Я никто

 

От быстрой ходьбы, запас моей, казалось бы, неисчерпаемой энергии все-таки иссяк, и я присела на первую попавшуюся скамью в парке передохнуть. Напротив я увидела женщину, с головой погруженную в творчество вязки; изредка вскинув голову, отсутствующим взглядом окидывала она близлежащую панораму и опять сосредоточив все свое внимание бралась за спицы. Большая часть связанного шарфа лежала на скамейке. Но мое внимание больше всего привлек необыкновенно красивый мужчина, сидевший рядом с ней. Он был, как мне показалось, очень похож на актера Баталова – такой же высокий, с такими же утонченными чертами лица и каким-то врожденным интеллектом. Но сидел он, как мне сразу бросилось в глаза, неестественно прямо и напоминал одетый манекен, застывший в  напряженной позе. Не поворачивая головы, бросал он иногда быстрый косой взгляд на шарф, терпеливо дожидаясь, когда женщина закончит вязание. Оба молчали. Женщина подняла голову, и на этот раз взгляд ее задержался на мне. Поколебавшись немного, она обратилась ко мне, и я узнала, что она работает «с проживанием» – смотрит за этим мужчиной, сидящим рядом с ней, и что у него был инсульт и он потерял память. У него плохо функционирует правая сторона, временами  у него случается нервный срыв, он становиться неуправляемым и если бы не его сын, который усмиряет его моментально, то работать было бы невозможно. А ей сейчас необходимо срочно найти замену на один день.
Работая в госпитале, я как раз имела два выходных дня, и я временно согласилась на день работы. Желая познакомиться ближе, я встала, подошла к мужчине и наклонилась к нему. Он как-то радостно встрепенулся, подался вперед, глаза его влажно заблестели.
Имя свое он не смог назвать и стал сбивчиво произносить какой-то набор фраз, руки его дрожали, голос срывался. Явно было видно, что он волновался, но в перерыве между непонятными объяснениями несколько раз виновато и как-то со значением  твердо и четко  произносил: «Я больной. Я никто!».  Болезненно воспринимая ситуацию он, вероятно хотел поделиться мучившим его положением с первым же встречным. Лара, так звали женщину, резко остановила его нетерпеливым и грубым жестом руки. Он тотчас же сконфуженно замолчал, покраснел и нервно зашмыгал носом. Тень невысказанного чувства обиды отразилась на его красивом и умном лице. Мне до боли стало жаль его. Я растерялась, но вступиться в защиту не посмела. Женщина заметила мою реакцию: «Только не вздумай с ним много разговаривать, его не переслушаешь, а будешь ему подчиняться на шею сядет тебе!». Аркадий, так звали мужчину, виновато  глядел на меня.
В первый же день сын Аркадия, Петя, объяснил мне мои обязанности: перед завтраком купать, одевать и каждые полчаса давать лекарство и, если я замечу какую-то малейшую вспышку гнева или возбуждения, немедленно сообщить ему. Слушая немного назидательную интонацию Пети и глядя на его бритую голову, красное круглое лицо и круглые рыбьи, слегка на выкате глаза, утешала себя, что первое впечатление уголовной внешности Пети могут быть просто моими преждевременными выводами. В конце концов общая наша цель помочь его отцу, примирит нашу, какую-то внутреннюю несовместимость. Петя нигде не работал – по вездесущим слухам дошла информация и до меня. Пять лет назад, после смерти жены, с которой Аркадий давно не жил, он вызвал из Украины в Америку своего единственного сына Петю. Аркадий много работал днем, а по ночам  сидел с бумагами, дополнительно подрабатывая и от нечеловеческого перенапряжения получил инсульт. До инсульта отца Петя обходился случайними заработками, а вот теперь полностью посвятил себя заботе об отце. К счастью, Петю я видела не часто. Просыпался он только к обеду. И с первых же дней  Аркадий, приложив палец к губам, давал мне знать, что не следует шуметь проходя мимо комната Пети. В остальном же память действительно изменяла ему. Он не мог даже помыть самостоятельно руки: – Возьмите мыло,–учила я его. – А где оно? – смотрел он растерянно на мыло. Потом, когда с моей помощью держал его в руках, он не мог сообразить, что нужно с ним делать. А когда вспоминал, он смеялся и махнув безнадежно рукой говорил: «Ой, какой я дурак!». Немного позже хмурился: – Да, да, я никто! – коротко бросал он, убеждая себя и остановливал выжидающий взгляд на мне, глядя с высоты своего роста, как бы давая мне шанс все-таки сомневаться в этом. Пoчему-то именно эти слова, он выговаривал четко. Но больше всего в нем меня поражали его какие-то изысканные отточенные манеры, которые в реальной жизни, мне не часто приходилось видеть. Втайне восхищаясь его красноречивыми жестами, я открыла для себя, что манеры – это врожденный талант, и он вызывает те же высокие чувства наслаждения, как и любое творчество.
В его комнате я заметила редкие издания русских книг, английскую литературу, учебники испанского языка. Утром, занимаясь упражнениями, которые я по опыту знала, были необходимы при таком заболевании, я обратила внимание и на его тонкие музыкальные пальцы и сказала ему об этом: – Да я. Да! Вот! –набором горячих взволнованных фраз, он пытался объяснить что-то, перебирая пальцами по несуществующей клавиатуре. – Так вы играли на пианино? – догадалась я, к радости от нашего взаимопонимания. На второй день своей работы я, немного освоившись в чужой комнате, вынула из его шкафа томик стихов: –Так я вижу, что вы, вдобавок к музыкальному таланту, еще увлекаетесь и поэзией! – начала я полушутливым тоном. – Да я же... Вот же... – и он рванулся к полкам. Я знала, что он плохо видит, и ни цифры, ни буквы не отличает – как мне сказали Лара и Петя. Я протянула ему томик. Он приложил его близко, близко к самым глазам. «Мандельштам», – четко по слогам произнес он: – Вот же! Ну вот же! – и радостно засуетился от того, что прочел название книги, и я, глядя на него тоже испытывала это прекрасное чувство маленькой победы над болезнью. В этот момент в комнату вошел полусонный Петя, и я, еще под впечатлением открытия, кинулась к нему: – Петя! Аркадий умеет...,  – но тут же буквально поперхнулась, едва взглянув на Петю. Круглое лицо его было красным как перезревший помидор, выпученные глаза сверкали бешенством: – Это что за цирк! – вскричал Петя противным, гнусавым голосом. – Вы не видите, что он больной человек и что он ничего не понимает? Что вы за представление здесь устроили? Вы что, хотите чтобы я вас уволил?
 От ужаса и неожиданности, я оглохла. «Что у него с головой не в порядке, я вам не говорил? – делая ударения на последних слогах допрашивал он меня. – Что ему нельзя напрягаться, я вам не говорил?». Я, в страхе попятившись, поспешно заверила его больше к книгам не прикасаться, и через минуту, подстраховывая Аркадия, взяв его под руку, вывела его за дверь, на прогулку. Я чувствовала себя очень скверно. Но когда я взглянула на Аркадия, я изумилась.  Его всего колотило. Плечи подергивавлсь как-то неестественно. Лицо его горело румянцем, остановившееся на мне огромные расширенные глаза источали какие-то сумашедшие искры гнева. Сорванный уже шарф лежал на полу. Дрожащими руками он пытался расстегнуть куртку, с силой пытался сорвать неподдающийся замочек, ему не хватало воздуха. Не на шутку перепугавшись, я кинулась к нему. Набрасывая шарф на его шею и призвав все свое мужество, я отчаянно пыталась успокоить его, не понимая причины. Беспокойно оглядываясь на дверь, и сама была на грани срыва. «Позвать на помощь Петю? - Я было шагнула назад к двери. – Петя успокоит его моментально!» – помнила я слова  Лары. Я колебалась. « Третий  день работы и такое!».  –  За что он, вас?– глотая куски фраз все же выражал  он свое  сочувствие мне, дергаясь всем телом. – «Ну что мне делать?», – не знала я  как поступить. Все-таки я рискнула. Щелкнула ключом.  – Не обращайте внимания на Петю! – умоляла я его, пытаясь найти убедительные аргументы оправдывающие Петину грубость. – Я сама виновата! – убеждала я его. Отрывисто глотая куски фраз он нервно бросал: – Конечно, я никто. Я никто!  – Нет! Нет! Так не говорите! – утешала я его, то споря, то горячо поддакивая, согласно кивая на его отрывистые, порой бессмысленные фразы. На улице было уже темно, когда он наконец успокоился и стал забывать о случившемся.  Каждый мой, рабочий день,  вечером мы гуляли  на улицу.   Однажды, храбро окинув взглядом безлюдную аллею, я предложила нерешительно: – Аркадий, а давайте-ка споем что- нибудь?  – До него смысл моих слов кажется  ему прказался странным, но я не сдавалась. Я стала напевать мелодию самой простой песенки. Он вдруг остановился, замахал рукой радостно, и неожиданно для меня,  подхватил мелодию. Слух у него в отличие от меня, был безупречный. Слов он хорошо не помнил, хотя я несколько раз возвращась к началу, но мелодию любой песни подхватывал мгновенно, выправляя мою очевидную фальшь. – Да ведь у вас прекрасная память! Конечно нужно время и все у вас получится! – подбадривала я. – Ой , я так хочу все вспомнить! Я так хочу вспомнить, что со мной. – с жаром говорил он, и эта фраза меня несказанно удивляла.
Воодушевленные, мы возвращались домой. Теперь, каждый раз. когда я приходила, я ловила малейшую возможность избегнуть столкновения с Петей и к счастью Петя редко выходил из своей комнаты. Утром я, щелкнув ключом, на цыпочках проходила через Петину дверь, Аркадий моментально открывал глаза, как будто и не спал; лицо его светилось счастьем и шепча радостно, он совершенно членораздельно сообщал: – Я вас ждал! Я вас так ждал! Я так боялся, что вы не придете!
 Днем, гуляя по аллее, а Петя настаивал гулять как можно больше на воздухе, Аркадий не останавливался ни на минуту и говорил, говорил, и рассказывал путая кусочки прошлого с настоящим. Иногда, захватив книгу, чтобы немного отвлечься от его навязчивых измышлений я, делая вид что слушаю его, потихоньку перелистывала страницы. Он все же замечал мое предательство, конфузился виновато: «Да! Да! – Я слишком много болтаю!» – мгновенно замолкал и терпеливо ждал, поглядывая на листы книги, и мне ничего не оставалось, как отложить книгу и слушать и отвечать на его вопросы, ответы на которые не всегда были необходимы. Поведение его меня поражало. Работая в госпиталях и в доме престарелых, я имела опыт работы с такими больными. Но болезнь Аркадия была каким-то особенным исключением. Постепенно из его слов я узнала, что он побывал в Италии, в Египте. Он пытался рассказать смешную историю, как он без билета пробрался в какую-то необычную экскурсию, и это сработало и его приняли. – Я хотел все видеть, все знать, дурак! Я так хотел выучить французский! Я так много работал! Я заработал... – он оглядываясь приостанавливался и сообщал: – Сумашедшие деньги! А теперь я никто! Я так хочу знать, что же со мной случилось? – убивал меня он последней фразой. И я держа его под руку, чтобы он не споткнулся в темноте и оглядываясь, – не дай бог, появится Петя, рассказывала все, что знала о нем и его болезни. – Я выздоровею, я куплю вам все, все, что вы захотите! – говорил он и осторожно и внимательно глядя в глаза, ждал моей реакции. – Конечно я никто! Я дурак! –твердил он тут же сам себе. За эти полгода я поняла, что я – единственный человек в его судьбе, который понимает каждый его жест, каждое не найденное им слово; по мышцам на лице я угадывала моментально его внутреннее состояние и он подсознательно держался за меня как за соломинку. Теперь он уже знал как держать мыло и уже брился сам, осторожно прицеливаясь к щеке, размашистым мужским жестом, красиво отставив локоть, аккуратно поправлял себе воротничок и, слегка откинув красивую голову, придирчиво оглядывал себя в зеркале – все ли опрятно? И улыбаясь, весь свежий и слегка взволнованный, поворачивался ко мне. Мы, глянув друг на друга почему-то сразу же начинали смеяться. – Я все знаю, я все про них знаю, – доверительно сообщал он. Жалуясь на Петю и Лару и как бы обращаясь к ним взывал: – Зачем же вы меня мучаете? Зачем же вы меня убиваете? Я утешала: – Вы не обращайте внимания, ваша главная цель – вылечится! – Да, Да! – коротко, тут же соглашался он, – только хочется побыстрей!
Вечерами мы вполголоса пели песни. Прохожие, вероятно, думали: вот счастливая пара держась под руки, распевает нахально песни в аллее парка, не стесняясь их присутствия. Некоторые слова песни он уже помнил. И отлично помнил, что мне больше всего нравится итальянская песня, которой он меня просто однажды шокировал. Как-то он внезапно остановился,– и я едва удержала его все же сильную руку. Закрыв лицо ладонью, несколько секунд стоял он не шевелясь, рывком ладони прекращая любую мою попытку говорить, вдруг запел песню  похожую   итальянскую. Незнакомые сочетания «Пэро поркэ» с мнимой музыкальной паузой, красивый мужской баритон меня настолько поразили, что я едва не кинулась, чтобы обнять его в знак восхищения. – Повторите еще! – просила я. Конечно всю песню он не знал, несколько раз сбивался возвращаясь назад. Он спел еще несколько других. Я была потрясена. Еще несколько дней я ходила под впечатлением. И теперь он их пел мне часто, желая меня порадовать, он пристанавливался, внимательно лукаво заглядывал в лицо, отчего я невольно отступала, смущаясь близко глядеть на красивые, утонченные черты лица, а огромные, умные глаза просто ослепляли меня. Когда я все же осмелилась сказать Пете о его «итальянских» песнях, он посмеялся: – Никакого итальянского он не знает, просто выучил по кассете наобум Лазаря».
Речь его постепенно выравнивалась, он многому научился, но не до такой степени, чтобы он мог обходиться без помощи. Без слов я угадывала каждое его желание. – Ой,– говорил он,  – а как вы догадались? – Вы такая … Вы такая... Вы самая лучшая! Вам я могу все говорить, а им нет! Вы самая, самая вкусная! – И тотчас же спохватывался: – Ой, я что-то опять не то слово сказал! – И прикрыв ладонью глаза и не в силах иногда подобрать подходящее слово, хлопал себя по лбу: «Я дурак! Я никто!». Время шло. Как-то звонок от Лары: – Ты знаешь, я не знаю почему, – многозначительно подчеркивала она, – но Аркадий с каждым днем становится все нетерпимее… – Не знаю, я наоборот вижу явные улучшения, – не сдавалась я. – Ну не знаю как ты там с ним, – недоверчиво протягивала она, – а с нами он просто неуправляем! Он видите -ли возомнил уже себя человеком! Ты, пожалуйста, не о чем с ним не разговаривай, мы тебя наняли не болтать а работать! – и она бросила трубку... С замиранием сердца я шла в другой раз боясь предстоящего разговора с Петей. Едва я вошла в комнату, как Аркадий, тотчас же тревожно привстав с кровати, объявил: – Я всю ночь не спал, я так вас ждал! Я так за вас волновался! Думал вы не придете! – и переключившись: – А он был злой, он был очень злой! – поделился он со мной, приложив палец к губам, кивая на стену.
На этот раз Петя появился раньше обычного. Вошел он тихо, слегка покачиваясь согнувшись, как будто он входил в какую-то узкую пещеру. Напряженным, вкрадчивым голосом спросил, глядя на меня как-то расплывчато: – Ну, как он себя ведет? – Все хорошо, – поспешила я его успокоить. – Ну, как обед? – наклонился он к самому лицу Аркадия, уткнувшегося в тарелку. – Спасибо, вкусно, – коротко сказал тот. Но Петю это не утешило: – Ага, то вкусно, то невкусно! – распаляя себя, начал вступление Петя и, повысив голос, спросил: – А вчера что было, помнишь? Или опять: тут помню тут не не помню?! Какую ты вчера истерику закатил? Аркадий не шевельнулся, обреченно глядел в чашку. «Умный, прекрасно образованный человек, – думала я, – вынужден терпеть этого припадочного сына, идиота.
Петя продолжал: – А вчера он, видите ли не захотел есть, то ему то не нравится,  это ему  не нравится! С ним носятся как с пиcаной торбой, а ведь ты сам заработал свою болезнь! – Ты хотел стать миллионером? – цедил он как будто сквозь невыносимую зубную боль гнусавым голосом. – Деньги, деньги! – продолжал он. Лицо его краснело и покрывалось капельками пота. Запрокинув голову, но глядя вниз, он продолжал: –Ты много хотел и мало получил! – подытоживал он понижая голос, нервно приседая. Вдруг без перехода, полусогнувшись, он закружил по комнате, на миг остановился, как бы выискивая какую-то комбинацию в голове и нервно метнулся в мою сторону:– Она с тобой уже сколько  мучается!  Аркадий изумленно взметнул брови и растерянно остановив на мне взгляд, замер. Петя наклонился к его лицу. – Извини, извини... –  пробормотал как-то безсвязно,  Аркадий. «Извини! – передразнил его Петя. – Видите он извиняется! – И картинно поклонился, растягивая слова: – Что мне твои извинения! –повысил он голос неожиданно, и замер, повернув голову в сторону ванной комнаты, прислушался. – Понял! – сказал он сам себе и уже мне: – А ну-ка, пойдемте! – махнул рукой.  На ватных ногах  я пошла за ним. – Вы слышите?  Да, теперь я слышала. Это капала вода  из крана, который я плохо закрыла. Петя в ужасе присел, выражая мою вопиющую несовместимость с его идеальным пониманием порядка. – Сколько раз,– простонал он, хватаясь за голову, противным бабьим голосом, – сколько раз я вас просил, проверяйте за собой все, что вы делаете! Сколько раз !– он слегка присев яростно погрозил указательным пальцем, как бы наказывая сквозь зубы, кого-то сидящего на полу, – сколько можно! – багровел он на глазах. Казалось еще немного и он вылезет из собственной кожи:  «Что за люди! Что за люди!». На этот раз закрыв голову руками он удалился в свою комнату, показывая, что он не в силах вынести весь кошмар свалившийся не него. Да, глядя на него невозможно было здоровому человеку вынести весь этот спектакль. Аркадий был больной, и он не выдержал: – Я его убью! – вдруг коротко и неожиданно заключил он . Что-то похожее испытывала и я. Дрожащими руками мял он салфетку то сминая то рапрямляя ее : – Не за себя, – подчеркивая каждое слово – сурово смотрел он на меня, – я за вас! – Я сама виновата ! – до смерти перепугалась я, пыталась защитить Петю, но Аркадий не слушая меня продолжал убеждая себя : –  Я убью его бутылкой! Я  уже  думал об этом!
– Господи! – схватилась я за сердце в ужасе отодвигая полупустую стеклянную бутылку из-под минеральной воды. На улице я долго убеждала его, боясь навязчивости идеи утешала, просила: – Вы не должны, это же ваш сын! К счастью, часто мои горячие убеждения одерживали верх и я умела отвлечь его от порывов гнева.
Время шло и за это время он уже стал понимать, что Петя не работает и пьет и тратит его деньги, которых я думаю действительно хватит на всю оставшуюся Петину жизнь . – Он тратит мои деньги, – шепотом сообщал мне теперь Аркадий, – он работать не хо –че-т, – подчеркивал он каждый слог. Но что я могу, – растерянно разводил он руками, – я ведь никто ! Между тем какое - то внегласное напряжение в доме продолжалось. С Ларой мы почти не виделись; она уходила раньше моего прихода. Иногда она звонила и мы перебрасывались информацией по поводу Аркадия, его здоровья и поведения. – Ну как ты с ним? С непонятной иронией в голосе спрашивала она. – Никаких проблем! – немного вызывающе отвечала я ей.
 – Конечно, ты с ним один день работаешь, а нам -то от него достается! Ты ему веришь, он тебе жалуется на нас, а ведь он и о тебе сказал, что ты аферистка. О! –поразилась я. Как же надо было не знать Аркадия? Ведь даже жалуясь на них он никогда не употреблял оскорбительных слов. Как-то однажды распаляясь сказал: – Я возму свои деньги и уйду, а их пошлю ... – он изучающе посмотрел на меня и поколебавшись добавил, – к чертовой матери! Конечно  Лара прибегла к этой лжи, чтобы как-то отомстиь или сбалансировать ее уязвленное самолюбие перед моей вызывающей интонацией .
Аркадию становилось все лучше. Он вспомнил  что у него есть машина: –А вы не знали? Ой, да если вы захотите я вам покажу все самые красивые места! Машина вон там, в гараже!
– Да, да, я видела ее, Петя показывал! – соврала я зная, что Петя еще два года назад, сразу же после инсульта Аркадия продал ее. Аркадий вспомнил, что у него была жена, и я узнала, что она пила. – Я ее очень любил, но..., –  он развел руками. Теперь он сам проверял кран в ванной, многозначительно поглядывая на меня. – Я за вас так волнуюсь, я не хочу, чтобы они вас ругали! Я хочу уйти он них! – решительно заявлял он мне. Петя однажды услышал это и вылетел из комнаты: «Куда ты уйдешь? В сумашедший дом ты уйдешь!». И опять нам пришлось молча терпеливо наблюдать Петин головокружительный кураж. Однажды Аркадий, глядя напряженно и немного требовательно мне прямо в глаза, спросил: «Как вы думаете кто-нибудь мог бы меня взять к себе, жить? Мне ведь ничего не надо. Что дадут кушать - то и ладно! – Глаза его потеплели и он радуясь своей памяти сказал: – А ведь я помню, что вы любите рыбу, и я тоже люблю рыбу..., –  и сделав паузу замялся, – что я, дурак, говорю? А вы такая ... Вам не холодно?» – вспоминал он и останавливался, придирчиво окидывая взглядом мою одежду. – Нет мне хорошо! – успокаивала я его, не переставая удивляться. – Ой, и мне хорошо! С вами всегда мне хорошо! – осторожно заискивал он. – Знаете, я твердо решил – возму деньги и уйду от них, я ведь знаю куда надо пойти. Там за углом, – он чертил на земле носком туфли только ему одному известное место,– есть... адвокат, – он долго не мог вспомнить это слово и я, догадавшись, подсказала ему к его неописуемой радости. – Как только я подпишу нужную бумагу, его вышвырнут из моей квартиры сию же минуту! – убежденно твердил он. . – Если б кто-то помог мне... – Ой, да я бы отдал вам все свои деньги!, – махал он великодушно рукой. – Но я больной, я никто! Но от них я уйду!
Я боялась последствий этой мысли и не ошиблась. Долго ждать не пришлось, –  в середине недели мне звонит Лара: – В это воскресенье ты не приходи, да и вообще уже  не приходи!  – А что случилось? – встревожилась я. –Cлучилось то, что и ожидалось, – отпарировала она, – у Аркадия та же бредовая идея куда-то уйти.  Даже собрался жаловаться куда-то на нас. Совсем чокнулся! А потом,– она засмеялась, – сказал, что в нем проснулось чуйство! Слово «чувство» она   вероятно не смогла  произнести в силу внутреннего сарказма.–  Чувство мщения, что ли ,– не поняла я. – Да нет, чувство к тебе!  –  и с некоторой насмешкой хмыкнула: – любовь у него проснулась, говорит: я теперь понял, что со мной происходит! Смех! Ну, полностью, дурак дураком! –закончила она. – О Господи! – только и ахнула я. А она продолжала: – Петя пытался подробно объяснить ему, что к чему – ничего не помогло, до драки дошло, сказал, что убить нас собирается! Пришлось вызывать 911. Так представь, он еще так сопротивлялся! Полицейские его еле уложили! Сильный стал! – А ты его все защищала, не верила нам! – все-таки высказала она наболевшее несогласие со мной, – теперь лежит в госпитале. Ни-ка-кой! Дают сильнодействующие успокоительные.  Даже врач сказал, – подчеркнула она, –  что с такими опасными симптомами, его надо держать на особом контроле и, может, придется поместить в специальное место для таких агрессивных больных!
Какое-то страшно болезненное чувство вины перед Аркадием, остро и так больно полосануло по сердцу. Или это какое-то неосмысленное предательство перед Петей, я и сама уже не знала, что именно ранило меня, оставив осколок, который застрял теперь в моем сердце. – Его еще лечить да лечить надо! – продолжала Лара. Тяжелым вздохом я посочувствовала ей. Что дальше с ним случилось, я не знала.  Придти просто без разрешения  я не смогла. Да и навестить  Аркадия было бы теперь еще большим преступлением. Я боялась смотреть в его огромные, умные, полные живого света, глаза. Увидев меня, он вдруг узнает, вспомнит: «Ой, я вас так ждал! Так ждал!» Я не хотела ранить его. В больнице он вероятно сразу забудет меня, а, может, уже и забыл, возможно, привыкнет к новому окружению, у него ведь мягкий податливый характер. Звонить было бессмысленно, и я не звонила, и мне тоже больше никто не позвонил.
Только через три  года, я случайно встретила Лару в магазине, она сказала, что год назад Аркадий умер в доме престарелых, а из ее слов я заключила, что она теперь в близких отношениях с Петей...