В чащах юга жил бы цитрус?

                Было это в те времена, когда еще не существовало сотовых
                телефонов, цветной отечественный телевизор можно было
                купить только по большому блату, а модное сегодня слово
                «гаджеты» писалось раздельно и обозначало оценку живого
                существа, а не бездушную электронику.

К этому слову мы еще вернемся, а пока скажу, что в те времена достаточно распространенным видом связи в стране был телетайп. Это такой здоровенный агрегат, состоящий из пишущей машинки и передающего устройства, который переводил слова в дырочки на бумажной ленте и наоборот – распечатывал их с этой ленты. Иногда, а порой даже очень часто – тут уж как повезет, - он отказывался выполнять оба или каждое по отдельности эти действия, и тогда телетайписты призывали на помощь дежурного мастера.

Звали этого специалиста – дежурный электромеханик Сергей Деркач.  Он только закончил ремонт оставленного ему бригадиром неисправного аппарата, проверил телетайпы в зале и уже уселся почитать прихваченный на работу детектив, когда от нее поступил вызов. За окном хлестал дождь, вечернее небо полосовали молнии, а гром сопровождал их каким-то сатанинским обвальным треском и грохотом. Ехать в такую погоду чуть ли не через весь город Сергею не улыбалось: транспорт в эту позднюю пору ходит через пень-колоду, а сейчас его и вовсе не дождешься.

— Добрый хозяин в такую грозу собаку из дому не выпустит, — заартачился было он. — Не поеду. Невелика контора — перебьются до утра.

— Не сахарный — не растаешь, — парировала старшая смены, — не за чтение тебе платят.

— Да уж, прямо зачитался! И вообще, Нина Александровна, интересно получается: чем больше ремонта, тем лучше механик — так, что ли?

— Сергей, кончай демагогию. Там по тебе уже скучают. У людей работа стоит. Ехай давай!

— Демагог, между прочим, — вождь народа, — нашелся Сергей, — а мы — люди скромные.

— Ой, ну я валяюсь! Умник нашелся! Делай что говорят, — отрезала старшая.

Поняв, что не отвертеться, начал, не торопясь, собирать инструмент в шикарный кейс-дипломат, подаренный ко дню рождения тещей, которой был доступен любой заграничный дефицит — она руководила местным райпо.
 
Он хотел было добавить, что насчет «скучают» старшая угодила в самую точку. Но удержался, хотя на все сто процентов был уверен, что поломка опять пустяковая и нарочно устроена студенткой, подрабатывающей там подменной телетайписткой. За исключением первого вызова в это почтовое отделение, когда пришлось чуть ли не полночи повозиться с ремонтом, остальные были какие-то странные, похожие на баловство. Странность была в том, — Сергей проверил это по журналу — что приходились они на его ночное дежурство. Запала, что ли, на него студентка или просто балуется от скуки, а ему мотаться по дождю!

Скажи об этой старшей — засмеет: много, мол, мнишь о себе! Ладно, сами разберемся. Если вправду балует девка, пусть пеняет на себя. Тоже мне, завлекательница нашлась! Как говорится, ни рожи, ни кожи: тощая, плоская, груди за свитерком не видать. Нет, на мордашку она даже ничего — симпатичная, а в остальном — куда ей до Нади!

— Ну, я пошел, Нина Александровна, — крикнул он в дверях. — А оттуда — домой.

— Позвони, когда закончишь. Мало ли что при такой грозе.

— Ох, не жалеете вы меня.

— Надейка пожалеет, — засмеялась старшая.

Уже пожалела, — хорош был бы  он сейчас, если бы не Надя, которая примчалась к нему на такси с курткой и зонтом. Повезло ему с женой, чего там говорить. А он-то, дурак, убивался, когда Вера его бросила. Даже вспомнить стыдно.
Тут Сергей поймал себя на том, что никакого стыда не испытывает. Наоборот, любое воспоминание о ней и это — тоже, вызывало лишь горечь и обиду, не ослабевающие с годами. Потому что душа не хотела смириться с потерей. Занозой сидит и тревожит, будто в его силах что-либо исправить. Не зря в народе говорят, что старая любовь долго помниться.…

Одноклассница Вера была первой и до сих пор, выходит, единственной его сердечной привязанностью. Кто знает, как бы все сложилось, уговори он ее перед уходом на службу в армию выйти за него замуж. Не стал настаивать: ладно, вернется, тогда и распишутся.

Ага, расписались… Приехал через год в отпуск в деревню, а ему со всех сторон: Верка твоя загуляла — совсем стыд потеряла. Приезжал, мол, тут один из сельхозинститута на практику, задурил девке голову. Теперь вот, то он — сюда, то она — к нему в город. Словно кожу с него содрали этой вестью — так ему больно было.

Объяснение вышло тяжелым и пустым. Он занудствовал, канючил, как пацан:

— Как ты могла, Вер? Ты же меня любила, ждать обещала!

— Сережа, дорогой, пойми: детская у нас с тобой любовь была. Это как корь у маленьких — все ею болеют. Я и сейчас тебя люблю, как раньше. А тут совсем другое: сама себя не помню, когда с ним. Вроде, для того и на свет родилась, чтобы с ним свидеться.

— Ты же говорила: на всю жизнь!

— Говорила, и сама верила. Откуда мне было знать, что бывает иначе? Хорошо, что сейчас узнала. Хуже, если бы когда уже за тобой была. И тебя бы мучила, и самой — не жизнь, а пытка была бы!

— Зачем тогда писала, что ждешь, ни с кем не знаешься, — с отчаянием допытывался Сергей.

— Прости, мой грех. Думала, служба у тебя тяжелая — не хотела до времени огорчать.

— Вер, брось его, а? Я тебя не попрекну никогда, честное слово!

— Ох, и глупый же ты! Нет, хороший, чистый. А я пропащая! — засмеялась счастливо. — Как тебе объяснить, Господи? Ты для меня, как брат меньший. Знаешь, как тобой командовать было приятно?

— А если он тебя бросит, не женится? Пойдешь за меня? — настаивал Сергей.

— Горюшко ты мое! Да разве в этом дело — бросит или нет? Люблю я его! Вот оно доказательство, — Вера осторожно положила руку на заметно выступавший живот. —Распишемся мы или так, как сейчас, будем жить, — дело десятое, что бы там наши бабки ни судачили. Но это я так, к слову, чтоб ты понял. Свадьба скоро. Да и любит он меня, уж я-то знаю.

Столько было в этих ее словах спокойной убежденности, что до Сергея дошло наконец, до чего жалки и бесполезны его уговоры.

В часть Деркач вернулся другим человеком: всегда спокойный, уравновешенный, он раздражался теперь, вспыхивал по пустякам. Служба чуть было не пошла наперекосяк. Лейтенант Шумаков, командир его взвода связи — светлая голова, золотые руки, что касалось аппаратуры, — оказался плохим психологом. Нет бы разобраться, отчего захандрил его лучший отделенный, а он, как нарочно, обрушился на парня за случившийся на учениях сбой связи, в котором тот не был виноват. Сергей вспылил, наговорил грубостей, и поплатился сержантским званием.

Позже поостыли оба, разобрались спокойно, и вышло по Сергею: военные связисты оказались ни при чем. Ошибка разработчиков: не тот предохранитель поставили. Напряжение прыгнуло, и вместо него сгорел полупроводник. Отсюда и сбой. Лейтенант доложил по команде, на завод написал, перед Деркачем публично извинился и ходатайствовал о возвращении звания.

После того случая Сергей взял себя в руки, хотя худо ему было по-прежнему. Острота потери болью распирала грудь, словно туда каким-то образом попал и ворочался от воспоминаний клубок колючей проволоки.

Вера вышла замуж, родила сына и вместе с мужем, получившим распределение в их совхоз, жила в деревне. Вернуться туда и видеть ее изо дня в день было бы для него запредельной мукой. Старшая его сестра, то ли понимая это, то ли из своих каких-то соображений, забрала мать к себе в город, а дом в деревне продала.

Сергей ей свое согласие на это отписал и даже облегчение какое-то почувствовал.
Вот и выходило, что оставалось ему или завербоваться после службы по путевке на какую-нибудь большую стройку, или писать рапорт на сверхсрочную — не к сестре же ехать, в ее полную народа квартирку. Вот тут как раз и подвернулась Надя. К тому времени Сергею вернули звание, а из столичного журнала фотокорреспондент приехал – снимать армейские будни, — и портрет Деркача попал на обложку праздничного номера.

Вера написала, поздравила — только лишний раз разбередила боль. А следом от других девушек письма пошли — хотели по переписке познакомиться с бравым сержантом. Он без особой охоты на одно — Надино, уж больно душевное, — ответил — так, чтобы отвязаться. Письмо за письмом, да и подался к ней, в примаки. Куда-то же надо было ехать?..

Автобус подошел, когда Сергей уже совсем промок и продрог. Куртка и зонт выручили только наполовину — джинсы внизу отсырели, а в кроссовках, даром что адидасовские — хлюпало. Черт бы побрал эту студентку с ее дурацкими вызовами!

Раздражения добавил сонный вахтер, до которого с трудом достучался:

— Нечего тебе тут делать, на ночь глядя! Ишь, чего выдумал — ремонт!

— Не дури, дед. Я на работе.

— Знаем мы вашу работу. Это тебе государственное учреждение, а не дом свиданий.

— Слушай, дед, — еле сдерживая себя, сказал Сергей, — позвони телетайпистке. Пусть спустится, распишется в карточке вызова, и катись твое учреждение к едрене-фене, понял?!

Та прибежала через минуту, пулеметной очередью прострекотав босоножками по лестнице, ведущей в вестибюль.

— Дедушка, вы что? Это ж механик с телеграфа! Сейчас же пропустите! — накинулась она на вахтера.

— А я знаю? — пробурчал он, отмыкая вертушку. — Ходють тут всякие. Ладно, иди, что ли…

А Сергей застыл на месте как в столбняке — от внезапного толчка, с оборвавшимся куда-то, захолодевшим сердцем — перед ним была его Вера. «Нет, — огромным усилием стряхивая наваждение, подумал он, — с какой стати? Совсем зациклился!» Ничем студентка на нее не походила: ни продолговатым лицом, ни короткой стрижкой, ни мелковатой фигуркой, скрытой длинным свитером грубой вязки и явно самодельными полотняными «бананами» с множеством карманов и застежек. Вера округлее и женственнее и статью, и нарядом против этой смахивающей на подростка девчонки. Довоспоминался, называется!

И все же было какое-то неуловимое сходство — в откровенно ли радостном взгляде серых глаз, в нетерпеливом ли, как ему хотелось думать, ожидании встречи, в его ответном движении души, странном и неожиданном для Сергея, прежде не обращавшего внимания на студентку, и вообще — давно и прочно, как он считал, не верившего во все эти любовные глупости.

— Ладно, пошли, — сказал севшим до хрипоты голосом и первым шагнул к лестнице.

— Ой, как вы промокли! Ну, так некстати аппарат поломался, вы уж извините. Мне еще отчет в Москву надо передать, а то бы не звонила. Вы, наверно, на меня сердитесь?

— Да ладно! — бросил Сергей. — Работа есть работа.

В маленькой телетайпной, куда они поднялись, было тепло и уютно. Пахло свежесваренным кофе. «Угощение приготовила, ждала, значит, — отметил про себя Сергей. — Ну-ну».

На столе возле аппарата лежал ворох бумажной ленты — в самом деле, работала, не сочиняет. А ты чего навыдумывал?

— Ну, что случилось? — грубовато спросил он, скрывая смущение. Тоже мне, губы раскатал: как же, — угощение1

— Начала передавать — искажения пошли, — торопливо объяснила она. — Как в тот раз.

Как было в прошлый раз — не вспоминалось. Сергей еще не отошел от неожиданного потрясения там, в вестибюле. Даже руки дрожали, когда выкладывал инструмент. Вот заклинило! Всю жизнь, что ли, так маяться? Какого рожна не успокоится? У Верки семья, у тебя — тоже, какая ни есть. Разошлись пути-дорожки, и все — хватит!
Сергей включил аппарат, прошелся по клавишам: от руки текст и цифры шли правильно, без искажений. Заложил ленту в трансмиттер, запустил — телетайп зачастил, выбивая черт знает что. Понятно. Снял крышку, проверил скорость вращения двигателя. Так, что все-таки было в прошлый раз? Ага, сдвинут рычажок. Ну, так и есть! Специально подстроила? Ну, погоди!

Он вернул рычажок на место. Повозился для вида еще пару минут — смазал трущиеся части, заменил разлохматившуюся ленту. Пусть думает, что провела.

Набрал номер, вызвал проверочный тест. Аппарат чисто отпечатал: «В чащах юга жил бы цитрус? Да! Но фальшивый экземпляр…»

— Ну, все в порядке, — сказал Сергей, когда тест прошел несколько раз, выбивая без искажений все буквы, цифры и знаки. — Можешь перегонять свой отчет.

— Чудной какой-то тест, — произнесла она за его спиной, — нелепица какая-то.

— Чего тут чудного? Самое то для проверки.

— Ну, цитрусовые, положим, на юге могут расти. Но почему — фальшивые?

— Наверно потому, что импортные вкуснее, — съязвил Сергей. — Марокканские апельсины слаще абхазских? Значит те — настоящие.  Слушай, — он крутанулся в кресле, развернувшись к ней, посмотрел прямо в глаза и смутился на мгновение — до чего же красива, чертовка! Как это он раньше не заметил? Большущие серые глаза, прямой носик, четкий вырез губ…

— А у вас нос перемазан, — быстро сказала она, воспользовавшись его замешательством, и засмеялась.

Сергей машинально провел рукой по лицу, и еще больше рассмешил ее.

— У вас руки от ленты черные. Идите вон под краном помойте, — она показала в угол, где находилась раковина. — А потом я вас кофе напою, горячим.

«А что, — подумал он, утираясь и украдкой наблюдая, как она быстро и ловко расставляет чашки на столе, раскладывает в блюдечке печенье, снимает с кофейника куклу, — почему бы не побаловать с девчонкой? Сама ведь напрашивается. Может, так давно и надо было? Будь он с Верой не наивным рохлей, а похрабрее, напористее, — глядишь, по-другому все вышло бы».

— Тебя как зовут? — спросил Сергей. — А то, почитай, с месяц знакомы, неловко даже.

— Любовь, — ответила она и тут же, вспыхнув  румянцем, поправилась, — Люба просто.

Сергей едва не поперхнулся кофе: для полного счастья только этого ему и не хватало! Не жизнь — сплошное кино! Вера, Надежда, а теперь еще и Любовь! Какая, к черту, любовь? От одной все никак не очухается.

— А меня — Сергей. Ты где учишься? — произнес вслух, лишь бы без паузы катился разговор. Не хотелось, чтобы она заметила его смятение.

— В институте, на экономическом, — охотно ответила Люба. — Стипендии не хватает, вот и подрабатываю. Раньше в больнице, санитаркой. Как-то медсестра попросила лекарства разнести, а я возьми и перепутай. Там две больные с одинаковыми фамилиями лежали. И смех, и слезы — обе в туалете полдня просидели, но по разным причинам! Хорошо хоть, безобидные таблетки оказались. Пришлось уйти по собственному желанию. А здесь спокойно, время есть позаниматься.

— А родители чего не подбрасывают?

—Почему, присылают немного. Да у них, кроме меня, еще четверо по лавкам, помладше. А мне одеться надо, чтоб не хуже других.

— Замуж выходи, пусть муж одевает.

— Куда торопиться? Да и не за кого.

— Так и поверил, что не женихаются.

— Мало ли что! Женихаются, да только не для любви, а для другого. А я хочу, чтобы любовь была.

— Живут же и без нее, и ничего, — как бы сослался на собственный опыт Сергей.

— Вот именно что ничего! Нет, я не представляю, как можно делить с человеком стол, постель, не любя. Что их связывает? Знаете, как это называется?

— А тебе высокие материи подавай? — Сергея это задело: с Надей у него так и выходило, как эта пигалица говорит.

— Точно! На меньшее не согласна. Это же так замечательно — жить для другого!

— Красиво говоришь. Только жизнь посложнее будет, — с горечью ответил Сергей. — По- всякому бывает.

— Знаю, всякого насмотрелась. Наших институтских девчонок послушаешь, — чего только не узнаешь. И что жизнь короткая — надо все успеть, а то замуж выскочишь — не больно разгуляешься за пеленками-то. Другие блюдут себя, высматривают партию повыгоднее. А есть, кто в алые паруса верит.

— Ты, конечно, из последних? — поддел Сергей.

— Не знаю. Наверно.

— Не сходится. Ждешь принца, а заманиваешь меня, женатого парня.

— Откуда вы взяли? — насторожилась Люба.

—Будет дурочку-то валять! — строго сказал Сергей, решив, что самое время выбираться из этих романтических бредней. — Думаешь, не понимаю, зачем в мою смену аппарат ломаешь?

— Вот, я же говорила, что сердитесь!

— Нет, я прямо скакать от радости должен! Зачем тебе это? Только не крути!

— Не ломала я ничего! Я в этой бандуре не разбираюсь. Но, допустим, что вы мне нравитесь, — потупилась Люба.

— Это я-то? — удивился Сергей. — Ну, ты даешь! А это ничего, что я женат? И что ты про меня знаешь, чтобы я тебе нравился?

— Ну, вы — симпатичный, хороший, добрый и… не счастливый, — не глядя на него, перечислила Люба. — И не женатый вы вовсе. Кольца вон нет. А хоть бы и так, ну и что? Жену-то вы не любите!

— Слушай, может, ты ненормальная? — ее отгадка разозлила Сергея: Надю он, действительно не любил. Года совместной жизни хватило, чтобы понять, что глупость была с этой женитьбой. Однажды видел, как она лаялась с покупателями в райповском магазине. Ушел от стыда подальше. Это дома она такая ласковая да предупредительная. Не факт, что всегда такой будет… 

— Заметно, да? — поддразнила Люба.

— А ты не смейся! Может, этак, а может по-другому. Или еще проще. Счас проверим. Дверь-то у тебя как — закрывается? Чтоб дед ненароком не застукал, — сказал он, поднимаясь с кресла.

— Вы чего надумали?! — испуганно спросила она.

— Кончай ломаться! Сама зазвала. Зря, что ли, тащился сюда под дождем?!

— Вам надо идти, — решительно сказала Люба, тоже встав из-за стола. Краска сошла с лица, оно стало бело-матовым. — Уж извините, что так вышло. Не специально — я ленту меняла, вот и задела, наверно, что-то.

— Да брось! — Сергей подошел к ней, притянул к себе. Он уже не дурачился, чувствуя, как накатывает, дурманя голову, горячая и темная волна желания.

— Отпустите, закричу! — пригрозила она, глядя на него снизу вверх потемневшими от злости глазами и упираясь в грудь острыми локотками.

— Ага, сейчас дед примчится, если гром перекричишь, — пробормотал он, подталкивая Любу к диванчику.

Сильным и гибким движением она вывернулась из его объятия, отскочила к окну, за которым по-прежнему неистовствовала гроза.

— Как вы можете! Вы же не любите меня!

—Точно, ненормальная! Какая любовь! Кто тебе сказал, что она есть?! — опять подступил к ней Сергей. — Вы-то и любить не умеете! Вам бы мужик поздоровее да с языком поцветастее — лапшу на ушах развешивать. Вот ей-то вы и верите. Ах, как вам идет это платье! Ах, дозвольте вашу ручку поцеловать! Тьфу! Обставляете все красивыми словами, себя разукрашиваете всякими пудрами и помадами, юбчонки нацепляете короче некуда. А цель-то одна — мужика в ЗАГС заманить!

— Ну и гад же ты! Лучше не походи! А то морду расцарапаю — перед женой не оправдаешься! Тоже мне цитрус отыскался! Фальшивый!

Нелепое прозвище отрезвило Сергея больше, чем ее угроза: ляпнет же такое!

— Ладно, не трону, — остановился он. — Больно нужно!

Люба отвернулась к окну и разрыдалась. Да так горько, что Сергею стало не по себе: «И что на меня накатило? Зачем?»

— Стихни, а, — попросил он негромко и, подойдя ближе, осторожно погладил ее по голове, — сказал же: не трону.

Она вдруг повернулась к нему и припала зареванным лицом к его груди.

— Как вы меня напугали! - прорвалось сквозь слезы. — Вы же не такой, я знаю.

— Все мы такие! — отрезал Сергей. — Цитрусы фальшивые. В другой раз умнее будешь. Все утихни, — почти грубо оттолкнул ее от себя, чувствуя, что сейчас может добиться от нее всего, без всякого насилия. Стоит лишь приласкать. — Пошел-ка я…

«Ишь, жалостливый какой выискался! — злился на себя Сергей, выбравшись на улицу. — Тюфяк! Не надо было лезть — тоже мне, понимаешь! Веру она напомнила! А что Вера? Да такая же, как все! Какой ей с него был прибыток? А тут случай выпал: в жены начальника попасть. Главный агроном, не абы что! Это вам не связист-электрик. Все путем. Каждый устраивается в этой жизни, как умеет, — чтоб посытнее да забот поменьше. Только ненормальные — такие, как он, да еще эта Люба — дурью маются».

Сергей шел прямиком по лужам, забыв раскрыть зонт. Бездонное небо безмолвно кромсали кривыми красными зубами частые молнии, лишь изредка раскатисто бухал в отдалении гром, и хотя дождь прекратился, порывами ветра с деревьев сбрасывало на него приличные порции воды.

— А, черт с ним! — сказал он вслух, заметив, что промок насквозь, до озноба. Охолонуть не повредит. Тоже мне, насильник–самоучка!

                х    х    х


…От Любы больше заявок не поступало.

«Вот и ладно, — говорил себе Сергей, — а то моду взяла: захотела — вызвала. Много о себе воображает!»

Удивительно было другое: после той грозовой ночи как-то быстро стала забываться Вера. Не тревожила воспоминаниями так часто, как раньше. Поутихли горечь, тоска и обида, мучившие прежде так, что порой из рук все валилось. Но тогда почему по-прежнему нет мира в его душе? И почему не выходит из головы теперь эта глазастая студентка? Из огня да в полымя? Ну, позарился было на нее — так это чтобы проучить, не больше того. Слава богу, ничего такого не случилось — с какой стати переживать? Кончать надо эту канитель! То Вера, а теперь — еще и эта… Люба. Пора бы уже налаживать нормальные отношения с женой. Второй год изводит человека ни за что, ни про что!

Пора бы, да не выходит, хотя именно сейчас, когда вроде отпустило с Верой, и надо начинать жить, как все. Все-то Надя знает про него и терпеливо ждет своего часа.
А вот теща, женщина выдающейся комплекции — что спереди, что сзади, — не выдержала как-то на днях:

— Наблюдаю тебя, зятек, и не пойму никак: чем моя Надея тебе не по нраву? Девку я тебе в чистоте соблюла. Домовитая, хозяйственная. Не то, что нынешние — бесстыжие гулены. Пьют, курят, а счас, слышала, и колются, и нюхают всякую дрянь. Может, я вас стесняю чем? Скажи, не бойся — я для единственной своей кровиночки ничего не пожалею. Хотите отдельно жить, давайте кооператив вам купим. А то машину возьмем, а? По твоей беготной работе — в самый раз. Ты подумай, сынок. Не могу я спокойно смотреть, как Надея к тебе со всей душой, а ты вроде замороженный какой. Ага, как айсберг в океане…

Тут Виктория Петровна даже всплакнула, но быстро подавила в себе жалость. Торопилась, видно, выложить зятю все, что в себе за год накопила.

— Не о таком муже я для дочки мечтала, не обижайся. Но коль она тебя выбрала — пусть. Лишь бы ей по сердцу. Ничего от тебя не хочу — жалел бы ее за тепло и ласку. Она же ковром перед тобой стелется, пылинки упасть не дает. Другой бы молился бы на такую жену! А ты точно в беспамятстве каком живешь на всем готовом. Сам по себе, в особицу. Не видишь, как она втихую даже от меня плачет и плачет. По тебе, дурню, сохнет! Это в замужестве-то! Неужели у тебя сердца нет — пожалеть? Будь с ней поласковее, а уж я для вас все сделаю. Твое дело мужчинское — деток делать. А уж я их вынянчу, выхолю — только порадуйте меня, старую…

И Надя о том же шептала жаркими ночами страстно, как заклинание:

— Маленького хочу, Сереженька!

А он мгновенно трезвел от этих слов, злился на нее, на себя. Ну, забылась она, чего психовать-то! Кто в такие минуты что помнит! Верно, договорились с ней, еще в тех письмах, что попробуют жить вместе, — может, все и образуется. Не он — она настаивала на приезде сюда и на свадьбе. Ну и что? В чем ее вина сейчас, когда не то, что их уговор, сама себя женщина не помнит?

И стыдно было ему, и жалко Надю. Но что делать, когда сердце к ней равнодушно? По-хорошему, уехать бы, куда глаза глядят, чтобы не мучить никого. Только ведь как бы хуже не вышло — Надя-то на самом деле, без дураков, его любит. Ситуация…
Хотя, по правде говоря, особой охоты куда-либо подаваться у Сергея и не было — так, подумывал иногда. Ну, когда жена с тещей слишком уж доставали. Привык уже: обласкан, накормлен, в сплошной дефицит одет и обут. Какого еще нужно рожна? Зачем куда-то бежать?

Им бы подождать, когда эта, как Вера говорила, любовная хворь пройдет, а там, глядишь, и сладится. Потому что от их упреков и заклинаний такое ощущение, будто держат его за племенного бычка-производителя, которого обихаживают ради главной и единственной цели: чтобы детки пошли. Вот тогда-то и повяжут его по рукам и ногам. А будет противиться, прогонят за ненадобностью. Он же чувствует: переключат обе все свои нерастраченные эмоции на детей, а с ним расплатятся сполна за долгое терпение. Вот тогда-то он поневоле запляшет под их дудку. Если сегодня они не впутывают его в свои дела, о которых он только догадывается, то уж тогда-то ему просто некуда будет деваться.

Не такой уж он дурак, чтобы не понимать, что на их зарплаты не больно-то пошикуешь. А в доме есть все, что магазинах лишь изредка бывает, да еще и при жутких очередях. Ежу понятно: приворовывают они в этом своем райпо.
Ему-то что? У него руки чистые. А сближение, на котором настаивает теща, да и Надя — терпит-терпит, но когда-нибудь все выскажет — грозит все порушить. Может потому он так долго и нянчил в себе тоску-печаль по Вере, что служила она надежной защитой? И не от того ли так легко и быстро он запал на эту студентку, что боится потерять привычную свободу?

Придя к такому неожиданному и не очень приятному выводу, Сергей окончательно потерял покой. Выходило, что он, на самом деле, — тот еще фрукт! Правильно Люба его вычислила — «цитрус фальшивый»!

«А, сдалась она, вместе с ее парусами! Накрутил себя, нагородил сорок бочек арестантов — ради чего, спрашивается? Живи себе, как жил — от добра добра не ищут»…

Уговоры не помогали. В вечерние дежурства он чувствовал себя как на иголках, прислушиваясь к каждому звонку — не от Любы ли? Но аппарат, как назло, работал там исправно, а без предлога заявляться неловко. Еще насмешничать станет.

«Да что же это за напасти такие? — досадовал Сергей. — Не успел от одного очухаться, как следует, на тебе — новенькое! Стреляный же воробей! Чем взяла, задела?»

Вспоминались зареванное любино лицо, собственное злое, нечистое желание отыграться на ней за свои неудачи, и делалось ему так стыдно и тошно, что он места себе не находил. И, в конце концов, однажды не выдержал и отправился по знакомому адресу. Полегчало даже, когда решился, — давно бы так надо было. Извиниться за тот дурацкий вечер, и дело с концом! А то накручивал себя зачем-то, а главное — ни из-за чего. Меняя ленту, вполне могла нечаянно задеть рычажок скорости, а он завлекаловку какую-то придумал…

На вахте сидел тот же дед, что не пропускал Сергея в прошлый раз. Сейчас был, на удивление, приветлив:

— А, техник! — узнал он Сергея. — Опять ремонт?

— Профилактика! — коротко, как отзыв на пароль, отрубил тот.

— Понимаю — почистить, смазать, — почему-то с ехидцей поддакнул вахтер, вынимая стержень из «вертушки» и пропуская его в вестибюль.

«С чего это дед бисером рассыпается? — подивился Сергей. — То тебе — не дом свиданий, а тут тебе: и здрасте, и пожалуйста. Не поверил же, старый хрыч, а версию поддержал».

Он уже предвкушал встречу с Любой, надеясь, что она обрадуется его приходу. Посидят, поговорят по-человечески, кофе попьют…

Ехидство вахтера он понял, когда вошел в телетайпную: за столиком сидела с вязаньем пожилая женщина.

«Вот те на! — расстроился Сергей. — То-то дед веселился!»

— Я вас не вызывала, — удивилась телетайпистка, когда он представился.

— Привыкли, понимаешь, нас за «скорую» держать, — сердито ответил Сергей. – Профилактика!

— А-а, — понимающе протянула она и вновь защелкала спицами.

Сергей снял крышку с аппарата, подкрутил винты, почистил шрифт, смазал, соображая на ходу, как вроде бы между прочим, выспросить у нее про Любу.

—Вы что, студентку подменяете? — выдавил наконец из себя с деланным безразличием.

— К ней, что ли, пришел? — охотно отозвалась женщина. — А то выдумал — профилактика! Будто первый год работаю. Вас на ремонт-то не дозовешься. Уволилась твоя зазноба. С месяц как ушла. Меня по старой памяти с пенсии позвали.

— Ну чего завелись? — с досадой сказал Сергей. — Зазноба! А даже если и к ней — так что? Нельзя?

— Ваше дело молодое, — миролюбиво заметила женщина. — Не люблю вранья.

— Какое еще дело? — возмутился он. — Спросил только, а вы уж накинулись!

— Постыдись, — строго укорила телетайпистка, — чего со старухой собачишься? Ну, сказала что не так, вот беда-то!

— Извините, — пробурчал Сергей. Выругал себя: завелся с полоборота!

Он вызвал тест, и аппарат исправно отстучал: «В чащах юга жил бы цитрус? Да! Но фальшивый экземпляр…»

« В самом деле, чепуха какая-то! — вспомнил он любино замечание. — Не могли нормальный тест придумать!»

«Ну и что теперь? Обиделась, понимаешь! Что я такого сделал? Сама ведь приставала, разве не так? Поди, пойми этих женщин!»

— Все в порядке, — сказал он вслух. — До свидания!

— Спасибо за новую форму обслуживания, — бросила ему вдогонку телетайпистка.

«Вот чертова бабка! — разозлился Сергей. — Прямо вся в счастье: раскусила. Все, хватит, сыт по горло всеми этими Верами, Надеждами, Любовями! Чушь все это, бредни! Живи ровно, как все нормальные люди. Что тебе все неймется? Плодись и размножайся, как завещано и как тебя просят, ха-ха!»…

И сам не верил тому, что говорил. Знал: пройдет досада, и он будет искать студентку. Ну, хотя бы для того, чтобы извиниться и чтобы обиды на него не держала. А там будь что будет…

Вечер был теплый, душистый. Домой не хотелось, хотя его там, без сомнения, ждут.
— Нет, — поджидают, — поправил он себя. — В этом все дело!