В начале было слово

«В начале было Слово,…, и Слово было Бог»
Евангелие от Иоанна

Как мы радуемся, когда ребенок произносит первое слово, потом второе, потом повторяет каждое услышанное, даже не понимая его значения. Количество слов, набранных к определенному возрасту определяет: легко ли ребенок впишется в социум, в котором живет или останется на  обочине жизни.

Я пришел в первый класс не с детского садика, как современные дети, а из домашнего «уюта», то есть из хаты и улицы, где общался с ребятами постарше и «поумнее». Да только ли я, все мои сверстники пришли в сельскую школу из ближних колхозов: дети скотников, доярок и свинарок. Из всех дошкольных знаний в голове была лишь пропаганда из «колокола», который висел на высоком столбе посреди колхозной площади. Он вещал с 6 утра и до 12 ночи: убивал тишину и усугублял идиотизм нелегкой сельской жизни.

Первую учительницу звали Анна Ефимовна: была она пенсионного возраста; полная, с одышкой, и очень строгая. Хотя она говорила, что любит детей, но я её боялся. Может потому, что не попал в круг любимчиков, а может потому, что сильно отличался от сверстников. Это раздражало её, так как в «стае» появился «гадкий утенок» и своим видом портил привычную картину.

 А картина была такая: в классе 45 учеников; сидят за партами в 3 ряда, справа входная дверь, слева и сзади по два окна. Впереди белая стена и черная доска. На стене два огромных портрета: слева – Ленин, справа – Сталин. Я сидел на первой парте в крайнем правом ряду, прямо перед портретом товарища Сталина, который в кителе генералиссимуса смотрел на меня строгим взглядом. Слева, за учительским столом, сидела Анна Ефимовна, с таким же строгим взглядом как у товарища Сталина. Сидеть надо было смирно: не вертеть головой, не отрывать рук от парты, ладони должны лежать одна на другой; внизу левая, сверху правая. Поднимать руку можно  только правую, но, не отрывая локоть от парты. Парты были рассчитаны на старшеклассников, и нам детям, приходилось сидеть по 45 минут в позе «богомола». От такого режима я сильно уставал, и к концу урока мне хотелось плакать, но я держался изо всех сил, чтобы меня не дразнили плаксой.

 Но заплакать мне пришлось, вот по какому поводу… Сосед по парте ходил в любимчиках у Анны Ефимовны, так как очень красиво выписывал крючочки и палочки, был первым доносчиком, а папа его работал в «Сельсовете». Это давало ему большую свободу в поведении, и делало его более активным и нахальным. При малейшей возможности он старался толкнуть меня и показать свое превосходство. Я не отвечал на его выпады, так как знал, что «правда» будет на его стороне, а меня строго накажут. Но в тот раз, когда он затолкал меня на самый край парты, я не выдержал и тихо сказал: «Ну что ты расселся как барон?» Это ему и надо было, он тут же поднял руку, и на вопрос учительницы: «Что случилось, Саша?» Вскочил и громко доложил: «Анна Ефимовна, а он – указав на меня пальцем – назвал меня бароном». Учительница побледнела, а потом тихо спросила: «Слава, это правда?» Я поднялся и чистосердечно во всем сознался.

- Как ты мог обозвать советского школьника бароном!

Увидев её реакцию и услышав тревожный голос пожилой учительницы, я не на шутку испугался и заплакал, так как не мог понять, что же такое страшное сказал. Все матерные слова я знал, но никогда их не произносил, так как произносить их могли только взрослые. Но то, что слово «Барон» было из запретных не знал.  Но незнание не смягчает наказание. Увидев мои искренние слезы, учительница обратилась к классу: «Дети, скажите, что означает слово «Барон»?» Дети молчали, то ли действительно не знали, что обозначает это слово, то ли боялись напроситься на неприятность. Не дождавшись ответа, она обратилась к отличнику:

- Толик, скажи, что обозначает слово «Барон».

- Барон – это борец! – громко отрапортовал отличник.

Может, он действительно не знал кто такой барон, а может, хотел мне помочь и разрядить обстановку. Но я был благодарен ему за такой ответ, ведь «Борец за Советскую власть» - звучит гордо. Учительница осталась недовольна ответом и сказала: «Неправильно, садись, два». Потом, обращаясь к совсем уже притихшему классу, сказала: «Барон – это дворянское звание царских времен, бароны жили за счет простого народа, поэтому во время революции их свергли, и сейчас в нашей стране нет баронов». Я попытался оправдаться и сказал: «Но я не обозвал его бароном, а только сказал КАК барон».

- Но даже сравнивать советского школьника с эксплуататорами – недопустимо. Завтра в школу приходи с мамой, я поговорю с ней о твоем воспитании.

В школу пришел дедушка, он воевал в одном полку с директором школы и был с ним знаком. В кабинете директора уже сидела учительница. О чем они беседовали втроем, я не слышал, но дедушка вышел очень расстроенный, всю дорогу молчал, а когда зашли в хату, то прямо с порога сказал:

- Ты шо, на Соловки захотив?! Шо ты там ляпнув, шо вона усэ допытывалсь: «Где он таких слов нахватался?» Мовчи, унучек, мовчи! Бо посадють, не тэбэ, а мэнэ.

Я был рад, что меня строго не наказали, и не понимал, почему так расстроился дедушка. Но после этого случая я стал бояться незнакомых слов, и когда читал вслух, то запинался перед новым словом, проговаривая его шепотом, чем очень раздражал учительницу.

 Но методика воспитания престарелой учительницы, приводила не только к нелепым, но и комическим ситуациям. Ходили мы в школу в той же одежде, в которой ходили дома и на улице. Другой у нас не было, да и одеждой мы называли обноски, которые  оставались от старших братьев или сестер. Но строгая учительница говорила нам, что в школу надо ходить в форме, а не в чем попало. Но за что купить ребенку форму, если денег колхозникам не давали, а расплачивались натуральным продуктом за отработанные трудодни. Учительница сказала: «Если не можете сразу купить форму, то покупайте по частям».

Первым в класс «с частью формы» пришел Коля Левченко. Его мама продала петушка на рынке, а вырученных денег хватило лишь на школьный ремень. Но Коля был счастлив и светился радостью как новая бляха на ремне. Ремнем нас было не удивить, тем более обрадовать, так как все мы носили ремни, а многие даже испытали суровость наказания ремнем. Но все с завистью смотрели на блестящую бляху с загадочной буквой «Ш» и гадали, что же она обозначает. Я догадался, что это первая буква слова «школьник», но сказать вслух побоялся. Тогда мы обратились к отличнику – Толе Кабакову. Он тут же отрапортовал: « Ш - это шпион!»

Ответ нам понравился, и мы наперебой стали рассказывать, что у нас в классе учится настоящий шпион. Радовались все, в печали был лишь Коля, на уроке он пожаловался учительнице: «Анна Ефимовна, я не буду больше носить ремень от формы, потому что все меня дразнят шпионом». Учительница сначала улыбнулась, но потом сделала серьезное лицо и строго сказала: «Это нехорошая дразнилка, советский школьник не может быть шпионом. Шпионами могут быть только враги, а наши люди зовутся разведчиками». Но на «разведчика» Коля никак не тянул, поэтому учительница подумала и сказала, что есть хорошие дразнилки: «Вот фамилия у него Левченко, ему подойдет дразнилка – «Лев пузатый».  И хотя мальчик и отдаленно не напоминал льва: вместо гривы у него была подстриженная голова, и худенькое тельце – вместо могучего торса. Но он был рад такой дразнилке и даже выпячивал живот, будто и впрямь – пузатый. Рады были и мы: теперь можно дразнить и не бояться наказания.

 Но это было на перемене, а когда начинался урок страх опять подступал вплотную и спрятаться от него было некуда. Сверху тяжелый взгляд товарища Сталина, слева строгая учительница, справа назойливый стукач - провокатор; перед глазами белая стена и черный квадрат… школьной доски, а в голове занозой сидит наставление дедушки: мовчи, унучик, мовчи! Бо отправлють на Соловки и мэнЭ, и тэбЭ!