Недолгая радость бессмертия

АННОТАЦИЯ
Действие происходит в альтернативном будущем. Главный герой охраняет секретную лабораторию, в которой разработали способ обрести бессмертие. Влиятельные люди страны сделали бессмертие исключительно своей прерогативой, а всех создателей этого открытия решили изолировать и уничтожить. Главный герой вынужден помогать системе, несмотря на симпатию к специалистам.


Расскажу о бессмертии. Я знал людей, которые его создавали, и принимал участие в их судьбе, как и они в моей.  История началась в очередной переломный момент, когда в стране вновь затеяли  глобальный социальный эксперимент.  Потерять работу в миллионы раз стало легче, чем её найти. Голодные пенсионеры снова потянулись в очереди за благотворительными несвежими субпродуктами, при этом защищая власть, слепо уверовав в своих правителей, щедро кормящих страну догмами гипсовых покойных вождей реанимированной компартии. А я искал работу и, понятно, был готов взяться за любое дело, лишь бы платили.   

Когда цепочка друзей вдруг оказывает помощь, у англичан принято говорить «друг друга моего друга». Вот и в моём случае друг друга моего бывшего сослуживца и приятеля вычислил, что если я приглянусь начальнику охраны стратегического института в Дубне, то смогу получить не пыльную и высокооплачиваемую работу. Мой неизвестный безымянный друг организовал встречу с этим боссом, носящим свирепую фамилию – Джихадов.

Дубна знаменита своим огромным Объединённым институтом ядерных исследований – ОИЯИ. Ранним августовским утром я прибыл в этот городок на первой электричке с Савёловского вокзала столицы. Было пасмурно и сыро, зябко в утренней дымке тумана, идущей от Волги, на берегу которой располагался город. Не спеша, принялся гулять по улицам, знакомясь с их достопримечательностями и потихоньку разыскивая здание, в котором располагался офис охраны Института. Тянул время до девяти утра, чтобы явится точно в назначенный срок. Неизбежно расспрашивал местных о том, как найти интересующий меня  объект.  Узнал, что жители произносят название своего института нараспев, убаюкивающе-песенно – «ои-яи», прямо как испанцы, которые вкусно говорят о своём чесночном майонезном соусе – «ои-ёи». Так что такое благозвучное и ароматно-вкусное название меня настроило на спокойно-созерцательный лад и подарило надежду на перспективы будущего.

С моим новым боссом-командиром, командующим охраной всего института,  мне неожиданно сказочно повезло. Это был толстый, лысый старый дядька, сидящий в огромном кабинете под написанными маслом портретами Дзержинского ну, и конечно, Президента. Когда секретарша запустила меня в его кабинет, я, поздоровавшись, подошёл к столу и попросил хозяина взглянуть на несколько страничек, на которых было красиво распечатано моё «сиви», послужной список и ещё там было несколько письменных характеристик от моих прежних командиров и работодателей. Протянул их Джихадову. Тот с брезгливым видом, нарочито нехотя взял бумаги и, не предложив присесть, наугад вытащил один из листков и мельком взглянул на текст. А дальше случилось чудо, босс с интересом вскинул на меня глаза и предложил занять один из стульев, стоящих вдоль длинного совещательного стола, торцом приставленного к его столу. Я немедленно подчинился, недоумевая почему же случилась метаморфоза с этим закрытым господином, а он, произнеся фамилию, имя, отчество моего деда, спросил не знаком ли я с таким. Я естественно не стал отрекаться от дедушки, а в ответ услышал, что нахожусь в кабинете у друга моего покойного деда. Оказалось, что Джихадов воевал с моим  дедом в Анголе,  Афганистане, Чаде и Винесуэле. Центральной историей всей его жизни является эпизод, когда мой, тогда ещё молодой дед, наплевав на миномётный обстрел и засаду госдеповских террористов, вытащил его из тропического болота, а в том болоте, иссушаемый тысячью пьявок, он валялся с перебитыми миной ногами и готовился умереть, сжимая в окоченевшей ладони гранату с выдернутой чекой.

Лаконично и безэмоционально рассказав мне эту историю, Джихадов углубился в чтение бумаг, которые я подал ему. Начал неторопливо и с внимательным интересом изучать их, временами шевеля губами, вчитываясь в текст. Ознакомившись, он доброжелательно сказал, что с моим послужным списком я могу рассчитывать на хорошую комнату в гостинице, а он надеется на порядок на вверенном мне объекте. В общем, как по волшебству я за день оформил все допуски на режимную территорию института и секретный объект, который мне предстояло контролировать. Получил не только новую корочку агента безопасности для круглосуточного входа-выхода на всех проходных обеих территорий Института, но и направление на вселение в комнату в наиболее престижном пятиэтажном корпусе гостиницы «Дубна», а также талоны в местный универмаг на бесплатный финский костюм-троечку из английской ткани и туфли от немецкой фирмы «Саламандра». То есть даром отоварился отменными вещами, которые, как известно,  даже за большие деньги невозможно купить простому человеку в нашей блокадной стране. Жизнь начала радовать.

Работа была не так чтоб очень напряжённая. Сутки через сутки охранных мероприятий. Немного удивляло только то, что на тщательно охраняемой площадке номер один Института, помещался  дополнительно охраняемый объект. Представьте себе забор, составленный из серых стандартных бетонных секций, за этим забором вспаханная полоса земли, а за ней забор из колючей проволоки под током, за которым вновь свежевспаханная полоса земли, и затем, по внутреннему периметру вновь четырёхметровый бетонный забор. Два бетонных забора выполняют, понятное дело, заградительно-декоративную функцию, закрывая от посторонних глаз колючку и вспаханную землю по которой бегают тренированные голодные служебные собаки и расставлены многочисленные камеры слежения.  За картинкой от камер наблюдают мои коллеги,  в подчинении которых целый батальон не менее голодных, чем служебные овчарки, и ещё более злых юношей, попавших служить во внутренние войска и отобранных охранять  «ои-яи». Несомненно, через такую преграду можно было пройти только одним способом – миновать проходную, специально построенную для этого. А затем сесть на внутриинститутский  бесплатный автобус, курсирующий по определённому маршруту между корпусами лабораторий ОИЯИ и ещё полчаса ехать по асфальтовой дороге, проложенной   между многоэтажными зданиями и довольно обширными парками, в основном состоящих из сосен. Я бы даже определил эти островки деревьев не парками, а нетронутыми участками леса, поскольку когда-то в Советском Союзе строили ОИЯИ, его многоэтажные бетонные строения, прямо в лесу, совсем не по-советски сохраняли растительность. Так вот, если вас допустят на территорию института, и вы попадёте в автобус, то через полчаса езды и нескольких остановок для посадки-высадки сотрудников, можно достигнуть нашего объекта – массивного двухэтажного здания, сложенного из жёлтого кирпича.  Это отдельно стоящее сооружение обнесено собственным пятиметровым забором из рабицы, покрытой колючей проволокой под током со вспаханной полосой земли перед и позади преграды. На вспаханную землю овчарок не выпускали, видимо из-за опасений, что они разбегутся и покусают мирных учёных. Зато через каждые тридцать метров  по периметру колючки стояли солдатики из вверенного институту батальона охраны, которых меняли через каждые два часа. 

Для того, чтобы миновать проход в этом заборе, надо было специальным пластиковым пропуском открыть замок лёгкой двери, состоящей из деревянной рамы, обтянутой жёсткой металлической сеткой. Затем подойти к двери в здание и пристально посмотреть в объектив камеры, распознающей лицо. И если электронная система идентифицировала образ входящего, слышался электронный писк замка, во время которого необходимо было прислонить безымянный палец к кругленькой кнопке сканера, идентифицирующего рисунок капилляров фаланги. Только после такой строгой проверки личности можно было провернуть ручку на двери, чтобы войти на объект. Кстати, поговаривали, что если система не распознает входящего, то через палец неизвестный будет поражён смертельным импульсом тока и инъекцией яда.

Сразу за входной дверью  располагался просторный вестибюль-холл, от которого отходило два коридора в рабочие помещения. Это не маленькое пространство по высоте занимало два этажа и круглосуточно ярко освещалось многочисленными галогенными лампочками, вмонтированными в потолок.  Второй этаж выходил на пространство холла г-образной террасой, ограждённой перилами.  С неё можно было сверху любоваться несколькими лимонными, апельсиновыми и лавровыми деревьями, растущими в огромных пластиковых горшках, как бы небрежно расставленных на полу, покрытому плиткой из белого мрамора. Среди деревьев стояло несколько мягких диванов для отдыха, обтянутых светло-бежевой кожей, а ещё имелся американский бесперебойно работающий автомат для раздачи кофе. Именно раздачи, а не продажи, потому что любой из тех, кто находился в здании, мог, сколько влезет пить и эспрессо и капучино из этой кофемашины, регулярно пополняемой в двенадцать ночи бессловесным и неторопливым, но точным рабочим.

Справа от входной двери холл ограничивала стеклянная стена за которой располагалось наше охранное помещение, такое же высокое как и холл, высотой в два этажа.  Наш террариум-охранка представлял собой прямоугольную комнату без окон – три бетонных стены, тщательно оштукатуренных и покрашенных в песочный цвет, четвёртая стена прозрачная, из толстого стекла,  в которой была так же стеклянная входная дверь. Из-за этой прозрачной преграды было легко наблюдать за входом в здание, террасой второго этажа, и началом коридоров, ведущих во внутренние помещения. Одна стена нашего помещения была занята стеллажом под папки отчётов охранных смен, спецификаций оборудования, находящегося в лабораториях, накладных  на реактивы и другой скучной макулатурой. Над этим стеллажом и на двух других стенах, практически от пола до потолка были закреплены мониторы, каждый из которых показывал помещение или его часть, так что всё внутреннее пространство нашего секретного объекта и даже периметр здания полностью контролировались видеорядом. Перед мониторами, метрах в четырёх от стен располагался подковообразный стол с пультом регулирования наблюдения. За этим столом круглосуточно, сменяясь каждые восемь часов, несли вахту два прапора или офицера из батальона охраны. А за ними, ближе к прозрачной стене, удобно для обзора располагалось моё вертящееся кресло, рядом с которым стояла тумбочка с большим плоским экраном компьютера, через который я мог идентифицировать любого входящего-выходящего из здания или вывести на экран любую картинку с мониторов, для детального изучения.

По правде говоря, работа была чертовски скучной. Военным, контролирующим мониторы, нельзя было разговаривать, заговорить со мной им предписывалось только в случае внештатной ситуации. И за этим тщательно следило начальство. Им бедолагам, даже в туалет за смену можно было сходить только один раз, да и то, с целым ритуалом, взывая по громкой связи в свою центральную диспетчерскую, в которой переключались на слежение за мониторами наблюдателя, справляющего нужду.

В отношении меня было не всё так напряжённо. Я, как начальник охранной смены, контролирующий всю ситуацию в целом, мог не просто посещать туалет сколько заблагорассудится, но мне даже вменялась в обязанность прогуливаться по всем помещениям и туалетам нашего объекта. Мог пить кофе сколько захочу и, пользуясь этим, регулярно подносил своим воякам картонные стаканчики с горячим напитком. Они в ответ могли мне только благодарно улыбнуться.

Смена длилась сутки, сутки без сна, сутки постоянной вахты, которая выматывала своей неторопливой монотонностью отсутствия событий. Работа на объекте проходила круглосуточно и, как я быстро понял, наблюдая, не потому что кто-то торопил спецов, а потому что они не соблюдали какой-либо режим. Учёные приезжали на объект когда хотели, основная масса подтягивалась только часам к одиннадцати-двенадцати, то есть практически к обеду. Они мне казались лодырями, поскольку много времени проводили ничего не делая, а только  попивали кофеёк, покуривали и много болтали. Вначале болтали у себя в кабинетах, потом  выходили к кофемашине и, полулёжа на мягких диванах, продолжали трепаться дальше. Часто после трёпа они сидели за компьютерами что-то там читали, что-то печатали или надиктовывали какие-то не понятные тексты. Непосредственно с железками или пробирками, которых в лабораториях было в достатке, они возились не регулярно.  Забавно, что практически все мои подконтрольные не торопились уйти с работы домой. Многие оставались в комнатах до позднего вечера, а некоторые даже на всю ночь. Поначалу мне было дико наблюдать, как учёные, прокоротавшие ночь на объекте, в восемь-девять утра вместо того, чтобы, как положено, приезжать на работу, покидают её, подслеповато озираясь и имея посеревшую, обморщиненную кожу лица после бессонной ночи. Нездоровая дряблость кожи после ночных бдений была особенно заметна у женщин.

Единственное событие, которое скрашивало моё дежурство, был обед. Тут тоже имелся ритуал. Ровно в три подъезжал подменяющий из головной конторы. Он отдавал мне ключи от «крузера» на котором прикатывал и талон на обед, а я вёз себя на автомобиле к проходной, где располагалась институтская столовая. На талон, полагающийся мне, как и многим сотрудникам ОИЯИ, устраивал праздник живота. Кормили по-настоящему сытно, много вкусно и полезно. В этой столовой трудно было поверить, что в стране кризис и любые воспоминания об  обнищавшем населении страны здесь казались злобным пасквилем и клеветой. Я ел, разглядывал посетителей и часто проглядывал красивые глянцевые журнальчики, рекламирующие прелести Северокорейской жизни и идеи чуч-хе, которые массово забывали в нашей столовой северокорейские  физики, которых в институте, как я увидел, трудилось много. В пятнадцать сорок мой обед заканчивался, а в пятнадцать пятьдесят я возвращался на объект и с благодарностью за счастливые пятьдесят минут отдыха возвращал машину подменяющему, который, очевидно, ехал на другой объект, чтобы дать возможность поесть следующему коллеге.

Свободное время, которого имел целые сутки между дежурствами, текло неторопливо и также без событий. Какие события могут быть в маленьком сыром провинциальном городке, после суетливой огромной Москвы? Здесь живёшь как бы у всех на виду. Да и регламент не позволяет общаться с кем захочется. С офицерами охраны, которых знал – здоровяка, который разъезжал на «крузере» от объекта к объекту, каждые три часа, вопрошая: «Всё ли в порядке?» и того, кто отпускал на обед, было запрещено общаться вне работы. За этим строго следили фэсэошники. А нарушение регламента могло повлечь как минимум потерю работы.

В общем, как начинался выходной, становилось тоскливо. Конечно, полдня я убивал, занимаясь в фитнесклубе. Вначале кардиоразминка, потом работа над мышцами и тренировка с боксёрской грушей, а затем плавание в бассейне и сауна. Но пока друзей я там особенно не нашёл. Поэтому вечерами стал захаживать в ресторан, располагавшийся во втором корпусе моей гостиницы, который местные прозвали Хилтон или  Шахматная гостиница из-за того, что это девятиэтажное здание состояло из чёрных и белых плит, так что фасад напоминал шахматную доску. Ресторан на местном сленге назывался Гриль, его зал, занимая значительную площадь лобби гостиницы, позволял рассредоточиться нескольким десяткам посетителей, так чтобы чувствовать себя уединённо, коротая вечер за столиками, окружёнными с трёх сторон диванами с высокими спинками из-за которых сидящих было практически не видно и не слышно. Звук шагов гасил толстый тёмно-вишнёвый палас, не мешая прислушиваться к приглушённой довольно приятной музыке, в основном из репертуара тяжёлого рока и неторопливо ужинать. Готовили демократично, но достаточно вкусно, наценка на вина была не зверская, и завсегдатаям, к которым после третьего посещения этого места стал относиться и я, готовили стейки из контрабандных мяса и рыбы.  Частые посещения Гриля не изменили моё скучное одиночество, несмотря на то, что этот ресторан облюбовало с десяток проституток, и даже не совсем профессионалок, а скорее смазливых девчонок, мечтающих об удаче и не заворачивающихся на способах зарабатывания денег. Впрочем, как-то брезгливо было их снимать. Так что частые посещения этого уютного ресторана не изменили моё скучное одиночество, но усилили желание от него избавиться.

Слышал, что любовь и влечение возникают попросту из-за выброса гормона окситоцина, который вырабатывается участком мозга – гипоталамусом. Другое дело понять, с чего бы гипоталамус вдруг начинает секретировать окситоцин. В этом загадка. В тот вечер я как обычно расслаблено ожидал, когда официантка принесёт заказанный ужин, в предвкушении в этот раз отведать запечённые на гриле стейк из бочка контрабандного норвежского лосося и контрабандные же испанские перцы, запивая их холодненьким белым винцом из Фанагории – не контрабандным, а потому относительно дешёвым. Неожиданно мой гипоталамус  зафонтанировал  окситоцином на женщину, вошедшую в зал.  Это была самая привлекательная и сексуальная особа  из виденных мной за последние несколько месяцев. Она неторопливо огляделась, выбирая место, и  грациозно двинулась к выбранному столику. Беда заключалась в том, что она работала в нашей секретной лаборатории и входила в круг охраняемых мной лиц. Я видел её не раз, практически каждое своё дежурство, и тщательно отгонял какие-либо симпатии к её грации и обаянию, ибо не положено. Регламент запрещает общение с охраняемыми лицами. Прекрасно осознавая это, мой, затопленный окситоцином мозг,  нашёл лазейку в том, что регламент составлен для службы, а сейчас свободное время. И я, не сумев сдержать себя, подошёл к обожаемой мной незнакомке. Её звали Маша. Она, конечно, тоже не раз меня замечала, и то, что  я ей был также симпатичен, понял сразу, как только она предложила присоединиться к её столику для ужина, и мы с ней заговорили. Сходу начали общаться легко и весело, как будто давно знали друг друга.  Неожиданно для меня и ожидаемо для Маши к нам присоединился Андрей – также сотрудник моего секретного объекта и Машин друг. Мне как раз принесли стейк с овощами, когда появился Андрей, и, скажу честно, его появление омрачило мне ужин, сделав еду не вкусной, поскольку, конечно же, я, наплевав на предписания, отважился общаться с Машей для более близкого знакомства. А перспектива на секс оказалась призрачной, поскольку появившейся Андрей недвусмысленно поцеловался с Машей, и его прикосновения к ней достаточно явно указывали, что они близки. Тем не менее, втроём, мы раскованно продолжали  развлекать и смешить друг  друга лёгкой беседой, испытывая радость общения. Ужинали  долго. Когда мы, выпив бутылку фанагорийского шардоне, заказанную мной прежде,  перешли к дегустации вин из парочки других бутылок, Маша, несмотря на то, что Андрей, рассказывая очередной анекдот, прижимался к её боку и откровенно водил кончиками своих пальцев по внутренней части её оголённого предплечья, смотрела на меня так проникновенно и сексуально, что мне дико хотелось её поцеловать.

Андрей и Маша жили в этом же здании в номерах на девятом этаже. Завершая ужин, Андрей предложил подняться к нему, посмотреть как живут учёные, ну и выпить немного из того вкусненького, что у него припасено. Поднялись к Андрею. Стандартный номер: короткий, узкий коридор с дверью в туалет и душ по правой стороне, за ним комната с двуспальной кроватью и большим, во всю стену встроенным шкафом, стол с компьютером и принтером, плазменный экран на стене напротив кровати, пара кресел, небольшой диван и высокий холодильник.  В номере, как и в коридоре, стол застелен фиолетовым паласом и ещё бросилось в глаза, что удивительно много оттисков и распечатанных копий статей лежало многочисленными стопками на столе, креслах, диване. Маша явно не раз бывала в этой комнате. Она зашла и уселась на кровать, оперев спину на вытянутые назад выпрямленные руки, и, чуть откинув прелестную голову на длинной шее, призывно посмотрела на меня. Серая, переливающаяся дымом ткань платья на её груди натянулась, проявив очертания великолепных округлостей груди, с напрягшимися,  зовущими сосками. Какое-то мгновение, замешкавшись,  я глядел на эту соблазнительную картину, а Маша, вскинув правую руку, ухватила меня за брючный ремень, потянула к себе и со смехом проговорила что-то наподобие «но что стоишь как истукан, поцелуй же скорее». Я оторопело взглянул в сторону Андрея, который стоял к нам спиной у раскрытого холодильника, выбирая бутылку с вином и, казалось, не слышит нас.  Подчинился Машиной руке и встал на колени перед ней. Она обхватила мои плечи и пригнулась для поцелуя.  Её губы оказались мягкими, податливыми, сладкими и я, почувствовав её язык, своим языком поднырнул под него, а затем, показывая свою силу, проскользнув, очутился сверху. Целуясь, почувствовал, как за спиной невозмутимо прошёл Андрей и отправился в душ. Возбуждённый страстным поцелуем, я потянулся губами к её левой груди, чтобы через материю губами ухватиться за явно взбухший сосок. Маша отпрянула и, смеясь, повелела не портить ей платье, мол, от моих губ могут остаться следы. При этом она неожиданно и быстро задрала подол, оголив бёдра до самых трусов. Их полупрозрачная,  белая ткань не скрывала, а наоборот, туго обтягивая, подчёркивала её интимность. Я, возбуждённый,  немедленно ухватился двумя руками за трусики и рывком сдёрнул их к коленям, а следующим движением – к щиколоткам. Маша, казалось, того ждала, потому что, встряхнув ногами, освободилась от этой части одежды.  Я, глядя ей в глаза, начал приподниматься, чтобы сверху обрушится на любимую. Она же ухватила меня ладонями за затылок, этим подчёркивая, что требует подчинения, и повлекла моё лицо на себя и вниз, при этом раздвигая ноги. Не давая насладиться великолепной картиной ухоженной, без единого волоска промежности, она направила моё лицо в неё. Я, встретившись губами с началом половых губ, языком чуть раздвинул их, и решительно поцеловал гладкий жгутик клитора глубоким засосом. Затем потянулся вниз, кончиком языка изучая влажную шелковистость и тонкую горечь ложбинки и, превратив свой язык в инструмент её наслаждения, заскользил вверх, с удовольствием провалив трепещущий инструмент в горячее нежное отверстие, одновременно присосавшись губами к безвольному преддверию, и вернулся на отправную точку, завершая цикл.  Маша откинулась на кровать и положила согнутые в коленях ноги на мои плечи, тем самым показывая мне, что она требует продолжения. Я безоговорочно подчинившись, принялся повторять свои движения ещё, ещё, ещё много раз, дико возбуждаясь от мягкой всецелой беззащитности и терпкости вагины. По конвульсивным движениям партнёрши, ритмичным покачиванием лобка, непроизвольным сжатиям бёдер, которые происходили всё сильнее и чаще, чувствовал, что она кайфует и вот-вот улетит в оргазм, и я старался изо всех сил, так же наслаждаясь процессом.

Только когда справа прогнулась и скрипнула кровать, я вспомнил об Андрее. Несмотря на сопротивление Машиных  бёдер, которыми она вновь начала сдавливать мою голову, поднял лицо и увидел, что раскрасневшаяся любовница целуется с залезшим на ложе голым Андреем. Я впервые стал участником секса втроём, поэтому в растерянности вскочил, уставившись на гордо стоящий член Андрея, понимая, что под моими штанами тоже всё дыбится, а он, прервав сладострастный поцелуй, совершенно буднично сказал:

– Иди в душ, Боря. Там на полотенцесушителе приготовил два чистых полотенца, одно для тебя.

Я подчинился. В душе специально включил воду похолоднее, чтобы унять свою эрекцию, объясняя себе, что мне, случайному человеку не стоит влезать в устоявшиеся долгие отношения возникших знакомых, не надо ревновать и злиться. Мои мысли прервала голая Маша, вступившая ко мне на душевой поддон и потребовавшая сделать воду горячей. Даже не удивившись её появлению, поддавил ручку смесителя в сторону горячей воды, и, вспомнив, свои навыки охранника, потянул голую женщину за талию, чтобы в мгновение придавить лицом к стене, подняв её руки вверх. Она рассмеялась и, прогнув спину, недвусмысленно качнула бёдрами, тем самым наконец-то подарив возможность беспрепятственно проскользнуть в неё. После, отдышавшись,  мы не прекратили ласки  под тёплыми струями. В какой-то момент Маша крикнула Андрею, чтобы тот принёс вина и вскоре появился Андрей с открытой, но полной бутылкой красного «бордо», которую передал мне и ушёл. Мы продолжали  балдеть под тёплыми струями воды, поочерёдно пили вино из горлышка, целовались и нежно касались друг друга.  Соединились вновь, уже лицом к лицу. Я бы с удовольствием продолжил ещё, но решил не быть эгоистом и поделился с любимой мыслью, что ей следует также поощрить Андрея и засобирался к себе.

В тот вечер, в первый раз столкнувшись с сексом на троих, я не смог разделить общую постель. Впрочем, скоро научился, а  Маша и Андрей  по настоящему стали моими друзьями. Один маленький печальный эпизод укрепил нашу дружбу. Мы расслабленно смотрели кино в номере у Маши, когда резко  раздался громкий визг и сразу затих. Визг был короток, меньше секунды, и  я подумал, что мне показалось. Но Андрей насторожился, приглушил звук фильма на панели, прислушиваясь. Он не ошибся, вновь раздался звук, но теперь уже приглушённый. Показалось, что воет собака. С криком «опять, падлы!» Андрей вскочил и, как был в трусах, бросился из номера, я чуть замешкался, натягивая брюки и накинув рубашку, последовал за ним. Дверь напротив Машиной была приоткрыта, я почувствовав, что Андрей там, без приглашения зашёл. Вовремя, как раз в момент когда маленький, но явно спортивный и ловкий человечек, подпрыгнув, ударил моего товарища ногой в бедро. Ну я тоже ударил ногой того  спортсмена, тот отлетел на кровать и, понимая, что нас двое, злобно зыркая глазами, остался молча там лежать.

– В чём дело, – спросил я у Андрея.

Он, коротко бросил мне:

– Пойдём.

Зашёл в коридорчик номера и застучал ладонью  в дверь санузла. Через некоторое время дверь изнутри открылась, из-за неё на нас испуганно смотрел второй маленький, коренастый человек – точная копия первого.

– Смотри, – сказал Андрей и широко распахнул дверь. Там на полу стояла детская пластиковая ванночка, а в ней лежала собака. Точнее труп собаки-дворняги и было ясно, что ей только что свернул шею второй, запершийся в ванной. Морда у несчастной была перетянута скотчем. У животного во многих местах были сломаны неестественно подвёрнутые лапы. На боку, в двух местах шкура была покрыта кровью, в центре одного пятна выделялся осколок белой кости, ребра, наверное.

– Видишь, что они делают.

– Вижу, –  ответил я. – Есть люди, которые любят  мясо собак, вот и жрут их.

– Но жрут извращённо. Они ловят животное, приволакивают к себе, а затем ломают все кости и так выдерживают несколько дней, поддерживая в нём жизнь, типа мясо становится вкусней.

– Да, нехорошо, – ответил я, печально глядя на труп собаки. – Но понимаешь, если сейчас мы покараем твоих коллег, не знаю как тебя, но меня покарает наше государство и очень больно.

– Но ведь мы же говорили этим пидерам, что не надо мучить животных. Хотят жрать, не могут обойтись без сраной собачатины, пусть ловят и убивают быстро. Это страшно так мучить живое.

– Ну да, - ответил я, и во всю свою способность  ударил в солнечное сплетение садиста, молча мнущегося перед нами. Тот даже не ойкнул, а мгновенно упав на колени, схватился за живот и, стоя на коленях, пытался захватить воздух.

– Так следов не останется, – констатировал я, рассматривая, не сильно ли покарал гика, оклемается ли.

– Не надо больше, – почти хором ответили Андрей и Маша и предложили мне возвращаться.

Ну, в общем, на этом у нас инцидент и закончился. Я помог встать садисту, и мы уже втроём снова попросили эту парочку мужчин больше не мучить животных. А сейчас пообещали никому об их зверствах не рассказывать, в душе надеясь, что они испугаются и в свою очередь не станут рассказывать о нашем визите.

Когда мы вновь вернулись к Маше, я поделился мыслью, что ведь и у нас на объекте мучают животных. Не зря же рядом с виварием расположен мини крематорий для сжигания трупов и частей тела животных. Друзья немедленно раскритиковали меня. Перебивая друг друга, они горячо стали утверждать, что работают на человечество, во благо всех людей разрабатывают бессмертие. Не для удовольствия и не для утробы. Если кто-то бы индивидуально заказал разработку бессмертия, они никогда бы не согласились работать на частного человека вообще, тем более использовать животных. И так думают не только они одни, а говорят от имени всех своих коллег. Такая этика привита их научными школами, жизнью, внушена ещё со времён университетов и аспирантуры. Если в их руках и погибают животные, то безболезненно и исключительно для проверки уже доказанных теорий.

В наших отношениях,  несомненно, были элементы конспирации. Ребята и без меня понимали, что на работе не стоит даже намекать о нашей связи и, как и раньше, появляясь в лаборатории, лишь коротко здоровались, как и остальные сотрудники. Мы не пользовались телефонами или месенджерами для общения, понимая, что наши номера наверняка прослушивают. Но раз никто нас не отчитывал за встречи в ресторане, то дальнейшая связь  казалась безопасной и каждый мой свободный вечер мы собирались за ужином в Гриле, чтобы затем, в комнате Андрея или Маши проводить время в сладострастном общении. Оказывается, мои друзья давно нашли способ определить по паре видеожучков в своих номерах и научились их обманывать, через трансмиттер, передавая вместо реального изображения и разговоров, компьютерные имиджи – ролики о себе, специально обработанные и цензурированные по их воле. Двадцать четыре часа в сутки, в режиме нонстоп особая программа моделировала видеоряд, компилировала из реальных кадров события, соответствующие заданному сценарию и передавала получателю созданный видеофильм вместо реального изображения, которое должен был отображать видеожучок - шпион.  Поэтому, если фэсэошники и вели постоянное наблюдение в их номерах, то наблюдающий видел только их, работающих за компьютером с соответствующим звуковым сопровождением. А когда я присоединился к компании, то Маша с Андреем быстренько срежиссировали новый видеоряд, в котором мы втроём сидим за журнальным столиком, режемся в картишки и попиваем винцо. В общем, ничего интересного, ничего подозрительного.

Узнав от своих учёных друзей о существовании таких продвинутых программ, я начал подозревать, что и на объекте на видеонаблюдении не все картинки реальные, а некоторые могут быть вымышленными. Моё предположение они рассудительно отвергли.

– Зачем, там виртуально менять реальность, – удивился Андрей, – ведь мы на объекте можем делать, что захотим и когда захотим. Ведь у нас собрались лучшие биологи, математики и физики страны. Индивидуалисты, не позволяющие собой командовать. Что надо скрывать, если дозволено всё? А уж если кто-то стесняется трахаться перед камерами, то, как известно, туалеты и душевые комнаты не просматриваются, там можно предаваться любой запретной любви.
Я согласился с такими доводами и перестал заморачиваться на параноических мыслях. Не стал распространяться о том, что все туалеты и душевые комнаты на объекте также просматриваются. Поэтому могу уверенно заявить, что развратников на объекте не находилось.

Мы изо всех сил пытались развеять скуку.  По вечерам, кроме секса смотрели фильмы, пили много спиртного, в основном дегустировали разнообразные вина, благо зарплат хватало на любое количество напитков, реально поигрывали в покерок и бриджд, ну и, конечно вели серьёзные беседы, несмотря на то, что частенько напивались достаточно крепко.  У Андрея и Маши была главная общая страсть – их работа. О ней они говорили много, очень увлечённо и с большой любовью. Я понял, что они фанаты своего дела, боготворят науку и работают не только из-за денег, как я и миллиарды других людей, а также испытывая радость от познания нового, особенно, если это новое они предсказывают и моделируют. Типа, как  старые маргеловские десантники, к которым и я имел отношение когда-то, озвучившие девиз: «Кто, если не мы?».

Немного в партнёрах удивляло то, что, несмотря на ангажированность государством, получая от него неплохие зарплаты, к властям они относились цинично и с пренебрежением. Не верили в благие намерения для страны от вельможных боссов, считали, что созданное развитие заводит в тупик. Я, конечно, как и положено, пытался защищать систему, но они только презрительно ухмылялись в ответ и начинали тарахтеть о своих исследованиях. В принципе информацию от них мне знать не полагалось, но их популярные рассказы об открытиях в лаборатории были настолько интересны и невероятны, что завораживали меня не меньше, чем наши разнообразные, всё позволяющие любовные игры.

– Дай Бог, пронесёт, и никто никогда не узнает, что я интересуюсь и много начинаю узнавать про  охраняемую мной же государственную тайну. То есть нарушаю наиглавнейшую заповедь охранника – ничего не знать о делах на охраняемом объекте,  – думал я, –  ведь фэсэошники не джины и не демоны, они, как и все люди, не в состоянии уследить за каждой мелочью,  а мои мысли не смогут прочесть никогда. Тем более, как не крути, мы являли собой троицу законопослушных, лояльных граждан.  Часто мы, одуревшие от общения и секса, засыпали вместе, но к шести я всегда возвращался к себе, поскольку уже много лет не изменяю своей привычке подниматься в это время и час разогревать организм бегом.   

Мои друзья создавали бессмертие. То, что они мне объясняли, никак не вязалось с моими представлениями о науке и  походило на очень интересную околонаучную фантастику. Если бы я своими глазами не видел их статьи в солидных американских научных журналах, если бы не знал, что они являются признанными в мире  докторами наук, реально заслужившими свои степени, в отличие от многих других в нашей стране, если бы сам не охранял объект, на котором они работали, понимая, что научному миру они сообщают лишь сотые, исключительно теоретические  доли от сделанного, я бы никогда не поверил в реальность их деятельности.

Человек смертен и жить ему, ну максимум двести лет, при этом в какой-то момент «за девяносто», человек дряхлеет настолько, что ему самому становится тяжко существовать. Долгожители  из-за болезней и общей слабости устают адекватно воспринимать мир. А развитием фармакологии, можно, конечно, на пять-десять лет отсрочить наступление дряхлости, но не более. Так, что в этом направлении тупик. Другое дело физика с её доказуемо верной теорией относительности, которую на моём объекте трансформировали и развивали для создания вечной молодости, бессмертия людей.

Представьте, если запустить объект со скоростью света, время в таком летящем объекте будет течь по-другому относительно неподвижного объекта. То есть, если с Земли запустить ракету со скоростью света или выше, то на корабле пройдёт 1 минута, а на как бы неподвижной Земле, относительно скоростного объекта может пройти много-много лет. Так вот, если заставить атомы и состоящие из них молекулы – кирпичики клеток тела, дрожать с амплитудой не более размера кванта и так же быстро, как перемещается свет, то все эти молекулы, а значит и состоящие из них клетки, органы, состоящие из этих клеток и весь организм в целом будет как будто бы  в полёте со скоростью света относительно не дрожащих объектов. При этом дрожания молекул на мизерные амплитуды, соизмеримые с размером элементарных частиц,  будут незаметны для ДНК и белков, для клеток и организма в целом. То есть организм, дрожащий со скоростью света,  будет функционировать также как и любой другой, не отличаться от не дрожащего, но при этом  жить в десятки тысяч раз дольше. Поскольку такой дрожащий организм будет имитировать полёт на световой скорости относительно не дрожащего.

Заковыка в том, что запускать квантовые дрожания со скоростью света должен внешний, очень мощный источник энергии и при этом, такой источник должен выдавать импульсы энергии с частотой колебаний фотонов в луче света и выше.   А ещё, если всё-таки научиться передавать импульсы атомам биологических молекул, заставив их задрожать, возникает проблема затухания таких колебаний. Как раз  Маша и Андрей разрешили проблему, как сохранить автодрожания молекул, после запуска от внешнего источника. Узнал, что даже очень быстро затухающие колебания атомов в системе  координат обычных, не колеблющихся объектов, будут длиться десятки лет. То есть организм, которому запустили высокочастотные дрожания атомов, даже без поддержки их автоколебаний, будет на десятки, а то и сотни лет жить активной жизнью дольше, чем организм с не дрожащими атомами.  Или другой пример: человек, у которого созданы колебания атомов будет казаться не стареющим относительно дряхлеющих людей, у которых не созданы  колебания молекул. Вот так интересно трансформировалась теория относительности. Её математический аппарат, разработанный более двухсот лет назад, про который долгое время считали, что он необходим исключительно для полётов в космос, на деле оказался невостребованным в космической практике из-за несовершенства космических технологий. И напротив, оказался крайне необходимым для решения, казалось бы исключительно медицинской проблемы – продления жизни людей и, возможно, вечной жизни.

Друзья объяснили секрет полупрозрачных мышек, которых я всегда с изумлением замечал в клетках вивария на объекте. Мыши были такими из-за того, что частоты дрожания атомов и молекул их тел были ниже световых, то есть субсветовыми. Были и совсем невидимые мыши, как будто бы на них надели шапку-невидимку, –  такие шмыгающие по клетке опалесцирующие уплотнения воздуха. У таких мышей колебания атомов организма было соразмерно амплитудам и частотам квантов света. В результате интерференции с фотонами мыши сделались невидимыми.  Параметры частот и амплитуд дрожания для достижения эффектов невидимости объявлены одним из важнейших секретов страны, но я, до конца не понимая всю ту заумь, держу в голове  диапазон частот для создания невидимости. 

Долго не мог поверить, что можно заставить молекулы дрожать быстрее скорости света и тогда становится возможным перемещаться во времени, да ещё приобрести невиданную способность дискретно прыгать в пространстве. Типа, сейчас ты здесь, а через мгновение за секстиллион километров отсюда, например, в другом созвездии. Андрей, когда я начинал сомневаться в существовании скоростей выше световых, начинал наводить туман и излагать теории о струнах из которых состоят кварки и их векторных направлениях, но я плохо понимал его рассуждения. А Маша, однажды, догадавшись, что я слишком дремуч, чтобы осознать высокие релятивистские материи, объяснила всё очень просто. Скорости определяются системой координат, соответственно  два рядом расположенных объекта, если ввести четвёртую координату, можно описывать в разных системах отсчёта, из-за этого скорости для них будут разными. То есть, например, если три координаты одинаковые, то четвёртые координаты могут двигаться разнонаправлено со световыми скоростями. Вот наблюдатель, на одной из таких координат  будет определять скорость другой координаты, как сумму скоростей своей координаты и другой. А реально мы живём в десятимерном пространстве, по-другому – наш мир можно понимать только, если учитывать не менее десяти координат. Вся беда, что мозг людей слишком слаб, чтобы воспринимать все координаты. Наш мозг улавливает только четырёхмерную проекцию десяти фундаментальных координат мироздания. Мы способны воспринимать всего лишь ширину, высоту и глубину пространства во времени. Получается, если создать движение со скоростью света, не только по названным координатам, но и по остальным, то в нашей четырёхмерной проекции объекты могут перемещаться в миллионы раз быстрее света.

Маша с восторгом рассказала, что превышение скорости света уже реальность, и на объекте полным ходом проводят эксперименты со скоростями выше световых. Проблема в том, что как только они создают гиперсветовые колебания в опытных крысах и обезьянах, те начинают самопроизвольно исчезать и появляться. Это значит, что не научились ещё координировать многомерное пространство. Вот постижение физики и биологии этого нового многокоординатного мира является целью их настоящих работ, а решение задач, помогающих продвинутся к этой цели, будоражит не меньше, чем оргазм, вызываемый одновременной лаской двух мужчин.

Впрочем, я приземлённый человек, и ко всяким заумным теориям моих друзей относился с уважением, но не особенно доверял их практической пользе. А главное, конечно же, было в том, что если поддерживать в организме колебания со скоростью света,  то жить такой организм будет вечно, по крайней мере, пока не исчезнет та часть вселенной, которая описана современными математиками или такого человека специально не убьют, или организм не умрёт от неизлечимых заболеваний. И честно говоря, когда я узнавал тайны, которые вот так просто во время общения мне выкладывали, возникло два противоречивых чувства. Во-первых, гордость, что я приобщился к такому интересному знанию, что скоро будет достижимо бессмертие и у меня есть шанс присоединиться к клубу нестареющих людей. А ещё, тянуще тягуче, где-то на уровне лопаток и низа живота  возникал животный страх за нашу безопасность и будущее. Ведь чем ценнее информация, тем меньше срок жизни её носителей.

Оказывается, запускали колебания атомов и молекул с виду во вполне обыкновенном помещении. На цокольном этаже был построен особый терминал ускорителя элементарных частиц – коллайдера. Этот коллайдер в виде многокилометрового туннеля располагался глубоко под землёй и его обслуживала Лаборатория высоких энергий ОИЯИ. Там в глубочайшем вакууме выбивали из пространства особые кварки, которые фильтровали и задерживали сверхмощными квазиэлектромагнитными полями, чтобы накопив,  направить затем каскадным потоком на наш терминал, где кварки заставляли пульсировать со световыми скоростями, подходящими для облучения биологических молекул и экспериментальных животных. Я не раз заходил в помещение, где находился терминал коллайдера, когда в нём не проводили опыты.  Это был огромный зал, размером не  менее, чем зал для баскетбольных соревнований, куда бы поместилась не только сама спортивная площадка, но и трибуны для нескольких сотен зрителей.  Зал было совершенно пустым, только на левой торцевой стене, слева от входа, красовался круг диаметром метров пять, немного выпуклый к центру, сделанный из блестящего металла. Точно такой же круг  можно было видеть по центру потолка. На паркетном полу, собранного из брусков качественного  дорогого сочинского самшита, прямо по центру потолочной пластины белой краской был нарисован круг диаметром сантиметров семь-десять  и коаксиально от этого пятна, на равных расстояниях друг от друга  на паркете белой же краской были вычерчены окружности. Собственно, металлические пластины, закреплённые на стене и потолке, были терминалом из которых выходила  энергия во время работы коллайдера. А окружности, выполненные белой краской, служили разметкой для определения того, где расположить объект  при облучении, чтобы он получил заданную частоту и амплитуду своих молекул. Скажу честно, пока я не приобщился к тайне, это помещение казалось мне залом для какой-то массовой игры или аэробики, на которую часто собирались учёные, работающие на объекте.

По мере наших отношений я всё чаще стал слышать от Маши и Андрея, что очень скоро люди начнут жить вечно. Что все эксперименты в этом направлении настолько успешны, что они переходят из разряда научных в область сугубо медицинско-прикладных. Я же отшучивался, что не люди, а обезьяны будут вечными и сбудется пророчество, описанное в «Планете обезьян». Ведь в последний месяц начальство начало регулярно завозить в наш виварий по паре-тройке шимпанзе. Обезьян видимо облучали импульсами бессмертия, как я начал догадываться, узнав о сути работ, а потом куда-то отвозили, очевидно, на дальнейшие эксперименты и наблюдения. Ребята подтверждали мои предположения, говорили, что вот-вот начнут всё наработанное использовать  для людей.  Они с энтузиазмом вслух мечтали, как хотели бы быть добровольцами в первых экспериментах, когда, наконец, перейдут к человеку.  Особенно Маша зажглась этой идеей. Она очень хотела сохранить свою сегодняшнюю молодость и сексапильность. Грустно размышляла, что через несколько лет, когда лучи бессмертия станут доступны всем, её сегодняшняя красота и обаяние исчезнут, она превратится в тётку, на которую перестанут обращать внимание такие великолепные самцы как я и Андрей. И всегда печально завершала свою мысль вопросом, а зачем старой тёте, которую не будут домогаться лучшие юноши, жить вечно? Маша реально расстраивалась от своих мыслей, и мне с Андреем приходилось мобилизовать всё своё умение ласкать и развлекать, чтобы возвращать нашу любимую в её обычное позитивно-весёлое настроение. Кстати, я, будучи скептиком, несколько раз спрашивал своих учёных , почему они так уверены, что это безопасно, что нет побочных эффектов, они же максималистически  и с энтузиазмом провозглашали, что безопасно. Объясняли, что облучение для вечной молодости проверено уже на тридцати трёх шимпанзе и пяти гориллах и первые из этих облучённых приматов благоденствуют уже полтора года. А дальше Андрей начинал шуточки про то, что ну, конечно же, за последствиями надо наблюдать хотя бы тысячу лет, вот поэтому и надо получить заряд вечной жизни. 

Даже, если бы я не был столь близко знаком с двумя всеведущими докторами лаборатории и никогда бы не подозревал, чем занимаются на объекте, то наступил момент, когда любому стало очевидным, что учёные сделали какой-то важный прорыв. С  тех пор как стали завозить на объект партии обезьян, к нам зачастило начальство и видать большое, поскольку начальники всегда подъезжали к ограде, окружающее здание с эскортом не менее пяти машин охраны. Это не говоря о том, сколько машин и охранников ожидало босса перед территорией Института.  Охрана «випиков» вела себя по-разному. В некоторых случаях подъезжающий вельможа просто входил в здание в сопровождение лебезящих лабораторных начальников, а то и самого директора ОИЯИ. Иногда было покруче. Перед появлением тела появлялись фэсэошники, расходились по коридорам, требуя, чтобы сотрудники покинули холл, разошлись по своим кабинетам и не выходили оттуда, а мне приказывали развернуть своё кресло спиной к прозрачной перегородке, чтобы я не видел, кто входит, а затем покидает здание. При этом за мной и офицерами, контролирующими мониторы, стояло два-три службиста, контролируя, чтобы мы ни дай Бог не оглянулись. Думаю, что если бы кто-то из нас оглянулся, то немедленно получил бы пулю в лоб.

Парад важных чиновников, на которых нельзя было глядеть, через некоторое время затих. А недели через полторы, как раз в мою смену, состоялся, кажется последний и существенно с большим размахом обставленный приезд тела-инкогнито. Я бы сказал, это был  апофеоз посещения объекта высокопоставленной персоной. Визит предварило появление множества спортивных мужчин в элегантных модных костюмах на  территории ОИЯИ. Солдат охраны, стоящих в оцеплении перед нашим зданием, также подменяли двухметровые спортсмены в штатском. Затем к нам стали подъезжать чёрные представительские шестисотые мерсы. Автомобили парковались на площади перед зданием и по периметру объекта в лесочке, среди деревьев. Это очевидно всё были машины охраны, поскольку из них никто не выходил. Потом в нашу охранную комнату был звонок из центрального поста, к моему удивлению, сказали, что мониторы слежения временно отключат. Вслед за этим, вся телеметрия в диспетчерской действительно потухла, и практически немедленно в здание вошло  два человека, распознанные системой охраны как «свои», хотя в списках лиц, допущенных к объекту, они не значились. Один из вошедших, вошёл в нашу комнату и, показав удостоверение, сказал, что  он временно берёт объект под свой контроль и попросил меня развернуть кресло  спиной  к стеклу. Мне ничего не оставалось, как развернуться и уставиться на стеллаж с папками. Я спиной ощущал, что в здание заходит множество людей и расходится по помещениям. Никогда прежде так много пришлых людей не посещало объект. Даже в нашу комнатёнку зашло ещё двое и тихо дыша, стояли за нашими спинами, переминаясь с ноги на ногу. Удивительно конечно, нас всех неоднократно проверяли на лояльность, а тут оказалось, что не доверяют, что чего-то ожидают нехорошее от нас. Иначе, зачем столько охраны понаехало? Ну, это их дело. Раз  им надо – пускай работают, а я, поудобней устроившись в кресле, попытался задремать. В тот раз визит важного лица продолжался дольше обычного, часа четыре. Нам, не вставая, пришлось маяться в креслах и сдерживать позывы к мочеиспусканию. Полезным оказалось одно – такое тупое неподвижное ожидание, позволило мне  по полной оценить нелёгкий труд моих военных бессловесных компаньонов, которые по восемь часов беспрерывно высиживали за мониторами.

Визиты важных лиц изменили настроения на объекте. Мои друзья поскучнели. Особенно Маша. Несмотря на нашу близость, пришлось долго выведывать причину перемены их настроения. Ребята пытались молчать как кремень, поскольку появлявшиеся на объекте фэсэошники с ними провели работу и явно запугали относительно разглашения того, что они знают. Однако выучка и годы проведённые дознавателем на Лунной базе, позволили расколоть друзей. Они признались, что ходит нехороший слушок по-поводу закрытия лаборатории, что скоро перестанут финансировать программу гиперсветовых колебаний. А ещё поговаривают, что лимузины привозили высоких гостей не просто так, а за получением заряда вечной жизни.  Действительно, приезжавшие «випики» посещали зал терминала коллайдера. Но что там было, никто толком не знает, поскольку с ними там оставались только два босса нашей лаборатории и какие-то люди из Москвы. Известно только, что во время визитов вельмож, Лаборатория высоких энергий действительно запускала коллайдер. В общем, всё было запутано, на уровне сплетен и  как-то мрачненько.

Впрочем, мои приятели грустили не долго, а жизнь текла размеренным неторопливым образом, напоминая ритм течения реки Волги по набережной которой я совершал утренние пробежки. Недели через три, объявили общее собрание лаборатории, велели быть всем – даже штатским охранникам, то есть мне и моему напарнику. Говорили, что ожидается награждение многих сотрудников правительственными наградами и премиями, также торжественное переименование нашего терминала для облучения из экспериментального в медицинский. А ещё естественно будет банкет по этому поводу. Собираться надо было к трём дня, в тот день, когда я утром закончил смену. Проведя сутки без сна, я естественно отправился к себе отсыпаться перед событием. Проснулся не от будильника, а от звонка сотового – секретарша Джихадова потребовала, чтобы я явился ровно в пятнадцать часов пятнадцать минут к шефу. Я попробовал что-то сказать о празднике на моём объекте, но секретарь была непреклонна и велела выполнить указание. 

Конечно, я появился в указанное время, в достаточной тревоге по поводу дальнейшего, ведь когда начальство вызывает столь императивно, хорошего не жди. Действительно в кабинете  встретил меня не только Джихадов, но и ещё невзрачный серый человечек, который, показав красную корочку, объяснил, что он из шестого управления, зовут его Виталий Валерьевич и у него ко мне ряд вопросов. Виталий Валерьевич и я разместились за столом для совещаний друг напротив друга, а справа от нас, за своим начальственным столом, в кресле уютно откинулся Джихадов, и, показалось, заснул. В общем спасибо старику, в беседу он не вмешивался и всё время моего общения с контрразведчиком делал вид, что спит, конечно же, на деле внимательно слушал, хоть временами и похрапывал.

Виталий Валерьевич принялся расспрашивать о моей работе по охране нашего посольства на Марсе  и о моей жизни на Маврикии. В общем, всё то, что уже не раз у меня спрашивали. Я отвечал и был благодарен, что мне позвонили за несколько часов, дав время собраться и быть готовым к неожиданностям. Повествовал о себе слажено с тем, что не раз говорил до этого на аналогичных допросах. Только это была просто достаточно долгая прелюдия. По-настоящему Виталия Валерьевича интересовали мои отношения с Машей и Андреем. Оказывается, всё это время контрразведчики следили за нами. Я отвечал в том духе, что ну, виноват, конечно, но уж больно хорошие ребята, и перекидываться в картишки с ними было интересно. Врал, сообразно моим представлениям того, что передавала на камеры слежения программа по генерации фальшивых событий во время наших взаимоотношений. Естественно, я отнекивался от того, что знаю что-либо по поводу смысла работ на объекте. Охраннику знать такие вещи не положено и не нужно. Я ничего и не знаю. Мой следователь с разных сторон пытался выведать, что же мне всё-таки известно. Но, кажется, я стойко отражал атаки, строил из себя простачка. Конечно же, не знаю ничего и никогда не интересовался. Что я дурак, рисковать зарплатой, которую мне даровали за охрану и неведение. А когда я решил, что человек с Лубянки мне полностью поверил, тот скучным голосом спросил, как я объясню то, что сотрудники прачечной в грязных трусах профессора Минкиной Марии Алексеевны – это он имел ввиду Машу – обнаружили следы моей спермы. Меня серьёзно потрясла глубина незримого контроля, который был организован. Об этом я и сообщил допрашивающему меня офицеру и предложил объяснить, почему это они вдруг решили, что на трусах профессора именно моя сперма и как они доказывали этот факт. А ещё у меня отлегло от сердца – раз контрразведчики копались в грязном белье моей любовницы, значит, мы обошли слежку через видеокамеры. Получается, они точно не знают ни о нашей связи, ни о том, как много я узнал про бессмертие. После сделанного открытия, допрос превратился для меня в лёгкую болтовню, которая, впрочем, продолжалась ещё долго. У Виталий Валерьевича действительно не нашлось достаточно оснований утверждать, что в выделениях на ношенных трусах профессора именно моё семя. Он просто брал меня на понт. Для себя я понял, что сперму Андрея они уже хорошо изучили в грязном белье, и вот открыли, что профессор одновременно близка ещё с одним мужчиной. Теперь спецы ищут этого мужика, чтоб докопаться до того, что же ему засекреченный учёный могла разболтать в радостные моменты совокупления. Наехали на меня, как на одного из подозреваемых, но, кажется, я увернулся. Впрочем, мне всё равно было непонятно, почему надо было устраивать допрос в момент праздника. Чтоб  не дать мне погулять вместе со всеми?

Допрос продолжался более пяти часов. Освободившись после неприятной беседы, не увидел смысл приезжать на праздник. Зато очень захотелось помыться для того, чтобы смыть воспоминания о моём липком визави. Поэтому, вместо праздника отправился в фитнес-центр и с удовольствием провёл там вечер, вначале душ, потом бассейн, следом на  тренажёры, ну и закончил сауной, а там подвалило время баиньки. Так что я, почти забыв об испорченном дне, сильно уставший от тренировки и поэтому почти счастливый, отправился к себе в номер, чтобы добравшись до кровати, мгновенно уснуть.

С утра начались сюрпризы. Сперва я с удивлением заметил, что на восьмичасовой автобус, отправляющийся от проходной и развозящий сотрудников ОИЯИ по объектам на территории, село несколько учёных с моего объекта. Отправляясь на службу, я всегда садился на этот автобус и никогда прежде не замечал, чтоб кто-то из нашей лаборатории спешил бы на работу в такую рань. Да и вообще, я почти никогда не встречал в этом автобусе учёных даже с других объектов. Я уже отмечал, насколько недисциплинированными оказались те, кто делает большую науку. Места в этом автобусе привычно заполняли подневольные люди, вынужденные жить дисциплинированно: охранники, вроде меня, и техники, обслуживающие многочисленные устройства на территории института. А тут на тебе, уселись мои подопечные, чтобы приехать на работу с утра пораньше. Дальше – больше. Наш автобус  не доехал до здания Лаборатории. Его остановили военные на повороте дороги, метров за пятьсот до объекта. За ночь они даже положили бетонный блок на асфальт, перегородив дорогу наполовину, и установили около него пост. Я и мои умные коллеги вышли, а автобус развернули, и нам пришлось идти пешком несколько сотен метров. На мой удивлённый вопрос, что же такое произошло, что мы так необычно и непривычно добираемся до работы, мои пожилые спутники не меньше удивились моему неведению. Пришлось соврать, что я имел важное поручение от начальства и вчера уезжал в Москву, так что не был на празднике. В ответ услышал историю, от которой буквально опупел.

Поскольку на праздник собралось множество народа, чествование Лаборатории решили провести в самом большом помещении на объекте – в зале, где находился терминал коллайдера. В этом зале установили кресла, столы для фуршета, помост, на который поставили стол для президиума и трибунку для выступлений. Ну, в общем, сделали по обычному стандарту. Кроме  меня, собрались все, кто имел отношение к Лаборатории. К ним присоединилось несколько академиков, генералов, были представители администрации президента, несколько депутатов и зам мэра  Дубны. Собрался реально солидный кворум. И когда награждения и поздравления, были в самом разгаре, раздался неожиданный резкий хлопок, и всех обдало как бы жаром, вышедшим из дисков терминала коллайдера. Стало очевидно, что произошёл непредвиденный выброс очень высокой энергии, настолько мощной, что возникла тепловая волна. Поэтому банкет не получился, собравшиеся наскоро ели и пили, пугаясь неизвестности того, что же произошло и насколько это опасно. Физики сейчас разбираются с ситуацией. Пока известно только то, что Лаборатория высоких энергий проводила эксперимент по бомбардировке атомами свинца кластеров состоящих из атомов сверхтяжёлых элементов, моделируя образование Чёрной дыры. Видимо такая микродыра действительно образовалась на долю фемтосекунды, разрушив все электромагнитные и гравитационные поля коллайдера и тогда через все его терминалы вышел мощный поток гамма-излучения.  Пока мне это рассказывали, две дамы из нашей компании заплакали, а их более стойкие товарищи – двое  мужчин и женщина, успокаивая, объяснили, что всё ещё не понятно, что за энергия была выброшена. Надо разбираться, и имеется надежда на счастливый конец. Будучи истинными учёными, они перечислили возможные вероятности. Электромагнитные фильтры и дефлекторы нашего терминала могли выдержать аварию и тогда собравшиеся попросту получили мощный заряд колебаний своих атомов, то есть приобрели бессмертие. Ну, а если действительно был выброс гамма-излучения, то, тогда всем кранты. В течение нескольких дней уничтожение клеток органов и мучительная смерть от этого. Возможно также, собравшиеся попали под оба вида излучения. Тогда у них будет рак, но лет через двести-триста, а этот срок они понаслаждаются жизнью. А это не плохо и гораздо интересней, чем умереть просто, как  обыкновенный смертный. Да и возможно через сотню лет научатся лечить тех, кого сегодня называют смертельно облучёнными, а там, глядишь, приобщишься к вечной жизни.

За разговором и ошарашившей меня  информацией, мы добрались до площади перед входом в здание. И с удивлением увидели, что она вся была заставлена армейскими фургонами, окрашенными в цвет хаки, а на дверях кабины и огромных цельнометаллических кузовах нарисованы огромные белые кресты. Очевидно, у объекта развернули мобильный госпиталь. Оперативность, заслуживающая уважения.

Как положено я принял смену у своего коллеги. Тот торопливо, сдав мне необходимые бумаги на дежурство, быстрым шагом отправился из здания, а дальше я увидел по мониторам, что он подошёл к одному из военных в белом халате, который сцепив ладони рук за спиной, прохаживался   вдоль медицинских машин.  Военный что-то ответил моему сменщику и тот встал  в небольшую очередь в один из фургонов. Я вышел из нашего аквариума и прогулялся по объекту. Среди учёных царила тихая паника. Они сидели в своих комнатах, перебирали бумаги или что-то быстро просматривали на компьютерах.  Явно сортировали файлы. Видимо, неожиданно оказались перед фактом, что надо подводить итоги. А я, кстати, прислушиваясь к разговором своих подопечных, понял, что им реально приказали готовить отчёты по их деятельности и прекращать работы. Во всех кабинетах картина была одинакова.  Сотрудники достаточно прытко сортировали свои бумаги и файлы. Заметил, что по большей части бумаги они рвали, а файлы удаляли из памяти компа. Те, кто заканчивал сортировку своих архивов, спешил на улицу, к военным фургонам на обследование. Немного побродив среди испуганных сотрудников, узнал, что военные постарались на славу и подогнали для обследования самую современную технику. В одном из фургонов был даже ЯМР томограф, но, конечно, всех больше интересовали  анализы крови и лейкоцитарная формула. Именно эти анализы прямо указывали на тип облучения. Наши сдавали анализы крови и мочи в одном из фургонов. Сразу же, в другом автомобиле, были аппараты для автоматического и комплексного обследования образцов. Похоже, результаты были не  утешительны, поскольку все те, кому врачи давали заключение, становились очень грустными и потерянными. Впрочем, военные пытались не сеять панику. На площадь перед лабораторией постоянно подъезжали комфортабельные мерседовские микроавтобусы, в которые медсёстры заботливо усаживали обследованных, а затем микроавтобусы увозили их. Говорили, что в Москву, в клинику третьего управления здравоохранения на  Кантемировской, где профессионально занимаются облучёнными. Мол, лучшего места в стране уже не бывает.

Несмотря на всеобщую растерянность, постоянные хождения  сотрудников из здания на улицу и обратно, у меня всё шло своим устоявшимся чередом. Приехал обеденный сменщик, вручил мне ключи от крузера, чтобы я отправился на обед. Обед у меня, конечно, получился скомканным, потому что обстановка на объекте поспособствовала появлению у меня таких же чувств как и у всех моих коллег: тревога и  страх за будущее. Когда я вернулся и вышел на площадь, где полным ходом продолжалось обследование и эвакуация людей, увидел, что из дверей одного из фургонов по приставной металлической лестнице спускается Маша, опираясь на поднятую ладонь стоящего на асфальте Андрея. Я подошёл к ним. Маша была бледна, тиха и погружена в себя. У Андрея наоборот лицо было красным, а глаза злыми. Таким я видел его до этого только один раз, когда мы защищали собак от корейцев. Маша равнодушно обратилась ко мне:

– Всё, Боря. У меня признали белокровие последней степени. Завтра-послезавтра начнут выпадать волосы, а через четыре дня отказывать органы. Один за одним. Почки, печень, желудок. Говорят это больно, а ещё буду ходить под себя.

Я стоял, слушал Машу, ошарашенный её словами, и не знал, как поступить, что сказать в ответ на горькое признание моей любимой.

– Всё это враньё, – неожиданно и зло произнёс Андрей, – они всё врут. Не могут быть одинаковые показатели у всех. Острый лейкоз не может так одинаково развиваться у всех, у старых и молодых, да и расположение людей относительно облучения тоже было разным.

Маша совершенно не слушала Андрея.

 –  Андрюша, и тебе надо обследоваться, почему ты не хочешь? –  тихим без эмоциональным голосом спросила она у Андрея.   

Андрей взял Машину ладонь. Затряс её.

–  Машенька, очнись!  И поехали в Городок. Там ты придёшь в себя, увидишь, что с тобой ничего не случится. Военные подтасовывают  анализы. Они страхуются. Когда так всё у всех одинаково, я не верю! –  горячился Андрей. 

– Андрей, отпусти меня, – строго сказала Маша, –  понимаешь, я не хочу, чтобы ты или Борис  видели меня с выпадающими волосами или не способной встать с кровати даже по нужде. Поэтому я никуда не поеду. Может ты и прав, что военные страхуются. Но они это делают для того, чтобы никто не отказывался лечь в хорошую клинику. А там уже будут нормальные, не военные врачи. Они нам всё и растолкуют. Я думаю, через неделю я и сама всё пойму насколько больна. Правда, Боря? – и она посмотрела на меня своими восхитительными глазами цвета предгрозового южного неба.

Я молча кивнул. И добавил Андрею:

–  Ведь, правда, Андрей, когда речь идёт о здоровье, лучше перестраховаться, чем что-то пропустить.

–  Я им не верю, –  решительно сказал Андрей.  Он отпустил Машину руку и ещё раз спросил, – может, всё-таки ты со мной в Городок?

– Нет, – снова твёрдо сказала Маша. –  Вот и Боря говорит, что надо подстраховаться.

– Ну как знаете, – сказал Андрей. Развернулся и пошёл в сторону дороги, прочь от объекта.

А Маша отправилась к стоящему метрах в пяти очередному микроавтобусу, который набирал тех, кто уже прошёл первичное обследование у военных, для отправки на Кантемировскую.

Интенсивное движение на объекте продолжалось до часа ночи. К часу увезли в Москуву в больницу почти всех наших учёных. Ещё четверо колупались в своих кабинетах, но к утру и они, разобравшись со своими бумагами и файлами, погрузились на ожидавший их микроавтобус и отбыли.

Тихо – тихо стало в здании, непривычно. Без людей, несмотря на то, что в коридорах и холле горел свет, объект казался заброшенным. Тупо таращась через головы моих безмолвных военных сослуживцев в мониторы, которые демонстрировали исключительно пустые помещения, я досидел до конца смены. Даже кофе не  выходил пить, до того было одиноко и грустно. В восемь тридцать, как положено, приехал сменщик, чтоб отпустить меня с работы. Новый, неизвестный мне парень. 

День провёл скучно и в меланхолии. Сон не взбодрил и изнурительные многочасовые тренировки в спортзале также не переломили мой упаднический настрой.  Я реально тосковал по исчезнувшей Маше. Даже наплевал на давно данный условный запрет не общаться с моими друзьями по телефону и много раз звонил ей, но она не отзывалась. Телефон Андрея также молчал. Вечером пошёл в Гриль. Естественно Андрея я там не встретил. Поел, и, выпив спиртного больше, чем обычно, в хмуром подпитии отправился спать. Утром, как положено, прибыл на объект и принял смену у партнёра, который оказался новым человеком.  Удивился быстро происшедшим изменениям. Вокруг здания убрали забор из рабицы, соответственно исчезли и солдатики, дежурившие вокруг него, осталась только полоса вспаханной земли. А ещё не появились мои бессловесные военные наблюдатели.  Так что в здании я оказался реально один. Прошелся по пустым помещениям, попил кофе. С интересом понаблюдал, как на газике к зданию подъехало два садовника, и, делая граблями бороздки, они принялись засевать  травой вспаханную землю. Дотянул до обеда. Обедая, заметил, что окружающие перестали обсуждать слухи об аварии на моём объекте. Уже забыли.  Если прислушиваться, то можно было только разобрать какую-то дежурную болтовню и юмор относительно идей чуч хе и руководства товарища Ким Чен Ына труппой корейского балета, описываемые в журналах на русском языке из КНДР, как бы случайно забытыми северокорейскими друзьями в кафешке. На сытый желудок время побежало быстрее, а как на улице стемнело, опять замедлилось. Неоднократно попив кофе и погуляв по гулким, пустым помещениям, потаращившись в мониторы слежения на которых ничего не происходило, я решился на запретный шаг: улёгся  в холле на мягкий кожаный диван и заснул. Проснулся хорошо выспавшимся. Ко времени появления сменщика успел сходить в туалет и умыться. Сдал смену, приехал к себе и решил начать новый день с пробежки по набережной Волги, тем более октябрьская погода этому способствовала. Наступила пора бабьего лета перед ноябрьской хмарью.  Яркое солнце на бескрайнем синем небе без единого облачка, жёлтая и красная листва деревьев дарили бодрое настроение, побуждали к действию.

Набережную Волги в Дубне в конце сороковых построили немцы, пленённые в результате Второй мировой войны, ну, и конечно же, им подмогой были многочисленные внутренние враги нашего государства. Вот эти люди помимо всего прочего возвели несколько беседок на набережной: круглый постамент  на котором по окружности располагалась лавочка, ограждённый массивными высокими колоннами, поддерживающими крышу в виде полусферы.  Пробегая мимо одной из беседок я отчётливо услышал:

– Не торопись, Борис. Подойди, посидим, потолкуем.

Взглянул на говорящего и с удивлением увидел своего босса-командира Джихадова. Одет он был в бело-красный спортивный костюм с петушиными узорами, которые были модны в пору олимпиады в Сочи, а на голове чёрная бейсболка с длинным козырьком, так что тень от него практически скрывала лицо моего начальника. Я, конечно, подчинился. Подошёл, поздоровался, сел рядом.

– Вот, что, Борис, – негромко начал Джихадов, – я расплатился с твоим дедом. Теперь мы квиты.

Начиная догадываться, я вскинул глаза на него, и, боясь подтверждения, тихо спросил:

– Так действительно время допроса было выбрано специально, чтобы…, –  я не закончил свою фразу, потому что она была прервана строгим и решительным:

–  Да!

Это «да» шибануло меня по голове, как кувалдой, тело вспыхнуло, словно обожжённое кипятком.   Начальник продолжил:

– Операция прошла гладко. Понимаешь, осталась одна маленькая проблема. Это твой приятель Андрей, которого я  вообще-то привык знать как доктора Каца. Так вот, этот Кац может нашу маленькую проблему превратить в большую, если его не отвезти на лечение. И я хочу, чтобы ты нашёл Каца и отвёз его по назначению.

– Ну как же я могу. Ведь я даже не знаю, где он, – забормотал я, срочно в голове прокручивая поводы, чтобы отказаться.

–  Борис, ты прекрасно знаешь, где он. В Белом Городке, на реке Хотча, в семидесяти километрах от нас. Ведь он неоднократно описывал свой домик там тебе и профессору Минкиной. Да ещё призывал её во время эвакуации не ехать в больницу, а отправится с ним в Городок. Помнишь?

– Ну, про Городок я помню, он что-то говорил, когда профессор собиралась в больницу, но чтоб рассказывал, –  я сделал задумчивую паузу, делая вид, что пытаюсь осознать нечто непонятное мне.

Джихадов не обратил внимания на мою реплику и, как бы разговаривая сам с собой продолжил:

– Мы, конечно, можем отправиться туда, как положено и запеленать строптивого Каца. Но я боюсь, огласки, вдруг возникнет что-то непредвиденное, вдруг кто-то ещё узнает, поймёт.  Нет, Борис, единственно, кто спокойно и тихо может препроводить твоего друга до больнички – это ты, поскольку друг.  Скажешь ему, что  созвонился с вашей любовницей, и она просит приехать, поскольку пошла на поправку.

– Но ведь вы только что сказали, что он друг, как же я могу, – пролепетал я первую мысль и перешёл ко второй, – да и зачем про любовницу, не было такого, вы же сами присутствовали при моём допросе.

– Может, ты чего-то не понял, любезный внук моего друга, которому я был обязан жизнью. Допрос был, чтобы спасти тебя. И московский хлыщ, который тебя допрашивал, естественно ничего не знает о придумках Каца с Минкиной с трансмиттерами, которые передавали фальшивый видеоряд на наши мониторы слежения.  Но я провёл немало  приятных минут, развлекаясь порнушкой с участием тебя, Каца и вертихвостки  Минкиной с профессорским званием. Только я думаю, что ты, внук моего друга, забудешь всё, что узнал о бессмертии и никогда не проболтаешься. И гарантом этому будет то, что ты привезёшь по назначению своего Каца.

Джихадов встал, направился к выходу из беседки и уже как будто бы не мне, бросил:

– Машина на паркинге у твоего корпуса. Когда подберёшь Каца, отзвонишься, и я скажу адрес в Москве, куда надо его привезти.

Он ушёл, а около меня на скамейке остался лежать брелок для запуска автомобиля. 

– Сука, сука, сука, – повторял я миллион раз, гоня в Белый Городок. Явно пребывая в аффекте жал на педальку газа, еле вписываясь в повороты, и не обращал внимания на избитую дорогу не щадя машину.  Впрочем, тяжёлый японский Лэнд Крузер немного сглаживал неровности старого асфальта и тряска была приемлемой, то есть я не вылетал из водительского кресла.

– Сука, сука, сука, – твердил я, обращаясь к себе, угнетённый стыдом, что наша любовь втроём была выставлена на показ и одновременно презирая себя, что согласился сдать Андрея и, понимая, что вляпался, и от безысходности будущего.

– Сука, сука, сука, –  обращал я ещё и к тем свыше,  кто решил играть нашими судьбами. Делать, поступать помимо своей воли. Силе, которая заставила сесть в автомобиль, увидеть на руле жёлтый стикер, с корявой надписью «ул Крупской 12». И вот сейчас гнать в деревеньку под названием Белый Городок на эту самую улицу, где спрятался Андрей.

Навигатор быстро определил дом Андрея на улице Крупской. Полуразвалившейся штакетник, огораживающий участок, но зато с воротами, закрытыми на замок. Скособоченный домик, состоящий, видимо, из двух комнаток не более, под дощатой полусгнившей крышей, покрытой порванным рубероидом.  Жить там было нельзя такому горожанину, как Андрей. Да и на покосившейся двери домика висел замок. Справа участок был ещё хуже, там дом вообще развалился и лежал руинами, слева домик был не лучше, чем на участке Андрея. Зато через дорогу стоял вполне приличный домик, собранный  из  белого кирпича под высокой зелёной крышей. Явно дом принадлежал либо небогатым москвичам, либо дубнинским, которые построили его как дачу. Из этого дома за мной явно наблюдали, я это понял по быстро задёрнутой занавеске в окошке, как только я посмотрел на него. Этот дом был самым достойным на улице, и я посчитал очень вероятным, что именно здесь обосновался беглый Андрей. А что ещё может прийти в голову мажорному учёному? Тем более с жильцами этого домика он явно познакомился ещё тогда, когда подбирал для себя участок. 

Стал стучаться в калитку, никто не отозвался на мой стук. Поэтому зашёл во двор, приготовившись отразить нападение собаки, если что. Собаки во дворе не было, и я укрепился в мысли, что этот дом интеллигентных дачников и именно здесь скрывается Андрей. Застучался в дверь домика. Долго, очень долго никто не открывал, а я настойчиво и ритмично всё бил и бил в дверь. В конечном счёте обитателям дома стук надоел, скрипнул замок и дверь чуточку приоткрылась. Увидел кусочек лица маленькой опрятной старушки. Не дав ей ничего произнести я решительно и твёрдо произнёс:

– Здравствуйте. Передайте Андрею, что до меня дозвонилась Маша. У неё в целом всё хорошо, но появились маленькие проблемы и мне очень нужен Андрей для помощи ей. Очень нужен, – повторил я отправился прочь со двора. Не оборачиваясь ещё крикнул:

– Я жду в машине.

В машине томился минут пятнадцать, продолжая сомнамбулически повторять «Сука, сука, сука, …» и в этом речитативе ещё заворочалась мыслишка, а не ошибся ли я. Взял, напугал бабку, а  Андрей, умненький Андрей скумекал и смотался. Уже не найти. Удача для него и у меня совесть будет чиста.

Нет, Андрей не оказался молодцом. Я рассчитал правильно и из калитки, наконец, вышел Андрей. Он был в очках, я впервые увидел их на нём, а через плечо перекинут рюкзак, типа с которыми ходят школьники и студенты. Немедленно вышел из машины и подошёл к нему.

– И что, правда тебе дозвонилась Маша? – Андрей пытливо посмотрел на меня через толстые стёкла очков.

–  Правда, – невозмутимо соврал я, – они там в центре экранированы, поэтому звонки не проходят, а у Маши всё хорошо, не такая уж у неё и страшная лучевая болезнь, вот она вышла подальше и позвонила. Просит нас приехать.

– Ну, поехали, в машине и поговорим.

 – Понимаешь, Андрей,  машина служебная и на все сто процентов её прослушивают. Так что предупреждаю, чтоб там только на нейтральные темы. А если есть, что сказать без свидетелей, говори сейчас. 

– Говорю, – согласился Андрей, – во-первых, никакой лучевой болезни у Маши нет, как нет её у всех остальных. Не бзди, что Маша тебе звонила.

– Звонила, зачем мне тебе врать, – не сдался я и решительно добавил,  –   она вправду звонила! Очень коротко, только успела сказать, что скучает и мы ей нужны, а о болезни не говорила. А ещё она сказала, что они взаперти, но в комфорте. Андрей, с таким не шутят. А ещё Андрей тебя реально ищут. Все знают, где ты. Вот меня послали за тобой, чтоб избежать насилия. А я поехал, потому что ещё и Маша попросила.

– Знаешь, Боря, давай смотаемся, – перебил меня Андрей, –  доберёмся туда, где не достанут. Я уже приготовился к бегству, – и он, сняв с плеча, потряс передо мной рюкзачком.

На оценку вероятности побега у меня ушло мгновение. На мгновение мне и самому захотелось так поступить, но прагматизм убеждал в невозможности улизнуть.

– Понимаешь, нас перехватят на посту из области, или на следующем другом гаишном посту. Номера машины известны, машина под наблюдением. Уйти не дадут. Как только мы не объявимся в Москве, где нас ждут, начнётся погоня. Шансы уйти нулевые. Как и у тебя одного, тоже по нулям. Допустим, я тебя высажу в Москве у метро, а дальше что? Любые билеты на транспорт по паспорту. Камеры наблюдения кругом. Поэтому, даже к бомжам не получится. Впрочем, если ты захочешь выйти из машины по дороге, или в Москве, обещаю, я помогу тебе сделать это. Только понимаешь, они сейчас меня послали за тобой, сказав, что хотят, чтоб было полюбовно, а так тебя возьмут силой. Свинтят и скрутят. Может у тебя есть паспорт на другое имя?  –  с надеждой спросил я.

– Нет, к сожалению, –  тихо и тоскливо проговорил Андрей, – я был не готов к таким событиям. Они, видать, хотят всю нашу лабораторию изолировать, всех до единого человека. Устроить шарашку, как было при сталинистах.

–  Зачем? В Дубне мы и так были под наблюдением.

–  А затем, чтоб никто не проболтался, кто заполучил колебания бессмертия.   

– Так никто толком и не знает. Даже меня, охранника, заставляли сидеть отвернувшись, я же рассказывал.

– Тебя – отвернувшись, нас, как скот по клеткам, то есть по кабинетам. А что это означает?

 –  Что?

– Что приезжало несколько очень известных публичных лиц. Те, чьи фото прекрасно известны. Тут единственный вариант. Теперь они нас подвешивают на крючок и хотят лишить свободы.

– Андрей, по поводу первых лиц согласен. Иначе, зачем даже камеры наблюдения отключали. Но по поводу шарашки, может, ты утрируешь. Может и вправду есть добрые намерения подлечить, ведь авария-то была.

 – Чушь это всё. Во-первых, посмотри, я, как был здоров, так и  остался здоров. Во-вторых, авария, которой нас запугали, требует гораздо больше энергии, чем наши сверхчастотные волны. Ведь только образованием и аннигиляцией чёрной дыры можно объяснить разрушение полей коллайдера и гамма-излучение. Ведь так тебе объясняли?

Я молча кивнул.

– Так вот, даже когда коллайдер работал под нас, это можно было заметить по дрожанию света в лампочках. А в момент аварии энергии были в миллионы раз большие. Осветительные лампочки обязательно хотя бы разок мигнули из-за падения напряжения.

– Так, может и мигали. Кто это знает? Ведь паника началась.

–  Я это знаю, Борис, ведь была очередная речуга, мне было скучно, и поэтому я следил, как на ободке одного из плафонов освещения ползает паучок. Размышлял о том, что помещение нашего терминала мы не стерилизовали перед опытами и поэтому случайно сделали малозаметных насекомых бессмертными. Типа серьёзный побочный эффект. Так что в момент взрыва и волны жара я видел, что свечение плафона не изменилось никак. Взрыв был имитацией, Боренька. А потом тебе подобные начали нас лечить. И тебя с нами не было. Точно знаю, потому что Маша искала тебя.

Оказывается, говорить правду много проще, чем врать. Я начал объяснять, почему меня не было. Что это была не моя воля. Я подробно рассказал про допрос. Про подозрения московского следователя и улики. Как я отбился от всех обвинений. Андрей внимательно слушал, глядя мне в лицо, и, по-моему, поверил рассказу. Ещё бы, я ничего не скрывал, говорил эмоционально. Рассказал даже о том, как захотелось отмыться после допроса, будто меня в дерьмо погрузили. Как только я закончил, Андрей спокойно сел в машину со словами:

–  Поехали, если убежать невозможно!

В машине практически не разговаривали. Не было смысла работать на прослушку. Я переключал программы приёмника, ловил музыку поприятнее, тупо вёл и следил за движением автомобилей, которых становилось больше и больше по мере приближения к Москве. Позвонил Джихадову и тот указал точный адрес на Моросейке, который я ввёл в навигатор. После трёшки поползли в пробках,  свернули со Старой площади на нужную улицу и достигли ворот нашей автомобильной цели – подземного гаража под четырёхэтажным особняком, оштукатуренным и покрашенным в небесно-голубой цвет и со снежно-белой лепниной вокруг окон. Андрей, конечно, удивился, почему не на Кантемировскую, но я напомнил ему его же собственные мысли, что не все его коллеги нуждаются в лечении, наверное, что-то расскажут новое те, кто нас заставил приехать. Мне и самому было тревожно, Андрей чувствовал это и поэтому реально свыкся с мыслью, что мы с ним в одной команде, на одной стороне.

Подземный паркинг был освещён светодиодными лампами во множестве размещёнными  на потолке. В этом просторном помещении стояло более десятка машин, столь же больших и практичных, как круизёр на котором мы приехали, а при желании могло бы уместиться втрое больше автомобилей. Оглядевшись, на левой стене увидели дверь. За ней лестница. Стали подниматься, немного пахло сыростью и кошачьей мочой. Пройдя два пролёта, вошли в небольшой  холл, на другом конце которого опять возникала лестница. Справа стоял старый письменный стол, сделанный из толстой фанеры. На столе архаичная лампа под зелёным абажуром. За столом сидел мужчина в не застёгнутом белом халате поверх офицерской формы.  Наше появление нисколько не удивило этого человека, и он лаконично предложил нам подниматься дальше.  Мы молча последовали его указанию. Андрей только коротко кинул:

  – Я чувствую себя как собака, взятая в полон корейцами.

Я молча кивнул ему в знак согласия. Действительно возникло такое чувство, что тебя поймали и сожрут. Ощущение безысходной тревоги. Угнетал вид стены, вдоль которой поднималась лестница. Она была покрашена зелёной масляной краской, но штукатурка на ней частично обвалилась, выставляя напоказ древний красный кирпич. Ещё три пролёта и мы уперлись в широкую двустворчатую дверь, оббитую коричневым дерматином. Потянул одну из створок, она легко поддалась, и мы зашли вовнутрь. Перед нами открылась комната, белые стены, белый потолок, пол устланный светлым ламинатом. Хорошо отремонтированная комната. Евроремонт. У левой стены стояла кушетка, а справа два кресла, похожие на те, которые ставят у стоматологов. Кушетка и кресла были обтянуты оранжевым кожзаменителем. Как только мы вошли, дверь на противоположной стене распахнулась, и из неё вышел здоровенный  плечистый мужчина в белом халате.  Не обратив на меня не малейшего внимания, он направился прямо к Андрею при этом искусственно улыбаясь, почему-то расставил руки, как будто хотел обнять его и говоря:

– Доктор Кац, здравствуйте! Ну, наконец-то вы прибыли. Все уже прошли обследование, получают лечение, а ведь у вас без нас всё очень серьёзно. 

Андрей  молча попятился назад и попытался выбежать за дверь. В дверном проёме, со стороны лестницы, столкнулся с напарником первого, также одетого в белый халат, который молниеносно вскинув руку, брызнул чем-то ему в лицо и Андрей немедленно стал оседать. Эти двое, грубо оттолкнув  меня, схватили Андрея и поволокли куда-то вглубь помещений.  Безвольный Андрей что-то пытался бормотать ослабевающим голосом, но слова произносил бессвязно. Я стоял на ватных ногах, тупо следя за ситуацией. До меня, наконец, дошло, что я привёз Андрея на заклание в буквальном смысле этого слова. Что Джихадов реально спас мою жизнь, отплатив добром моему деду за своё спасение в молодости, но сделал меня полным подонкам и предателем. На  самом деле осознал, что никого облучения не было, всё было разыграно, чтобы без огласки тихо загасить всех людей с моего объекта. Те, кто получил бессмертие, решили, что оно не нужно другим и всех его создателей необходимо уничтожить.

Моё немое ступорное изумление нарушил один из тех, кто уволок Андрея. Он появился из внутренних помещений, поднял с пола рюкзак, слетевший с Андреева плеча, носком ботинка откинул к стене валяющиеся, разбитые очки и протянул руку для пожатия. Я машинально пожал открытую ладонь.

– Ну вот, вы привезли последнего больного. Без нас ему было бы очень плохо. Очень! – и он пристально посмотрел мне в лоб. –  Благодарю за службу. Можете идти.

Я повернулся к двери, в которую только что заходил с Андреем.  Толкнул, к моему удивлению она поддалась, и, став спускаться по лестнице, угрюмо буркнул:

– Прощайте.

– До свидания, – услышал я, – а об объекте забудьте, его нет, и никогда не было!