Странствия Орленга

И о тебе вспоминать когда-нибудь станут,
Грустно вздыхая.
По извечной людской привычке
Предаваться думам о прошлом.

Орленг стоял на обрывистом скалистом берегу, смотрел и слушал несущийся с грохотом и ревом мутно-белесый горный поток. Еще вчера это была спокойная и безобидная речка. Речка как речка, как сотни речек, что повидал он и исходил от истоков до устья за свою короткую, но нескучную жизнь. Его путь лежал в закрытую от четырех ветров долину Посылань, и попасть в нее можно было только по этой реке...
Он шел сюда ровно тридцать три дня как вышел из Земляного Города. Сначала пересек Стеклянные пустоши, где земля и песок спеклись как стекло и нет ничего живого. Днем он умирал от жажды и испепеляющего солнца, а ночью, мертвящий холод пронизывал его до самых костей. И если бы не верный друг верблюд Снержок, который согревал его своим теплом и терпеливо нес на себе неделю за неделей, то никогда бы не добрался бы Орленг до реки Млечной, ведущей через ущелье Врат в Посылань.

Посылань - это мечта каждого денотса, но не каждый денотс может добраться до нее, - ибо смерть поджидает странника на каждом шагу.
Чего только не происходило с Орленгом в пути! Когда они со Снержком прошли стеклянную Пустынь и взошли на холмы Маяки, то увидели развалины когда-то большого города. Удушливая вонь исходила от гор мусора и ржавого железа. Орленгу нужен был хороший нож, топор и пила, чтобы построить плот, - но ничего подобного в кучах хлама найти не удавалось. И он собрался уже уходить из города, как вдруг внимание его привлекло какое-то движение в развалинах одного из домов.

«Эй, кто там? Выходи! Коли добрый – будешь другом! Если злой – давай сразимся!»
«Харош пенки рвать! Сразимся!? Ты на себя-то посмотри! Богатырь хренов».
И из темной расщелины выполз старичок с серой бородой до груди и, щурясь подслеповатыми глазами, продолжил: «Ходють и ходють тут всякие. Ты вот какого хрена пожаловал? Чего тебе дома не сидится?»
«Я странник Орленг, а это мой верблюд Снержок. Мы ищем путь- дорогу в Посылань».
«Какой ты странник?! Странник это духовное, а ты просто бродишь. В Посылань только на лодке попасть можно и то в малую воду, но и это уметь надо! Многие пытались да не вернулись… Ты эта - есть хочешь?»
Орленг спустился по ступенькам в жилище старика. Старик высек кремнем искру и зажег лучину: «Вот здесь я и живу. Знал бы ты, что тут творилось! Ну да ладно - не будем прошлое ворошить. Меня Архипычем можешь звать».

Пока Архипыч растапливал железную печку и разогревал в чане суп из колченога, Орленг осмотрел жилище. Возле печки на нарах лежали шкуры шангов, а на стене висела карта Скалоземья, вся исчерченная тонким угольком.
«Это я в молодости малость походил», - перехватив его взгляд, не без гордости, сказал Архипыч, - «Тоже таким горячим был как ты. Папу с мамой не слушал. Эхе-хе-х… Я ведь в Посылань каждое лето ходил. Да-а. Молочную реку опасно иттить-та в паводок – валы стоять жесткие и косые. Плоты переворачивает и разбивает! Да что ты! Сколько там денотсов потонуло! Особенно в Хариусиной Трубе…
Эх, стар я стал для таких приключений, а то бы пошел с тобой. Мои дни сочтены, и скоро мне совсем иную реку переплывать придется. А тебе я помогу. Я подарю тебе свою лодку «Водяную мушку» и весло Каюкера, а также Шлем-умохран, и Жилет-телоспас.
Когда накачаешь лодку воздухом - охлади ее в воде – она чуть сдуется, а ты ее опять накачай. Тогда садись и привяжись веревкой к носу лодки, когда тебя вал перевернет – плыви рядом с лодкой до затишья, а потом залезай в нее обратно. Да ты слушай, что старшие говорят, да не чавкай за столом!»
Долго ли коротко, но за разговорами прошла ночь и, на рассвете, стал Орленг собираться в путь. Архипыч перекрестил Орленга и сказал на прощанье:
«А самое главное - не возгордись! И опасайся в прелесть впасть».

Снержок, навьюченный лодкой и дарами Архипыча, шел все медленнее и тише, фыркал и чаще отдыхал. Местность стала потихоньку меняться. Сначала пустыню сменила степь, потом появились кустарники мерзулла и карликовые эвкалипты. Солнце катилось к закату, когда Орленг и Снержог вышли на поизрезанный разными бухтами да барахтами берег самого большого в мире искусственного водоёма.
И в заходящих лучах солнца на берегу, они увидели, как навстречу им бежала, весело смеясь, одетая лишь в трусики на узелках-бантиках, оставляя следы босых ног на влажном от прибоя песке, розовощекая и белогрудая, со слегка вздернутыми сосочками и удивительно красивыми карими глазами Жанга…

Орленг закрыл глаза, провел ладонью по вспотевшему лбу и побежал ей навстречу. И когда, как ему казалось, руки его должны были соприкоснуться с ладошками Жанги, раздался злорадный смех, и что-то лопнуло как пузырь. Растерянно остановившись, и открыв глаза, он увидел… Уткнара… растолстевшего на легкодоступной рыбе Братского моря и лоснящегося жирком самодовольства. И через мгновение Уткнар уже, не спрося разрешения, обнимал и целовал Орленга, щебеча при этом: «Кр-чпок шы-ши».
«Ты хоть моешься когда-нибудь Ужас, Летящий на Крыльях Ночи?».
«Ну, вот ты опять меня обижаешь своего самого друга».
«Ладно, не плачь. Пойдешь с нами в Посылань?».
«Пойду! Всю жизнь мечтал в Посылани побывать. А что это такое Посылань?».
И вот пошли они дальше уже втроем. Уткнар впереди летит, по сторонам смотрит, да удобную дорогу высматривает, а Орленг по земле идет и Снержка в поводу ведет.
День сменяет ночь, и входят они в темный дремучий лес. Восходит огромная, холодная и страшная луна. И вдруг перед ними опушка. А на опушке той лежат пронзенные стрелами орки вперемешку с порубленными топорами эльфами.

Застава
Вдоль границы орки бродят хмуро,
Край суровый тишиной обьят,
А в дремучих дебрях эвкалиптов
Часовые Лесной Гвардии бдят.

Застава стояла на караванном тракте, ведущем из Чудских Копей и Земляного города через Стеклянные Пустоши в Копландию. Кочующие по степи орки кормились только за счет грабежа путников да рисковых деловых денотсов, отважившихся пройти по этой «Дороге познания добра и зла» (как называли ее, оставшиеся в живых странники). Когда оркам становилось особенно голодно, они объединялись в орды и совершали дерзкие ночные налеты на спящие деревни хоббитов. И первой на их пути всегда стояла лесная застава.
Эльфы были искусными стрелками и, замаскировавшись в кронах деревьев, устраивали засады и неоднократно истребляли в разы превосходивших их по численности тупых, но свирепых в рукопашном бою орков. За искусство побеждать противника малыми силами, хоббиты уважали эльфов и делились с ними урожаем с полей и дарами леса. И этот негласный союз устраивал всех, кроме орков: эльфы оттачивали свое мастерство стрельбы из лука, хоббиты поднимали целину, а орки обильно удобряли землю своими телами.

Но однажды в тихую лунную ночь орки применили неожиданную тактику. Они разделились на два отряда. Когда передовой отряд вышел на опушку и мгновенно погиб под перекрестным огнем – эльфы, полагая, что бой окончен, спустились с деревьев и стали собирать трофеи. И в этот момент неожиданно ударил скрытно подошедший основной отряд. Навязав ближний бой, орки стали побеждать, но внезапно в их тылу на опушку выехал всадник на верблюде, размахивая веслом Каюкера, и орки в ужасе разбежались.

«Добро пожаловать в доблестную Лесную гвардию!»- с зычным криком откуда-то сверху из густых крон деревьев свалился весь облепленный мхом и листьями Леший и направил на наших путников дымящийся ствол стреломета: «Стоять! Бояться! Деньги не прятать! Прыжок на месте – попытка улететь, а тебя, птица, - это конкретно касается».
«Чумаш, уймись!» - коренастый пень упал набок и из норы под ним вылез хоббит с лисьим лицом. «Вы на него не обижайтесь. Чумаш снаружи только страшный, а душа у него добрая, чуткая. Без повода не убьет, но верблюда по пьяни кастрировать может. Меня Кунгуром кличут».

«Ну, вы дайоте горячие копландские парни! И такое у вас каждую ночь?»- раскрыв клюв и вытаращив глаза-блюдца, прохрипел Уткнар.
«Да нет, конечно – только в полнолуние, а обычно у нас спокойно, но в одиночку лучше не гулять - Кикиморы могут поймать и так заБЛУДить, что потом малую нужду справлять больно будет. Пойдемте на заставу, у нас переночуете, а поутряни дальше пойдете» - зевнув обронил Кунгур и, засунув рогатку за ремень из орчьих хвостов, заковылял по тропе.
По дороге к заставе откуда-то выныривали еще бойцы и спрашивали: «Чо там в мире ваще делается-то? Бабы есть еще?». Все они были худые, заросшие, грязные и совсем непохожие на бравых строевых солдат, какими их изображали «Рекрутские свитки».
«Идите след в след»,- буркнул через плечо Кунгур, когда лес поредел, и ноги зачавкали по кочкам и трясинам, - «Вам здесь по … Короче по это самое место будет…».
Вскоре тропа вывела путников из болота и, извиваясь змейкой среди валунов, ушла к вершине холма с каменной башней. Это и была застава, а точнее последний рубеж обороны перед Копландской долиной. На площадке перед башней стояли Качели-Котопульпы и Карусели-Тухлояйцестрели, а из бойницы торчало дуло крупнокалиберного дерьмомета.

Утро

Орленг сидел у догорающего костра, прислонившись спиной к засунувшему клюв под крыло Уткнару, и смотрел на мерцающие звезды, тающие в предрассветном полумраке.
Далеко внизу в долине, окаймленной Синими Скалами, сквозь разодранное покрывало тумана выглядывали разноцветные глаза садов и огородов.

«О чем задумался Орленг?» - встрепенулся Уткнар и моргнул одним глазом.

-Тебе это не понравится.

-Может быть и так, но еще больше мне не нравится, когда ты молчишь.

-У тебя не возникало такого ощущения, что за нами кто-то постоянно наблюдает?
И этот кто-то он вообще не в нашем мире находится, а, наоборот, мы в его сознании живем. Мы как бы порождения его воображения, имеющие при этом определенную свободу действий.

-Ты знаешь, бывает. Причем частенько. Особенно в последнее время. Все в моей жизни должно было произойти по-другому. Такое ощущение, что надо мной изначально где-то очень нехорошо пошутили. Один голос шепчет на ухо: «Вот твое место - так и живи», а другой: «Дерзай! Ты способен на большее». И когда я их слушаю обоих, то просто цепенею и в итоге ничего не делаю.

-А меня постоянно заставляют куда-то идти - дня не могу прожить на одном месте. Сколько себя помню всегда в поисках чего-то и это что-то иногда, кажется, совсем близко. Я прихожу на то место, вот как сюда сейчас, но ничего не чувствую. Так бродячий пес бродит, заглядывая в глаза прохожим в поисках внимания и сочувствия к его судьбе. Он иногда мечтает о конуре, цепи и руке Хозяина, которая может не только бить, но и гладить, чесать за ушами. Чем старее становится пес, тем призрачнее становятся его мечты о Доме, как месте, где его любят и ждут. И с горькой усмешкой взирает он на похвальбу молодых кобелей об их свободной любви и вольной жизни.

-Да, это очень горький плод с запретного дерева, но во мне теплится надежда, что в нашем существовании есть скрытый и пока не доступный нам смысл. Надо только самим не унывать и рассчитывать во всем на нашего Отца-создателя - ну не может он быть жестоким к детям своим. Он нас хочет здесь чему-то научить такому, что не прочитаешь ни в одной книге и не услышишь в разговорах. Это знание можно только прожить от и до – испить Чашу сию, не расплескав ни капли.

Тучи сгустились, и в этом свинцовом нагромождении зазмеились палыми бликами первые вспышки молний. Довольно крупная – с грецкий орех – капля щёлкнула Орленга по задумчивому лику и поторопила в сторону искусственного навеса из крамниевых ветвей, которые друзья соорудили незадолго до пасмурной спекуляции на извечную тему.
«Мужички, как проехать в Посылань?», - раздался вдруг ехидный вопросительный риторизм откуда-то из глубины крамниевой чащёбки. Сзади, широко улыбаясь тремя перламутровыми глазами, стоял сам Васелай, как живой. Лохмотья бороды сбегали весёлыми ручейками по округлому резервуару, который служил Васелаю рюкзаком и животом одновременно. Ещё там он возил ключи от велоципринга, который лежал неподалёку, похожий на груду. Просто на груду. Одно румесо было залеплено грязиево-селевыми моментами прошлого, второе же более всего напоминало эллибц и к тому же зубасто ощерилось радиальными клицами, скорее всего выскочившими из пазов во время очередного переглыка и струска. Тропы Вечнокремлёного Леса были горны и опасны по своей сути, а Васелай, в противовес им неудержим. Его так и прозвали местные жители – Васелай Неудержимый Номбаван Нога. Никто не помнил, что значило Нога и Номбаван, но первые 2 слова народ запомнил чётко.
«Васелай!?!»- единым хором выдохнули Орленг с Уткнаром. Последний ещё чего-то проклекотал секунды три – так велико было удивление увидеть в тех краях Васелая, который румесил обычно по иным торам и весям, выбирая самые жуткие маршруты и испытания, дабы попробовать на прочность себя, свой округлый резервуар и румаса велоципринга. «Как ты до нас докатился?», «Тыщу палок тебе в румесо и подспудного метра!»
Васелай только радостно молчал и счастливо улыбался. Ещё бы! Такие добрые пожелания. Сладкие нотки фольклора ещё продолжали жить в его памяти, и приятно щекотали воспоминальный нерв в грубине ворсистого подбородка. И ещё он так устал…

- «Васелай, ты к нам надолго?» - придя в себя, прошептал позеленевший Уткнар.
- Да пока не надоем.
- Так ты даже чочою с нами не выпьешь что ли?
Когда дело касалось выпивки и еды, Васелай обычно не откладывал дела в долгий ящик и умудрялся входить в доверие даже к Бабе Яге - лишь бы только его в печь не сажали, а накормили чем-нибудь вкусненьким.
- «Ну и как ты к нам доехал? На честном слове и на одном яйце?» - зашевелился у костра Кунгур, дремавший после ночного дежурства, и разлил пенистый золотистый чочой по прозрачным пузырям.
- «Какие вы все добрые и ласковые» - простонал Васелай и смахнул ехидным раздвоенным языком, навернувшиеся единовременно на все три глаза, щелочные слезы.
- Как ты к нам, так и мы к тебе. Ишь, насочинял чего про нас. Жангу в краску вогнал - она аж появляться нам на глаза теперь боится.
- Я больше не буду… и меньше тоже.
- Во-во… горбатого могила исправит.
- А еще я из глины куличи лепить умею. Вот мимо проходил, решил обрадовать.