Глава 36

…старик шлёпал босыми ногами по мартовским лужам. Полиэтиленовый пакет, в котором лежала еда, был с длинными ручками, и поэтому то задевал боком за сугроб и, отскакивая от него, бил старика по ногам, то чертил дном своим по луже, и после этого с пакета долго капали грязные капли. Ноги старика начало сводить от холода. И хоть он и не чувствовал его, но стал всё чаще спотыкаться, загребая непослушными пальцами ног талый снег. Когда он первый раз упал лицом в снег, до избушки его было ещё далеко. Полежав неподвижно, он  прожевал беззубым ртом воды вперемешку со снегом, и вспомнилась ему первая ночь плена. Сельская церковь. Когда он, такой же обессиленный, стоял на четвереньках, а сверху, со свода, на него смотрели ангелы и Христос. «Отче наш, иже еси на небеси… да святится имя твое.., да будет воля твоя…». Старик уже поднялся на колени и теперь вставал на ноги. Отерев от снега мокрое лицо, он неуверенно сделал шаг… Второй… Третий… Старик шёл, косолапо, спотыкаясь, но шёл… «Да приидет царствие Твое и на земле, яко на небеси... Хлеб наш насущный даждь нам днесь…» - он думал, что вслух читает молитву, которую он жизнь назад слышал в деревенской избе от незнакомого тогда попа, но на самом деле  губы его были неподвижны, а слова эти звучали где-то внутри него.

На повороте на свою улочку старик снова упал. На бок. Прямо в лужу. От удара о ледяное дно правая рука, попавшая под тело, онемела и не перестала слушаться. Прогорклая, просаленная вата фуфайки нехотя намокала, а старик силился встать. Пакет давно порвался, и его содержимое расплывалось по бескрайней луже. Но сил не было. Только старик, уже вдоволь нахлебавшись воды, начал затихать, как кто-то подхватил его подмышки и потянул вверх. И вот он уже снова поднимается. Вода, стекая с грязных длинных волос на лицо, не сразу дала разглядеть подслеповатым глазам, что перед ним, придерживая его за правый рукав, стоял мальчонка лет десяти. За его спиной висел большой ранец. А из-под сдвинутой на затылок шапки торчали яркие рыжие волосы.

 - Дедушка, давайте я вас провожу.

Старик открыл, было, рот, чтобы сказать спасибо, но смог только проскрипеть что-то невнятное. Ребенок, однако, крепко  взял его за руку, и они пошли. Доковыляв до стариковского дома, малец встал и посмотрел в глаза старику. И вдруг в памяти старика всплыл сорок второй год, карантин у деревни, и этот самый рыжий мальчишка, которого он отпустил.

Старик смотрел на ребёнка, и по щекам его катились слёзы. «Сподобился. Неужели сподобился» - вертелась в его голове одна мысль. И он всей своей нерастраченной за жизнь лаской провёл по лицу мальчишки, оставляя на нём грязный след от ладони. В стариковском лице среди морщин и щетины стала заметна улыбка. Малец улыбнулся в ответ.

«Сподобился. Наконец-то сподобился», - стучало сердце, и старик, войдя в дом, сел на лавку у печки. К босым его ногам сполз пакет, в котором среди воды и снега плавало три кильки.

«…и остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим…». В глазах потемнело, и, падая на пол, старик уже не мог видеть, как от окошка избушки перепугано метнулась рыжая искра…


…Старик открыл глаза. Прямо над ним склонился священник, правой рукой придерживающий панагию. За его спиной суетилась женщина в белом.

- Очнулся, болезный? Перепугал тут всех, но жив и, слава Богу, - священник перекрестился на иконы. - Ну, медицина, скоро там? Пока вас ждёшь, преставиться можно!

- Вы… кто? – только смог выдавить старик.

- Я - владыка Иоанн. Приехал в ваш посёлок место для часовни подбирать да приходы в округе проинспектировать. А тут это чадо, - владыка извлёк из-за спины давешнего помощника, - весь в слезах. Едва нам под колёса не угодил… Пока мы с послушником тебя укладывали, пока фельдшерицу привезли, он всё под ногами вертелся. Переживал. Как его было выгнать, спасителя твоего?

- Спасибо тебе, паренёк… Батюшка, мне бы исповедоваться… напоследок…

- Сейчас фельдшер свои чудеса покажет, а потом мы нашими займёмся... Давай-ка, Павлуша, мы его медицине нужным местом представим.

Через полчаса умытый старик лежал под капельницей, в чистой рубахе, случайно обнаруженной в ящике комода, и прижимал к груди бессильной рукой затертый временем простенький крестик. Постепенно обретая потерянный в долгом молчании голос, старик исповедовался. Это была не только исповедь, но и рассказ о его непутёвой жизни, где всё так запуталось и перемешалось. Старик последний раз рассказывал историю своей жизни. Освобождаясь от грехов своих, Иван Заходин каждым словом своим, как шагом, уходил в вечность. Последней его просьбой было забрать иконы в храм.
 
Сразу же после причастия он умер.

- Упокой, Господи, душу раба твоего Иоанна, - сказал владыка. Прочитав отходную, он поднялся и скоро вышел.


Пока ждали местные власти, фельдшер выписывала справку о смерти, а  Павлуша с интересом разбирал стариковы документы, среди которых были и все до единого ответы на запросы, давно, ещё по осени, заботливо сложенные на столе. Тут же, вместе со справкой об освобождении и пожелтевшей запиской какому-то Сказочнику  лежали и все стариковские сбережения. На похороны.

- Чудны дела твои, Господи! Старик был тоже Иван Заходин, - сказал послушник владыке, показывая паспорт старика.

- Да, это мой дед. Всё сходится. Отец так хотел встретиться с ним. А довелось мне. Пойдём-ка, друг Павлуша, озаботимся похоронами…

Конец.