись, поклонились дому. Надо было спешить. Семья села в эту же повозку, и они тронулись в путь. Надо было успеть к поезду. Он стоял всего  минуту. Покидали пожитки в два соседних вагона, а потом, собрав всё, сели на деревянные скамейки. Головки деток клонились, они прижались друг к другу и уснули. А Иван с Верой до утра не сомкнули глаз. Иван держал руку любимой жены в своей. Но мысли были одинаковые: «А дальше что?»
Иван нашёл работу сразу: строился карбюраторный завод, и  там нужны были рабочие руки. Поселили в «поповский» дом, приспособленный под общежитие, а потом дали комнату в «литерах». Мишу взяли в Армию, но 1941-й год перечеркнул всё. Дочь Зиночка пошла  на курсы станочниц и одновременно занималась на курсах Ворошиловских стрелков. Она очень хотела на фронт. Но завод, переоборудованный  в танковый,  опустел, на станках работали девушки и подростки. Заводу нужны были электрики, и комсомолка, лыжница, заводила во всех делах, Зина стала им. Четыре военных года лазила она по столбам, ремонтировала станки… Чёрные глаза и ладная фигурка сводили с ума и тех, кого оставили по броне и кто вернулся по ранению. На их приставания Зина могла ответить и грубо. А самолюбие мужчин трогать нельзя.
 Стали возвращаться с фронта мужчины. Кто без руки, кто без ног. Каждому досталось своё увечье. Но молодость, молодость, она, как весна, расцветающая после пожара…
А как хороша была Зиночка Абрамова! Глаза, как две большие сливины , распахнутая  улыбка… Рождённая  в октябре, она любила красную рябину, и, когда  случались вечера в доме культуры, на её шее всегда были  бусы из рябины, которые придавали её карим глазам особую привлекательность. Из электриков её перевели на тяжёлый станок, а правильнее сказать, на станок для вытачивания больших деталей. Работали стоя, и, если кто-то окликал Зиночку, из-за станка было видно только голову, повязанную платком, и выразительные карие глаза.
Пётр Зотов появился на заводе в 1947 году. Ему досталось повоевать  и на Дальнем Востоке. Всю войну прослужил механиком - водителем  танка. Стал работать в цеху наладчиком станков. Зиночку нельзя было не заметить. К тому же она меньше всех обращалась за помощью. Черноглазая девчонка  в косынке в горошек. Уж если серьёзная неполадка, только тогда звала наладчика на помощь. Была она не робкого десятка, с острым языком, а вот глаза… Пётр  как-то не выдержал и поинтересовался у ребят, что за девушка  Зина  Абрамова. Нашлись и «добрые» люди. Друг, Фёдор Ивашин, с ухмылкой сказал:
- Нашёл девушку, заводская выручалка.
Пётр подошёл к Фёдору, взял его за грудки и сказал:
- Ещё раз услышу, не посрамлю танковые войска.
Вроде бы забыл Пётр, вроде бы трезво смотрел на эти обстоятельства, но   нет - нет, да и вспомнятся грязные слова Фёдора. Но смеющиеся Зинины глаза не давала ему  покоя. И тогда Пётр подошёл к Зиночке и спросил напрямую:
- Зинушка, скажи, только честно, всё равно я на тебе женюсь. У тебя был кто-нибудь?
- А как же? Ползавода, - задорно ответила девушка, но Пётр заметил в её глазах слезинки. «Обидел», - подумал Пётр и крикнул вдогонку уходившей девушке:
- Завтра сватать приду!
И не обманул. Когда сели за стол разговаривать с родителями, мама Вера тихо спросила:
- Что же один? Или  родители не захотели познакомиться?
И тогда Пётр вынул из кармана бусы из рябины, надел Зине на шею, а из другого кармана – рябиновый венок и, надев его Зиночке на голову, сказал:
- Одна она у меня, рябинка моя.
И начал он рассказывать о своей жизни. Родился 19 мая 1917 года. Страну трясли страсти революции, а в семье  Павла и Елизаветы Зотовых было четверо детей! Две девочки и два мальчика. Революция увела Павла из дома. Вот что  сказал он семье:
- Я пошёл делать революцию.
Отец, Павел Афиногенович, погиб в  одном из боёв с белогвардейцами.
             Есть было нечего. Елизавета торговала вещами до тех пор, пока в доме еже нечего было продать. Подумав, она решила так: «Девчонок, может, я подниму, а вот пацанов  нет». Отчаявшись, она взяла сынов за руки и отвела в детский  дом. «Хоть сыты будут», - думала она с горечью. А в детском доме  сказала:
- Вот вы, коммунисты, и растите его детей.
Через несколько лет дядя (тоже Павел) узнал, что племянник оставил  детей. Он нашёл сноху, а через неё и мальчиков. Имея своих пятерых, он взял Петра и Мишу. Пётр закончил ремесленное училище, а потом его забрали в Армию. Миша закончил военно-морское училище.
Война! Петру дают бронь, как специалисту, но он стал надоедать военкому с отправкой его на фронт. Закончив курсы танкистов, получил специальность.
Прошёл он на танках, да, именно на танках, потому что приходилось менять машину после боёв. Не выдерживала техника, а человек? Человек прошёл от Москвы до Берлина.
 В Берлине, прямо на улицах, сцепившись за руки, плясали победители и пели каждый на своём языке. И вдруг Вано, грузин и друг, повис на руках у друзей. Минута тишины. А Пётр нырнул в свой танк и по кругу стал бить  по деревьям. С одного из деревьев упал снайпер…
Затем была Прага и Дальний Восток. Вернулся Пётр Зотов сержантом. Ордена и медали на груди не носил.  Его честность подкупала, было видно, что на него можно в жизни положиться. Девчонки нашёптывали: «Зина, ты у нас красавица, а он: нос большой, и уши торчат. Найдёшь себе ровню» Половина завода парней спорили, что откажет Зинаида (а про себя каждый думал:  «Как и мне».
Нет, не отказала Зина Петру, и появилась новая семья Зотовых. Дали землю от завода для постройки дома. Построились, захотелось, чтобы зазвучали детские голоса в доме. Желание закончилось бедой. Внематочная беременность еле  не стоила  Зинушке, как её звал Пётр, жизни. Он немного подождал, пока успокоилась жена, и начал уговаривать её взять ребёнка из детского дома. Пошли вместе. Заведующая привела несколько девочек и мальчиков. Пётр смотрел на детей, а Зинушка на Петра. И вдруг Пётр попросил:
- Я хочу увидеть других детей, позвольте пройти в их спальню.
Пётр не торопился. О чём он думал, проходя мимо кроваток сирот? И вдруг он остановился: на кроватке, обложенный подушками, сидел мальчик месяцев семи. Рахитичный ребёнок с длинными худыми ножками. Пётр сказал:
- Зинушка,  он будет нашим сыном.
Зина испуганно смотрела на Петра, не говоря ни слова, а Пётр уже вытаскивал беспомощное существо из кроватки.
- Сынок, возмись за мою шею ручками, - и,  показав, как это сделать, взял ребёнка в крепкие руки и пошёл к выходу. За ним бежали нянечка и заведующая, объясняя, что так деток не забирают, что нужно собрать соответствующие документы. Пётр вернулся к кроватке, посадил Серёжу  и, поцеловав  в щечку, сказал:
- Мы придём за тобой, ты жди нас.
И вдруг Серёжка заплакал. Нянечка замахала руками, а Пётр, прошедший войну, шёл к выходу, и по его большому, загорелому лицу бежали слёзы.
Зинушка увольняется с работы и три года выхаживает сына. «Мамулёк и папулёк» - так звал  их Сережа. Они же были ему друзьями. Идёт папа колоть дрова, берёт с собой сына. В саду стояли два чурбака. Один большой, второй –  поменьше. Небольшую часть дров Пётр распиливал размером  поменьше, чтобы сын смог расколоть сам. Он же учил сына забивать гвозди. Всё вместе. Мальчик рос в любви, но и в строгости.
 Третьим другом была немецкая овчарка Ланда, которая жила во дворе. Дружбу ребёнка  и овчарки описать невозможно. Игры в снегу доставляли обоим большое удовольствие. Провалится Серёжа в снег, а Ланда большими лапами откапывает  его и что-то ворчит.  Вроде того: «Ох, уж эти мне дети». А поездки в магазины! Запрягут Ланду в сани, бабуля напишет записку для продавщицы. Серёжа садится в сани, и, на удивление всего посёлка, не было ни одного раза, чтобы собака опрокинула санки. Доехав до магазина, Ланда тихо сидела и ждала друга, пока тот не закупит продукты и не погрузит их в санки. Оба понимали важность  дела, и у калитки Ланда сообщала лаем о прибытии.(ФОТО)
Так прошло семь лет. В сентябре Серёжа  должен был пойти в первый класс. Пётр и Зина работали на заводе посменно.
 В июле мы с мамой приехали  ним в гости. И до сегодняшнего дня я помню Серёжины глазёнки. Он просился с бабулей проводить нас до вокзала. Но бабуля была уже  слабенькая, и отец сказал Серёже:
- Сынок, бабуле с тобой тяжело. К тому же мы только пришли с работы, сейчас все сядем обедать, а потом пойдёшь с ребятами гулять. Дружил он с детьми старше своего возраста, не потому что было не с кем, а потому, что с ровесниками ему было неинтересно.
Ещё не успели пообедать, зашли ребята. Дядя Петя сказал:
- Ребята, в заброшенном саду (где  с тётей Зиной они ходили на работу) после молнии упал электрический столб. Провода  не обесточены.  К этому месту  подходить нельзя.
- Ты понял, сынок? - сказал отец, повернувшись к Серёже. Тот кивнул головой.
А мы, доехав до дома в Тереньгу, получили  телеграмму:
«Погиб Серёжа…» Шоком это было назвать нельзя. Я бегала за мамой и канючила:
- Вот поехал бы с нами, был бы жив Серёженька!
- Не плачь, дочка, давай собираться, надо поддержать Петра и Зину.
 На тётю Зину смотреть было невозможно, она всё время рвалась к гробу, чтобы  вытащить оттуда сына, чтобы прижать и побаюкать его в последний раз. Загорелое лицо Петра стало чёрным. Он то и дело останавливал свою Зину, прижимая  её к себе. Увидев моего папу, тётя Зина бросилась к нему:
- Шура, братик, он ребёнок, зачем так рано его забирать? За что?
Мой папа обнял её и тоже не сдерживал слёз. Так они сидели обнявшись, и папа качал её, как ребёнка.
А в это время в кухне дядя Петя рассказал, как случилась трагедия. Ребята побежали всё - таки в сад.  Как не посмотреть на  провода на земле и не послушать, как они гудят? Серёжа остановился в метре от проводов. Соседский мальчик неожиданно толкнул его в плечо, вложив в этот удар всю зависть ребёнка из неблагополучной семьи:
- Что, слабо, маменькин сынок?
Серёжа от удара, пробежав шага два, упал. Ток вошёл в его тельце под мышкой, а вышел в паху. Его забило.  Дети, испугавшись, разбежались. Женщина, пасшая неподалёку козу, увидев бьющегося ребёнка, подбежала и оторвала его от тока. Он ещё бился в её руках…  Всю дорогу до дома Зотовых она бежала с ношей, дороже которой у Зины и Петра не было…
После похорон Зину одну оставлять было нельзя. Она  затихала и ходила по комнате, гладя стены, где висели фотографии Серёжи. Она  то ощупывала каждый гвоздик, на котором висели фотографии и тихо с ними разговаривала, то каталась по полу в истерике. Материнское горе не сравнить ни с чем.
Время, лечение, забота близких и любовь Петра сделали своё благодатное дело. В один из дней Зина подошла к Петру и сказала:
- Я хочу на работу.
Пётр обрадовался решению Зины выйти из четырёх стен  к людям. И всё вроде бы стало по -  старому: вместе на работу, вместе с работы, где их ждала Ланда, да подрастала непоседа –  племянница Оля, на которую они перенесли  всю свою любовь. Домашние звали её Лялькой. Крепенькая, с двумя тугими косами, с глазками – сливами, как у бабушки Веры и тёти Зины. С весны до поздней осени завтраки, обеды и ужины в саду. Собирались две семьи. Две сестры – Зина и Женя да зятья, оба Петры. Построились под одной крышей. И, конечно, бабуленька Вера, которую Пётр Зотов звал Фурцевой за глаза, конечно. Но бабуля знала об этом и не сердилась.
              Через двенадцать лет после смерти Серёжи в этом доме появилась я. После окончания фармучилища меня направили  в Куйбышев. Он в то время был «закрытым городом». В аптекоуправлении мне сказали:
- Если будет прописка, устроим в любую аптеку, фармацевты нужны. Если нет – поедете в Куйбышевскую область, в район.
Вот с этими словами я и пришла в их дом. Ни слова не говоря, дядя Петя взял домовую книгу, попросил у меня паспорт и ушёл. Я и сейчас понимаю, как нелегко ему было выписать Серёженьку, ведь в домовой книге он числился как бы живым. Так я была прописана вместо Серёжи. Спала на его кровати (она осталась нетронутой). И впитывала, как губка, культуру отношений этой семьи, ставшей мне родной. Отсюда вышла  замуж. Лейтенант Дубовик прилетел за мной с Дальнего Востока. Но рассказ не обо мне. Простите за маленькое отступление. Просто хочу добавить, что их  дом остался для меня родным доныне.
- Ты меня слышишь, моя родная, я тебе говорю это сейчас, чтобы ты ушла в мир иной с этим моим признанием.
Я в себе «проходила» жизнь, глядя на спокойное родное лицо, которое завтра земля скроет от меня навсегда. Мысли мои бежали и бежали…
И был в этой семье самый знаменательный праздник – день Победы, который  в доме начинался в 4 утра. Алюминиевые  кружки, бутылку водки, луковицу и буханку хлеба тётя Зина готовила с вечера. Садились на дверные порожки и, звонко «чокаясь», выпивали, закусывали хлебом с луком и кричали: «За Победу!» И «Фурцева» запевала:
На границе тучи ходят хмуро
Край суровый тишиной объят.
У высоких берегов Амура
Часовые Родины стоят.
И все дружно подпевали:
Три танкиста, три весёлых друга,
Экипаж машины боевой.
Выросла Оленька, заневестилась…  Жених, которого звали Алёшей,  был красавцем. Увёл он общую любимицу в дом своих родителей, но здесь же, в посёлке.  Жизнь не заладилась, и когда дядя Петя узнал, что Алексей, будучи пьяным, поднимает на Олю руку, то  сказал:
- Лялька, это только раз, а потом войдёт в систему. Больше ты здесь не останешься, построим дом вам у нас в саду, будем все вместе.
Куйбышев расстраивался, и дома, которые шли под снос, продавались. Долго искал дядя Петя для своей любимицы дом и нашёл. Пометил краской брёвна, чтобы легче было собирать. А разбирал сам. Пришёл однажды и говорит:
Оставалась одна стена. Она была  зашита досками. Даже сам хозяин не знал, что она со стыком. А у стены метрах в двух стояла сухая яблонька. 
- Мужики, зачем  мы будем доски отбивать да разбирать. Я сейчас подпилю яблоню, а вы толкайте. На земле её и  разберём.
Он был быстрый, Пётр Зотов. Начал подпиливать яблоньку, а стена упала на неё и разломилась пополам. Не успел, не успел! Дядю Петю накрыла одна из половин стены. Диагноз – «множественные  дробления таза». Но и на носилках, когда его несли к скорой помощи, а Оля бежала за ними, он уговаривал её:
- Лялька, не волнуйся, я всё пометил, вот выпишусь из больницы, и будем строить дом.
Он не вышел из наркоза. Друг, единственный друг Зины, оставил её одну. Приезжали «скорые», кололи, кололи… Потом, через годы, она скажет:
-  Зачем вы давали колоть меня? Я даже проститься нормально не смогла.
А после похорон я написала заявление на отпуск без содержания и осталась с тётей Зиной.  Жизнь продолжалась, всем нужно было на работу. Оля металась и плакала, что не нужен ей этот дом.  А всё для дома лежало уже в саду. И за ужином я сказала:
- Нет, Оля, он хотел, чтобы ты жила в этом доме, он тебе его выбирал, и дом  должен быть построен. Меня поддержала мама Оли – тетя Женя. И назавтра, к удивлению всей улицы, мы начали закатывать камни для фундамента. И встал дом. Как Память о дорогом человеке.
Жизнь ставила новые задачи, у Оли родился сын Евгений. Теперь вся любовь была перенесена на него. Годы очень быстро летели. И вот  Евгений – жених. Привёл в дом тихую, но умную девушку Иру, которая имела золотые руки – она шила. На свадьбу открывается  вино двадцатидвухлетней  выдержки. Его заделали в  день рождения  Евгения. В молодой  семье появился  сыночек. И назвали его Петром. Снова зазвучало дорогое имя – Пётр. Оля перебралась к тёте Зине, отдав дом молодым. Мальчик был необычным. Тихий, умный и заботливый.  Голубые с поволокой глаза смотрели по -  взрослому и с грустинкой. Меня он звал Ниной,  Олину подругу – Наташей. Мне было как-то даже приятно: вместо бабушки Нины я оказалась у него в подругах. Трогала его забота. На улице всегда брал  меня за руку и переводил через дорогу, будто он старший. Любил всех, а особенно старенькую бабуленьку Зину. Приходил по утрам, надевал ей носочки и, как взрослый, спрашивал:
- Как ты спала, бабуля? Руки не болят?
А руки болели, натруженные на станке, не давали покоя.
 Петенька был, как ангел, любил всех близких и животных, разговаривал с курами, ласкался с собакой, а уж кошки были  особой его любовью. Стоило ему лечь, как они запрыгивали на него и начиналась игра.
Беда пришла неожиданно. Гематология детского онкоцентра. Петя вынес всё: и несколько химиотерапий, и  непрекращающиеся капельницы. Мама Ира жила с ним в больнице , а бабуле Оле приходилось каждый день ходить на рынок за свежим мясом и предписанными продуктами. Каждый день, как на казнь, в больницу и оттуда, -  захлёбываясь слезами. Перед домом надо было приводить себя в порядок. Дома лежала тётя Зина. Правды ей не говорили. А она твердила одно:
- Господи, забери меня.  Я прожила. Я стала обузой. Оставь мальчика…
Но ей судьба уготовила  схоронить и одиннадцатилетнего правнука Петю...
            Дом осиротел. Женя замкнулся. Тихая Ира ходила как тень, ничего не ела, но никто не видел её слёз. Сад тоже был заброшен. Оля, не вытирая слёз, ходила то к плите, то к тёте Зине.  Слушать её было жутко.  Она тихо лежала на кровати и просила смерти. После  кончины Петюши она так и не оправилась, потихоньку угасла. И вот мы сегодня пока  ещё рядом, но она  молчит, и рученьки её  холодные, холодные…
А жизнь продолжалась. В большом доме осталось три человека. Жили единой верой в появление малыша. Прошло три года. И вот  Оле снится сон, яркий, цветной: Петя идёт по дорожке в саду и ведёт с собой мальчика.
- Бабуся, я привёл вам братика. И, молча повернувшись, уходит. Оля  говорит вслед:
- Иди, мой хороший, я тебя поцелую.  А Петя поворачивается и отвечает:
- Мёртвых целовать нельзя.
- Петюша, скажи, как ты живёшь?
- Бабуся, нельзя. Я и так говорю больше, чем могу. Я  испытатель, моя жизнь 11 и 3.
- Как это, сыночек?
- Одиннадцать лет на земле, три там, а сейчас я буду девочкой в                Гватемале.  На мне будут испытывать что-то.
Оля проснулась с двойственным  чувством. Во - первых, так близко видела и даже разговаривала с внуком, а во - вторых, как верить тому, что видела?
Действительно, после того сна Ира понесла. Дни родов подходили, я почувствовала это своим сердцем и, взяв билет на Самару, поехала к ним. Ириной невозможно было не любоваться:  в мягком махровом халате, лицо одухотворённое. Переваливается, как  уточка. В роддом Женя увёз её поздно вечером. Начались схватки. Мы, оставшись вдвоём с Олей, сели рядышком, как всегда, когда я приезжала. Родители договорились так: если мальчик – называет Ира, а если девочка – будет называть отец.
У меня мелькнула мысль: «А ведь будет Иван». Свою мысль я озвучила:
- Оля, а что? Пусть будет Ванечка. На Иванах Русь  держалась и держится.
А утром мы были у роддома. Родился мальчик. Ира в записке написала: «Ванька пососал и всю ночь спал.  Тётя Нина, спасибо».
Так пришло новое счастье в исстрадавшуюся семью.
А я ехала в автобусе и, улыбаясь, говорила про себя: «Расти, Иван, ведь ты Русич, а выше  -  только  царство Богов!»