Отец

                ОТЕЦ ( часть романа ИСТОРИЯ МОЛОДОЙ НЕМКИ)
           Еще со времен средневековья в одном из районов Германии находилась деревня, окруженная полями бауэров и густыми лесами. Менялись поколения, проходили годы и столетия, а в этой деревне была тишина. О событиях в мире жители деревни узнавали из газет. И вдруг все изменилось. В лесах появилось множество незнакомых людей. Деревья выкорчевывались, задвигались бульдозеры и экскаваторы. За три месяца целая армия рабочих, выпотрошила лес и заполнила его двум десятками заводских корпусов, сотней с лишним бараков, железной дорогой и все равно сохранила лесу прежний вид. Самолеты-разведчики люфтвафе много раз сфотографировали лес до начала работ и после их окончания. Никаких изменений заметно не было. Из ворот завода стали выползать танки.
           Сначала соседство с заводом пугало местных жителей. От рабочих узнали, что раньше завод находился в Эссене. Но с недавних пор Эссен перестал быть обычным промышленным городом, а стал несокрушимым фортом на внутренней линии фронта. А раз так, то не поднимут ли их милую деревню на небеса, своими бомбами проклятые «стирлинги» и «галифаксы»? Но проходили день за днем, неделя за неделей, а проклятые англичане все время пролетали мимо. Единственное неудобство, которое приходилось испытывать местным жителям — это соблюдать по ночам строжайшую светомаскировку. Постепенно в деревне стали относиться к заводу не как к злу, а как к благу. На каждую «отсталую» мать, возмущенную тем, что у её дочери, удостоившуюся внимания эсэсовца из охраны завода, растет живот, приходилось 3-4 бауэра или торговца, получившего дополнительные доходы. Один недовольный из пяти — неплохое соотношение для любого общества. Несколько раз в неделю, в зависимости от погоды и загадочных планов Черчиля, жителей будил сигнал воздушной тревоги. Но прежде чем затихал гул последнего бомбардировщика, жители уже спокойно засыпали. Но в одну из июньских ночей 1943 года тихая  и размеренная жизнь этой деревни оказалась на грани катастрофы. Обычно «томми» прилетали в 23 часа. А за несколько секунд до этого немецкий рабочий Виктор Функ, рейхсдойч и истинный ариец, кавалер двух кайзеровских железных крестов и ордена за военные заслуги третьего рейха, поднес эрзац спичку к огромной, выложенной на земле из сена и хвороста, стреле, острие которой указало прямо на завод.
           Через два часа из операционной заводской больницы вышел доктор Торстен Шнелль. К нему сразу обратилась медсестра      
         - Доктор! Вас ждет берейхслейтер Вайнер!   
         - Что случилось с нашим кардиналом Ришелье: воспаление легких, галлюцинации,  запор?      
    Дверь распахнулась и в приемную стремительно ворвался человек лет сорока в мундире  НСДАП.                        
Доктор! Когда я с могу поговорить с Функом.
Куда вы так торопитесь? Что-то вы неважно выглядите. Дать вам успокоительного? Вашему будущему добровольцу сейчас не до задушевных разговоров. 
-  Не валяйте дурака! Я спрашиваю вас совершенно серьезно!               
А я вам серьезно и отвечаю! У него прострелена брюшина. В подобных случаях врач только
   через 2-3 дня может сказать выживет ли раненый или нет.
-  Да вы что, издеваетесь?! Вы что думаете меня заботит выживет ли он?
-  А разве нет? Что он сделал? Вы же сами только вчера …...               
-  Да! Я сам вчера вручил ему крест «За военные заслуги»! Из более 3000 человек именно ему!
   А он за литейным цехом выложил на земле огромную стрелу из сена и хвороста и полил её
   керосином. Когда над нами пролетали «томми» он её поджог. Догадайтесь, куда указывала
   стрела? Наше счастье, что англичане летели уже без бомб! 
О -ла-ла! Конец нашей курортной жизни. Теперь опять пойдут бомбежки!
Может все и обойдется. Мы успели погасить огонь почти сразу! 
Но почему именно он? 
Вот поэтому мне и необходимо вытряхнуть из него все как можно скорее! Кто он? Агент «инжелес сервис»? Или просто красная сволочь? Действовал ли он один или у нас на заводе целая организация? Теперь понимаете как это важно? Дайте ему чего нибудь возбуждающего!
-  Пока не пройдет действие эфира все бесполезно!
Ладно, как только он очнется дайте мне знать!
    Выйдя из заводской больницы Вайнер остановился. Похоже Шнелль прав. Нервы ни к черту. А как еще может быть?! Доктору легко советовать. Побыл бы сам в его шкуре. Многие дураки завидуют ему. Как же — целый берейхслейтер. Мундир канареечного цвета. Целых два дубовых листа в петлицах, пусть цена этим листьям совсем не такая как в СС. Но положение, уважение, двойной оклад как берейхслейтер НСДАП и как арбайтфронтфюрер от «трудового фронта», партийные, вещевые и продовольственные пайки, отпуск в закрытых санаториях, один раз даже круиз в Италию на «Вильгельме Густлофе» и главное - причастность к ВЛАСТИ. И при этом ничего не делай — только языком мели на митингах. Даже кличку придумали - « пропагондон». Любого из них бы на его место! Вот попрыгают! А отвечать за завод, за более 3000 человек, верны ли они фюреру и фатерлянду?! А ведь это не какая-то паршивая швейная мастерская или фабричонка сантехники. Это ВОЕННЫЙ завод! Он на ГОСУДАРСТВЕННОМ учете! За срыв подачи военной продукции спросят по полной программе. Руководитель отвечает за все и в полной мере, даже если ЧП вызвано падением метеорита. Но с него ведь не спросишь, а виновные и должным образом наказанные должны быть всегда. Для карающего топора нужна чья-то голова. Если не хочешь подставлять свою, подставь другую. А кого он подставит? Директор, инженеры, начальники цехов отвечают за качество и количество танков. Только бы все обошлось! Только бы эти проклятые англичане не обратили внимания на огонь! Может быть это туристы готовили ужин на костре! Нет, прочь, прочь отсюда. Куда угодно, хоть на фронт, рядовым солдатом. Пусть не будет всех этих денег и пайков, зато можно будет спать спокойно по ночам. И обязательно надо самому вытряхнуть все из душонки этого Функа. СВОЛОЧЬ! ГАД! МЕРЗАВЕЦ! ТАК ПОДСТАВИТЬ! Если не будет бомбежек, если сам сумеешь раскрыть это предательство и сам доложишь наверх, может все и обойдется. Если же нет, лучше застрелиться самому. Ладно не паниковать, утром должны приехать из гестапо, а пока надо поспать хотя бы несколько часов. Уже почти сутки на ногах.               
  Как только за Вайнером закрылась дверь, доктор Шнелль прошел в палату. Долго он пристально вглядывался в лицо лежащего на кровати. Перед ним лежал самый обычный мужчина  сорока с лишним лет. Он работал в кузнечном цехе — это все, что знал о нем Шнелль. Правда три дня назад, он видел его мельком в кабинете Вайнера, проводя медосмотр, но не обратил на него внимания. Теперь он мог ссудить о пациенте только по внешности. Обычный рост, широкий в кости, очень развита мускулатура рук и плеч. Работал на паровом молоте. Это очень тяжелая работа. Обычное, ничем не запоминающиеся лицо. Можно тысячу раз встретить его на улице и через секунду уже его не вспомнить. Что же заставило его так выделиться из общей массы. Глядя на лицо раненого, доктор Шнелль думал — Виктор Функ, кто же ты такой? Кто?   

     Когда- то давно и доктор Шнелль был самым обычным человеком. Не лучше и не хуже многих других.   У него была красивая жена и милая дочь. Дела его шли хорошо. В 28 году у него был собственный дом, на окраине Штутгарт а и небольшой дачей в Шварцвальде. С женой он жил душа в душу, хотя и не испытывал к жене острых страстей. О политике он думал не чаще чем о луне. Но в 29 году, когда началась ВЕЛИКАЯ ДЕПРЕССИЯ политическая жизнь властно заставила считаться с собой. Находя в почтовом ящике нацисткие листовки и брошюры Шнелль бросал их в печку. Он не верил, что нормальные люди могут всерьез воспринимать эту чушь. Даже когда стало ясно, что нацисты набирают популярность Шнелль был уверен, что даже если Гитлер и станет рейхсканцлером, Германия никогда не свернет с пути демократии. Нет такой силы, которая могла бы перевернуть общество вверх ногами. Это просто невозможно.
     Но жизнь опрокинула все его расчеты. Когда нацисты стали выполнять все, что они обещали, вера Шнелля в разум соотечественников уступила презрению. Он решил — делайте, что хотите, только без меня. Я в ваших делах не участвую. Но чем больше проходило времени, тем все дальше и дальше Шнелль отступал от своих принципов, от всего,что составляло его Я. Когда стали один за другим исчезать люди, которых он знал порядочными людьми в нем поселился страх. Как многие порядочные немцы, он стал покорным, запуганным и циничным существом презирающих всех вокруг. Все длился и длился этот бесконечный кошмар, когда люди позабыли о элементарной порядочности и Шнелль все больше и больше замыкался в своей семье. Только любимые жена и дочь помогали ему сохранить собственную душу и самоуважение. Шнелль часто вспоминал одну детскую сказку, где злой волшебник мог вынуть у человека сердце и вставить ему другое. Внешне человек оставался прежним, но внутренне полностью менялся. Маленьким мальчиком Шнелль был уверен, что такое возможно только в сказках. Мог ли он представить себе, что увидит такое наяву.  Из его больницы уволили врачей евреев, но больница продолжала работать по прежнему. Изменилось содержание газет, но сами газеты печатались. Шли беспрерывные аресты, но на улицах все так же ходили люди, играли дети, ездили трамваи а никто, казалось, не замечал ничего страшного.  Как и все Шнелль тянул вперед руку, кричал «Хайль Гитлер» говорил при встречах с людьми то, что говорили все и все время поддакивал любому бреду из газет. Презирая себя он повторял как заклинание: «Все это только ради Менди и Марты! Только бы сними все было хорошо. Все остальное неважно! Только бы с ними ничего не случилось!» Свой дом он считал спасительным островом среди моря безумия и сумасшествия.
      Но в 37 году море безумия захлестнуло и его спасительный островок. К тому времени его двадцатилетняя дочь Марта уже вышла замуж и только, что родила ребенка. Шнелли не могли нарадоваться на свою дочь. Она уже стала очаровательной, стройной, молодой женщиной с милым лицом и каштановыми волосами, обладающая таким же изяществом, как и её мать. Её мать и отец были рады, когда она вышла замуж за инженера Людвига Брема. Шнелль с женой боялись, что дочь влюбится в ярого нациста. И дочь и зять подверглись той обработке, которой гитлеровцы пичкали немецкую молодежь. Хотя они оба прошли гитлерюгенд и союз немецких девушек, но сохранили слава богу здравый смысл. Правда иногда их рассуждения неприятно удивляли Шнелля. Дочь отдавала дань официальному преклонению перед Гитлером — о его душевной частоте всему немецкому народу прожужжали уши. Слушая все это доктор страдал, но пока дети приветствовали всех - «Доброе утро» а не «Хайль Гитлер», пока Шнелль мог еще тайком читать любимого Гейне, жизнь казалась почти нормальной.
    Удар оказался нанесен откуда не ждали. Семья Шнелля была лютеранской и внука крестили в церкви. Нацисты добивались абсолютного господства везде в жизни Германии. Во всем: в политике, экономике, искусстве, спорте, духовности. Ни с кем они не желали делить даже малейшее влияние на население. Запретив все политические партии кроме своей, покончив с профсоюзами, создав вместо них «трудовой фронт» починенный своей партии куда все немецкие рабочие поголовно были обязаны вступить, нацисты взялись за последнюю духовную силу, неподвластную им — церковь. Все, кто подобно Марте были верны новой власти и в тоже время набожны, не сразу заметили эту пропасть между церковью и государством. А потом долго верили, что все это результат действий невежественных чиновников НСДАП, неправильно понявших политику партии. Когда прогремело дело пастора Нимелера, дочь была потрясена. Ведь пастор Нимелер проповедовал, что партия Гитлера — благословение божие для возрождения немецкой души. Марта говорила всем, что в партию пролезли хапуги и рвачи желающие прибрать к рукам имущество святой церкви. А пастор противился этому говоря в своих проповедях: «Богу — богово! Кесарю — кесарево!» Суд еще продолжался, когда дочь вместе с двумя десятками женщин отправилась на вокзал, встречать нового священника — пастора Шлага. Почему-то поезд прибыл не на главный вокзал Штутгарта, а на маленькую пригородную станцию с одной платформой. Женщин охватила недоброе предчувствие, когда они увидели других встречающих — функционеров НСДАП и штурмовиков. Не успел поезд остановиться поезд, как всех облетела новость — судьи приговорили Нимеллера к тюремному сроку, который  он уже отсидел, но как только он вышел из зала суда его сразу схватили гестаповцы и подвергли «охранному аресту» и увезли в Заксенхаузен. И сделано это было, как писали газеты, по личному приказу фюрера.
     Марта была ошеломлена. Она знала, в партии много отъявленных безбожников, но сам фюрер почти святой. Он свято верит в господа. Он не может быть плохим. Он не знает! Его обманули! Вместе с другими женщинами, дочь обратилась за разъяснениями к новому священнику — пастору Шлагу. Но он был ошеломлен не меньше их. Запинаясь он сказал, что ему надо все обдумать ждать дальнейших сообщений. Женщины в смятении разошлись. Впервые им стало страшно — их поставили перед выбором: церковь или родина, бог или фюрер. В тот вечер Шнеллю стало по настоящему страшно - по тому как возмущалась дочь, он понял, что разговорами дело не кончится. Её муж сказал, что у него сверхурочная работа. Шнелль удивился — неужели нельзя вырваться на два часа, что бы проводить жену к обедне. Потом доктор понял, что зять уже предчувствовал то, что произойдет. У доктора было несколько срочных вызовов. Только вечером, вернувшись домой, он узнал что случилось. Церковь была переполнена. Все понимали, что новый пастор просто не может обойти молчанием случившиеся со своим предшественником. Проповедь пастора Шлага потрясла всех — он полностью поддержал пастора Нимелера, провел параллели между гонениями на первых христиан и тем, что творится сейчас в Германии, а закончил чтением одного из сонетов Шекспира, казалось написанный совсем недавно убежденным коммунистом. Прямо во время проповеди его арестовали гестаповцы.
 Придя домой Шнелль увидел бушующую дочь. Она кричала, звонила знакомым по телефону (многие отказались говорить на эту тему). Рядом, что-то говоря, метался её муж, хватая её за руки.
Пусти меня! Я все равно этого так не оставлю!
Милая, успокойся! Давай все спокойно обсудим!
Что тут обсуждать?! Надо действовать!
Но что мы можем сделать?!
Я пойду в гестапо, нет я поеду в Берлин и обращусь к самому фюреру!
Так тебя до него и допустят.
И все равно я своего добьюсь! Он узнает, что творят разные мерзавцы прикрываясь его именем!
Ты думаешь он ничего не знает?
Конечно! Он великий человек! Но он не может знать всего, ведь он не господь бог!
Пойми — и Нимёллер и Шлаг посмели пойти против власти партии фюрера! Такого не
   прощают!
Ты хочешь сказать, что это не отдельные недостатки, а государственная политика?
Ну наконец-то ты хоть что-то стала понимать.
Нет! Этого не может быть!
Почитай внимательно «Фелькишер беобахтер», там это ясно написано!
Нет, невозможно, что бы сегодня, в ГЕРМАНИИ дегенераты мучили хороших людей!
Да когда же ты поймешь, что только навредишь своим любимым Нимелеру и Шлагу. Раз у
   них есть заступники,, значит у них есть ОРГАНИЗАЦИЯ противящаяся партии фюрера.
Я немецкая патриотка! Я не еврейка, не коммунистка, не папистка! Каждый знает Шнеллей      
   и Бремов! Неужели мы должны сидеть сложа руки и спокойно смотреть, как безбожники в
   коричневых рубахах мучают порядочных людей?!
ДА ПОЙМИ ЖЕ, ТЫ — ИДИОТКА!!! ЕСЛИ ТЫ СЕЙЧАС ЖЕ НЕ ЗАТКНЕШСЯ, НАМ
   ВСЕМ НЕ МИНОВАТЬ КОНЦЛАГЕРЯ!!! МЕНЯ ВЫГОНЯТ С РАБОТЫ! МОЯ КАРЬЕРА
   ПОГИБЛА!
Так вот чего ты боишься, муженек?! Так бы сразу и сказал! А я уже думала ты обо мне и сыне
   беспокоишься!
    Все это время Шнелль с женой сидели в соседней комнате. Доктор понимал, что правы и Марта и Людвиг. Всем сердцем отцу хотелось поддержать дочь и тут же он буквально холодел от ужаса. Шнелль понимал, что никакие протесты тут не помогут — это не личная инициатива кучки штурмовиков. В обоих случаях приказ был отдан свыше. Что дочь сделает всем только хуже.
    Тут к ним забежала соседка и сказала, что пастора Шлага повели на городскую площадь. Марта бросилась на улицу. Доктор устремился было за ней, чтобы удержать, но в этот миг жена вскрикнула и упала без сознания. Минут 5-7 ушло на то, что бы привести её в чувство. Как же Шнелль потом жалел, что не бросился за дочерью сразу. Когда он, запыхавшись выбежал на площадь, то вынужден был остановиться что бы отдышаться и увидел такую картину. Еще (как рассказывали туристам экскурсоводы) со времен средних веков на этой площади находился позорный столб, к которому привязывали преступников с указанием за какое преступление он карается. Все горожане видели это и от всеобщего презрения невозможно было скрыться. Тогда это очень усиливало наказание. Все это было так давно, что все штутгарцы считали это частью глубокой древности, почти сказкой. А сейчас к столбу был привязан пастор Шлаг с плакатом на груди  « Я еврейский прихвостень. Я предатель своего народа». Словно вернулось средневековье. Рядом со столбом стояли штурмовики, примерно 40 штурмовиков и старших гитлерюгендовцев толпились вокруг. Множество людей шли мимо по своим делам. Некоторые задерживались на короткое время и шли дальше. Некоторые останавливались надолго и глазели, словно были в зоопарке. Большинство же просто скорее проходило мимо как будто не видели ничего особенного. Марта бросалась от одного человека к другому и кричала.
; Да помогите же! Вы что не видите, что они творят?!
    Но прохожие только отворачивались и ускоряли шаг, а нацисты ржали как жеребцы. Непонятно откуда у них появилось несколько ящиков с гнилыми овощами. В пастора Шлага полетели отбросы. Негодяи хохотали на всю площадь, стараясь попасть пастору в лицо и предлагали всем прохожим поучаствовать в веселье. Некоторые прохожие к ним присоединились. Увидев это Марта страшно закричала и стала мешать этим мерзавцам, но гнилье все летело и летело. Пастор  Шлаг стоял и спокойно глядел куда-то вверх.
Не смейте скоты! Он же вам в отцы годится!
Отвали, а то и ты получишь.
ЛЮДИ! ПОМОГИТЕ! НУ ЧТО ЖЕ ВЫ!
   Но никто ей не помогал. Все торопились пробежать мимо, словно ничего не видели. Марта вцепилась в руку одному из штурмовиков. Он оттолкнул её так, что она упала. Они заржали над ней. Она несколько мгновений вглядывалась в эти хохочущие рожи, а потом, с диким криком, вцепилась одному из них ногтями в лицо. Все опешили, а девушка уже повалила негодяя на землю и продолжая кричать, стала душить его и бить  затылком о мостовую. Тут на неё набросились остальные. Они закрыли дочь от взгляда Шнелля, замелькали руки и ноги, раздался страшный крик. Отец бросился на помощь дочери, но это были здоровые и сильные парни. Почти сразу он согнулся от страшной боли в животе, его ударили по затылку и он потерял сознание.
   Шнелль пришел в себя в полицейском участке. Только вечером его выпустили, велев убираться и не попадаться больше им на глаза. Позже он узнал, что выпустили только потому, что среди его пациентов было несколько влиятельных людей. Их телефонный звонок и решил дело. Он сразу бросился в гестапо. Но ему все время отвечали, что он узнает все в свое время, а если будет им надоедать то сильно пожалеет. Он бегал по своим влиятельным пациентам, в бургомстрат, звонил и хлопотал везде куда только мог, но все было напрасно, все говорили, что надо ждать суда. Недели через две, Шнелля вызвали в гестапо и объявили.
Согласно закону третьей империи №....... , Марта Брем (в девичестве Шнелль), 22-х лет,
   рейхсдойч, уроженка Штутгарта признана виновной в  антиправительственной деятельности
   выразившейся в поддержке врагов фюрера и рейха, нападении и попытке убийства
   представителей власти. Приговорена к охранному аресту в 8 лет заключения в концлагере
   Равенсбрюк без права на досрочное освобождение. Приговор окончательный и обжалованию
   не подлежит!
Но когда состоялся суд? Я внимательно следил за перечнем назначенных судебных заседаний.
Какой суд? Все решено особым совещанием гестапо! Врагов рейха мы караем без лишней
   канители.
ОНА ЖЕ НЕ ВРАГ! Вот посмотрите её характеристики: из школы, с работы, из БДМ!
Убери эти бумажки. Плохо ты воспитал доченьку папаша! Плохо! Теперь перевоспитывать её
   будут в другом месте. А будешь надоедать, и тебя придется подвергнуть охранному аресту.
Что значит «охранному»?
Если такие как твоя дочь останутся на свободе, их растерзают возмущенные порядочные
   граждане. Вот нам и приходится вас охранять в концлагерях. А теперь пошел вон, и для тебя
   самого будет лучше, если мы о тебе не вспомним.
        Узнав о случившемся Менди слегла с сердечным приступом. Людвиг быстренько развелся и забрал внука. Потянулись странные дни. Телефон перестал звонить, в клинике резко убавилось число пациентов, многие знакомые перестали здороваться при встрече. Через месяц Шнелль поборол страх и добился разрешения посылать письма и посылки. Но все, что они с Менди посылали возвращалось обратно. В марте 39 года Шнелль нашел в почтовом ящике извещение. Он уже давно не ждал от почты ничего хорошего. Его руки дрожали разворачивая конверт, но разум упорно надеялся на лучшее.   
                ИЗВЕЩЕНИЕ.
      Уважаемый господин Шнелль. С прискорбием сообщаем вам, что ваша дочь Марта 13.02.39 года заболела острой формой воспаления легких и была помещена в больницу. Несмотря на самоотверженную помощь служащих концлагеря она скончалась 17.02.39 года в 11.43. Согласно внутренним правила концлагеря Равенсбрюк её тело было кремировано. Прах вы можете получить
 в местном отделении гестапо. За одежду, еду, медицинскую помощь, кремацию, другие услуги персонала концлагеря и почтовые расходы вам выставлен счет в размере 378 марок 62 пфенинга который вы можете оплатить в ближайшем отделении рейхсбанка. Примите наше глубокое сочувствие и сожаление.
       Прочитав это Шнелль упал потеряв сознание. Придя в себя он поспешил в гестапо надеясь, что это какая-то ошибка. В приемной у него взяли извещение, глянули на цифробуквенный код на нем и сказали, что ему надо к такому — то окну. В окне у него потребовали паспорт, взяли извещение и спросили, где квитанция об оплате. На все вопросы отрезали — сначала квитанция. Он бросился в рейхсбанк, уплатил по реквизитам и поспешил обратно, отчаянно надеясь услышать, что произошла ошибка. Но в окне у него забрали квитанцию и выдали маленькую жестяную урну. Только он открыл рот, как окно захлопнулось. Как он не стучал в него, оно так и не открылось. Потом его выгнали. Долго он сидел на скамейке в парке. Его разум упорно отказывался воспринимать увиденное глазами — неужели вот эта жестянка с серым порошком и есть его милая девочка?! Разум воспринимал, и тут же отвергал это, воспринимал, и тут же отвергал. Что же он скажет Менди?! Шнелль просидел в этом ступоре до вечера а ночью закопал эту урну в городском парке, там где они часто гуляли с дочерью. Придя домой он долго разглядывал фотографии. Вот он встречает жену из родильного дома. Она держит на руках большой белый сверток, а он осторожно заглядывает внутрь него. Вот он, сидя на диване, читает прижавшейся к нему пятилетней Марте сказки. Вот они катаются в парке на велосипедах, Марте 14 лет она быстро крутит педали, её глаза сияют, волосы развиваются от встречного воздуха, она хохочет, а он тщетно пытается её догнать. Вот он в церкви ведет её в свадебном платье к алтарю. Нет, это невозможно! В альбоме лежат мартины фотографии, а Марты НЕТ! В шкафу висят мартины платья, а Марты НЕТ! На комоде лежат мартины расчески, а Марты НЕТ! Нет и не будет НИКОГДА! Жене он так и не смог ничего сказать.
 После ареста дочери Менди слегла с сердечным приступом. Шнеллю приходилось придя с работы заботиться о ней как о маленькой. Она никуда не выходила из дома. Жена все время словно стеснялась, что доставляет хлопоты мужу. Ничего у него не просила, за все сделанное для неё так благодарила, что Шнеллю становилось неловко, только с каждым месяцем все белела и белела волосами. Она почувствовала, что с дочерью случилась еще большая беда и стала требовать от мужа навести справки. Он понял, что она не отстанет, начнет искать сама и ей сообщат, что Марта мертва. Это её добьет. Неделю он изучал почерк дочери. Потом сам написал этим почерком письмо, будто бы от дочери, что у неё все в порядке. Уехал в другой город и там опустил письмо в почтовый ящик.   
  Так они и стали жить дальше. После каждого такого письма Менди оживлялась, хорошела и становилась бодрее. Принималась писать ответ. Подробно расписывала как у них дела. Пристрастилась к вязанию. Сама ходила на рынок, долго выбирала шерсть следя что бы та была: и теплая, и мягкая, и красивая. Потом вязала то носки, то варежки, то шарф, рассказывая Шнеллю какая в этом их Марта будет красивая. У него каждый раз горло сдавливал какой-то спазм. Беря письма жены для отправки ему приходилось читать их, что бы знать, что отвечать. Жена вспоминала такие подробности из детства Марты о которых он давно забыл. Менди даже описывала свои ощущения, когда была беременной и кормила младенца грудью. Читая и вспоминая прошлое Шнелль явственно представлял это словно наяву, так словно это было совсем недавно. И каждый раз, понимая, что все это ушло безвозвратно, каждый все переживал и переживал смерть Марты, словно она погибла только что. Шнелль понял — вот жил он раньше, считал, что вот сейчас ничего особенного не происходит и думал, что ГЛАВНОЕ СЧАСТЬЕ где-то там, впереди. А СЧАСТЬЕ то оказывается рядом было, только руку протяни, да только ты мимо него прошел. А теперь все — поздно! Ничего не вернуть и не исправить!
            Шнелль навсегда запомнил 23 июля 39-го года. Вернувшись с работы он застал жену как обычно сидящей в кресле. Плед, которым он ей укутывал ноги сбился, глаза были закрыты, в руке она держала недописанное письмо Марте. «Спит, моя хорошая» - с нежной жалостью подумал он. Шнелль поправил плед и нежно погладил её по руке. И тут его пронзил ужас — рука жены была ледяной, а голова безжизненно откинулась назад. Он закричал, затряс  Менди, но все было напрасно, только из её руки вывалилось письмо, которое она так и не успела дописать. Шнелль упал на колени и завыл как волк на луну.
            Жить ему стало незачем. Все эти годы он давил в себе возмущение, затыкал себе рот, презирал сам себя и все время говорил себе — это все ради Марты, это все ради Менди. Все не важно, все переживу, только бы с ними ничего не случилось. Только бы с ними все было хорошо. И вот теперь нет ни Марты ни Менди. Ради чего тогда все это было?! Ради чего теперь жить?! Он твердо знал, что после похорон дома наглотается таблеток, что бы больше не ощущать этой невыносимой боли в душе. Но у самого дома его остановила целая делегация во главе с местным блоклейтером. Меньше всего Шнеллю хотелось выслушивать длинные речи сочувствия. Однако слов сочувствия почти не было. Были пожелания крепиться, не поддаваться горю в час, когда родина зовет его на её защиту. И тут же доктору было объявлено, что его мобилизуют в армию. Так он стал военным врачом.
           1 сентября 1939 года Германия напала на Польшу. Уже через месяц Польша была побеждена. Все газеты, радио, кино захлебывались от восторга проклиная подлых поляков и превознося героических немцев. На военных обрушился дождь наград. Шнелль тоже получил крест «военных заслуг». Он действительно сутками не отходил от операционного стола вытаскивая из солдатских тел пули и осколки, зашивая израненные солдатские тела. Он действительно сам брался за самые трудные и безнадежные случаи, он действительно спас очень многих от смерти. Его чуть ли не силой заставляли поесть и отдохнуть. Никто не догадывался, что он делал все это, только для того что бы сильнее устать. Что бы мысли были заняты только работой и не оставалось времени вспоминать прошлое. К декабрю хирургам делать уже было нечего. Раненых либо уже вылечили, либо оправили в тыловые госпитали в Германии. И тут медицинское начальство вспомнило, что Шнелль имел две специализации. По первой он был хирург, по второй гинеколог. Его назначили медицинским инспектором солдатских клубов в Варшаве. Через три дня денщик, пришедший его будить, нашел его в параличе: у него отнялись ноги до самых бедер. Ему поставили диагноз — нервное истощение, аукнулся ему его рабочий режим.
            Шнелль никому не сказал главную причину паралича. Его добили эти солдатские клубы. Когда порядочный и все еще надеющийся на людскую порядочность человек своими глазами видит и осознает всю жестокость, порочность, развращенность и скотство людей, душевное потрясение может его уничтожить. Солдатские клубы оказались публичными домами, а Шнеллю пришлось проверять нет ли там венерических болезней. В них не было ни одной проститутки. Были женщины схваченные на улицах, силой увезенные из деревень. Были с безумными глазами, были в депрессии, были такие, что ни с того ни с сего начинали хохотать как идиотки. Каждую заставляли обслуживать по 40-50 мужиков в день. И каждый день там происходили самоубийства. Шнелль осматривал их два дня, на третий день у него парализовало ноги. Если бы этого не произошло, он бы застрелился.
             Полгода он лечился в военном санатории. Ноги вылечились, но его признали негодным к военной службе. Шнелль и раньше ненавидел нацистов, но невыносимое понимание своей виновности в смерти жены и дочери затуманило его рассудок. После Польши это ощущение вины растворилось в ненависти ко всем немцам поголовно. Именно эта ненависть и склеила его истерзанную душу. Он снова смог заниматься хирургией и жить среди людей. Окружающие считали его немного странным. Это была маска, он притворялся этаким чудаком, что бы дать выход злобе, иначе она бы его разорвала. Иногда он спрашивал сам себя, зачем он все еще живет, зачем хитрит и изворачивается перед ненавистными ему людьми? Ответ был такой — после Польши ему часто снился один и тот же сон. Он идет по улицам немецкого, средневекового города зараженного чумой. Он знает, что чумой заражена вся страна и он  - Шнелль, должен обойти все города и деревни, заваленные трупами. Идет, потому, что должен пересчитать все трупы до единого и убедится, что все немцы мертвы. Что на всей земле не осталось ни одного немца. А сосчитав, умрет и он сам, ведь и он тоже немец. Сначала ему это снилось, потом стало грезится наяву. Эта картина часто возникала в его возбужденном мозгу — иногда смутно, иногда отчетливо. Эта картина доставляла ему почти физическое удовольствие. И это было то, ради чего он еще жил.
            Но человек, лежавший на больничной койке, перевернул с ног на голову, все чем жил доктор. Виктор Функ обособил себя от прочих немцев. Шнелль понимал, что его нельзя ненавидеть, как он ненавидел всех немцев. Но помогая немцу он уничтожит то главное, что заставляло его жить.
            Когда -то давно, в прошлой жизни, жить для Шнелля — это значило работать, избавлять людей от боли и смерти, любить жену, слышать смех своего ребенка. Сейчас он сидел подавленный и ошеломленный внешним миром, которого больше не понимал. В голове словно заело пластинку граммофона, постоянно повторялось — НЕНАВИЖУ! НЕНАВИЖУ! Виктор Функ заставил Шнелля усомниться в том, без чего он не мог жить. Шнелль знал, что как только Функ сможет говорить, придет Вайнер с эсэсовцами и они будут беспощадны. Но чего это ради он — Шнелль должен вмешиваться? Функ немец, а какой немец смеет просить его Торстена Шнелля о жалости? Интересно  как бы поступил пастор Шлаг, окажись он в такой ситуации? Неизвестно, где он был эти годы, но недавно его прислали пастором этой деревушки. Для него это огромное понижение в церковной иерархии. Мысли Шнелля метались как маятник старинных часов.
          -  Поговори со Шлагом. Он приходит в 8.00 читать проповеди желающим его слушать.
          -  Но зачем мне его видеть?
          -  Да, к 8-ми утра Функ придет в сознание и им займется Вайнер …... если я это допущу.
          -  В больнице я главный. Никто не сможет оспаривать моих решений.
          -  Неужели я действительно хочу помешать Вайнеру? Какое мне дело до них до всех?
              За окном громыхал завод. Слышалось как с конвейера сползал очередной танк, уханье парового молота, треск электросварки, скрип подъемных кранов, команды в динамике диспетчеров железной дороги, свистки паровозов. Эти и другие звуки кипения этого ведьменого котла  несущего смерть миллионам людей. И все это хотел уничтожить немец. НЕМЕЦ!
             Мозг Шнелля сверлила одна и та же мысль — ЧТО Я ДОЛЖЕН СДЕЛАТЬ?! ЧТО Я ДОЛЖЕН СДЕЛАТЬ?! Он все сидел и сидел и не отрываясь вглядывался в лицо Виктора Функа.

    На больничной койке лежал человек. Обычный человек. Медленно и неохотно возвращалось к нему сознание. Глухой мрак постепенно уступал жизненным силам. Человек понимал -  ему незачем возвращаться к жизни. Он знал, что обречен. Для него уже нет ни выхода, ни надежды , ни спасения, ни будущего. Весь жизненный уклад, государство, суд, полиция, тюремщики — все существует только для того, что бы обречь его на смерть. Мало-помалу сознание прояснялось. Пульсация в животе все сильнее
отдавало болью. Человек вспомнил все, что с ним было, до последней секунды. Гудение самолетных моторов в небе, истошный визг Барбары Ланг, опустившегося на колено эсесовца, лунный блик на стволе его винтовки. Он понял, его ранили в живот, обычно такие раненые не выживают. А если выживет, то его ждут только муки. Нет такой пытки, которую они не придумают для него. Как только они узнают, что он пришел в себя, они за него возьмутся. Что он может сделать? Только избавить себя от мук! Это просто, стоит только сорвать повязку и они уже ничего не смогут ему сделать. Значит пора? Да, пожалуй! Безнадежный больной до конца надеется на выздоровление, приговоренный жаждет помилования, старик не верит, что настал его последний час, а у него не осталось ни иллюзий, ни надежд. Он может только избавить себя от лишних мучений! Его рука уже потянулась к повязке и вдруг замерла. Его пронзила одна мысль — а заметили его сигнал или нет? Имеет ли хоть какое-то значение то, что он сделал? Неужели напрасными были и его жгучее желание зажечь костер, и страх не успеть, и дикая боль, и близкая смерть. Неужели напрасна вся его жизнь? Предположим, сигнал был замечен — что тогда? Воздушная война — дело сложное. Может англичанам понадобиться разведать, сфотографировать местность. Пройдут дни,а может быть и недели. Вайнер и гестаповцы не будут столько ждать. Но разве нет надежды, что самолеты вернутся этой же ночью? Летчики ведь не дураки. Да завод, невидим с воздуха из-за леса, но стрела ясно указывала на участок между деревней и изгибом реки. Раз там что-то замаскировано, значит слабо охраняется, а зажигательные бомбы вполне заменят фотосъемку. А если все это пришло ему в голову, почему не может прийти в голову англичанам? Внезапно Виктора пронзила дрожь — он ДОЛЖЕН узнать, что будет дальше. Если они так и не прилетят — все было напрасно и он умрет так же глупо, как и жил. Но если они прилетят …..!
   Итак, у него осталась одна цель в жизни. Обычно англичане прилетали в 23 часа. Сейчас утро. Ему надо все это время притворяться, что он без сознания. Если боль или старания Вайнера с его дружками станут нестерпимы, он тут же прекратит их. Ему, а не им решать сколько ему жить. Вот только чем заполнить эти часы? Можно вспоминать о всем хорошем, что было в его жизни: о Ирме, о детях, когда они были маленькие, о странах, которые он повидал за годы плаванья по морям, о многом. Итак, подведем итоги — мне 43 года, я всю свою жизнь никогда никого не обманывал, не надувал, не совершал бесчестных поступков, был лоялен ко всем правительствам по очереди и работал, работал, всю жизнь работал, как лошадь! И вот я умираю на больничной койке с пулей в животе! Что же привело меня на эту койку! ЧТО?!
 А английские «стирлинги» уже приземлились на своем аэродроме и летчики докладывали своему начальству о полете.
          Тогда в Бремене, получив удар прикладом по голове, он потерял сознание. А очнувшись не помнил ни кто он, ни откуда, ни как его зовут.  Надо было на что-то жить. Ноги сами привели его в порт. Его взяли в бригаду грузчиков. Часто один корабль приходилось грузить несколько дней. Тогда грузчикам разрешали ночевать на корабле. Однажды Виктор лег спать отдельно от других грузчиков, за мешками. Проснувшись он увидел, что корабль уже далеко в море. Никто из-за него не стал ни разворачивать корабль обратно, ни заходить в европейские  порты. Пришлось Виктору стать палубным матросом. Куда его только не забрасывала судьба: Бремен, Монтевидео, Сидней, Бомбей, Неаполь, Рио-де-жанейро. Пролетали дни и годы. Уйти с корабля он не пытался. Постепенно он стал искусным рулевым, а это совсем другие деньги. У него была еда, крыша над головой, товарищи. Он научился понимать человеческую речь в разных портах. Лет через 5 плаванья по морям он уяснил какие вещи в одних портах стоят дешево, а в других дорого. И неплохо приторговывал. На земле у него конечно были связи с женщинами. Постепенно у него накопились деньги в разных банках, исчезла новизна впечатлений и он уже подумывал осесть где -нибудь на земле как вдруг случилось невероятное. В Бостоне, он пошел погулять по центральным улицам. Потом Виктор сам не мог понять, что же заставило его остановиться у той витрины. В ней на вешалках висела самая разная, одежда. Внимание привлекло красивое платье из синего муслина с меховой горжеткой. Что-то в ней было знакомое. Виктор упорно старался понять, что именно. Он понял, что для него это почему-то очень важно. А платье от света витринных ламп переливалось разными оттенками, манило и завораживало.  Платье! Синий цвет! Меховая горжетка! Платье! Цвет! Синий! Горжетка! Горжетка! Горжетка! Цвет! Цвет! Меховая! Синий! М-м-м.
Платье, платье, платье?! ПЛАТЬЕ!!! СИНЕГО ЦВЕТА С МЕХОВОЙ ГОРЖЕТКОЙ?! ТАК ЭТО ЖЕ...! ЭТО!!!А-А-А-А!!!!! ИРМА!!! ДЕТИ!!! ГДЕ ОНИ?! ЧТО С НИМИ?! ЧТО ОН ТУТ ДЕЛАЕТ?! Виктор все вспомнил  - точно такое платье он видел в витрине магазина в Бремене в то роковое утро. Именно там мимо него пробежали люди, преследуемые фрайкоровцами, именно там, приняв за одного из демонстрантов, его ударили прикладом винтовки, именно там, пока он валялся без сознания у него украли пиджак с деньгами и документами. Виктор увидел, как один прохожий выбросил газету. Подобрав её прочитал — БОСТОН ТРЕБЬЮН НЬЮС, 27 октября 1938 года.
    В Гамбурге он сразу поспешил на вокзал. Сойдя с платформы в Ротенбурге поспешил на знакомую улицу, как вдруг его окликнули.
    -  Виктор? Функ? Это ты что ли?
   Оглянувшись на голос, Виктор с трудом узнал своего бывшего соседа.
     - Здравствуй Карл!
     - Ты где пропадал?
     - Плавал на торговом корабле.
– А теперь решил вернуться в Германию? Правильно! Нигде нет такой счастливой жизни,
– как у нас, под управлением великого фюрера.
     -Ты не знаешь, как там дела у моих? Как дети? Как Ирма?
     -Так ведь её арестовали неделю назад.
     - Как!? За что?!
     - За измену фюреру и фатерлянду. На вот, прочти. Тут все написано.
    Прочитав ту злополучную статью в газете, Виктор бросился в полицию. Сначала его хотели выгнать, ведь паспорт моряка у него был на другое имя и фамилию. Но когда Карл и несколько других соседей подтвердили, что он действительно Виктор Функ, за него взялись всерьез. Из полиции его перевезли в гестапо в Гамбурге. Следователь — здоровенный детина в черном мундире все время орал, казалось он не умел говорить нормальным тоном.
-   Кто тебя послал?! Какое у тебя задание?! С кем ты здесь должен выйти на связь?! Говори!
    Говори!
 Объяснять ему, что либо было бесполезно. Он все время орал, бил кулаком по столу, размахивал хлыстом, выкладывал на стол наручники, угрожал, что живым Виктор отсюда не выйдет. Так продолжалось два дня. На третий день, в кабинете для допросов, Виктор увидел другого следователя. Этот был в штатском костюме, вежлив, предложил сигареты, справился о самочувствии  извинился за несдержанность своего коллеги, спросил нет ли каких желаний и вообще всем своим обликом и манерами казался не гестаповцем, а чиновником средней руки. Переспросив анкетные данные, начал допрос.
          - Итак герр Функ, приступим к делу. Мне поручено разобраться в вашем вопросе.
Скажите, что с моей женой.
Ваша жена несет наказание за политическое преступление.
Но это же бред. Ирма не может быть преступницей, тем более политической.
Я бы на вашем месте не был так категоричен. Ведь вы не видели её почти 20 лет. Вы вообще
   в курсе событий произошедших в Германии?
Немного.
         Оно и видно. Уже 5 лет, как наша родина избавилась от гнета еврейских плутократов и под руководством нашего великого фюрера и национал социалистической немецкой рабочей партии идет к светлому будущему. А ваша жена посмела оскорбить партию и фюрера. Вот если вас, ни с того ни с сего оскорбит какой-то хмырь на улице, вы, что сделаете? Правильно, вы набьете ему морду. Если вы этого не сделаете, значит вы не мужчина и об вас можно вытирать ноги. Вы получите множество проблем. Почему же партия, ставшая маяком для миллионов людей, должна стерпеть такое. Мы не можем позволить никому усомниться в силе и непогрешимости нашей партии. Так, что ваша жена сама виновата. Давайте лучше поговорим о вас. Согласитесь, если человек почти 20 лет не вспоминая о оставленной семье, вдруг бросается за ней, причем именно тогда, когда жена совершает политическое преступление (не раньше и не позже) это выглядит странно. Где он был и что делал эти 20 лет, неизвестно. Ну что мы должны подумать? Нет, лично мне вы глубоко симпатичны и я вам верю но что я скажу своему начальству? Помогите мне убедить их, что вы верный патриот своей родины. Вы бывали в разных странах, наверняка слышали и видели много интересного. Надеюсь, вас интересовали не только портовые кабаки и бордели? Опишите порты и города, в которых вы были: где и что там расположено, какие грузы и в каком количестве через них ввозят и вывозят? По вашему мнению, в тех странах в каких товарах  избыток, а в каких недостаток? Сильные ли там правительства или  они игрушки различных политических или экономических групп? Какие отношения внутри этих стран между разными влиятельными группами? Каким население этих стран видит себя, какими они хотят что бы их видели другие и какие они есть на самом деле? Что они любят, боятся, ценят, ненавидят? Я вас не ограничиваю вплоть до портовых сплетен и матросских анекдотов. Сейчас, когда наша родина окружена врагами, важна любая мелочь из жизни других стран. Вы видели их своими глазами и можете оказать большую помощь Германии. Возможно тогда
изменится и судьба вашей жены. Я очень надеюсь на ваше благоразумие.
 Две недели Виктор вспоминал и записывал, что с ним было раньше.  Из камеры его перевели в комнату в административном корпусе. Белье и мебель в его комнате были, как у начальника тюрьмы. Еду ему приносили из городского ресторана, правда не самую шикарную. Каждый день приносили сигареты, немецкие газеты и журналы. В его комнату принесли «народный» радиоприемник, который брал только немецкие радиостанции. Потом его стали водить даже не на допросы, а на беседы с самыми разными людьми. Его просили рассказать о разных, интересных случаях из его жизни, показывали  иностранные газеты, фотографии с видами иностранных городов, спрашивали бывал ли он там, нет ли там каких-нибудь изменений, что он думает о том или другом иностранном деятеле и много, много других и подобных им вопросов. Виктор старался изо всех сил. Месяца через три эти беседы прекратились. Несколько дней о Викторе словно забыли, а потом привели в кабинет начальника тюрьмы. Войдя он увидел в кабинете только женщину в шикарном платье,стоявшую к нему спиной. Прошло несколько минут, эта женщина повернулась и  у Виктора перехватило дыхание — он узнал Натали.
         Ну, что папочка, изображать радость при встрече не будем! Ты нас бросил 18 лет назад, а теперь вдруг воспылал родительскими чувствами? Не поздновато ли — папаша? ЗАТКНИСЬ! Твое счастье, что ты оказался полезен внешней разведке. Иначе загремел бы в концлагерь за шпионаж. Все же ты нас родил на свет. Поэтому вот тебе паспорт и направление на военный на завод в Эссене. Каждую неделю будешь отмечаться в полиции. Не дай бог тебе влипнуть в какую-нибудь переделку. О том, что здесь видел и слышал — забудь. Попытаешься сбежать за границу -  тебе конец. Скажешь кому-нибудь о своих гулянках за эти 20 лет — тебе конец. Даже если случайно, хоть как-нибудь, подставишь меня или Хельгу —тебе конец. Надеюсь я выразилась ясно!
         Подожди! Не уходи! Скажи, что с Вольдемаром?
         Сбежал из дома 5 лет назад. Даже я, со своими связями, ничего о нем так и не знаю. Наверное потянуло на морские приключения, как тебя когда-то. Кстати, если тебе интересно -  Хельга в том случае ни при чем. Когда мать прибивала тот плакат, её видели два десятка соседей, а Хельга была в школе. Та статья появилась по приказу из гестапо, что бы сделать матери  больнее. Но об этом тоже забудь. Мать так ничего и не поняла за 42 года жизни. Не ищи её — это бесполезно. Она чуть не пустила нашу с Хельгой судьбу под откос. Теперь будущим сестры займусь я. Не лезь в нашу жизнь. Когда Хельга встанет на ноги и если захочет — она тебя найдет. Теперь прощай!
             С этой встречи и до начала массированных бомбежек Рура, Виктор вел жизнь обычного немецкого рабочего. Он ничем не выделялся из общей массы жителей Германии. Он ел, спал, ходил на работу, отмечался в полиции,  вместе с другими людьми сидел в беерхалле. Если его о чем-то спрашивали — отвечал. Просили помочь — помогал. С разговорами к другим не лез. И никто, даже не догадывался какая страшная душевная боль терзает его постоянно.
           - ПОЧЕМУ!? ПОЧЕМУ?! Почему я поехал тогда в Бремен? Почему я пошел тогда по той
             улице?  Почему именно меня оглушили прикладом? Почему память не вернулась хотя бы на
             неделю раньше. Я бы успел! Не дал бы ей прибить тот проклятый плакат. ИРМА! ИРМА
             была всегда со мной! ПОЧЕМУ! ПОЧЕМУ! ПОЧЕМУ!

               С ноября 41 года стали приходить письма от Хельги. Вглядываясь в фотографию этой красивой девушки, которую он никогда не видел наяву, Виктор с нежностью находил в её лице черты Ирмы. И отец и дочь в письмах в основном вспоминали времена, когда Ирма была рядом с каждым из них. Виктор жадно узнавал, как жена жила без него, как росли его дети, а Хельга довольно подробно описывала свое житье и требовала подробностей, как родители познакомились, как они встречались, какой была свадьба, как они жили молодой семьей. И для него и для неё это было очень важно. Так установилась душевная близость между отцом и дочерью. В октябре 42 года Хельга написала, что её перевели служить из России в Польшу, в городок Аушвиц, на склад. С этого момента её письма превратились в коротенькие записки — жива, здорова, все нормально. Зато  теперь Виктор стал каждые две недели получать посылки. За год службы в России дочь прислала ему только три посылки с сэкономленными продуктами из своего пайка, куском русского сала и русским вышитым полотенцем. А теперь, вскрывая ящики, Виктор находил: датское масло, норвежские рыбные консервы, голландский сыр, бельгийский шоколад, французское вино и мыло, венгерский сахар, чешскую домашнюю колбасу, греческие лимоны и миндаль, душистые турецкие и болгарские сигареты. У Виктора появились отличные костюм, рубашки, плащ, шляпа, ботинки, американский бритвенный набор, швейцарские часы, даже серебренный портсигар. Но никому, даже Хельге,  он не  мог признаться, что по ночам ему снятся жуткие кошмары. Сначала он видел свое прошлое с Ирмой и это были счастливейшие моменты. Но потом появлялись какие-то чудовища и утаскивали её. Он бросался на помощь, но из земли вырастали ужасные корни и словно щупальца осьминога, хватали, связывали и душили его. Он видел как чудища в черных мундирах пытали и мучили Ирму, а он никак не мог вырваться. С ним тоже что-то делали, но что, было непонятно. Эти сны все больше и больше сводили его с ума. Он уже чувствовал, что скоро покончит с собой но тут начались бомбежки.
           После начала налетов, когда за одну ночь превращались в труху целые кварталы, пришел приказ о эвакуации. Через несколько недель Виктор стоял в молчаливой шеренге людей на унылой платформе глухого полустанка. Над бесконечными, бурыми полями вставало холодное солнце, безрадостно приветствуя их новоселье. Грустные и усталые рабочие держали в руках свой скудный багаж — чемодан, рюкзак или картонную коробку. У многих в этом заключалось все оставшееся у них имущество. Люди были из Эссена и Дюссельдорфаа, Дуйсбурга и Кельна. Большинству рабочих было лет 40 с небольшим. В этом возрасте человек уже должен пожинать плоды своей жизни, пользоваться её результатами. Результатом жизни этих людей стали вот эти коробки и чемоданы.  Жены и дети этих людей были вывезены подальше от бомбежек неизвестно куда. Люди молчали, трясясь от холода, стоя в строю, как им было приказано и никто не решался нарушить этот приказ. 28 часов их везли в набитых битком вагонах в которых невозможно было даже подремать. И пока они стояли на этой платформе, ёжась от холода, всех одолевала одна и та же мысль — добром это не кончится. Война перестала быть весёлой прогулкой. Теперь уже радио не трубило о новых победах. Теперь уже газеты не сообщали о новых захваченных городах и землях. Теперь им пришлось  убраться из собственных домов. Теперь уже не перечислялись захваченные трофеи. Теперь уже нечего ждать датского масла или голландского сыра. Теперь с фронта приходили не посылки с французским вином или русским салом, а страшные конверты — «С глубочайшим прискорбием сообщаем, что ваш сын Фриц...., ваш отец Ганс ...., ваш брат Курт .... на Восточном фронте ….. Ношение траура будет расцениваться как нарушение патриотического долга!»  Теперь все — блага кончилась, запасы иссякли, подливка вылизана, молочные реки с кисельными берегами выпиты до дна.
          Подкатили грузовики. Эсэсовцы, все как на подбор здоровые, упитанные, молодые атлеты, хорошо выспавшиеся и тепло одетые, орали, словно не умели говорить по другому — «Запоминайте номера машин! Из колонны не выходить! За нарушение дисциплины …». Тут они замолкали, видимо понимая, что дальнейшие слова, к которым они привыкли, здесь неуместны. От того, что им приходится торчать в такую рань на стылом ветру, от чувства неловкости они еще больше свирепели и очень жалели, что перед ними не евреи и не русские. Машины уехали, а рабочих повели по дороге вслед за грузовиками. Они очень напоминали пленных под конвоем. Так первая тысяча рабочих прибыла в деревню и началась новая жизнь.

          Виктор сам попросился работать у парового молота. Все удивились, обычно там работал здоровяк лет 20-и с фигурой геркулеса. Каждые 3 секунды здоровенная стальная чушка, весом в две тонны падала  вниз, все, что было рядом, в том числе и человек чувствовали сильную вибрацию. У рабочего тряслось все внутри. Не успевала утихнуть тряска, как молот падал снова и человек опять получал порцию колебаний. И так час за часом, день за днем. Паровой молот на неофициальном жаргоне назывался «Убийцей великанов». Все знали, любой силач рано или поздно свалится с ног заработав профессиональные болезни. Если у него крепкое тело — нервное расстройство, если у него крепкие нервы — кровотечение и грыжу. Никто не хотел идти туда добровольно — надорвешься неизвестно чего ради. И никогда не было, что бы тут работал человек 43-х лет.
          Рабочие часы пролетали один за другим. Наступало утро, подходило время обеда, близился вечер и вот еще один день прошел, пролетел, сделался смутным воспоминанием. Дни проходили словно какой-то фантастический сон. Зато по ночам он теперь снов не видел. Он мылся, ужинал, падал на кровать и засыпал мертвым сном до утреннего гудка. Паровой молот превратил его дни в тяжелый дурман, а ночи — в небытие. Но именно этого он и хотел. Его душа жаждала борьбы с этой страшной машиной, он инстинктивно чувствовал, что в поединке с ней найдет спасение от мыслей и воспоминаний. Когда ночные кошмары уже почти довели его до самоубийства, именно молот помог остаться ему в живых.
          Он понимал, что слишком стар для молота и все же он ему не сдастся. Он никогда не был толстым, но молот содрал с него все остатки жира, как вода, сливаясь со скалистого склона, смывает всю землю оставляя голый камень. Молот был страшен и человек стал страшен тоже. Через месяц у Виктора остались только железные мускулы под туго натянутой кожей. Щеки запали, глаза ввалились, когда он мылся в душе его тело казалось отлитым из какого-то металла. Как равные по силе гиганты, они молча боролись день за днем. Каждые три секунды порция раскаленного пара  попадала в узкую , вертикальную трубу. Не находя выхода пар устремлялся вверх и утыкался в заслонку составляющую одно целое со стальной чушкой молота весом в две тонны. Силы пара хватало на то, что бы толкнуть вверх эту махину. Снаружи молот скользил вверх по двум вертикальным, смазанным маслом стволам туда-сюда. В верхней части трубы был клапан, через который пар улетучивался и молот всей своей массой падал по штырям вниз. Тут же в трубу попадала новая порция пара и все повторялась. Молот не отпускал от себя ни на секунду, он всегда был наготове, всегда ожидая. Виктор стоял перед молотом упираясь широко расставленными ногами в пол. Когда молот скользил вверх, Виктор, не сходя с места, поворачивался влево. Там лежала груда стальных болванок, которую непрерывно пополнял чернорабочий с тачкой. Из этой груды Виктор выхватывал длинными щипцами болванку и напрягая мускулы бедер, рук и спины бросал её на наковальню по которой тут же бил молот, расплющивая стальную болванку как кусок пластилина кулаком. Ударив, молот сразу скользил вверх. Виктор бросал клещами расплющенный брусок вправо, на движущуюся ленту конвейера. Быстро поворачивался влево и подкладывал другую болванку под следующий удар молота. Груда болванок лежала наготове, молот не ждал. Он бил по наковальне каждые три секунды, и под каждый удар Виктор успевал подложить болванку. 20 ударов в минуту, 1200 ударов в час, 7200 ударов до обеда и 7200 ударов после. И каждый удар вызывал дрожь во всем теле. Постоянная, непрекращающаяся дрожь по 12 часов в день. Молот обладал замечательной силой — какие бы мысли не терзали Виктора, они сразу исчезали, когда молот падал вниз. Грохот молота воспринимался как шум в голове, когда начинаешь пьянеть и чувствуешь как в голове нарастает гул, ты лежишь и чувствуешь, что сейчас провалишься в сон и не будешь чувствовать ни тревоги, ни стыда, ни тоски, ни боли. Наступает блаженное забытье, как от наркоза. Это была самая подходящая работа для Виктора и не желавшего, что бы это оцепенение прошло.
          Так проходили шесть дней в неделю. В воскресенье гудок не будил рабочих и они спали сколько хотели. Питались они как и всегда — два раза в день. Виктор не вставал до полудня. Примерно час уходил на стирку рабочего комбинезона, трех пар носок и заплатанную пару теплого белья. Он старался растянуть время подольше, а потом валялся на кровати, перечитывая письма Хельги. В эти моменты он словно перемещался во времени и пространстве и ему делалось так приятно, что не хотелось возвращаться в реальность. Если его о чем-нибудь спрашивали, он отвечал, но никогда не лез к другим с разговорами. 
           Рабочий барак был разделен на секции, в каждой жили 5-10 человек. Соседями Виктора были пять рабочих: Ханзен, Эккерт, Визнер, Фишер и Плётц. В комнате стояло трое двухярусных нар, как в плацкартном вагоне поезда. У каждого была тумбочка и шкафчик с вещами. Эккерту и Визнеру было лет 40 с небольшим. Что интересно, мужчины помоложе исчезли с завода, словно унесенные ветром. Один был блондином и протестантом, другой шатеном и католиком. Один был из Кельна, другой из Дуйсбурга и в тоже время они были как близнецы. Оба молчаливы, у обоих лица, как застывшие маски и одинаковая нелюбовь к болтовне. Они работали, ели, спали, напивались в деревенской пивной и все это молча. Невозможно было понять о чем они думают, чего желают, что с ними было в прошлом и чего они ожидают в будущем. Ханзену было тоже лет 45, но он, в отличии от других, был до войны коммивояжером какой-то галантерейной фабрики и то, что ему пришлось встать к станку, считал большим понижением в жизни. Его любимыми занятиями были вспоминать о его поездках с товарами, мечтать о хозяйстве на огромном земельном участке в России, которое фюрер обязательно подарит ему как отцу героя войны и чтение вслух писем сына, часть которого недавно перевели из России в Грецию. Фишеру было уже лет 60, его выдернули с пенсии и заставили опять работать, сейчас война ничего не поделаешь. Он был самый ярый политик и стратег в бараке. От него постоянно слышались военные прогнозы, каждую военную сводку он повторял с ликованием, все время решал судьбу оккупированных стран, постоянно объяснял без каких кусков России, Германии ну просто не прожить, а какие можно захапать позже. А еще он всем надоел воспоминаниями о своих сексуальных победах. Плётц был красивый парень 25-и лет уволенный из армии по ранению. У него не было одной ноги до колена. В одно воскресенье, когда Виктор вернулся в комнату, Ханзен увлеченно пересказывал очередное письмо сына.
           Он получил повышение — теперь он ефрейтор и его часть перебросили в Афины. Их поселили не в казарму а определили на постой по частным домам. Мой попал в роскошную квартиру какого-то ихнего профессора. Все образованные, по немецки говорят. А у профессора дочь, девчонке лет 16, вся налитая, грудь, словно ей 25 и она выкормила двоих детей. Поглядел мой Гюнтер на неё и решил —  я устрою свой маленький блицкриг. Но решил с этим делом не спешить. В первую же ночь, когда он лег спать — стук в дверь. Он открывает и видит этот персик, и знаете кто её привёл за руку - её собственная мамаша!
          -  Вам чего? - спрашивает мой сын.
          -  Хлеба! - отвечает мать. - дайте нам хлеба и моя дочь отблагодарит вас!
        Прямо вот так и говорит, без всяких реверансов. Сын полез в ранец.
           -  Хлеба у меня нет, но есть две банки консервов.
           -  Очень хорошо. Но завтра вы дадите нам хлеба?
           -  Ну это смотря за что.
           -  Конечно! Моя дочь будет благодарить вас каждый раз. Если конечно будет за что
              благодарить.
           -  Будет!
           -  Ну тогда спокойной ночи. Кристина! Поблагодари хорошенько господина солдата и тогда
              мы не будем голодать. Слышишь?
            - Слышу.
        И с тех пор Гюнтер каждую ночь усовершенствует их расу старомодным способом. И клянется, что она была девушкой. Какие гостеприимные эти греки, они называют это время великого голода.
         И тут заговорил Фишер.
            - В этой истории все хорошо, кроме одного — это все вранье.
            - С чего ты это взял?
            - А с того, что в бюллетене нашего министерства здравоохранения написано, что в романских
              странах (включая и нашу союзницу Италию) нет ни одной девственницы старше 14 лет. Там
              все потаскухи. Их сесть попросишь, они лечь норовят. Значит твой сын наврал насчет
              девственности. А раз так, значит и вся эта история — вранье.
            - Мой сын — лгун? Да я тебя сейчас урою!
          И тут подал голос молчавший до этого Плётц.
            - Да успокойся ты, Ханзен. Ты, что, не понимаешь чего он так выпендривается? Он завидует
              твоему сыну. Сам хочет быть на его месте, да где ему! А раз нет у него, значит не должно
              быть ни у кого. Вот он и вылез.
            - Неправда! Я читал это в научной книге.
            - Подотрись своей книгой, вшивый грамотей. И потише о фронтовиках, а то вылетишь в окно.
           Наступила тишина, а потом Ханзен осторожно спросил.
           -  Слушай Отто, а тебя любили туземки?
           -  Я не такой везучий, как твой Гюнтер. Я был механиком-водителем танка. Русские бабы
               прятались от нас кто куда. Только однажды мы захватили их госпиталь. Наши парни
               вытащили какую-то санитарку и уже хотели увести её в сарай, как она выхватила скальпель
               и полоснула двоих наших по горлу. Пришлось её пристрелить, а то бы она прикончила и
               третьего. Тут дали ракету и мы двинулись дальше.
            Тут опять влез Фишер.
            -  Дикари! Туземцы! Да она должна была быть счастлива, что на неё обратили внимания
               немцы.
            -  Жаль, что она этого не знала. А знаешь, на следующий день эти туземцы сожгли весь наш
               танковый батальон бутылками с молотовским коктейлем.
            -  Так это они от отчаяния.
             - От отчаяния не на танк бросаются, а от танка. А ты бы кинулся на танк с бутылкой бензина?
             -  Конечно!
             -  Врешь! В штаны бы наложил, стратег ты наш недоделанный! А они бросаются. Когда я
                вылез из танка, мой комбинезон уже горел. Рядом разорвался снаряд и я потерял сознание.
                А очнулся уже в госпитале, без ноги. Меня наградили железным крестом и отправили в
                родной фатерлянд. Крест вместо ноги. Равноценный обмен? Так что общение с туземками у
                меня было несколько другим чем у твоего Гюнтера.
            Вот так, примерно за такими разговорами проходило время от пробуждения до обеда. После обеда наступало самое приятное и волнующее за всю неделю — поход в деревню. Все одевали свои лучшие костюмы, не намного лучшие чем их повседневная одежда, и выходили за ворота завода. Путь до деревни был самым приятным моментом. До деревни было километров 5 — час неспешной ходьбы. И за этот час многие мужчины страстно представляли, что вот сегодня, они обязательно встретят какую-нибудь милую крестьянку, муж которой давно на фронте, немного полюбезничают с ней, и она обязательно затащит их в свою постель. В конце концов они же нормальные мужчины и уже 7 месяцев вдали от жен. Должны же местные это понимать. И хотя за неделю на заводе они так уставали, что  случись действительно такая возможность, многие просто заснули бы так и не прикоснувшись к женщинам, они все равно с жаром рассказывали друг другу, что, сколько и как именно они будут делать с женщинами. Но через час дорога приводила их в деревню и все их мечты рассеивались как дым. Почему-то, созданная мечтами, красотка Анна не переодевала лифчик в незанавешенном окне, а у пухленькой Марии не спадал на улице случайно чулок. Деревня была небольшая, а рабочих было больше 3000. Да и не каждая крестьянка хотела изменять мужу. Лишь немногие, как молодой и ладный Плётц, которому даже протез не помешал  обзавестись подружкой, неплохо устроились. У остальных шансов не было никаких. Поняв, что им и сегодня ничего не светит, мужчины шли в пивную (больше идти было некуда) и пили там, пока не кончалось  жалование за неделю. Напившись они говорили , перебивая и не слушая других, пели песни, орали и обязательно кто-нибудь лез в драку. А когда говорливые стратеги, вроде Фишера окончательно решали как покарать Англию с Америкой и без каких кусков России Германии ну просто никак нельзя, когда молчуны, вроде Эккерта, весь вечер сидевшие над своими кружками, словно каменные, когда кончались деньги, тогда они, галдящей толпой возвращались в заводской барак и проваливались в бездонную тьму, откуда их вырывал рев утренней сирены.
          Так проходило воскресенье и начиналась новая рабочая неделя. Так жил и Виктор Функ. В первую же не делю он понял, что остаться одному в бараке или бродить по лесу — значит обречь себя на целый день страданий. Все шесть дней до этого он слишком уставал, что бы думать. Но в воскресенье, когда он остался один, перед глазами появлялась Ирма. Он не мог жить с этими воспоминаниями и тогда он тоже стал как все напиваться по воскресеньям. Ему надо было прийти в полную отключку, заглушить мысли и воспоминания. 
          Так он и жил день за днем 7 месяцев. Пока в его жизни не появилась Барбара Ланг.

          Утром, выслушав доклады о положении на заводе и узнав от Шнелля, что Функ так и не пришел в себя, Вайнер отправился на доклад к директору завода Кригеру. Директор был мужчина 45-и лет с волевым и жестким лицом жил в отдельном коттедже в трех километрах от завода. Они с Вайнером терпеть не могли друг друга. Они смотрели на жизнь с разных точек зрения. Кригер считал мерилом всех проблем, как это скажется на прибылях, убытках и годовом финансовом отчете завода. Он считал себя патриотом рейха, но никогда не забывал, что завод принадлежит «Стальному Тресту» и именно от него он, Кригер получает недурное жалование, а если все идет хорошо, ежегодную премию. Вайнер же прежде всего служил ПАРТИИ и ГОСУДАРСТВУ, как берейхссляйтер НСДАП и арбайтфронтфюрер «Трудового фронта» - единственного профсоюза в сегодняшней Германии. От них он получал деньги, привилегии, положение в обществе. Поэтому он считал, что и завод собственность ГОСУДАРСТВА. Когда речь шла о победе над врагом или замене тысячи немцев тысячей пленных русских это не вызывало разногласий. Но когда речь заходила о том надо ли устраивать на заводе митинг в рабочее время, то дело доходило до ругани. Узнав о случившемся этой ночью Кригер побелел. Именно он предложил дирекции «Стального треста» перенести завод сюда. Именно он организовал и руководил всем процессом перевозки, сборки и запуска завода. Завод был его гордостью и детищем, его прошлым и будущим. От работы завода зависела его карьера в «Стальном Тресте»
             Закончив доклад, Вайнер спросил
           -  Вы можете, что-нибудь предложить?
           -  Я, ПРЕДЛОЖИТЬ?! Ну ладно, я вам сейчас предложу! Я предлагаю вам вспомнить, что у
              вас в подчинении целая орава эсэсовцев, которых тут бесплатно кормят и содержат за счет
             «Стального Треста» для того, что бы они не допускали таких подарочков! Я предлагаю вам
              вспомнить, что вчера, во время той пустопорожней говорильни, которую вы называете
              митингом, Я  предлагал наградить крестом «За военные заслуги», кого-нибудь из членов
              НСДАП, а ВЫ настояли, что бы орден получил простой рабочий, вроде Функа!
              ПОЗДРАВЛЯЮ!!! ВЫ блестяще укрепили союз национал-социалистов и беспартийных! А
              ещё я предлагаю вам подумать, что вы скажете своему  начальству и совету директоров 
             «Стального Треста» когда англичане разнесут тут все ко всем чертям! Вот, что я вам
              предлагаю!
          -  Проорались? Теперь можно перейти к делу? Или еще подождать?
           - К делу перейти?! Ладно давайте перейдем к делу!  МОЕ дело обеспечить, что бы с конвейера
             вовремя сходили исправные «фердинанты»! И я буду это обеспечивать, пока английские
             самолеты, по сговору с вашим другом Функом не превратят завод в груду металлолома! А
             ВАШЕ дело обеспечить, что бы этого не случилось!
           - Да это мое дело. Только мне надо, что бы вы мне помогали а не мешали. Прежде всего надо
             обсудить вопрос о сегодняшнем митинге назначенном на 11 утра.
           - ЧТО-О-О-О?! Это главное, что сейчас надо решать?! Вам мало митингов?!
           -  На этом собрании Функ должен был вызваться добровольцем. За ним вызвались бы другие.
             Уже приглашены газетчики и фотографы …...
          -  ХА-ХА-ХА-ХА!!!! Ну насмешили!
          -    …... Поскольку набор в армию остается в силе, я не считаю нужным отменять митинг.   
             Только вместо Функа вызовутся 2-3 членов партии. Разумеется они будут подготовлены
              заранее. Все  пройдет как по маслу.
          - Если только эти ваши подготовленные не последуют примеру Функа! Слушайте, вы это все
            серьезно? Ставлю сто марок против пфенинга, что никто не выйдет и эти ваши добровольцы
            будут стоять в гробовой тишине, как два полных идиота. Почему просто не вручить повестки?
            Все понимают, что от мобилизации не отвертеться и незачем устраивать из этого балаган!
          - А затем, что сейчас 43-й год а не 39 -й! Вы думаете, наши рабочие горят тем же пылом, что и
             юнцы из «Гитлерюгента»? Черта с два! Это пожилые, усталые люди. Их дома разрушены,
             семьи где-то в Судетах. Все уверены, что ничего не найдут из своего имущества.  Теперь
             понимаете?
          - Кажется да. Это как инъекция возбуждающего препарата.
          - Да и вообще завод надо останавливать.
          -  Вы с ума сошли! Готовится летнее наступление под Курском. Оно должно наконец 
             переломить хребет русским. Наши «фердинанты» нужны там как воздух! Каждый день, нет
             час нашего простоя - это помощь русским!
          -  Надо рыть щели. И как можно быстрее. До сих пор нас спасала маскировка. Но, что толку
              если англичане заметили огонь? Надо делать убежища для рабочих.
; Если «томми» прилетят хоть раз, ваши убежища, как мертвому припарка. Нам придется
; отсюда убираться. Если не прилетят, щели тем более ни к чему. А зенитные орудия? А наши        самолеты?
          - Я уже обратился в штаб ПВО. К 12.00 прибудут 8 зенитных 88-мм орудий. К вечеру еще 16.
             И вообще, я не думаю, что нас будут бомбить. Все это просто меры предосторожности.
          -  24 орудия. В Эссене их был целый арсенал. Много это нам дало? И как вы объясните
             рабочим зачем роются щели?
          - Объявим, что был акт саботажа. Только преступление совершил не Функ, а кто нибудь из
            русских девок. Сами понимаете, что немецкий рабочий, только, что награжденный орденом,
            не может быть предателем. Внезапно заболел, отправлен в городскую больницу и там  умер.
            Можно будет устроить даже торжественные похороны этому мерзавцу.
              Проводив Вайнера, Кригер минут 10 задумавшись ходил из угла в угол. Затем он позвонил по телефону и решительно распахнул дверь в спальню.
           - Клара собирайся! Через два часа придет машина. Ты с детьми уезжаешь к матери в Мюнхен!
          В это время, в заводской больнице, Виктор Функ мучительно вспоминал, когда начался этот путь приведший его на больничную койку. КОГДА?

          7 месяцев его жизнь ничем не отличалась от жизни других рабочих завода. Не отличалась, пока он не встретил Барбару Ланг. Произошло это из-за аварии на заводской электростанции. В самый разгар рабочего дня, внезапно остановились все механизмы. В цехе, где никогда не смолкал рев и грохот наступила мертвая тишина. Все уже так вошли в рабочий ритм, что внезапную перемену обстановки восприняли с изумлением. Раньше все было ясно и наконец радио объявило, что работа прерывается на 24 часа. Весь остаток дня рабочие валялись на кроватях и играли в карты. Каждую субботу денег им выдавали немного и они все пропивали в воскресенье. Но работа у парового молота была действительно очень тяжелой работой и за неё больше платили. Поэтому у Виктора деньги были. Он понял, что сейчас на него навалятся кошмары. Значит надо напиться. Он взял пропуск в конторе трудового фронта и ушел в деревню никому ничего не сказав.
            В пивной он был единственным посетитель. Обычно он пил только пиво, но в этот раз понял, что пиво его не берет. И он потребовал шнапс. Когда наступили сумерки, Виктор понял, что он своего добился и пошел обратно на завод. На деревню опустился туман, Виктора шатало из стороны в сторону, в голове шумел звук морского прибоя, он распевал песни. Время от время от времени он натыкался на деревья и заборы, что-то им говорил, затем двигался дальше. Последним домом был дом Барбары Ланг. Виктора занесло на калитку её забора. Он постоял, что-то бормоча, а затем вдруг решил покачать калитку. Калитка очень забавно скрипела. Он раскачивал её все сильнее и сильнее, а потом вдруг подумал — а сумеет ли она устоять перед ним, если он разбежится? В Германии все делали добротно, так что бы это служило долгие годы. Поэтому калитка слетела с петель только с третьего раза. Хозяйка в это время была на заднем дворе. Услышав треск она поспешила к забору. Увидев выломанную калитку она изумилась и поспешила в дом. Войдя она оцепенела от страха. Посреди её дома стоял незнакомый, огромный, пьяный человек. Немного придя в себя и взяв в руку деревянную колотушку, похожую на ручную гранату, которой она толкла варенную картошку в пюре. Барбара приободрилась. Распахнув дверь, что бы обеспечить отступление, если он вдруг бросится на неё, она крикнула.
           -  Эй! Какого черта ты тут делаешь!? Вон отсюда!
               Виктор обернулся. Его продолжало шатать, перед глазами все плыло, он никак не мог сфокусировать взгляд в одной точке. Смутно он видел какую-то мегеру беззвучно раззевающую рот и корчащую смешные гримасы. Было видно — она указывала ему на дверь. Он пьяно улыбнулся и пошел в указанном направлении. Но рядом с входной дверью была дверь в кладовку. Барбара увидела, как он скрылся в кладовке и тут же послышался звон и грохот словно обрушился камнепад. Этот пьяница, что-то мыча, весь обсыпанный мукой выполз на четвереньках, каким-то образом поднялся на ноги, и вдруг, заваливаясь вперед, устремился в комнату. Раздался  грохот, словно уронили здоровенный шкаф. Барбара открыла дверь  и увидела, что он спит упав мимо кровати. Она немного успокоилась.
             -  Эй! Вставай! Чего разлегся?!
          Ответом был только храп. С трудом перевернув его на спину она несколько раз ткнула его  ногой. Никакой реакции. Вылила ему на голову кастрюлю воды — тоже самое. Но надо же как-то его выпроводить. Барбара повернулась к нему спиной, взяла его за ноги и попыталась тащить по полу. Сколько же он весит!?Вытащив его в коридор, она поняла - через порог перетащить его не сможет. Но не оставлять же его здесь. Отдышавшись Барбара вспомнила, что когда — то слышала, что  пьяных можно немного привести в чувство если сильно надавливая растереть подмышки. Но когда она распахнула ему рубашку, то остолбенела. Его грудь бугрилась большими мышцами. Никогда она не видела таких мускулов. Интересно, ему на вид лет 40 с небольшим. Все мужчины, которых она знала в этом возрасте выглядели примерно одинаковыми: плечики узкие, ножки тонкие, ручки дряблые, пузо торчит — мужчины. А этот? Откуда он взялся? Тут Барбара заметила, что она не растирает ему подмышки, а гладит ему грудь и живот. Мгновенно покраснев, она вскочила ноги, испуганно поглядев на окна. Слава богу они занавешены. Да что с ней такое!? Потом, вдруг рассмеявшись, она заперла входную дверь и пошла спать. К двери она придвинула тяжелый комод и заснула с ножом под подушкой.
         Утром она проснулась с первыми лучами солнца. Тихонько оделась и вышла в коридор. Виктор спал все там же. Женщина призадумалась, у неё множество дел: надо подоить и вывести в стадо корову, накормить свиней и кур, прибраться в доме, работать в поле и огороде. А как все это делать, если в доме разлеглось такое сокровище? Еще чего-нибудь разломает или сопрет. Барбара вылила ему на голову кастрюлю воды, он зашевелился. После третьей кастрюли Виктор открыл глаза и со стоном сел.
              - Ну! Очухался наконец?! Теперь убирайся, не то позову полицию.
          Голова Виктора трещала с похмелья. Ему казалось, что он был в пивной минуту назад. Боже, как болит голова.
              - Где я?
              - В Букингемском дворце!
              - Кто вы?
              - Не узнал?! Королева английская!
              - А я кто?
              - ….! ....! …..! …...! …....! …....! ........!!!
        Теперь, когда Барбару отпустило нервное напряжение ругань полилась из неё сама собой.
; ТЫ — СКОТИНА! ПЬЯНЬ! ЖИВОТНОЕ! Ты вломился в мой дом, перевернул все вверх дном, едва не разнес все на куски, чуть меня не убил! Знаешь во сколько мне все это обошлось? — 30 марок! Ты мне все возместишь до последнего пфенинга. Не веришь, такой и растакой? Глянь как все залито водой! Загляни в кладовку! Выгляни в окно! Мне надо выйти по делам а как я пойду, когда калитка валяется на земле? Что мне теперь делать?!
          От её крика в голове Виктора словно вспыхивали искры. Со стоном он встал, прошел на кухню и сунул голову под струю воды из под крана. Когда в голове прояснилось он сказал.
               - Я принесу деньги. А пока может я могу починить вашу калитку?
               - А ты умеешь?
               - Надо попробовать. У вас есть какие — нибудь инструменты?
               - В сарае есть ящик с ними. Ты точно умеешь?
          Виктор провозился с  калиткой полчаса. Прикрутив последний шуруп, он огляделся. От работы он вспотел, но проситься в дом, что бы умыться, он не решился. Еще опять наорет. Тут он заметил прибитый к дереву уличный умывальник полный дождевой воды. Снял рубашку и стал смывать пот. Именно в этот момент Барбара вышла на крыльцо. Она невольно залюбовалась, видя как у Виктора под кожей, блестя от воды под лучами солнца, перекатываются мускулы шеи, плеч, рук и спины. Когда он закончил, она дала ему полотенце.
                - Ну, я закончил, теперь я пойду.
                - Не забудьте про деньги.
                - Конечно-конечно. Всего хорошего.
          Вот так и встретились мужчина и женщина которым было суждено полюбить друг друга. Виктор пришел вечером, когда уже темнело. Пол дня он одалживал деньги, ругая себя за то, что пропил все деньги. Потом, заводское радио объявило, что авария на электростанции устранена и через час начнется работа. Подойдя к дому Барбары, Виктор остановился и нерешительно постучал. Барбара в это время мыла ноги в тазу. Услышав стук, она торопливо открыла дверь, пригласила войти и ….. остолбенела. Неужели это тот самый человек. У вчерашнего оборванца с тупой рожей с этим человеком, общим было только одно — мощное телосложение. Собираясь, Виктор оделся во все лучшее. Сделал он это не потому, что ему понравилась эта женщина, а потому, что хотел исправить о себе неприятное впечатление. Он всегда, даже у молота, старался быть аккуратным и ему было неприятно сознавать, что кто-то видел его пьяницей. Виктор даже не подозревал каким успехом увенчались его старания. Вместо вчерашнего бродяги Барбара увидела перед собой представительного, аккуратно одетого и даже красивого мужчину. Ей стало неловко за свой вид, ведь подбежала к двери как была — босиком, в старом и грязном платье, с растрепанными волосами. Что бы скрыть смущение, она сказала.
                - Входите же. Вы так поздно. Я уже собиралась ложиться.
                - Простите, все собрать не удалось. Тут только 11 марок.
                - Ну ладно. Остальное принесете потом.
                - Поверьте, мне очень не хотелось бы представать перед вами в том виде, как вчера.
                - Вам так важно, что я о вас думаю?
            Барбара говорила с насмешливой улыбкой. Робость вчерашнего хулигана начала её забавлять. Что он за человек? Вчера напился как свинья, сегодня скромный, как мальчик на конфирмации. Прощается, хочет уйти, четыре раза останавливается как идиот. Тут Виктор уставился в угол комнаты. Барбара проследила за его взглядом — там стоял аккордеон.
              -  Ну что же вы?
              -  Это у вас аккордеон?
              -  Ну не рояль же.
              -  У вас кто-нибудь играет на нем? Раньше муж играл.
              -  Он на фронте?
              -  Погиб под машиной. Не поверите, поехал по делам в город, а тут воздушная тревога.
                Затемнение. Остался только сын, но он сейчас в армии. Во Франции.                               
              -   К сожалению у меня завтра дневная смена, да и вам завтра рано вставать.
              -   Это точно.
              -   Вы позволите мне пока немного поиграть на аккордеоне?
              -   Чего, чего? Ну сыграйте.
            Виктор взял инструмент, одел себе ремни на плечи и закрыв глаза, заиграл нежную, грустную  мелодию. Звуки музыки унесли его в далекое прошлое. Перед его мысленным взором возникли картины счастливых лет, перед самой первой мировой войной. Вот он придя с работы играет на  таком же аккордеоне. Рядом  молодая и красивая Ирма. На коленях матери хмурит бровки четырехлетняя Натали. В детской кроватке гугукает младенец Вольдемар. Он сам, молодой и сильный парень и все хорошо, и все впереди. И
никто не знает, что совсем скоро настанут 4 года войны и 20 лет разлуки. Какое было счастье! Куда все ушло?
           А Барбара тихонько вздохнув, присела напротив Виктора. Слушая то задорные и веселые, то нежные и грустные мелодии она внимательно вглядывалась в лицо Виктора. Что он за человек? Пришел как обещал, принес деньги, хотя если говорить честно, ущерб того не стоил. Может и буянит, когда напьется, но видно, что вообще-то он не грубиян. Вчера её испугало, что он такой большой, но сегодня она смотрит на него по другому. Вот только почему у него такое лицо — ни доброе, ни злое, вообще никакое. Только в глазах было выражение. А мелодии все лились и лились и Барбару тоже захватили воспоминания. Мужчина, играющий на аккордеоне вдруг стал для неё тем, что было совсем недавно и что ушло безвозвратно. Олицетворением всего, чего она лишилась, когда умер муж. Часто она с горечью думала, что городским женщинам легче переносить одиночество. Они могут устроиться на какую-нибудь фабрику, сходить в кино или на танцы, а что делать ей? Было не так тоскливо пока сына не забрали в армию. Очень тяжело отработав, возвращаться домой зная, что дома тебя никто не ждет. Этот человек так остро напомнил ей о прошлом, но он уйдет, а она еще острее и тяжелее будет чувствовать свое одиночество. И она выпроводила Виктора.
           На следующий день он долго думал, как сохранить повод приходить к ней, после того, как все деньги будут отданы. Ему очень хотелось пережить те ощущения. После игры на него нахлынуло много светлых воспоминаний. Он с удивлением осознал, что душевная боль исчезла, хотя он не устал от работы и не напился. Хоть не надолго на душе стало легче. И он  хотел испытать это снова.       После страшных событий с Ирмой на него нашел какой-то душевный столбняк. На инстинкте Виктор стремился выключиться из жизни. Так раненый зверь заползает в нору, что бы зализать раны. Но если он не погибает от этих ран, то рано или поздно выползет из этой норы. Вот так и душа Виктора обязательно должна была выйти из оцепенения. Все это — музыка, скрип калитки, запахи домашнего, а не казенного жилья, все было воплощением ЖИВОЙ жизни. Не все умерло в его душе.
            В этот раз пришлось ему удивиться. Перед ним предстала не злобная мегера, оравшая на него в первый вечер, и не вчерашняя неряшливая крестьянка с настороженным взглядом. Теперь Барбара подготовилась к его приходу вымылась, сделала прическу, одела лучшее платье. Её глаза так и блестели.
         -     Добрый вечер. Я принес остальные деньги.
         -   Не стоит об этом. Хотите кофе?
         -   Если это вас не затруднит.               
           С этого момента эти мужчина и женщина поняли, что нужны друг другу. Поняли и уже не расставались. Барбара сумела дать выход скорби истерзавшей его сердце, ей он был обязан тем, что вернулся к жизни. Иногда Виктор пытался сказать ей как она ему дорога, что он к ней чувствует но сбивался и тогда просто обнимал её. А Барбара понимала все без слов. И по мере того как перед ней раскрывалось его сердце, распускалось и то хорошее, что было в ней. Раньше воскресенье было самым унылым днем для обоих, теперь оно стало сплошным праздником. По будням Виктор был обязан возвращаться в барак к 23.00. Но субботний вечер и воскресенье они проводили вместе. Барбара сняла с его души каменную тяжесть и ему уже незачем было отрекаться от жизни. Однако из той могилы, куда он шагнул, вышел уже другой Виктор. О Ирме он не забыл. Если раньше мысли о ней сводили его с ума, теперь он мог думать, размышлять и он мучительно старался понять, зачем она совершила тот поступок. Ведь она не могла не понимать чем все это кончится. Ну сколько провисел тот плакат? Хоть кого-то из обывателей он сделал лучше? Результат поступка и кара за него были несопоставимы. И это не отпускало ни на день.
         Через месяц они решили пожениться. Оба написали своим детям. Сын Барбары Рихард ответил, что матери всего 39 лет и второе замужество — её личное дело. Но он хочет лично познакомиться с Виктором. Скоро ему предоставят отпуск. От Хельги пришла последняя посылка с запиской о том что отец не маленький и она надеется познакомиться с его избранницей. Добавила, что переводится из Аушвица. В посылке кроме продуктов были женские вещи: жакет, юбка, блузка, чулки, туфли-лодочки, перчатки, сумочка, шляпка и набор французской косметики. Был даже золотые женский ювелирный гарнитур и мужской перстень. Когда выла сирена воздушной тревоги Виктор и Барбара лежали крепко обнявшись. Рядом шла жизнь, клокотала война но их дом казался им прекрасным островом посреди бушующего моря. И они хотели остаться на этом острове навсегда.

         Но реальная жизнь не давала себя забывать. В один из будних вечеров, когда Виктор и Плетц собрались в деревню их остановил блоклейтер секции их барака и объявил.            
            А ну ка стойте. Есть важное сообщение.               
            Скажи другим. Он они нам передадут, а мы спешим.               
            Подождете!На нашем заводе на заводе скоро прибавится 1000 новых рабочих.
            Вот событие            
            1000 русских.
            Да, это серьезно. Если сюда добавится 1000 русских пленных. Значит 1000 немцев уйдут на фронт. Я-то свое отвоевал, а вам помашет платочком Лили Марлен. 
            Заткнись Плетц! Об этом ничего сказано не было.  Слушайте правила общения русскими. Первое — никаких дружеских отношений с ними. Тем, кому придется их обучать, особенно следить за этим. Второе — строжайше следить за попытками саботировать. За ними будут следить СС но к каждому конвоира не приставишь. Поэтому всем следить в оба глаза. Третье — мы должны следить за скоростью их работы, особенно там, где выплата производится не с выработки. Докладывать о всех попытках затянуть работу. И четвертое — мы должны следить за тем, что бы во время обучения производительность не падала. Обучая пленных, необходимо наблюдать за каждой операцией.   
           Рабочие стали обсуждать услышанное. Перспектива попасть на фронт никого не радовала. Каждый надеялся, что он очень квалифицированный рабочий и именно без него тут не обойдутся.     Фишер крикнул вслед уходящим  Виктору и Плетцу.
               Конечно, мы тут что. Мы в карты играем, а они с бабами покувыркаются да спать.
           Плетц обернулся и ответил.
                Кто покувыркается, а кто и онанизмом займется.
           Идя по дороге двое мужчин  разговорились.  Сначала Плётц говорил спокойно, а потом с  нескрываемой горечью.
               Говорят ты скоро женишься?
               Надеюсь, скоро.
               Я видел вас в деревне, тебе повезло. А мне вот так не повезет.
               Почему? Ты молодой, видный парень. Я уверен и ты женишься.
              Слушай Виктор, я давно приглядываюсь к тебе. Ты не станешь, как другие, говорить «Эй ты, калека». Я понимаю, они это не со зла. Они понимают, что таким я стал на войне. Они просто говорят так и все, раньше я сам был таким. А вот ты никогда так не скажешь, я заметил. Понимаешь мне нужен твой совет, именно твой.
             Постараюсь помочь чем смогу.
             Видишь ли, мне 23 года и возможно мне придется всю жизнь работать на заводе. Что может делать — инвалид? Подкладывать сырье в самую простую машину, или копаться на складе, как я сейчас. Война отняла у меня не только ногу. Ты знаешь у меня здесь есть девушка. Мы друг другу понравились и я подумал — Чего ждать? Может я больше нигде не найду такой, чтобы понравилась мне еще больше? И я сказал — Давай поженимся!
            А она?
            А она ответила, что одно дело кувыркаться в стоге сена и совсем другое, связать с человеком свою жизнь. Пойдут дети — тут в шалаше не проживешь. И она ведь права. Инвалид всегда будет на последнем месте и работу ему будут давать самую паршивую, такую, за которую никто не возьмется.   
            Ну это как сказать. Человек может многого добиться если с ним рядом женщина, которая помогает и поддерживает, когда нужно. Да не читай ты мне церковных проповедей. Ну что такое обычный человек? Он должен работать вол, чтобы свести концы с концами. А я разве какой -нибудь
особенный? Я самый обычный средний человек. А без ноги еще пожалуй и меньше среднего человека. Тут такое дело....
             Ну говори.
             Несколько месяцев назад я узнал, что по приказу фюрера создано бюро устраивающие браки солдат-инвалидов. И я туда написал, просто из любопытства. Да нет, черт побери! На что-то надеясь! Я понимал, что большинство девушек будет вроде этой, из деревни. Но вдруг, все же.... Началась переписка, анкеты, фотографии, ну, ты понимаешь. И вот уже в принципе все готово. 
             Так в чем дело?
             Ей 18 лет, зовут Уши Дигарт, живет в Эмдене, работает воспитательницей в детском саду. Вот, глянь фотографию, это она на пляже.    
             Ого! Да она просто красотка! Да-а она знала что тебе прислать. Лицо энергичное и красивое,  фигура гимнастки, грудь ….. Извини! Так, что тебя тревожит? 
            То, что она такая красотка! Подумай, почему такая девушка согласилась выйти за инвалида? Ведь у неё наверняка отбоя от кавалеров нет!   
             И, что ты думаешь?
            Да то, что она наивная дурочка! В письмах она меня уверяет, что я её идеал, герой, она в меня влюбилась с первого взгляда и все такое. Может сейчас она действительно так думает. Но на самом деле она влюблена не в меня, а в идею осчастливить несчастного героя. Она навоображала себе прекрасных картин. Вот идем мы с ней под руку по улице, она в своем лучшем платье, я в форме с
орденом на груди и все встречные ахают и охают — смотрите какая она святая. Какая хорошая. Ей почет, слава, уважение. Она чувствует себя как солдат на параде. И думает что с ней я стану счастливым-счастливым и она вместе со мной. И всю жизнь её будет переполнять восторг как на том параде. Но жизнь — это не сказка про красавицу и чудовище! От её поцелуя нога у меня не вырастет! Когда кончится война и все забудут, что в газетах была её фотография. Когда ей станет  25, 30? А я ведь точно знаю — обязательно придет день, когда ей станет невмоготу. Другие смогут обеспечить своих жен, а я — инвалид?! Да лучше мне жить всю жизнь одному, как последней собаке, чем услышать, что она загубила свою жизнь, связавшись со мной! Или хуже, она будет жить со мной из жалости, а бегать к другому! ДА Я ЖЕ ЭТОГО НЕ ВЫНЕСУ!!!  Ни одна девушка не должна жить со мной! Разве, что какая-нибудь старая дева, на которую никто не посмотрит. И все же, как подумаю, что придется всю жизнь жить одному и раз в неделю пользоваться проститутками — да лучшее бы я сгорел тогда в танке! И эти мысли сводят меня с ума!
           Женись на ней! Ты спрятался в свою беду как в рыцарские латы, ты отгородился от мира как броней, как стеклянным колпаком и боишься оттуда вылезать.  Под колпаком, хоть плохо, но привычно и вроде терпимо. А если вылезешь, вдруг станет хуже? А может лучше! Но ты никогда не узнаешь этого, если не попытаешься выбраться оттуда. Ты знаешь — в 1918 году я как и ты был в
России. Там мне рассказали такую историю. Однажды в одной стране случилось сильное наводнение и один очень набожный человек не желал спасаться вместе со всеми, говоря, что его спасет бог. И он раз за разом отвергал все шансы на спасение, которые предлагали ему люди. Погибнув он спросил бога — что же тот его не спас. Ведь он так сильно просил бога его спасти. Бог ответил — а кто тебе
посылал  возможности спастись? Понимаешь о чем я? Может быть бог, судьба, не знаю что еще, сейчас дает тебе шанс круто изменить свою жизнь к лучшему. Попытайся! Может быть случится все чего ты сейчас опасаешься. А может быть и нет! Ты хотя бы твердо будешь знать. Расскажи этой Уши все то, что ты рассказал мне. Может она сразу разлюбит тебя, а может у вас будет счастливая жизнь. Езжай к ней! Езжай!
        Ты классный мужик Виктор! Здорово прочистил мне мозги! Почему мы не встретились раньше?
             Скоро в самом дальнем углу заводского двора начали строить новый барак. В таком строении помещалось 250 немецких рабочих. Как там поместится вчетверо больше? Вокруг барака вбили изогнутые столбы, на них натянули колючую проволоку и вот однажды вдали показалась колонна странно одетых людей. Сначала над дорогой появилось огромное облако пыли. Потом казалось на дорогу выползла огромная полосатая сороконожка. Слышался только шорох шагов, никто в колонне не разговаривал. Спереди и с боков шагали эсэсовцы с автоматами и хлыстами. Новички приблизились и тут стало понятно, что это женщины в полосатых платьях. Лица у всех были давно не мытые, желтовато-бледные, изможденные, на шее отчетливо виднелись жилы. Над толпой немцев пронесся какой — то стон. Виктор поглядел на них — на всех лицах отчетливо читалась похоть. Немцы сразу заговорили перебивая друг друга.
               - Вот это работники. С такими много наработаешь.
               - Главное чтобы они умели работать кое чем другим.
               - Ну это умеет любая баба. А нет, так мы научим.
               - Какое заботливое рабочее министерство труда.
               - Удружили по полной программе.
               - Теперь заживем.
           Русских поставили на самые тяжелые и черные работы. Виктору по прежнему некогда было
отвлекаться от парового молота, но он понимал, что такая работа не под силу таким худым людям. После смены он услышал разговор. 
                - Ты представляешь, что посмела сказать эта тварь? Что ей это видите ли не под силу.
                - И что было дальше?
                - Эсэсовец избил её хлыстом.
            В первую же ночь на свет из окон русского барака словно слетелся рой мотыльков. Но внутрь им хода не было. Ворота в заборе из колючей проволоки охранялись двумя эсэсовцами а вдоль этого забора, каждые полчаса проходил эсэсовский патруль. На все просьбы и уговоры они отвечали только одно — запрещено. Так прошло трое суток. На четвертые кто-то догадался, что надо дать конвойным взятку. Немецкие мужчины были свято уверены в своей неотразимости а так же видя как истощены эти женщины считали, что достаточно показать им кусок хлеба и все в порядке. Эсэсовцы к русским не приставали. Убить — это пожалуйста, а за разбазаривание драгоценного арийского семени, можно в два счета вылететь с этого теплого места на восточный фронт. Они получали из-за русских другую пользу.
             Чтобы войти в русский барак каждый немецкий рабочий должен быть дать эсэсовцам 5 марок. Причем эсэсовцы не несли никакой ответственности за то, что будет дальше и денег никогда не возвращали. Рабочие уже предвкушали райское наслаждение, но войдя, натыкались на угрюмых русских женщин. Не зная их языка мужчины жестами изображали зачем пришли. За это они получали кулаком в глаз, дубиной по хребту, сапогом по яйцам и вылетали мордой в грязь с обчищенными карманами. Собираясь в «гости» ухажеры хвастались перед теми кто не решился или очень устал на работе, какие они половые гиганты, что, как и сколько они будут делать с этими бабами. Признаться перед товарищами, что вместо наслаждения, тебя — мужчину, избили и ограбили женщины, было никак невозможно. И поэтому вернувшись они вовсю врали какое наслаждение получили. Их слушали с завистью и на следующую ночь к русскому бараку шли другие искатели приключений на свою задницу. Эсэсовцы получили постоянный источник дохода, русские, какую-никакую добавку к еде, а немецкие рабочие незабываемые впечатления. Рабочих на заводе было более 3000, так, что поток дураков не иссякал.
              Виктор конечно тоже интересовался русскими. Что это за люди такие? Почти все народы Европы давно покорились, а эти все сопротивляются. Удивило его и то, что здесь были только женщины. Многое стало необычным. Виктора тянуло к русским не как к женщинам а как к незнакомым людям.
              В один из обеденных перерывов, он зашел за один из складов погреться на солнце. И неожиданно столкнулся с русскими. Их оказалось двое, почему-то без конвоя. Обе оказались молодыми,  коротко остриженными и очень худыми. Встреча оказалась неожиданной и для них, они сразу вскочили на ноги и сразу напряглись. Было ясно, что от любых немцев они не ждут ничего хорошего. С минуту все трое молча смотрели друг на друга. Видя как они истощены, Виктор захотел помочь им, но чем? У него сейчас нет ничего съестного. И тут он заметил, что одна из них держит в руках окурок. Тогда он выхватил из кармана пачку сигарет и протянул её им. Пачка была надорвана, одна сигарета выпала и девушка с окурком жадно смотрела именно на эту, выпавшую в грязь сигарету, словно не замечая протянутой пачки. Так прошла минута, две, а ничего не менялось. Виктор просто вложил пачку в руку девушке и пошел прочь, ощущая спиной их тяжелый, ненавидящий взгляд.
            На следующий день он оставил от обеда два бутерброда и пошел за склад, твердо уверенный, что они будут там. Их не было. Виктор огорчился, собрался уходить и вдруг увидел в щели между досками пару настороженных глаз. Зачем они туда залезли. Их взгляды были какими-то странными и тут он увидел недалеко от этого места стоявшего эсэсовца. Ясно, им запрещено здесь находиться. Если их тут увидят, то им не поздоровиться. Скоро конец обеденного перерыва, а им никак не выбраться. ЧТО С НИМИ БУДЕТ?! Думал Виктор недолго, положив сверток с бутербродами рядом с щелью, он подошел к эсэсовцу,  угостил того сигаретами и завел разговор, встав так, что эсэсовец оказался спиной к тайному месту. С радость  Виктор увидел, как из закутка за складом выскользнули две фигуры в полосатых платьях. Он понял, что эти две несчастные девушки только что были на волосок от смерти. Больше они сюда не придут. Весь остаток рабочего дня, работая у молота Виктор мучительно думал, как же им помочь. И придумал. На следующий день, в обеденный перерыв, он увидел этих двух сидевших на земле в большой группе других женщин. С них не спускали глаз эсэсовцы. Виктор несколько раз, словно гуляя, прошелся туда-сюда мимо них. В руках у него был камень необычной формы и Виктор то подбрасывал его вверх, то перебрасывал из руки в руку, а под конец остановившись сделал вид будто пытается жонглировать, все время роняя его. Все засмеялись на этим неумехой и только эти две девушки, сначала удивленно, а потом очень внимательно следили за Виктором. Выбрав место на дороге к русскому бараку, которое ниоткуда не просматривалось, он  сделал небольшую ямку, положил в него свой пакет, засыпал ямку и положил сверху этот камень.
           Три дня он так подкармливал этих русских, а потом он понял, что есть более простой способ. Вечером, подойдя к русскому бараку, Виктор увидел сидевшего на скамейке Плетца,  наигрывавшего что-то на губной гармошке.
             Привет! Что это ты тут делаешь?
             Смотрю бесплатное цирковое представление! Присаживайся! Видишь — вход в этот барак с одной стороны, а выход с другой. О несчастные обитательницы этого прекрасного пансиона благородных девиц.   К вам движется неотразимый Казанова — Фишер! Вот он договаривается с привратником. Скрывается в доме. О боже, спаси эти невинные души! Начинаем отсчет! Появляется похоронная процессия, впереди идет безутешная вдова. После короткого, но трогательного отпевания, тело покойного было предано земле!
          Тут Виктор и Плётц увидели, как в задней стене русского барака распахнулась дверь  наружу,и оттуда  мордой в грязь, вылетел Фишер. Плетц достал губную гармошку и сыграл похоронный марш. Увидев, как в барак зашел следующий любитель острых ощущений, он заговорил таким тоном, словно  комментировал по радио футбольный матч.
           Продолжается дружеское спортивное состязание! Вперед вырывается чемпион по разбиванию женских сердец Думпель! Проход в опасную зону! Пас направо! Выход с вратарем один на один! Опасный момент! Г-О-О-О-ЛЛЛЛ!!!!
           Словно ожидая этого возгласа Плётца, именно в эту секунду, русские вышвырнули и Думпеля, на это раз, для разнообразия спиной вперед. Плетц сыграл мелодию, которой обычно открывали и закрывали футбольные соревнования. Виктор хохотал от души.
           Как ты угадываешь момент?
            Опыт! Сам знаешь, здесь не много развлечений, а тут такой цирк! У этих женщин тоже немного радостей. Что бы хоть немного скрасить свое существование они поют по вечерам красивые мелодии. А я оказывается могу подбирать на слух мелодии. Самому удивительно. У нас сложился союз, они поют, а я им аккомпанирую. Неплохо получается.
            Это здорово. Теперь я туда пойду.
            Тебе что, мало подруги в деревне? Или по морде давно не получал?
            Я тут подкармливаю двоих. Жалко мне их. Но понимаешь ведь какой это риск?  А это  такой простой способ передать им еду.
            Ты знаешь русский язык? Да ты не успеешь ничего объяснить, как окажешься за воротами.
Я пойду  с тобой.
             Заплатив по пять марок эсэсовцам, они вошли в барак. Буквально через три секунды друзья оказались окружены целой толпой женщин в полосатых платьях. Их взгляды не предвещали ничего хорошего, Виктор буквально кожей ощутил повисшее в воздухе напряжение. Он понял — одно движение и на него набросятся, изобьют и вышвырнут вон. Но тут Плетц  громко сказал по русски.
              ПОШЛИ НА …...!
          В ответ раздались злобные крики. Но тут вперед протолкались те самые две девушки. Выслушав их, остальные немного успокоились. Плётц вынул губную гармошку и заиграл русскую мелодию. Среди русских возник удивленный ропот. Одна из русских начала петь другую русскую песню и замолчала. Плётц продолжил мелодию. Затем он заиграл другую песню, русские продолжили. Вот так между началось взаимопонимание между двумя немецкими мужчинами и русскими женщинами. Виктор отошел в сторону с двумя своими знакомыми и передал им еду. Они переглянулись, подарок взяли, но пошли вглубь барака. Виктор двинулся вслед за ними. Они подошли к нарам на которых лежала группа истощенных девушек. По их нездоровому румянцу, прерывистому дыханию и запавшим глазам стало ясно, что они больны. Видя как его знакомые стали кормить их его продуктами, Виктор застыл пораженный. Как они заботились об этих несчастных. Когда они закончили Виктор попытался заговорить с ними, но они не знали немецкого языка а он русского. В бараке нашлась женщина немного говорившая по немецки. С трудом Виктор понял, какие лекарства нужны и засобирался отсюда. Плетц все это время играл на губной гармошке и вокруг него образовался целый хор. Он улыбался женщинам, они улыбались ему. Собираясь уходить, Плётц опять громко сказал.
              ПОШЛИ НА …. !
            Наступила гробовая тишина. Стало ясно, что опять получилось что-то не то. Женщина говорившая по немецки сказала.
               Все было так хорошо, а ты все напоследок испортил. Что ты все время ругаешься?
               Почему ругаюсь? Это же ваше пожелание счастливого пути!
               С чего ты это взял?
               Так в России в каждой деревне, когда мы въезжали и выезжали все жители кричали нам
               ПОШЛИ НА …..! В другой деревне - тоже самое! И так в третьей, в четвертой - везде.
               Наконец мы спросили одного русского старика, что означает это ПОШЛИ НА ….! Он   
                подумал и говорит — это русское пожелание счастливой дороги. Так дальше и пошло,
                мы едем, а русские везде и всюду желают нам счастливой дороги. А что тут такого?
             Ответом был оглушительный хохот. Женщины смеялись и все не могли остановиться. Плётц удивленно смотрел на них. Наконец переводчица смогла объяснить, что это значит по русски на самом деле. Плётц изумился, немного постоял с видом огромного удивления и …. тоже засмеялся.
                Виктор, ты представляешь, они нас …., а мы, идиоты, радостно киваем и соглашаемся.
                Ну русские! Ну молодцы! ХА-ХА-ХА!
              В дверях он остановился и снова заиграл на губной гармошке. Ответом был радостный смех и новое пение. Эсэсовцы удивились — впервые гости вышли из этого барака сами, а не были вышвырнуты вон. Так все и продолжалось. Каждый будний вечер друзья шли к русским. Они приносили еду и лекарства. Конечно это были крохи, но для русских и это было важно. Однажды Виктор, прослушал радио и  принес список городов. Напротив одних он нарисовал свастику, а напротив других пятиконечную звезду. Это было уже серьезно, женщины сразу утащили эту бумагу вглубь барака. Следующим вечером к Виктору подошла переводчица и одна из его первых знакомых  и попросила принести … флакон из под духов. Виктор удивился, но решил, они же женщины, им хочется быть красивыми, а попросить духи не решились. Так они и стали делать с Плётцем. В мужских бараках начались разговоры.
           - Ну надо же, как им везет. Ну что в них такого особенного? Одному за сорок, другой вообще
              инвалид! И в деревне подруги есть, и здесь гарем себе завели. А  нас хоть бы одна глянула!
         Так все и продолжалось. Продолжалось до того памятного митинга с награждением.

          Утром, после поджога стрелы, заводская территория менялась прямо на глазах. Все увеличивалась сложная система траншей. Люди, подгоняемые страхом, копали быстро, разбившись на три группы. Каждая группа копала ровно 10 минут, по свистку мастера они бросали работу, вылазили наружу и отдыхали, а на их место вставала следующая группа и так же копала в бешеном темпе. Отдыхающие жадно ловили ртом воздух, курили и отпускали тупые остроты над которыми никто не смеялся. Все помнили бомбежки, когда за одну ночь целые городские кварталы превращались в груды обломков. Все буквально кожей ощущали, что сюда может пожаловать СМЕРТЬ. Вдруг на заводской двор въехала тюремная машина и все увидели необычную процессию. Пять эсесовцев вели двух русских женщин. Плётц сразу узнал знакомых Виктора. Все удивились — до этого русских водили только большими колоннами, а тут всего двое. Обе были сильно избиты, а у одного из эсесовцев была прокушена рука. Эсосовцы сказали рабочим.
                - Это из-за них вам приходится копать траншеи. Это они подали сигнал англичанам.
          Раздались злобные крики немцев. Девушек заталкивали в тюремный грузовик, а они кричали.
                - ГАДЫ! СВОЛОЧИ! За нас отомстят! Русской земли захотели?! Все в неё ляжете! Вас 70
                миллионов, а нас 170! Всех не перевешаете! БУДЬТЕ ВЫ ВСЕ ПРОКЛЯТЫ!
           Грузовик уехал, рабочие снова взялись за лопаты и только тут заметили высокого человека средних лет в одежде лютеранского пастора. К нему сразу подошел один из бригадиров и сказал.
                - Сегодня проповеди не будет святой отец. Сами видите, что здесь творится.
                - Но что случилось, сын мой?
                - По приказу дирекции завода отменены все работы. Дневная смена вместо работы роет
                укрытия ПВО. Что бы вместо производства танков копали землю? Такое было только в
                Эссене, в самый разгар бомбежек! Так, что возвращайтесь в свой приход в деревне.
          Пастор уже собрался уходить, но тут его окликнул доктор Шнелль.
                - Герр Шлаг! Вы же обещали пройти у меня обследование! Нельзя, нельзя так беспечно    
                относиться к своему здоровью. Особенно в наше время! Раз уж вам не удалось заняться
                исцелением душ, позвольте эскулапу заняться исцелением вашего бренного тела!
          Оказавшись в своем кабинете и убедившись, что их никто не подслушивает, Шнелль сказал.
                - Как вам нравиться веселье на заводском дворе? Знаете, почему всем сейчас не до мыслей
                мыслей о боге? Сегодня ночью, на поле за заводом кое-кто устроил феерверк! Как раз во
                время пролета английских самолетов и при этом огонь был в виде стрелы. Угадайте куда
                она была направлена?
                - Так вот почему арестовали этих двух несчастных девушек. Их увезли как раз, когда я
                пришел. Да поможет им бог!
                - Бог!? Что-то я не слышал ни разу, что бы бог помог хоть кому-нибудь из тех, кому его
                помощь была действительно нужна, за последние 10 лет! Наверно, увидев за последние
                годы, на что способны его творения, ему просто надоело пытаться сделать людей лучше.
                И он как Пилат умыл руки!         
                - Слушайте Шнелль, священник, еще и психолог! Ваше ерничество вам не к лицу! Что с
                вами произошло?
                - Со мной?! Это произошло со всеми нами, со всеми немцами. Скажите, пастор, вам
                никогда не приходилось разочаровываться в чем то очень важном для вас? В том без
                чего вся ваша жизнь перевернется вверх тормашками? И я не имею в виду случаи когда
                муж разочаровывается в верности жены, а жена в способности мужа её защитить. Я
                имею в виду кое, что пострашнее!
                - Что же именно?
                - В людях вообще! В соседях, в родных, в своей стране, в себе самом! Когда понимаешь,
                что люди — венец божьего творения, способны на поступки, которые невозможны
                даже в волчьей стае! Знаете, археологи будущего столкнуться с неразрешимой
                проблемой. Они будут думать: «Перед нами братские могилы немцев середины 20-го
                столетия. Но почему их так много? Наверное тогда в германии свирепствовала какая
                -то эпидемия, вроде средневековой чумы. Какое странное разнообразие костных
                повреждений: переломы ребер, раздробленные суставы пальцев, может у них под
                влиянием климата развилась особая хрупкость костей?
                - Прекратите! Вы меня позвали, а не я вас! Говорите по делу или я уйду.
                - Хорошо, слушайте! Этих двух несчастных просто назначили виноватыми. На самом
                деле сигнал англичанам подали не они, хотя они об этом очень жалеют, а истинный
                ариец и образцовый рабочий Виктор Функ, только вчера награжденный крестом « За
                военные заслуги». Вчера его наградили крестом, а сегодня пулей в живот! Теперь он
                лежит в соседней палате, то ли без сознания, то ли притворяясь. Скоро сюда придет
                Вайнер и я должен привести Функа в сознание. Теперь вы меня понимаете?
                - Продолжайте!
                - Почему я задержал Вайнера до утра? Помогать ему — нелогично, но и помогать Функу
                тоже нелогично! Я должен быть последовательным до конца. Должен придерживаться
                твердых принципов. Они — это все, что у меня осталось. Я отдаю должное поступку
                немца Функа. Но думаете я не видел таких немцев в Польше. Кто ради развлечения
                разбивал лопатами головы маленьким детям? Они спокойно  говорили потом —
                ПРИКАЗ, и спокойно ели и курили. Да нормальный человек должен застрелить
                офицера, отдавшего такой приказ, или застрелиться самому, если кишка тонка! А
                насиловать женщин, а фотографироваться рядом с виселицами или грудами убитых, а
                хранить такие фотографии рядом со снимками своих жен, детей и матерей им тоже
                приказывали?! Я видел таких немцев на войне! А дома, их родители покупают людей,
                как скот! БУДЬ ПРОКЛЯТЫ ВСЕ НЕМЦЫ! Мы, немцы — зачумленный народ! Нас
                всех надо истребить, что бы на земле не осталось ни одного немца!
                - А Функ? Ведь он тоже немец!
                - Не знаю! Тут нет логики. Мне надо было дать Функу умереть! Функ — враг Вайнера.
                Я тоже враг Вайнера. Это и сбивает меня с толку. Поэтому я и хотел с вами поговорить.
                -  Вам так дороги ваши принципы? Когда-то и  для меня были очень важны мои
                принципы. Легко быть честным и порядочным, когда тебе ничего не грозит. А если
                тебя поставят перед выбором: удобства, карьера, привычная обстановка, ЖИЗНЬ —
                или твои принципы, тогда как? Многие в Германии оказались перед таким выбором и
                каждому пришлось его сделать. В том числе и мне! Когда меня направили  в Штутгарт
                вместо пастора Нимёллера, я уже знал, что он сделал и что предстоит мне. Мне
                придется сделать выбор — сытая, спокойная жизнь, налаженная карьера или травля,
                избиения, в лучшем случае приход в какой-нибудь захолустной деревушке вроде этой.
                Я ничего не забыл! Я все помню!

            Пастор Шлаг навсегда запомнил тот день и ту свою церковную проповедь. Еще получая назначение, он уже знал о том, что случилось с его предшественником. Пастор Шлаг знал, что все взбудоражены случившимся и обойти это молчанием не удастся. В молодости, принимая решение стать священником, Шлаг искренне надеялся помогать людям стать чище душой, добрее и лучше. Конечно он понимал, что всех людей ему не переделать, но он искренне считал, что если благодаря ему хоть один человек станет лучше, значит он живет не напрасно. Теперь Шлаг видел, как в Германии постепенно отбрасывается, как ненужное и мешающее жить все, что делает человека человеком. В церкви, увидев как много людей пришло на проповедь, он понял — сейчас ему тоже придется сделать выбор. Ему стало страшно, он понял, что если поддержит, хоть как-то одобрит пастора Нимёллера, то погубит собственную жизнь. Вместо обеспеченной церковной карьеры — служба в какой-нибудь дыре, это если сильно повезет, вместо сытости, обеспеченности, удовольствий — избиения, унижения и почти наверняка, смерть. Но как же тогда быть со своими убеждениями о том, что хорошо, а, что плохо? Или ты действительно поводырь ослепленных и указатель заблудшим, или ты фарисей помогающий людям на словах. Когда органист сыграл вступление пастор заговорил. Голос его дрожал.
              -  Господь — пастырь мой; с ним я не буду знать заботы. Он покоит меня на злачных
                пажитях, он ведет меня к водам тихим …. Подкрепляет душу мою …
            Тут пастор стал глядеть только на скамью, где сидели чиновники НСДАП и штурмовики.
               -  … направляет на стези правды ради имени своего. Если пойду я долиной смертной тени,
                не убоюсь зла, ибо ты со мною. Твой жезл и твой посох — они вселяют в меня покой ….
              Среди прихожан послышался ропот. На их лицах появилось выражение изумления возмущения, восторга и ужаса. Все поняли, что пастор имел в виду.
              - ... Ты приготовил предо мной трапезу в виду врагов моих, умастил елеем голову мою;
                чаша моя переполнена. Так благость и милость твоя да сопровождают меня во все дни
                жизни моей, и прибуду я в доме господнем многие дни. В чем долг немецкого гражданина
                по отношению к его государству? В абсолютном повиновении, ибо правитель ниспослан
                нам богом! ….
          Бормотание стихло, и тут пастор увидел на лицах штурмовиков и чиновников НСДАП наглые, презрительные и торжествующие ухмылки. Было ясно видно, что они уверенны в своем всемогуществе, в своей безнаказанности, в своем праве попирать все божьи и человеческие законы. Внутренне Шлаг содрогнулся и ясно понял, что если сейчас уступит, то этим сломает себя, станет не человеком, а тряпкой. Он понял, вот момент его выбора и от этого не отвертеться. Запинаясь, словно не веря тому, что это говорит он сам, он продолжил.
                - Но как могут христиане согласится вот с такими словами главы «Трудового фронта» Лея -
                «Национал-социалистическая партия требует, чтобы душа каждого немца принадлежала
                ей безраздельно. Партия не потерпит существования в Германии других партий и других
                идей. Мы верим, что немецкий народ может стать бессмертным только с помощью
                национал-социализма, и поэтому мы требуем, чтобы все немцы до единого, будь то
                католики или протестанты, всей душой принадлежали только партии!»
           В церкви стояла гробовая тишина. Все застыли пораженные не веря, что услышали такое.  Шлаг вздохнул, перевел дух и продолжил, все более крепнувшим голосом.
               -  Что ответить на это? Только одно: это языческое заблуждение, которое приведет
                Германию к гибели! Вечное бессмертие даруется богом, а не партии созданной людьми.
                Я повторяю слова пастора Нимёллера: как гражданин я буду служить государству до
                конца дней моих; как христианин, я буду противиться вмешательству государства в дела
                моей церкви!
         В церкви возник ропот, штурмовики вскочили со своих мест, а пастор почувствовал, как внутри него нарастает торжество. Он все-таки смог, он сделал ЭТО. Значит он человек, а не тварь дрожащая. Его голос становился все громче и громче, отражался от стен и многократно усиливался.
                -  История еще не знала таких гонений, которые ныне терпят праведники от нечестивцев!
                Вот, что происходит сегодня в Германии! Новые языческие доктрины, которые
                заставляют немцев делать выбор между фюрером и богом распространяются людьми
                занимающие высокие посты! …
          Люди, пришедшие в церковь, уже в полный голос переговаривались или обратились в слух, боясь пропустить хоть слово. Штурмовики и партийные чиновники орали  - ЗАТКНИСЬ!
               -   Только в Иисусе Христе наше спасение! Мы знаем это как христиане, мы верим в это
                как немцы! Сегодня, на наших глазах, идет попирание всех божьих заповедей! Ибо
                сказано в библии — не убий, не укради, не возжелай жены  ближнего своего, а нам
                говорят, что этого нельзя делать только с немцами, а со всеми другими - -можно! Ибо
                сказал Христос: « Итак во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так
                поступайте и вы с ними,  ибо в этом закон и пророки.» А нам говорят, что честь, совесть,
                мораль -  это химеры.
             Из церкви выскочил мужчина с усиками, как у Гитлера, и бросился к телефону-автомату.
Набрав номер он крикнул в трубку: «Алло! Гестапо? Докладывает блоклейтер Греннер ….» А в церкви, с неприкрытым торжеством, все гремел и гремел голос пастора Шлага. Под церковными сводами многократно отражалось эхо и казалось, что это не пастор произносит проповедь, а слова доносятся прямо с неба.
                -   Мне видеть невтерпеж,
                Достоинство, что просит подаяния.
                Над простотой глумящуюся ложь
                Ничтожество, в роскошном одеянии
                И совершенству ложный приговор
                И девственность поруганную грубо
                И неуместной почести позор …..
          К церкви подъехали две легковые машины. Из них выскочили громилы в одинаковых плащах и шляпах и бросились внутрь.
                -  … И мощь в плену у немощи беззубой
                И прямоту, что глупостью слывет
                И глупость в маске мудреца, пророка
                И правосудия зажатый рот
                И праведность на службе у порока
           Пастора уже стаскивали с церковной кафедры, выламывали руки, зажимали рот, били и волокли по проходу между скамьями, а он кричал.
                -   Когда они пришли за коммунистами, я молчал - я же не коммунист.
                Когда они пришли за социал-демократами, я молчал — я же не социал-демократ.
                Когда они пришли за деятелями профсоюза — я молчал, я же не член профсоюза.
                Когда они пришли за евреями, я молчал — я же не еврей.
                А когда они пришли за мной уже не было никого, кто бы мог мне помочь!
           Теперь, стоя у окна в кабинете доктора Шнелля, Шлаг говорил.
           Потом, стоя на городской площади у позорного столба, когда надо мной глумились штурмовики, я страдал, но и упивался гордостью, что я все-таки смог, преодолеть страх,не изменил чести, не превратился в двуногое животное. Похожесть на Иисуса Христа уравновешивала для меня страдания обрушившиеся на меня. Я видел как два десятка подонков измывались надо мной, а сотни людей, добрых христиан, проходили мимо и словно ничего не  видели. Если бы на их глазах, вот так же, среди бела дня насиловали и убивали, они бы также проходили мимо. Только одна девушка пыталась заступиться за меня. Одна из сотен! За это её избили и увезли в гестапо. Я бы дорого дал за то, чтобы встретиться с ней.
            ЭТА ДЕВУШКА БЫЛА МОЕЙ ДОЧЕРЬЮ!!!
            БЫЛА?
            Да! Потом её посадили в Равенсбрюк и через два года она умерла от воспаления легких. Моя жена после этого слегла и перед самой войной умерла. Других детей у нас  было.
             Я был в Равенсбрюке и знаю, что там называли воспалением легких, а, что сердечной недостаточностью. Не пойди ваша дочь на ту проповедь, случилось бы что-нибудь другое. Сегодня в Германии родители должны знать, что воспитывая детей порядочными людьми, они готовят их на смерть! У вас еще кто-нибудь остался?
             Внук! Но семья бывшего зятя не позволяет нам видеться.
           Придется вам нести и этот крест. Но не ждите от меня слов утешения! Вы — не ваша дочь! После той проповеди меня отправили в Берлин, в тюрьму Моабит. Там я сполна узнал, какое сегодня правосудие. Меня спасла ваша дочь! Не знаю кому и когда, но она успела написать и отправить письмо о случившемся. Дело попало в иностранные газеты, посыпались запросы даже из Ватикана, а тогда нацисты еще опасались того, что о них подумают и решат, кое-кто на западе. Только поэтому я избежал концлагеря. С тех пор меня постоянно пересылают с места на место, нигде не давая задерживаться больше двух месяцев. Скоро меня отправят и отсюда. Больше я не позволял себе таких проповедей, но внутри себя упивался собой, какой я честный и хороший. В Равенсбрюке я добился разрешения читать проповеди. Боже, как меня там слушали эти несчастные женщины. Просто услышать добрые слова, для них было очень важно. Нигде я не имел такого успеха. Но не дай вам бог такого успеха! Видя как они истощены я старался их подкормить, но много ли я мог пронести в карманах? Я чувствовал себя кем-то вроде апостола и просто упивался собой. И вот однажды ко мне подошли две русские. До этого я их не видел. Они были сестрами и старшая довольно хорошо говорила по немецки. Разговор с ними здорово прочистил мои мозги и заставил взглянуть на все случившееся со мной по другому. Я знал, что все эти несчастные  обречены, кто раньше, кто позже! И я понял, что обязан спасти хоть кого-нибудь из них. По церковным связям я узнал, что один немецкий эмигрант, успевший уехать в Швецию разыскивает своих родственников. Одна из его племянниц оказалась в Равенсбрюке, но освободить её легально было невозможно. Я долго думал и наконец догадался устроить ей фальшивые похороны. К тому времени я часто беседовал с комендантом на религиозные темы, хорошо его изучил и знал что, как и когда ему надо сказать. Разрешение на похороны на кладбище, вместо сожжения в крематории было получено. Как эти две русские попали в тот день в могильщики и как они  сделали так, что в гробу, вместо настоящей умершей оказалась та племянница, я не знаю до сих пор. Над разрытой могилой я специально долго читал молитвы. Конвойному эсэсовцу рано или поздно должно было надоесть мокнуть под дождем и он ушел бы в лагерь уведя могильщиц. Сигналом той девушке, что можно вылезать из гроба было то, что я брошу на гроб ком земли. Но любой план, будь он трижды гениален, может сорваться от любой случайности, которую невозможно предугадать заранее. Кто мог предвидеть, что эсэсовец пнет землю сапогом и комья земли упадут на гроб. Я понял, что нам всем конец, но тут одна из русских зарыдала, прыгнула на гроб и придавила уже поднимающуюся крышку. Эсэсовец решил, что она сильно скорбит по умершей и все обошлось. Дальше все пошло по плану и я переправил девушку в Швецию. Больше я этих сестер не видел, но они заставили меня измениться. Понимаете? В тот миг я впал в ступор, а они нет! Та секунда могла стоить нам всем жизни! Никто не мог предвидеть такого, внезапно наступил момент, когда надо было реагировать сразу, немедленно. Я бы так не смог, а они смогли! Я долго думал о этих женщинах. Ведь им ничего не стоило вместо этой девушки уложить в гроб одну из них и спастись. Но они спасли другую! Пока в России есть такие женщины — Россия непобедима. И понял я тогда, что все мои проповеди — пустое колебание воздуха. Все, чем я гордился сейчас недостаточно. Я нашел людей, немцев борющихся с нацизмом. Пусть меня все время переводят из одной церковной епархии в другую, нигде не давая долго задерживаться, я не сижу сложа руки. А вот вы?
          Вы понимаете все скотство происходящее вокруг нас. Тем хуже для вас! Если от Вайнера и ему подобных нечего ждать ничего хорошего, то с вас спрос другой! Когда-нибудь ваш внук спросит вас: «Дедушка! Ты жил в такое великое время — время борьбы с нацизмом! Скажи, что тогда делал ты?» И что вы ему ответите? Очень удобная жизненная позиция- позиция стороннего наблюдателя! Я - чистенький, я в этом дерьме не участвую хотя и живу среди дерьма. А ВЫ ПОРАЗГРЕБИТЕ ЭТО ДЕРЬМО! Отбросьте хотя бы лопату. В русском уголовном кодексе прямо написано; СОУЧАСТИЕ в преступлении — это умышленное ДЕЙСТВИЕ или БЕЗДЕЙСТВИЕ способствующее совершению преступления. Это значит, что ты видел, что делается, понимал, что делается и не помешал тому, что делается. Так, что не ждите от меня отпущения грехов. Что вы сделали для этого? Ваша дочь — сделала! Виктор Функ — сделал! А что сделали вы?!
           Когда за пастором Шлагом закрылась дверь, Шнель несколько минут не мог сдвинуться с места. Тут в комнату вошла медсестра и сообщила, что Вайнер уже ждет! Войдя, тот спросил.
            -   Функ пришел в себя?
            -   Лежит как бревно.               
            -   Так делайте же, что-нибудь!   
            -    Можно попробовать стрихнин. Но он может как привести его в сознание, так и убить.
            -    Давайте!
         Выйдя в другую комнату, Шнелль продолжал разговаривать.
            -    Знаете в чем ваша беда? Вы слишком серьезны! Слишком принимаете все близко к сердцу.
                Будьте циником,вроде меня. Правда циники всегда трусливы. Они отстраняются от жизни
                и умывают руки, как Понтий Пилат. На все смотрят со стороны. Ни во что не вмешиваются
                Ни в чем не участвуют.
          Тут он появился из другой комнаты держа в одной руке наполненный шприц а в другой пустую ампулу с отпиленным кончиком.
             -   Хотите остатки стрихнина? Будет горько, зато гарантированно обострение всех чувств.
             -   Знаете чего я хочу? Я хотел бы разучиться думать! Если бы вы только знали, как я завидую
                солдатам на фронте! Солдат не должен думать, солдат должен только убивать!
             -   В таком случае доктор прописывает вам длительный отдых на французской Ривьере, много
                моря, солнца и веселых француженок. Правда есть тут одно НО — можете вернуться с
                венерической болезнью.
             -   Ваш стрихнин точно поможет?
             -   Он действует по-разному, в зависимости от особенностей и состояния пациента. Я надеюсь
                на возбуждение деятельности сердца и дыхательных центров. Но это поможет если у
                больного шок! Если же мозговая травма....., пойдемте. В палате прошу не разговаривать,
                мне необходимо слушать его сердце.
          После укола прошла минута. Две. Три. Часы показывали уже пять минут, а Шнелль все продолжал слушать сердце Функа. Наконец Вайнер не выдержал.
              -   Ну что же вы?!
              -   Увы, сердечная деятельность лишь чуть-чуть усилилась. Нам остается положиться только
                на природу и ждать.
              -   ЖДАТЬ?! Ну нет, ждать я не намерен! Если все ваши чертовы банки, склянки бесполезны
                я сам приведу его в чувство!
            И выхватив из кармана складной нож берляйтер и арбайтфронтсфюрер двинулся к кровати.
              -   Что вы делаете?!
              -   Сейчас я вам покажу, образец медицины!
                -   Сядьте немедленно! Вы же убьете его! Пока он здесь я за него отвечаю. Возможно еще
                2-3 часа и он придет в себя!
                -   Вы это обещали еще 6 часов назад!
                -   Я не знаю наверняка когда он придет в себя! Зато я наверняка знаю, что если вы станете
                его пытать, то убьете его!
                -   Ну и пусть, это мое дело!
                -   Все, что происходит в больнице — МОЕ дело. Я не хочу оказаться в гестапо, где десятки
                врачей скажут, что возможность допросить государственного преступника и раскрыть
                заговор, была упущена только потому, что я не выполнил элементарных медицинских
                предписаний. Хотите его прикончить? Давайте, но только не здесь! Вызывайте эсесовцев,
                забирайте его! Тогда отвечать за него будете вы, а не я!
                -   Да будьте вы все прокляты!
            Вайнер обессилено сел на стул и долго молчал. Наконец он глубоко вздохнул и заговорил прежним, уверенным голосом.
            Думаете я садист? Хотите узнать, как я стал таким, каким есть сейчас? В детстве я мечтал стать архитектором. Одно из первых, самых ярких впечатлений, которое я запомнил, это когда мать водила меня, совсем маленького, в городской собор. Чем ближе мы подходили, тем больше мне казалось, что это он надвигается на нас. Я ощутил внутренний трепет и его мрачное величие, он словно подавлял меня и я подумал, каким великим мастером был тот, кто задумал и создал этот шедевр. Этого мастера давно уже нет на земле, а его творение стоит и будет стоять еще столетия. И мне захотелось создать что-нибудь такое же — на века. Поэтому я решил стать архитектором. Получив диплом архитектора я ни одного дня не смог работать по специальности потому, что началась ВЕЛИКАЯ ДЕПРЕССИЯ. Нигде и никому я со своим дипломом оказался не нужен. Работу грузчиком я считал большой удачей. Я стал настоящим бродягой и уже всерьез думал утопиться.
            Я навсегда запомнил день 24.08.30-го года. Он стал днем моего спасения, второго рождения и перерождения. Когда я стоял на улице, мимо меня проходила группа парней в коричневой форме со свастикой. По моему виду они сразу поняли, что я безработный и позвали с собой. Я пошел с ними, терять мне было нечего и они привели меня в казарму штурмовиков СА. Впервые: за два дня я поел, за три недели заснул на кровати под крышей, а не на голой земле, за четыре месяца помылся. Никто ничего от меня не потребовал, только утром, когда я уходил мне дали брошюру национал-социалистической партии. Через три дня я сам вернулся к ним. Альтернативой было только с голоду подохнуть под забором. Меня только спросили, что я думаю о прочитанном и видимо мои ответы понравились. Вот так я смог наконец сбросить лохмотья, одеться в хорошее сукно, каждый день нормально питаться и спать по человечески, а не по скотски. Для безработного это было очень важно. Ни одна партия обо мне не заботилась, а эта — ДА! Скитаясь по Германии я не раз спрашивал почему миллионы немцев живут плохо. Теперь мне полностью разъяснили кто в этом виноват и что надо делать, чтобы это исправить. В самом деле почему кто-то смеет разъезжать в шикарных лимузинах, когда я подыхаю с голоду? А ведь у многих из них еврейские фамилии!
           Партия фюрера дала мне не только кормежку и теплый угол. Я помню свой страх, когда нам объявили, что мы идем разгонять митинг коммунистов. До этого я никогда не дрался и очень боялся ответного удара. Если бы я был один или всего с несколькими друзьями, то вряд ли смог что-либо сделать. Но нас было несколько сотен. Понимаете? Осознание, что я не один, что нас много, что меня поддержат многие, дали мне смелость. Митинг мы тогда не разогнали но драться оказалось вовсе не так страшно. Скоро мне пришлось окончательно доказать, что я чего-то стою.
            В нашем районе жил один коммунистический вожак. Язык у него был хорошо подвешен и он играючи разбивал все наши доводы. Этот район считался «красным», а не «коричневым». Нам поручили его убрать. Мне и еще одному старому бойцу. Это была моя проверка, мой экзамен. Не думайте будто я не колебался. Но потом я сказал себе, что либо я верю в свои принципы, либо нет. Ведь все так просто, когда твои мозги не забиты разной ерундой. Еще одно убийство? Подумаешь! Каждый день на улицах под колесами машин гибнут люди. А от безработицы? Я видел как паразиты хладнокровно убивают мою родину. Сейчас есть только два типа людей - немецкий народ и его враги. Этот выходит за врагов и значит его смерть приблизит всеобщее счастье немецкого народа. Да и вообще смерть, убийство — высшая степень СИЛЫ! Я сильный человек или слабак? Тварь я дрожащая или право имею. На ВСЁ?! Когда тот, другой сказал мне, что мы подкараулим этого коммуниста, когда он будет один. Я должен буду попросить у него сигарету, а мой напарник зайдет ему за спину и всадит ему нож. Но я сказал: «Нет! Нож дай мне!»
            Потом, глядя на труп у своих ног я подумал: «Не забил бы себе голову всякой ересью, жил бы до сих пор. Ты виноват в твоей смерти! Не я!» Три месяца мне пришлось просидеть в следственной тюрьме, а когда мы пришли к власти меня наградили «Орденом Крови».
             Именно среди людей в коричневой форме я всегда ощущал себя сильным, могучим, могущим все и вся. Когда мы маршировали в колоннах на свои митинги, видя как все освобождают нам дорогу и жмутся к стенкам я ощущал себя причастным к ЭЛИТЕ, а все, кто не в такой же форме вызывали у меня жалость и презрение. На митингах, сливаясь со всеми в крике ЗИГ ХАЙЛЬ я буквально  пьянел от восторга и жаждал ощутить это снова и снова. Как наркоман новой дозы! И таких как я были миллионами. Теперь я понимаю, что если бы в 29-ом году не начался мировой экономический кризис ничего бы этого не случилось и вся моя жизнь сложилась по другому. Но я ни о чем не жалею! Кем бы я тогда был? Заурядным обывателем! А теперь я часть ЭЛИТЫ! Я в числе тех, кому принадлежит ВЛАСТЬ. Сначала в одной Германии, потом во всей Европе, а затем и во всем мире.
            Знаете за что я больше всего ненавижу Функа? Он посмел пойти ОДИН ПРОТИВ ВСЕХ! Я бы на это никогда не решился! Я ведь не дурак! Немцы не могут считать, что их обманули! Фюрер никогда не скрывал, что он хочет войны! И что-то я не слышал раньше особых возражений! Все свои обещания (кроме мирового господства), фюрер выполнил. Человек — это такая скотина, которой все время чего-то хочется: мягко спать, сладко жрать и при этом ничего не делать! А еще в природе человека есть желание над чем-то или кем-то властвовать. Ощущать себя НАД кем-то. Пусть даже всего лишь над одним человеком. Не возражайте — все хотят, да не все могут! Но хотят все.
             Пока война была легкой прогулкой все тянули вперед руку и орали «Хайль»! Теперь появились недовольные! Где же они были раньше? Решили, что наш поезд несется в пропасть и решили соскочить? Мне назад дороги уже нет, надо, чтобы ни у кого не было! Поэтому поедем все вместе до конца! В том числе и вы доктор!
             Когда за Вайнером закрылась дверь, Шнелль несколько минут не мог прийти в себя.
             Так вот ты какой господин берейхслейтер и арбайтсфронтфюрер? Из грязи да в князи? Власть тебе значит нужна? От неё ты испытываешь почти оргазм? По себе о других судишь? НЕТ! Ты понимаешь, что сам дерьмо и тебе страстно хочется, чтобы и все другие были дерьмом. Тогда быть дерьмом — это естественно, это нормально, это хорошо! А Функ посмел тебе показать, что можно оказывается жить и по другому. Посмел тебе показать какое ты дерьмо!
              Подумать только, Шлаг и Вайнер — оба немцы! В одно время родились, одинаково воспитывались, а что из них получилось? А я? Кто Я? Я не нацист — это без вопросов, но я и не такой, как Шлаг и Функ! Неужели я некоторая субстанция, которая может только болтаться в проруби и никогда не тонет?
              Шнелль все сидел и задумчиво глядел на пустую ампулу в своей руке. На ней было написано - «Глюкоза».
              В соседней комнате, лежа на кровати, весь разговор слышал Виктор. После слов Вайнера ему отчетливо вспомнился еще одно важное событие, приведшее его на эту койку. Приезд в отпуск Рихарда, сына Барбары.

               Виктор был на работе, когда Рихард — молодой, 20-ти летний красавец, появился на пороге. Барбара сначала онемела от неожиданности, а потом повисла у него на шее, одновременно смеясь и плача.
         -  Ну вот, мама! Я уходил — ты плакала, я вернулся — ты опять плачешь!
         -  Прости мальчик мой, просто ничего не могу с собой поделать!
         -  Мальчик? Ну я тебе сейчас покажу какой я мальчик!
         -  Что ты делаешь!? Перестань меня кружить! Поставь меня на землю!
         -  Ну ладно, Пошли в дом.
            Барбара носилась по дому, не зная за что браться в первую очередь. Её переполняла огромное счастье — её сын, её мальчик, о котором она не раз вспоминала со страхом. Где он? Что с ним? Во сне она часто видела Рихарда пробирающегося через дремучий лес, полный страшных хищников. В ужасе она просыпалась. Эти мысли сводили её с ума. Письма сына она хранила как величайшую драгоценность и часто их перечитывала. ЕЁ успокаивало, что служит он не в России а во Франции, которая уже покорена, но эти слухи, что и там появились партизаны. Она все равно не могла спать спокойно.
             И вот теперь он ЗДЕСЬ! РЯДОМ! Какая я СЧАСТЛИВАЯ! У меня есть любимый сын и любящий муж! Я рожу еще детей. Рихард вернется с войны, женится на Гретте Гартман, появятся внуки и мы все будем жить большой, любящей семьей! Что еще надо для женщины?
          -   Мама, пойдем в комнату. Садись, начинаем представление! Первым номером нашей
               программы выступает вот эти милые малышки.
          -   Что это?
          -   Набор французской косметики: помады, тушь,тени, духи и прочая всячина.
          -   БОЖЕ! Какие расчески, зеркальце, заколки! Неужели они с драгоценными камнями!?
          -   Вообще-то нет — бижутерия. Но как они сверкали на солнце. Да все женщины умрут от
               зависти, глядя на мою маму! Номер два в нашей программе — вот это.
          -   Дай заглянуть? Рихард!!! Я же твоя мать! Такое можно дарить только своей жене или
               невесте, но никак не мне!
          -   Какая же ты провинциалка. Поверь опытному мужчине, женщина в красивом нижнем белье
               возбуждает мужчину гораздо сильнее чем если на ней нет вообще ничего.
          -   Как ты можешь такое говорить матери?!
          -   Я счастлив! И я хочу, чтобы все вокруг были счастливы. И наконец номер третий. Вуа-ля!
          -   О нет! Я не верю своим глазам! Это мне!?
         -    Ну не коровам же. Платье из настоящего черного шелка. Видишь как оно блестит и
               переливается в солнечных лучах. Теперь туфли из Парижа, сумочка. Ну вот, опять слезы!
          -   Прости сынок! Я такая дура — плачу от счастья.
          -   Так, ну и еще там по мелочи: французские вина, голландские сыры, бельгийский шоколад,
               ну и так далее. Это еще не все. Сейчас великий маг и волшебник Рихард ибн бен Ланг
               совершит чудо и превращение. Мама садись вот на этот стул.
          -   Что ты собираешься делать?
          -   Конечно ни у кого нет такой красивой мамы, как у меня, но я желаю, чтобы ты сразила всех
               наповал. Сиди и не мешай.
          -    И что теперь?
           -    Теперь, для начала, мы займемся твоей прической, почему ты все время носишь волосы
                затянутыми в хвост, туго назад?
           -     Но так удобнее, они не мешают при работе, не закрывают глаза.
           -     Мама — отвыкай работать и привыкай только приказывать! Для чего мы воюем?! Волосы
                распускаем по плечам и закалываем их спереди двумя заколками-невидимками. Кисточкой
                накладываем тени. Пока эти, а потом сама разберешься, какие тебе больше идут. Тушью
                подчеркиваем брови и ресницы и наводим стрелки у глаз. Губы красим помадой. Чуть-чуть
                расчесываем волосы. Закрываем глаза. Разворачиваемся к зеркалу. АЛЛЕ-ГОП! ..... А   
                почему тишина?
            -    Нет! Это невозможно! Это не я!
            -    А кто же? Теперь пройдись. Мама! Ну кто так ходит?!
            -    А как я хожу? Обычно хожу.
            -    То-то и оно, что обычно. Ты должна ходить стараясь ставить ступню на носок. Это у тебя
                выработает изящную, легкую походку. И последнее — не душись слишком много. Поверь,
                достаточно нескольких капель: на волосы, за мочками ушей, запястья, ключицы и …..
                пониже пупка.
             -    РИХАРД !!!!
             -    Если смочишь волосы несколькими каплями и насухо вытрешь полотенцем, то аромат не
                чувствуется. Но стоит только попасть под дождь или слегка вспотеть, в танце или …. ну
                ты понимаешь, как запах сразу проявится.
              -   Откуда ты все это знаешь?
              -   Не забывайте фрау Ланг, что ваш сын был в Париже! Мама — ты восхитительна! Этот
                твой Виктор, если он только не импотент и не гомик, увидев тебя, сразу потащит тебя на
                кровать. Знаешь, сейчас я даже жалею, что ты моя мать.
              -   Прекрати.
              -   Поверь — делать подарки дорогим людям, куда приятнее, чем получать их. Я желаю,
                чтобы когда мы шли по улице, все думали, что со мной идет двоюродная сестра. Меня
                просто переполняет счастье. Ладно, пойду прогуляюсь. Вспомню детство. Эх мама, до
                чего же здорово вернуться домой.
            Оставшись одна, Барбара долго вертелась у зеркала. Как прекрасно быть красивой. А ведь она уже поставила на себе крест, как на женщине. Как здорово, что у неё такой прекрасный, любящий  сын. Он один такой на свете, ни у кого нет такого сына. Какое СЧАСТЬЕ!
             Вернувшись Рихард опять увидел мать в обычном виде.
                -   Мама! Опять?!
                -   Ну не могу же я готовить на кухне в таком шикарном виде. Уверяю тебя, когда придут
                Гартманы, я сражу всех наповал.
                -   Ты их всех пригласила? И Гретту?
                -   Ну конечно. Я думала пригласить только её, но потом решила, что это неудобно.
                -   Ты как всегда права. С Греттой я встречусь наедине потом.
                -   Конечно, ведь у тебя впереди еще две недели.
                -   Мама, сядь пожалуйста. Дело в том, что у меня нет двух недель. Я уезжаю сегодня.
                -    Как сегодня? Куда? На ФРОНТ?! В РОССИЮ?!
                -    Да успокойся ты. Конечно нет. Я просто узнал, что скоро всю нашу дивизию,
                действительно отправят в Россию. Но ты же знаешь, твой сын не дурак. И я подал
                заявление в войска СС. Пришел приказ о переводе. Я с трудом уговорил писаря
                выписать документы на дорогу на один день больше. Меня ждет школа СС под
                Варшавой. Подумай сама, что лучше? Провести с тобой две недели, но потом угодить
                под огонь «сталинских органов», или побыть здесь только один день, зато потом
                служить в безопасности, охраняя какой-нибудь концлагерь! А отпуск у меня еще будет и
                не один. К тому же оттуда я тебе смогу присылать много приятных вещичек. Ну
                улыбнись, мама! Давай проведем этот вечер приятно и счастливо!
                Кстати, давай решим самый важный вопрос. Что за человек этот Виктор Функ?
                -   Он очень хороший! Жена его умерла, а две дочери служат в СС. Вот увидишь, он тебе
                понравится!
                -   Скорее мне понравятся его дочери. А он не охотник за приданным?
                -   РИХАРД!!!
                -    А что тут такого? Ты ладная, красивая и не бедная женщина! Вдруг он надеется все
                прибрать к рукам? Что ж! Ты молода, отец умер давно и ты вовсе не обязана уходить в
                монастырь. Если ты действительна счастлива — так тому и быть. Может еще наделаете
                мне братиков или сестричек. Но если ты хоть раз, хотя бы грустно вздохнёшь из-за него
                — ему не жить! И давай договоримся, хозяйство — мое! Мое и моих детей.
                Моих с Греттой!
            Вечером они все трое сидели за накрытым столом. Тот просто ломился от угощений. Были выставлены все запасы Барбары, подарки Рихарда и последняя посылка от Хельги. Виктор одел костюм, присланный дочерью, Барбара шелковое платье, а форма Рихарда была идеально выстирана и наглажена. Сапоги блестели. Все ждали Гартманов. Наконец раздался стук в дверь. Рихард вскочил и в последний раз пригладил волосы.
            Сначала вошли родители- Пауль и Дора Гартманы. Почти лысый человек лет 55, с бычьей шеей, мясистым лицом, шишковатым носом и тощая женщина с кислым выражением лица. Когда-то она была первой красавицей, но четверо детей и 30 лет тяжелого труда высосали из неё все соки. Потом появились две дочери — Ингрид и Бригитта. Обе красивые блондинки, глядя на них было ясно какой была их мать в молодости. Ингрид была уже три года замужем имела двухлетнего ребенка и работала телефонисткой на заводе Виктора. Её муж служил в северной Африке. Её сестра пока ничем не отличилась, кроме красоты. Наконец вошла последняя сестра — Гретта. Казалось, она только что сошла с плаката призывающего вступать в союз немецких девушек. Она улыбалась. Вот только её улыбка была не радостной, а вызывающей. Заметил это только Виктор. Он удивился, но ничего не заподозрил. А Рихард жадно вглядывался в эти знакомые, точеные, почти классические  черты лица.
               -   Гретта! Да стала совсем, как кинозвезда. Фрау Гартман, теперь я понимаю, почему мама
                считала вас когда-то самой красивой девушкой в нашей деревне. Ваша дочь прямо вы в
                молодости.
           К его удивлению, мать Гретты только сморщилась, словно съела что-то горькое. Разве он сказал что-нибудь не так? Барбара решила взять все в свои руки.
                -  Дорогие Пауль, Дора и ваши дети. Сегодня у меня двойная радость — вернулся Рихард и
                я скоро выхожу замуж. Разрешите представить вам моего жениха — Виктор Функ.
           Виктор встал и поклонился. Барбара встала рядом с ним. Гартманы удивленно переговаривались. В новом платье, с красивой прической и макияжем, счастливая Барбара казалось помолодела лет на десять. Пауль сравнил её со своей женой и тяжело вздохнул. Рихард заговорил.
                - Чего же мы ждем? Садитесь за стол, сейчас мы будем пить настоящее французское
                шампанское!   
           Все расселись. Разговор зашел о Викторе: кто он, откуда, чем занимается и прочие вопросы, которые люди задают друг другу при первом знакомстве. Когда все наелись и выпили Гретта спросила.
                -  Какое прекрасное вино! Рихард, неужели французы пьют его сколько хотят?
                -  Теперь уже нет! Теперь его пьем мы!
                -  Оно похоже ..., я даже не знаю с чем сравнить. А можно ещё?
                -  Конечно, сколько угодно.
                -  Гретта, не забывай!
                -  Да ладно тебе, мама. Рихард, расскажи как там во Франции.
                -  Почти спокойно. Даже не могу похвастать никакими особыми победами.
                -  Вот как? Даже над французским девушками?
                -  Да ни одна из них не стоит и мизинца настоящей немецкой девушки, такой как ты!
                -  Вот как? Уверен?
             Рихард все никак не мог понять, да что с ней такое? Он с нетерпением ожидал встречи с ней. Считал её своей невестой и она, он знал это точно уходя в армию, была не против. Он ожидал, что их встреча, после долгой разлуки, будет совсем другой. Может она волнуется, как и он? Тут снова заговорил её отец.
                -  Значит во Франции спокойно?
                -  Иногда бывают бомбежки. Но там, где находится моя часть, нет никаких важных
                -  объектов. Правда саботаж доставляет много хлопот.
                -  Саботаж? А в газетах пишут, что французы подчиняются новому порядку.
                -  Ага, подчиняются - когда мы за ними следим и не даем спуску!
                -  Да что они себе позволяют?! Они, что, не понимают, что мы их победили?
                -  Не беспокойся! Поймут! За каждый акт саботажа мы расстреливаем заложников и они
                расплачиваются в десять раз дороже.
             Тут опять подала голос Гретта.
                -  Рихард! А тебе приходилось расстреливать?
                -  Я ведь служу в стрелковом взводе. Всех назначают по очереди.
                -  И что ты при этом чувствовал? Ты многих расстрелял?
                -  Четверых. А чувства? В первый раз было конечно не по себе. А потом ничего,
                привыкаешь. Приказ есть приказ, работа есть работа.
                -  А как они себя ведут? Плачут или....
                -  Гретта хватит! Что за разговоры?! Расстреливают каких-то несчастных людей, а ты
                смакуешь все подробности!
                -  Несчастных, мама?! Преступники, всаживающие ножи в спины немецким солдатам!
                И это в благодарность за то, что мы принесли им немецкую культуру! За то, что мы их
                защищаем от восточных варваров! Да их всех мало расстрелять!
                -  А если бы французы пришли сюда, как в 1918-м году? Что бы ты делала?
                -  Как ты можешь сравнивать?! Тогда к нам ворвались эти паршивые лягушатники, со
                своими черномазыми сенегальцами. А мы принесли им новый порядок!
                -  Я хочу чтобы кончилась война! Чтобы оба моих сына вернулись домой!
                -  Фрау Гартман, наш майор говорил нам, что границ не будет — либо наша культура,
                либо культура недочеловеков.
           И тут заговорила Ингрид.
                -  Рихард, ты слышал про моего Эрнста? Он получил железный крест!
                -  А где он служит?
                -  В Африке, в армии Роммеля! Гоняет по пескам англичан! Я ему написала, что если он
                вернется без второго креста, то я не пущу его на порог!
                -  Дочка, что ты говоришь?! Четыре человека в нашей семье сражаются на войне! Ты
                думаешь им достанутся только ордена?
                -  Мама, прекрати эти пораженческие разговоры! Новый мир нельзя построить без жертв.
                Дора, в газетах напечатаны статистические данные. Мы потеряли на всех фронтах три с
                половиной миллиона и большинство из них — раненые. А у русских восемь миллионов
                только убитых.
                -  Я не хочу, мои сыновья попали в эти статистические данные и мне наплевать и на
                Африку и на Россию. Я не хочу каждый день с ужасом ждать почтальона. Что он
                принесет — письмо или похоронку?! Я хочу чтобы мои мальчики были здесь! Неужели
                я хочу так много!!!
            Наступила неловкая тишина. Наконец Рихард сказал.
                -  Ладно, не будем о грустном! В конце концов, мы собрались веселиться! Виктор, сыграй
                что-нибудь веселое!
            Зазвучала музыка. Рихард подошел к Гретте, щелкнул каблуками и протянул руку.
                -  Милая фрейлен, позвольте солдату,уезжающему сегодня вечером, пригласить любимую
                девушку на танец! После ему придется только писать ей письма.
             Но девушка ответила, с какой-то злой улыбкой.
                -  А во Франции ты много танцевал? Много у тебя побед над французскими девушками?
           . Торопливо подошла её сестра.
                -  Рихард, потанцуй лучше со мной!
                -  Нет! Прости Бригитта, я не хочу тебя обидеть, но я хочу танцевать только с Греттой!
                -  Видишь ли, она не совсем здорова и ….
             Но тут Гретта вскочила со стула и заорала.
                -  Вранье! Мне надоела это вранье!
                -  Дочка, придержи язык.
                -  Нет, пусть ТЕБЕ будет стыдно, старая дура! А я горжусь этим! Знаешь Рихард почему я
                не могу танцевать? Потому что я беременна!
                -  ЧТО!!! Ты вышла замуж?
                -  Разве немецкой девушке обязательно надо выходить замуж, чтобы исполнить свой долг
                перед фюрером? Нет, я была в «Лебенсборне»!
              Рихард знал, что это за «фонтаны жизни». В армии о них ходили похабные слухи. Сначала в правительстве решили позаботиться о немецких женщинах, забеременевших вне брака. Дети не виноваты и надо дать родиться им на свет. Если мать не может позаботиться о ребенке, заботу о нем возьмет на себя государство. Но это хорошее дело нацисты извратили до неузнаваемости. Заботились не обо всех младенцах, а только о тех чьи родители могли доказать свою арийскую родословную. Молодых эсесовцев и девушек, подходящих под образ истинных ариек, направляли в санатории, где все было для лечебного отдыха. Непременное условие — обязательно забеременеть. Причем симпатии и антипатии будущих родителей никого не интересовали. Ночь беременности обставлялись как средневековый ведьминский шабаш. Ночью горел огромный костер, из репродукторов звучала торжественная музыка. Партийные чиновники произносили торжественные речи. Оказывается это был не разврат,а патриотическое дело. Они давали фюреру будущих солдат. По всей Ротхаарской долине раскинулись такие «фонтаны»: в Шмалленоге, Альтенхундене, Берленбурге, Винтерберге и Эрдтенбрюке. Всюду клиники и родильные дома для сверхчеловеков. Далее эти дети должны были расти не зная ни отца ни матери и воспитываться, душевно и физически, как настоящие национал-социалисты: сильными, смелыми, выносливыми  и безжалостными. И вот в таком «фонтане жизни» побывала его любимая двушка.
          Тут закричала мать Гретты.
               -   Чем ты хвастаешься?! Нагуляла ублюдка и гордишься этим?!
               -   Ты просто старая дура! Вся Германия идет вперед и только моя мать закостенела!
               -   А, ты еще недовольна? Ты хочешь, чтобы и твоя мать стала шлюхой?
               -   Я донесу на тебя в гестапо! Там узнают какие ты ведешь разговоры! Ты враг государства!
               -   Доноси! Доноси на свою мать, мерзавка?!
               -   Нет, это невыносимо! Я подарю фюреру будущего солдата. И все меня уважают кроме
                собственных родителей!
               -   И еще отца твоего ребенка!
          Но тут заорал Пауль Гартман.
               -   ТИХО!!! Заткнитесь все! Дайте мне хоть немного покоя или я повешусь!
          Наступила тишина. Рихард подошел к столу и стал молча пить вино. Гретта насмешливо спросила его, с той самой злой улыбкой с которой вошла сюда. Теперь все поняли, что она значила.
               -   Ну что Рихард? Ты будешь писать мне?
         Тот не торопясь допил стакан и сказал, глядя куда-то в стену.
               -   Здорово! Когда я воевал, я знал, что где-то далеко, у меня есть красивая девушка, которой
                я дорог, которую я защищаю от врагов. А оказывается, что моя любимая девушка, пока я
                защищаю её от врагов, валяется по чужим постелям. Здорово!
          И он со всей силы запустил в стакан в стену. Гретта заговорила, глядя на него с лютой ненавистью. Начала она вроде бы спокойно, а под конец уже орала.
                -  Значит ты у нас святой воин, а я шлюха?! Ишь ты какой правильный тут нашелся.
                Думаешь я буду вымаливать у тебя прощение?! Да  что б ты скорее сдох со своей
                правильностью! Думаешь я без тебя пропаду?! Да скоро я уеду из этой поганой дыры,
                чтобы никогда не видеть ни тебя, ни твоей мамаши, вырядившейся как старая шлюха, ни
                этих старых идиотов! Я буду жить в шикарных городах, спать на пуховых постелях, есть
                настоящую еду, пить шикарное вино, а не эту кислятину, которую ты притащил как вор!
                И я найду себе человека, который обеспечит мне жизнь, которую я заслуживаю! А ты
                на войне скоро сдохнешь и тебя закопают в какой-нибудь яме! Я же …..
         Тут Барбара изо всех сил залепила ей такую пощечину, что голова Гретты мотнулась в сторону. А мать Рихарда уже схватила её за лацканы блузки и так затрясла, что казалось у той оторвется голова. От негромкого голоса Барбары всем стало не по себе.
                - ТЫ — ШЛЮХА ПОДЗАБОРНАЯ! Еще хоть раз раскроешь свой поганый рот на моего
                сына, и никуда ты из этой деревни не уедешь! Я тебя сама закопаю! А теперь пошла вон
                отсюда — ПОТАСКУХА, и не смей попадаться мне на глаза.
          И она, чуть ли не пинками и кулаками, выгнала Гретту на улицу. Несколько мгновений стояла
тишина. Но тут плачущая Дора изо всех сил обняла Барбару и вышла. Бригитта осторожно сказала
                -  Ну, мы тоже пойдем. Простите нас пожалуйста.
           Когда за Гартманами закрылась дверь, Барбара осторожно сказала.
                -  Сынок, забудь её! На свете много хороших девушек. Эта дрянь мизинца твоего не стоит.
                -  Я НЕ ЖЕЛАЮ НИЧЕГО СЛЫШАТЬ!!! СЛЫШИШЬ МАМА — НЕ ЖЕЛАЮ!!!!
           И Рихард стал пить стакан за стаканом. Барбара едва не плакала. Проклятые Гартманы — испортили им вечер. А все так хорошо начиналось. Виктор встал со своего места, обнял одной рукой любимую женщину, а другой притянул к себе Рихарда. Мать и сын тоже положили руки друг другу на плечи. Сколько времени они так стояли, обнявшись втроем — минуту или час? Они так никогда и не узнали. Наконец Рихард отстранился и сказал.
                -   Ладно, ведь никто не умер. У меня самая красивая мама на свете, которая скоро будет
                совсем счастлива — чего еще надо? А девчонок на свете еще много и один я не останусь!
                Давайте проведем остаток вечера как полагается в нормальной немецкой семье. Виктор,
                сыграй что-нибудь душевное! Мадам — разрешите пригласить вас на танец!
           Так, в хорошей обстановке, прошло назначенное время. Наконец стали бить настенные часы.
                -   Все мать — ПОРА!
                -   Как — УЖЕ! Я провожу тебя на станцию!
                -   Мама! Позволь мне запомнить тебя здесь, дома, а не в вокзальной толчее. Поверь, для
                меня это очень важно! Ну не плачь, ты разве забыла куда я еду и где буду служить? А
                отпуск у меня еще будет и не один! И поверь мы проведем его как надо!
                -   Виктор! Тогда проводи его ты!
                -   Мама, ну что ты обращаешься со мной как с маленьким.
                -   Рихард, мать права! Ты много выпил, состояние у тебя ещё то и нам будет спокойнее.
          Оставшись одна, Барбара долго стояла у окна. Не отрываясь она все смотрела, как две мужские фигуры удаляются по дороге. Вот и прошли радостные часы, словно их и не было. Снова сын будет далеко-далеко, а ей опять останется только глядеть на его фотографию, стоящую на тумбочке в спальне. Красивый, улыбающийся, 12-ти летний мальчик. Проклятая война! Как же права Дора — не надо ей ничего, лишь бы сын был рядом. Это мужчины вечно затевают войны, а мы, женщины должны страдать. Проклятые Гартманы! У Рихарда был единственный вечер дома, а они его испортили. Вот и Виктор ушел огорченный.
           Ну что ж, сын будет хоть и далеко, но в безопасности. А мы с Виктором скоро поженимся.
Когда он вернется, вот удивиться. Где там подарки Рихарда?
           Когда Виктор вернулся, Барбара лежала на кровати в соблазнительной позе, во французском нижнем белье. Он зачем-то растопил печь и только потом вошел в спальню. Лишь мельком взглянув на любимую женщину он стал вытаскивать вещи из шкафа.
                -   Это от Рихарда?! Сними все это!
                -   Может тебе будет приятнее снять с меня это самому?! Виктор — ты куда?
           Выйдя вслед за ним на кухню, она застыла пораженная — её любимый совал в пылающую печь все подарки дочери!
                -   Виктор! Что ты делаешь?! Ты что, с ума сошел?!
           Только когда в огне исчез последний подарок, он обернулся к ней.
                -   Барбара, я так хотел жить вместе с тобой! Быть счастливым, так,что бы нас ничего не
                касалось! Словно мы одни на острове!
                -   И я хочу того же!
                -   Но теперь это невозможно! После того, что мне рассказал твой сын!
           Барбара поглядела на странное лицо Виктора, потом на фотографию сына и ей стало страшно. Её мальчик, её сын, нет, только не это!
           Не бойся, я ничего ему не сделал. Ведь он твой сын. Хороший немецкий мальчик, который так сильно любит свою маму, что привез ей подарки. Знаешь как он добыл все это? Думаешь купил? По дороге на станцию он мне много рассказал! Он был пьян, в нем сидела обида на Гретту и он стал хвастаться как мужчина, мужчине. За несколько дней до отъезда, его отделение послали арестовать какую-то женщину. Муж её пропал на войне. Она была богата, владела двухэтажным домом на окраине городка и большим имением. Её амбар был полон зерна. Когда немцы пришли его забирать, она его сожгла. Её пришли арестовывать рано утром. Они не стали ждать когда им откроют двери и сразу вломились в дом. Хозяйка вышла к ним в халате, все поняла и только попросила дать ей время переодеться. Они согласились, но когда она скрылась в спальне, они ворвались вслед за ней. Вот откуда все его подарки, а ведь та женщина была тебе ровесницей!
             Барбара с ужасом слушала его, она понимала, что он говорит правду. С горечью она поглядела на фотографию Рихарда, на ту самую, на которую всегда глядела с теплотой и нежностью.
Её сын! Вот кого она родила. Вот кого она воспитала! Как же это произошло? Почему так получилось? А Виктор продолжал.
            Но это ещё не все. Он рассказал, что за место лагерь Аушвиц, где служила моя дочь! В южной Польше, на большой территории, из собственных домов выгнали всех польских крестьян. Их дома снесли, а вместо них построили множество бараков огороженных колючей проволокой. Все окружено пулеметными вышками, сквозь проволоку пропущен электрический ток и если человек её коснется, то сразу умрет. Изо всех стран Европы, где есть немецкие войска в это место каждый, понимаешь КАЖДЫЙ день прибывают поезда. В каждом поезде 30-40 вагонов, в каждом вагоне примерно 200 человек и за день в лагерь таких поездов прибывают десятки! Когда поезд останавливается и люди выходят из вагонов, по радио им объявляют, что они прибыли в лагерь где они будут трудиться на благо новой Европы, с ними будут хорошо обращаться и им совершенно нечего опасаться. На выходе с платформы их разделяют, здоровых мужчин и одиноких, молодых женщин в одну сторону, а всех остальных: больных, слабых, стариков, маленьких детей, всех, кто хоть чем-то не понравился — в другую. Затем объявляют, что всем надо помыться с дороги, действительно, многие ехали неделями и мытье будет не лишним. В первую очередь уводят людей из второй категории. С ними вежливо обращаются, приводят к зданию с квадратной, кирпичной трубой и с вывеской «Баня» на разных языках, выдают мыло и мочалки. Потом голых людей загоняют в огромное помещение без единого окна и водопроводного крана, только под потолком видны душевые воронки. Каждый раз людей загоняют так много, что они стоят как в переполненном трамвае. Двери захлопываются, вырваться невозможно. Слышится звонок, люди ждут, но вместо воды, на них сверху льется ядовитый газ! 3-4 минуты и все мертвы. Двери раскрываются, мертвых
сжигают в огромных печах, а в душегубку загоняют новую партию обреченных. И так час за часом, день за днем — КАЖДЫЙ день. Женщины, старики, дети, инвалиды, грудные младенцы -  все они виноваты только в том, что родились на свет!  А тех, кого увели в другую сторону, переодевают в полосатую одежду и уже не церемонятся. Каждый день бьют, заставляют работать на непосильной работе, кормят тем, что не станет есть ни одна свинья и постоянно, постоянно кого-нибудь убивают. И недели через 4-5 здоровые и сильные люди превращаются в живые скелеты. А потом их тоже убивают газом, а на их место пригоняют новых несчастных. Понимаешь — КАЖДЫЙ ДЕНЬ, вот сейчас, в эту минуту, пока мы с тобой разговариваем, там убивают невиновных. А ведь этот лагерь такой не один! И в таком лагере служила моя дочь! И там же, после обучения будет служить твой сын! Вот откуда все посылки моей дочери! Вся вкусная еда, что мы ели — все отобрано у несчастных людей, все красивые вещи, которые я ношу — все снято с убитых! Если бы я мог, я бы вытравил из себя все, что съел из тех посылок.
          Да что же ОНИ сделали со всеми нами?! Что ОНИ сделали с нашей Германией?! Её больше нет! Есть ГИТЛЕРЛАНДИЯ! Что они сделали с нашими детьми?! Твой сын — УБИЙЦА! Моя дочь -  УБИЙЦА! Как мы теперь сможем жить дальше?!
          Тут Барбара бросилась к нему и закрыла ему рот ладонью.
                -  Виктор, я все понимаю! Теперь мне тоже не нужно это барахло! Иди закрой калитку, а
                когда ты вернешься, ничего этого не будет!
           Оставшись одна, женщина сняла с себя бельё и сунула его в печку. Бросившись в комнату, она схватила все, что привез сын и вернулась на кухню. Трусики и лифчики — в огонь! Косметику — в помойное ведро! 39 лет без этого прожила и еще столько же проживу! Платье ….., подожди, а платье в чем виновато? Такое красивое, из черного шелка, как оно переливается оттенками в солнечных лучах, как оно красиво облегает фигуру! Какая я в нем красивая! И его в огонь? Разве от этого кому-нибудь будет лучше? Если бы я этим помогла хоть кому-то, я бы сделала это не задумываясь! А так …. , зачем же жечь? Пока его спрячу, а там видно будет.
             Войдя в дом, Виктор почувствовал запах горелой ткани и увидел в помойном ведре баночки с косметикой. Барбара подошла к нему, обняла его и крепко поцеловала. Он подхватил её на руки. В ту ночь они любили друг друга так, словно это был последний день их жизни.

              Утром, когда Барбара спала, Виктор тихо встал, оделся и пошел на завод. Как всегда, он не опоздал. Работая рядом со своим молотом, он все время вспоминал прошлый вечер. Он думал — пропадите вы все пропадом с вашей войной, с вашим жизненным пространством, с вашей высшей расой! Меня это не касается! Это все без меня! У меня ест любимая женщина, будут еще дети и впереди своя, честная и порядочная жизнь.
       Так он думал, так прошло четыре часа. Вдруг молот как всегда подскочил вверх, всей массой обрушился вниз и так и остался в нижнем положении. Тело Виктора уже готовилось сделать обычное движение и не смогло. Войдя в привычный ритм, теперь оно испытывало дискомфорт. Удивленный Виктор огляделся, в цехе остановились все станки. Неужели опять авария на электростанции и скоро удастся уйти к Барбаре? Но тут из репродукторов послышалось
             -   Внимание, внимание! Всем собраться в главном цехе на митинг! Повторяю — всем
                собраться в главном цехе на митинг!
        Сотни людей стояли в главном цехе, курили и переговаривались на самые разные темы. Меньше всего им хотелось выслушивать призывы больше и лучше работать. Лучше бы дали еще один выходной. На площадке, на уровне второго этажа, куда можно было подняться по пологой лестнице и пройти в административные помещения, уже была установлена целая батарея микрофонов, висели два огромных полотнища со свастикой, а между ними висел огромный портрет Гитлера. Но вот из комнаты дежурных инженеров и начальника смены вышли: Вайнер, директор завода, инженеры и старшие мастера. Вайнер был в парадной форме берейхслейтера НСДАП с партийным значком на одной стороне мундира и с «орденом крови» и синим крестом за службу в НСДАП на другой.  Рабочие очень удивились — с чего это он так вырядился? До этого они его видели таким только один раз, на митинге в честь дня рождения Гитлера! Значит будет что-то особенное.
          Глядя вниз, на тысячи глаз всматривающихся в него, Вайнер вспомнил свой разговор с директором завода, состоявшийся накануне.
               -   Слушайте, Вайнер, вы мне надоели со своими идиотскими затеями. Вы все время людей
                призываете к победе, а что важнее для победы — сделать больше танков или выслушать
                очередные слова. Вы что, всерьез думаете, что услышав ваши лозунги, у рабочих
                загорятся глаза и они высунув язык на плечо, бросятся больше работать?
               -   Вы не понимаете в какой обстановке мы живем.
               -   Так, интересно! И что же я не понимаю?
               -   То, что у рабочих должна быть смена впечатлений! Видеть все время одно и тоже, все
                равно, что питаться одним и той же пищей. Представьте себе что вас кормят изо дня в
                день только одним вашим любимым блюдом! Да вас через месяц будет от него тошнить!
                Почему люди ходят в кино и цирк? Что бы отвлечься от жизни которой они постоянно
                живут! Цирк — это праздник, за эти ощущения люди готовы расстаться с деньгами, на
                которые они могли себе купить еду и одежду. Думаете эти деньги у них лишние?
                -   Вы, нацисты, как ездок на осле, держащий на удочке морковку перед самой его мордой!
                -   Так вы тоже сидите на этом осле! И не притворяйтесь, вы рады что кто-то, вместо вас,
                держит эту удочку и взял все трудности на себя.
                -   Сколько же расплодилось таких как вы?! Не работающих на заводах, не выращивающих
                хлеб, не ловящих рыбу, не добывающих уголь и руду, не занимающихся научной или
                культурной работой, не служащих в армии, а все время, везде и всюду следящих как
                выполняются идеи вашей партии. Вы и вам подобные умеете только одно — проводить
                совещания, произносить пламенные речи и исписывать горы никому не нужных бумаг!
                Удивительно, вас становится с каждым годом все больше, словно вы размножаетесь как
                амёбы — простым делением. Вы все изо всех сил стараетесь всем показать, что в тылу вы
                просто незаменимы, без вас тут совсем никак! Поэтому вы нужны здесь а не на фронте!
                А все эти митинги  вам нужны, для того, чтобы показать своему начальству, что вы не
                просто бьете баклуши, а с утра до ночи вертитесь как белка в колесе, бедненький вы наш!
                -  Значит вы у нас совсем незаменимы, а я дармоед?! Вспомните 29-32 годы! Где бы вы
                были сейчас, не сломай мы хребет красным в Германии?! Кто преподносит таким как вы
                на блюдечке новые заводы, шахты, рудники и страны?! Когда вы последний раз думали
                как уладить конфликт с рабочими?! Что, сказать нечего?! Ну вот и не лезьте в мои дела!
                Теперь к делу! Митингов проведем несколько! Да именно так! Рабочие не дураки, они
                понимают, что раз пришла тысяча человек, значит тысяча уйдет. Нельзя, что бы все
                думали, что их гонят как баранов на бойню. Из таких вот мелочей все и начинаются.
                Я отвечаю за то, что бы ваши станки крутились бесперебойно. Что бы у наших рабочих
                не появились ненужные мысли и желания. Цирковое представление я им обеспечить
                конечно не могу, но показать, что они не просто рабочий скот, а нужные и важные люди,
                что они делают ИСТОРИЮ, мне по силам. На первом митинге, не будет ни слова о
                новом призыве, будут только восхваления. Мне прислали один крест «За военные
                заслуги» для награждения одного отличившегося рабочего. Приедут газетчики, надо
                подобрать нужный расовый тип. Все будут ждать объявления о призыве, а услышат
                благодарности, увидят награждение, у них спадет напряжение и когда на следующем
                митинге, награжденный, в благодарность за крест, вызовется добровольцем... , нет, я не
                жду что остальные сами побегут за ним. Но призыв пройдет в нужной психологической
                обстановке. Оставшиеся на заводе, успокоятся. Напряжение надо сбрасывать! Излишки
                пара в паровом котле надо сбрасывать в свисток, иначе взорвется весь котел.
                -   В вас погиб великий режиссер! А ваш награжденный пойдет в добровольцы?
                -   Пойдет, никуда не денется!
                -  Ладно, делайте что хотите, только меня в ваши дела не впутывайте!
              Теперь, поглядев на море человеческих лиц внизу, ощутив напряженное внимание, Вайнер откашлялся и заговорил.
              Граждане немецкого государства! Мои товарищи по великой индустриальной армии! Сегодня мы собрались здесь ради особого случая! Сегодня весь мир содрогается от наших побед! В наших руках вся Европа. Мы почти овладели русским колоссом, проникнув вглубь на полторы тысячи километров. Мы держим в руках меч, который защищает всю мировую цивилизацию от варварства азиатов. Англия трясется от страха ожидая справедливого возмездия, которое неминуемо обрушит наш великий фюрер!
              Как все это стало возможным? Наши враги так тупы и развращены, что не могут понять, как такое возможно? Танки, самолеты, военная стратегия? Дурачьё! Войны выигрывают не металл, не нефть и не золото — все это есть и у наших врагов! НЕТ!!! Войны выигрывают ЛЮДИ и ТОЛЬКО ЛЮДИ, у которых есть великая цель и которые на любые жертвы ради этой цели!
               Все мы знаем о подвигах наших солдат, но мы часто забываем о подвигах в тылу! Мы думаем о лишениях, о карточках, о длинном рабочем дне и забываем,что все это гарантия победы! Без нас война шла бы не под Курском и Тунисом, а под Дрезденом и Берлином! Но если мы порой забываем о тружениках тыла, то фюрер всегда помнит о всех нас! И сегодня наш великий фюрер хочет наградить одного из тех, кто самозабвенно сражается в тылу, так же как солдаты на фронте! ВИКТОР ФУНК! Подойдите сюда!       
            Услышав свое имя и фамилию, Виктор сначала не понял, что это обращаются к нему. По цеху пронесся удивленный гул. Те, кто знал Виктора, обернулись к нему. Те, кто не знал, спрашивали, кто это такой. Он все стоял, его имя выкрикнули еще раз, его толкнули вперед и он пошел. Вайнер был очень доволен, все видели, что награждаемый сам не верит, что именно ему выпала такая честь. Он, Вайнер не ошибся в выборе. Подходящая биография, отличная, арийская внешность, сильная фигура. Когда Виктор встал рядом, Вайнер снова заговорил, обращаясь ко всем.
            Позвольте рассказать вам немного о человеке, скромно стоящим рядом со мной. Еще в прошлую войну он сражался с врагами нашей милой Германии. Потом долгие годы скромно трудился и воспитал прекрасных дочерей. Сейчас они, отложив в час опасности для родины, удел настоящих немецких женщин, доблестно сражаются в рядах СС. И они не посрамили своего отца! Я рассказываю это потому, что даже те, кто близко знает Виктора Функа, вряд ли знают об этом, настолько он скромен.
            Друзья! Соратники! Вот, что значит сегодня настоящий немецкий рабочий, немецкий характер. И это не политическая закалка, Виктор Функ еще не вступил в нашу национал-социалистическую партию. Он мужественно переносит все испытания потому, что его сердце — настоящее немецкое сердце. Родина ему дороже всего на свете, и поэтому сегодня мы чествуем этого человека! Мы чествуем 43-х летнего человека, который сам, добровольно взял на себя одну из самых тяжелых работ на заводе — работу у парового молота. Уже 7 месяцев, не пропустив ни одного дня, не опоздав ни на минуту, не произнеся ни одного слова жалобы, Виктор Функ отважно сражается с этой машиной, подорвавшей здоровье многих помоложе чем он. Как и наши героические солдаты, он сражается с врагами нашей великой Германии, приближая нашу победу. То, что наши танки беспощадно сметают с лица земли врагов, то это потому, что Виктор Функ и вы, более 3000 рабочих нашего завода, отлично выполняете свой долг!
          Под зазвучавшую из репродукторов «Дойчланд, Дойчланд юбер аллес. Юбер аллес ун дер вельт», Вайнер приколол крест к комбинезону Виктора. Он уже волновался. За все время речи, Функ простоял словно статуя, никакой реакции. Он вообще понимает, что сейчас происходит? У него что, одни мускулы и никаких мозгов. Скверно, если завтра он не сможет обратится к рабочим с призывом вступать в армию.
          А Виктор, слушая эту речь, слыша гром аплодисментов, был словно в ступоре. Он не мог поверить, что все это происходит с ним наяву. Вайнер с улыбкой протянул ему микрофон.
            -   Функ, скажите, что-нибудь своим товарищам!
            -    Я бы... , прошу вас … , позвольте мне ….
            -    Ну же! Говорите!
            -    Позвольте мне …. . Позвольте мне вернуться к молоту.
           Вы все слышали?! Вот ответ настоящего немца — позвольте мне вернуться к молоту! У этого трудового героя одна просьба, одно желание — пустите меня скорее делать танки, я хочу помогать своим кровным братьям на фронте! Его устами говорит весь немецкий народ! Одни из нас состоят в партии, другие нет, но все мы немцы, все мы национал-социалисты! И если наши враги этого еще не поняли, мы сумеем им это растолковать.
            Разве мы порабощаем других? Мы несем  народам освобождение от коммунистического и еврейского ига! Скоро наступит новый, справедливый порядок! Мы немцы будем владеть всем, что принадлежит нам по праву! Эта война — война между старым и новым, и либо погибнет все старое, либо погибнет не только национал-социалистическая партия, но и все немецкое государство, весь немецкий народ, ибо враги не пощадят никого! Но мы не погибнем, погибнут наши враги!
           Тут Вайнер вытянул вперед руку и заорал
              -  Да здравствует победа! ЗИГ...
              -  ХАЙЛЬ — взревели внизу сотни глоток.
              -  Да здравствует великая Германия! ЗИГ...
              -  ХАЙЛЬ!!!
              -  Да здравствует фюрер! ЗИГ....
              -  ХАЙЛЬ!!! ХАЙЛЬ!!! ХАЙЛЬ!!!
              -  А теперь за работу и всегда помните подвиг своего товарища Виктора Функа! Функ -
                пройдите за мной.    
         Приведя Виктора в медпункт, Вайнер сказал доктору Шнеллю.
              -  Торстен, это человек на завтрашнем митинге вызовется добровольцем в армию.
                Проведите медицинский осмотр.
              -  Кашель есть?
              -  Нет.
              -  Пот по ночам?
              -  Нет.
              -  Геморрой? Кровь при испражнении?
              -  Нет.
              -  Осмотр закончен. Сейчас не 39-й год и если у мужчины ничего такого нет, он годится в
                команду для расстрелов.
          Только получив освобождение от работы, Виктор понял до конца, что произошло. Разглядывая в руке бронзовый крест со свастикой на черно-бело-красной ленте он вдруг с ужасом и беспощадной ясностью понял ВСЁ! Что крест то ему дали не даром! Что работая у парового молота он стал таким же как ОНИ! Он помогал пригнать сюда этих несчастных русских рабынь. Он помогал Рихарду и его дружкам насиловать ту француженку! Он помогал убивать в газовых камерах всех тех несчастных людей! ЧТО ЖЕ Я НАДЕЛАЛ!!!
               -   Все эти годы, когда я был уверен в своей порядочности, я был слеп! У меня с НИМИ
                разные принципы? Я не сторож брату моему? А кончилось все тем, что мне нацепили
                крест на грудь и я стал хозяином рабов. И НИЧЕГО УЖЕ НЕ ИСПРАВИТЬ! Я помогал
                убивать людей попавших в руки немцев! Я помогал бомбить города разрушенные
                немецкими самолетами! Вот чем кончилась твоя честная жизнь, Виктор Функ!
           Вглядываясь в крест на своей ладони, Виктор вспомнил другой свой крест и что из этого получилась. Он никогда не любил вспоминать прошлую войну. Сейчас она сама вспомнилась.
           В апреле 1917 года ему удалось связкой ручных гранат повредить английский танк и взять в плен его экипаж. Сейчас те танки вызвали бы усмешку, но тогда они казались неуязвимыми монстрами, несущие всем смерть и с которыми бесполезно бороться. Даже у смелых, опытных солдат, не раз глядевших в лицо смерти они вызывали ужас.
           Как раз в это время в штабе дивизии находились корреспонденты, у них было свое задание, искать и находить героев и случай Виктора подошел для этого идеально. Так он получил железный крест, но главное — его перевели из обычных солдат в штабные курьеры, что бы командир дивизии при всяких проверках мог выставлять его как дорогую картину. Вот какого героя я воспитал.
           На войне есть разные обязанности и разные шансы уцелеть. Теперь Виктор не находился под пулями и снарядами, постоянно рискуя погибнуть. Он жил не в грязном, с протекающей крышей блиндаже, а в хорошем доме, где находился штаб. Правда в подвале, вместе с солдатами обслуживающими штабных офицеров, но там были кровати с нормальным бельем, пища была гораздо вкуснее, можно было попытать счастья у медсестер госпиталя, находившегося неподалеку и надо было только стараться поменьше попадаться на глаза офицерам.
             Получив по телефону приказ явиться в канцелярию, он получал приказ, закладывал бумагу в жестяной контейнер, садился на мотоцикл и ехал на передовую. Он никогда теперь не шел дальше блиндажа командира батальона, а это всегда была самая дальняя от врага линия траншей. Командир расписывался в получении, после чего Виктор был свободен. Все шли в бой, на вражеские пулеметы, а он уезжал обратно в тыл. Конечно он мог попасть под выстрел вражеского дальнобойного орудия или под пулеметную очередь их аэроплана, но эта возможность была столь мала, что можно было считать, что теперь он все время был в абсолютной безопасности. Только гудит мотор мотоцикла, только шуршат шины, только ветер ласкает лицо и уносятся назад километры дороги.
             Так продолжалось месяца два, пока однажды ему не пришлось доставить приказ в свой бывший батальон. Никогда не случилось бы то, что произошло позже, если бы он не решил пройти дальше командирской землянки, навестить своих прежних друзей. Найдя их, он их приветствовал, стал угощать сигаретами, но они ему не обрадовались.
          -  А к нам штабная птичка залетела! Может подпалим ей пёрышки?
          -  Ребята, вы что? Это же я — Виктор!
          -  Видим, что не Гинденбург! Ты чего сюда приперся?
          -  По вам соскучился, решил вас навестить.
          -  Навестил? Теперь проваливай!
          -  Да что с вами сегодня такое?
          -  А чего ты ждал? Ты что привез — рождественские открытки? Из-за того что ты сюда доехал
             нам теперь идти на смерть! А ты поедешь обратно! Мы, на пулеметы, а ты в тыл! Понял?!
          -  Ладно парни, что вы на него взъелись, он что ли придумал наступление. Ему приказали, он
             сделал. Он то тут причем?
          -  Да пошел он куда подальше и ты вместе с ним!
         Тут мимо их группы пробежал сигнальщик.
          -   Готовимся к атаке! Готовимся к атаке!
         Товарищи ушли вперед, в передовой окоп, а мимо Виктора туда же потянулись другие солдаты. На ходу они совали ему в руки разные предметы и просили его
          -   Передай это письмо моей жене.
          -   Отправь эту игрушку моему сыну. Сообщи что его отец всегда думал только о нем.
          -   Сообщи моей матери...
          -   Передай ….  Сообщи …. Не забудь …. Отцу ... Матери …. Сыну …. Брату …..
         Скоро Виктор остался один, прижимая к груди целую охапку разных предметов. Тут где-то впереди раздался сигнал и из передового окопа, с протяжным криком, бросилось вперед множество солдат. Не прошло и пяти минут, как между серо-зелеными фигурками стали взрываться снаряды. Потом загрохотали пулеметы. С ужасом Виктор видел как сгибались пополам от страшных ударов те, кто только, что был рядом с ним. Как словно кегли в кегельбане падали и разлетались в стороны его друзья. Так продолжалось несколько минут. Прозвучал сигнал отступления. Назад в окопы прыгали редкие уцелевшие, между немецкими и английскими позициями словно кто-то набросал множество поломанных кукол в солдатской форме. Мимо Виктора тащили стонущих раненых, прошел командир батальона и крикнул на него
        -   Почему ты еще здесь?!
        Виктор бросился к своему мотоциклу.
        Прошло несколько дней и однажды в их подвал спустился поболтать с друзьями денщик командира дивизии.
        -   Парни, знаете, что я узнал. В штабе армии недовольны нашей дивизией! Нашему генералу
            давно пора получить «Голубой Макс», а из-за недостаточной активности все может сорваться.
            Ему надо постоянно напоминать о себе в штабе, слать сводки, донесения,  победные или
            просто о том, что он не сидит сложа руки. Так что скоро, наших парней опять погонят вперед.
        -   Зачем? Генерал же прекрасно знает, что только погубит зря людей!
        -   А ему какое дело? Ему надо делать карьеру! Хорошо, что нас это не касается.
          Скоро по суете офицеров и штабным совещаниям, все поняли что готовится наступление. Сколько их уже было, а ни немцы ни англичане так и не смогли продвинуться вперед ни на метр. Наконец Виктор получил приказ, оседлал свой «Вандерер» и двинулся в путь.
          Километр за километром оставались позади. Руки Виктора с силой сжимали руль, глаза зорко следили за дорогой, но мысли его были далеко. Путь его лежал опять в свой бывший батальон и он знал, что произойдет по его приезду. Опять ему будут торопливо совать в руки прощальные письма и подарки, и опять он будет видеть как людей, в буквальном смысле этого, слова будут превращать в пушечное мясо. А он опять вернется в теплый подвал, сытно поест, выспится на чистой постели и пойдет к знакомой медсестре. Снова и снова в его голове звучали голоса.
        -    В штабе недовольны …. Штабная птичка залетела …. Передай это моей матери ….
             Генералу надо делать карьеру ….. Ты обратно, а мы на пулеметы …. Напоминать о себе в
             вышестоящем штабе …. Ты нам что привез …. Пусть мой сын меня не забывает ….
             Недостаточно активны …. Знает, что зря погубит людей …. Нас это не касается …..
             Не касается! Не касается! Не касается! Не касается? НЕ КАСАЕТСЯ????  -
           Наступление как всегда, было отбито с большими потерями. Только один батальон не потерял ни одного человека, так как не получил приказа наступать и остался в своих окопах. Штабного курьера Виктора Функа нашли без сознания в воронке от огромного английского, дальнобойного снаряда, на обочине дороги. Через два дня он уже лежал в воронке от снаряда между своими и вражескими позициями в разведывательном секрете. Вокруг грохотали снаряды, в любой момент его могли убить, и находившийся рядом солдат, тот самый который когда-то хотел его избить, орал ему в ухо, потому, что иначе Виктор ничего бы не услышал.
          -   Нет, ты идиот! Ты же был избавлен от всего этого дерьма, а теперь сам вернулся обратно!
          -   Вас всех, и тебя в том числе, пожалел!
          -   Ну и дурак! Окажись я на твоем месте, я бы держался за него зубами, и плевать мне на всех!
              А теперь подыхай непонятно для чего!
             Но Виктор выжил, и тогда, и потом, и вернулся домой. Никогда он не вспоминал о том случае, а сейчас он вспомнился сам.
           Теперь, лежа на больничной койке, Виктор страстно молился.
         -   ГОСПОДИ! Сделай так, чтобы прилетели английские самолеты! Пусть они разнесут этот
             гадючник! Дай мне дожить до этого момента! Дай мне сделать еще одно  стоящее дело за
             всю мою жизнь! Ты же все знаешь, все видишь — всей душой я хотел, чтобы моя жизнь
             была другой!
             Скрипнула дверь и Виктор услышал.
         -  Доктор, пришла та женщина, Барбара Ланг.
         -  Её тут только не хватало.
         -  Если ваш стрихнин ник черту не годится, то может присутствие любимой женщины поможет
             ему прийти в себя.
         -  Валяйте, но все это напрасный труд, Вайнер.
      Рядом зашуршала ткань, скрипнул стул и Виктор услышал голос Барбары
         -  Виктор, дорогой, любимый, что же я наделала! Боже ЧТО Я НАДЕЛАЛА!!!

      Вернувшись после награждения домой, Виктор не застал её дома. Она появилась только вечером.
         -  Дорогой, ты представляешь, в соседний городок привезли восточных рабочих! Мне как
            матери фронтовика разрешили одной из первых в нашей деревне приобрести работниц. Жаль
            что  первыми выбирали жители городка, приезжим никого не досталось, но нам сказали, что
            скоро привезут новых русских, на всех хватит. Представляешь такую картину, на помосте
            стоят русские, а мимо них ходят и выбирают жители городка. Все в лучшей одежде, и все
            важные  как индюки. А на самом деле все простые работяги. Это было так смешно!
         -  Скажи, русские тоже смеялись?
        Примерно минуту мужчина и женщина молча смотрели друг на друга. Потом она сказала.
         -  Виктор, я понимаю, что ты имеешь в виду. Поверь, мне тоже не по себе. Но пойми, все не от
            одной меня зависит. Мое хозяйство уже включено в государственный план поставок 
             продовольствия государству. Я обязана в срок сдать на приемный пункт точное число зерна,
             молока, овощей и мяса. Где-то наверху уже заранее подсчитаны каждое зерно с моего поля,
             каждый литр молока от моих коров, каждый килограмм мяса моих свиней  и каждый овощ с
             моих грядок. Если я этого не сделаю, мое хозяйство у меня отберут! Ты хочешь, чтобы я
             осталась ни с чем? Одной мне не справиться! Какая для меня разница куда пойдут деньги,
             что я заплачу за работницу?
          -  Ты не понимаешь разницы между свободной работницей, нанятой тобой, и рабыней?
          -  Ну зачем так грубо! Я буду о ней заботиться, приобщу к великой культуре о которой и не
              подозревала в своей варварской России. Правда говорят все русские тупы и ленивы, но я
              привью ей трудолюбие.
          -  Твой сын рассказал мне как немцы прививают другим трудолюбие!
          -  Ну не начинай снова! Ты можешь предложить другой способ? Скажи как, я сделаю! Нечего
                сказать? Так зачем терзаться над тем чего мы изменить не можем! Ну ладно, хватит.
                Не будем о грустном.
         Барбара видела, что её слова его не убедили и она сделала то, что обязательно уберет грустные и ненужные мысли из его головы — увлекла его в спальню.
         Примерно в 10 часов вечера Виктор проснулся. В темноте равномерно тикали настенные часы, рядом тихо посапывала во сне любимая женщина. Он увидел свой крест и сразу вернулись тяжелые мысли. Все случилось так быстро, сразу одно за другим: мерзкий поступок любимой девушки Рихарда, его пьяные откровения по дороге на станцию, страшное открытие о том, чем на самом деле занималась собственная дочь, свое награждение и приобщение к этой банде. У него осталось последнее убежище — любимая женщина. А эта женщина открылась с такой, неожиданной стороны! Всё, не осталось никакой, даже самой маленькой надежды. Никуда от этих мерзавцев не уйти, нигде не скрыться. В голове Виктора словно звучали два голоса.
               -   Ну вот и все! Теперь ты понял, кто ты есть на самом деле?
               -   Я не желаю быть таким как ОНИ!
               -   А что ты можешь?
               -   Я должен что-то сделать!
               -  ЧТО?
               -   Я должен что-то сделать!
               -   Много таких как ты, считают себя порядочными людьми. В спокойной обстановке бьют
                себя кулаком в грудь и всем клянутся, что в решительный момент, не бросят в беде,
                помогут несчастному, защитят слабого. А когда этот момент наступает, отводят глаза в
                сторону и торопливо проходят мимо, будто ничего не видят. И ты такой же! Ты покорно
                выполнишь, то, что от тебя требует Вайнер. Будешь изображать верноподданнический
                восторг, клясться, что только о том и мечтаешь, как бы скорее попасть на войну и
                призывать других делать так же. Солдаты на фронте узнав об этом будут крутить пальцем
                у виска. Там ты будешь так же покорно исполнять все, что тебе скажут, так же как все
                выполнял здесь. Ты будешь сражаться за то,чтобы сюда пригоняли больше рабынь, за то,
                чтобы насиловали больше женщин, за то, чтобы в газовых камерах убивали больше
                невинных людей! И не ври сам себе — все это ты будешь делать!
               -   НЕТ!!! Я не буду ЭТОГО делать! Я ИМ не слуга! Я ЧЕЛОВЕК, а не скотина! ЧЕЛОВЕК!
               -   А, что ты можешь?! Ирма смогла, а что ты можешь?!
               -   Ирма! Ирма! ИРМА!!!
            Виктор вскочил, еще не зная, что будет делать в следующую минуту. Взгляд его упал за окно,
на поле Барбары со стогами сена. А за полем уже начиналась территория завода. В это время в деревне завыла сирена воздушной тревоги. Она уже давно никого не пугала, все знали, что английские самолеты пролетят мимо, но Виктор вздрогнул. Завод, самолеты, сено! Несколько секунд он стоял потрясенный, а потом бросился на кухню, схватил бидон с керосином и выбежал наружу.
            Он бежал изо всех сил, пот заливал глаза, сердце бешено колотилось, но он и не думал сбавить скорость. В эти секунды он ясно понял, какие чувства и какой силы испытывала Ирма, когда прибивала нацисткий плакат над свинарником. Он понял, что она дошла тогда до предела терпения и взорвалась. Он не знал что именно произошло перед этим, но какие эмоции захлестывали её тогда, ему стало ясно. Она просто не могла поступить иначе, так же как сейчас не может поступить он. В нем горела жажда покаяния и искупления вины. Сейчас он должен держать ответ за все: за ненависть в глазах русских работниц, когда их пригнали на завод, за ту несчастную француженку, за тех невинных людей в убийстве которых участвовала и его дочь. Он понял — когда-нибудь и Хельгу захлестнет тоже самое, что сейчас захлестнуло его. Только тогда он сможет считать её своей дочерью. С человеком, группой людей или целым народом бывает когда вялая, забитая душа порождает душевный нарыв и когда проходит нужное время он вызревает и лопнет и ничто и никто не может остановить этого. На 49-м году жизни наступил такой момент и для Виктора Функа.
            Выбежав на середину поля, он остановился. Оно было невелико —  метров 200 в длину и метров 100 в ширину. На нем было несколько десятков копен и в одну были воткнуты вилы. Сначала он кинулся к краю поля, там лежали кучи хвороста и он начал с них. Потом разворошил одну копну, второю, третью. На земле появлялся контур огромной стрелы. Виктор работал изо всех сил, он не думал, что ему надо соблюдать осторожно, что самолеты могут изменить курс, хватит ли керосина и достаточно ли силен ветер, чтобы раздуть пламя, когда керосин выгорит. Он боялся только одного — не успеть и не сделать того, что должен быть сделать.
           А в небе уже слышался звук самолетных моторов. Виктор забегал еще быстрее и вдруг услышал голос Барбары!
             -    Виктор?! Что ты делаешь?!
           Не отвечая, он продолжал делать свое дело. Поняв, что самолеты уже через несколько секунд будут здесь, бросил вилы и схватился за бидон.
             -   Виктор!? Ты сошел с ума?!
           Тут Барбара увидела как сложено сено, поглядела в небо и ей все стало ясно.
             -   А-А-А-А!!!! Английские самолеты! Что ты делаешь?! Они же будут нас бомбить! Они
                будут нас бомбить! ОНИ ЖЕ УБЬЮТ НАС!!!
             -   Не мешай!
            Барбара повисла на нем, но он так оттолкнул её, что она отлетела метров на 30. А самолеты были уже совсем рядом. С ужасом поглядев в небо, Барбара вскочила с земли и бросилась к заводу, истошно крича.
             -   На помощь! Спасите! Остановите его! Он всех погубит!
             Виктор понял, что надо либо бежать за ней, заткнуть ей рот, либо поджигать стрелу. А самолеты гудели уже прямо над головой. Барбара была уже у самой ограды завода. Где-то на заводской территории раздались ответные крики, послышался топот ног. Виктор бросился вдоль стрелы, зажигая несколько спичек сразу и бросая их в сено. Когда он был уже почти у самого конца стрелы, до него донесся звук, который он запомнил навсегда еще со времен прошлой войны и который не перепутал бы ни с чем — клацанье винтовочного затвора. Но он добежал до конца и бросил вниз последние огоньки. Тут раздался грохот, в животе вспыхнули страшный огонь вместе с болью и все накрыла абсолютная, кромешная тьма.

          Теперь видя беспомощного, израненного любимого человека, зная, что его ждет в будущем и понимая, что именно она его до этого довела, Барбара рыдая рухнула на колени и прижалась щекой к его руке. Виктору стало жаль её, какая жизнь будет у неё впереди. Он осторожно прищурился и сквозь ресницы увидел на ней то самое платье, подарок сына, которое она, по её словам сожгла. И
тут же жалость к ней сменилась презрением.
            Сейчас ты плачешь! Что ж плачь! Я могу тебе простить то, что из-за твоих криков я получил пулю в живот и схвачен. Ты испугалась, что сейчас на нас сбросят бомбы. Но этого платья я тебе не прощу никогда. Живи на своей ферме, покупай себе рабыню, носи своё платье, принимай вещи которые твой сын снимет с изнасилованных и убитых им женщин. Живи! Но только без меня!
           Сегодня все немцы преступники, одни совершают преступления, другие пользуются их результатами. Разница лишь в размерах: одним целые страны, другим личная рабыня и чужое платье. Я думал, ты другая, но я ошибся. Даже сейчас, моя судьба лучше твоей, скоро я соединюсь со своей настоящей любовью, с женщиной во много раз лучше тебя. А  ты оставайся здесь, моли о прощении, которого ты никогда не получишь. Весь остаток жизни ты будешь сама себя казнить за сделанное. И никогда сама себя не простишь. Ну а теперь прощай!
           На плечо Барбары опустилась рука доктора Шнелля. Он молча указал ей — пора. Содрогаясь от рыданий женщина пошла к выходу. Выйдя за дверь, она резко обернулась, стараясь навсегда запомнить Виктора. Двери закрылись перед её лицом и она поняла, что именно теперь её счастье ушло безвозвратно.

            Большие часы на заводской стене показывали 10.55. На большом заводском дворе уже все было готово для нового грандиозного митинга. Внизу волновалось целое море людей. По периметру двора и у русского барака были расставлены эсэсовцы. На балконе была установлена целая батарея микрофонов. Справа и слева от балкона свисали красные длиннющие полотна с белым кругом посередине и черной свастикой в нём. К балкону был прикреплен огромный портрет Гитлера. Все ждали появления начальства на балконе.
           Виктор Функ лежал на больничной койке борясь с болью и моля всевышнего:  - Только бы они прилетели! Только бы все было не зря!
           Доктор Шнелль сидел в своем кабинете и задумчиво смотрел в медицинскую карточку Функа.
           Пастор Шлаг подходил к заводу, думая прочитать рабочим церковную проповедь.         
           Берейхслейтер и арбайтфронтфюрер Вайнер последний раз  осматривал себя в зеркале, смотря нет ли какого-нибудь беспорядка в его парадной форме и мысленно повторяя свою будущую речь.       
           Барбара Ланг сидела в своем доме прижимая к рыдающему лицу рубашку Виктора которую она купила в тайне от него и которую так и не успела ему подарить.
           Отто Плётц выходил из канцелярии завода с отпускными документами для поездки в Эмден.               
           Когда часы показали ровно 11.00. Дверь на балкон распахнулась и наружу вышло руководство завода. Почему-то без его директора. Сразу из репродукторов зазвучало «Дойчланд, Дойчланд юбер аллес. Юбер аллес ун дер вельт …..». Когда песня кончилась Вайнер начал
         -  Товарищи! Граждане немецкого государства …...
            И тут все динамики буквально взвыли от сирены воздушной тревоги. Все застыли как заколдованные. Из глубин подсознания сразу всплыл дикий ужас. Все знали что значит ЭТОТ сигнал. Это была не предупредительная тревога к которой привыкли за 7 месяцев жизни здесь и которая никогда не приводила ни к чему серьезному.
            Этот вой означал, что шутки кончились, что все всерьез. Именно с такого воя начинались все  страшные налеты в Эссене, Кёльне, Дуйсбурге и Дюссельдорфе, когда за считанные минуты целые  кварталы превращались в груды обломков. Этот вой означал — СПАСАЙСЯ КТО МОЖЕТ!
             И тысячи людей бросились прочь отсюда. Бросились прочь от балкона с начальником в форме государственной партии, прочь от полотнищ со свастикой, прочь от портрета Гитлера. Скорее прочь отсюда — сюда летит СМЕРТЬ, и она уже рядом, она уже на подходе.
             Когда Вайнер вбежал в свой кабинет, там уже во всю трезвонил телефон. Никто не подумал отключить громкую связь и поэтому когда Вайнер схватил трубку, все услышали.
        -   Завод на связи!
        -   С вами говорит штаб противовоздушной обороны. Обнаружена большая группа вражеских
             самолетов следующих в вашем направлении, но они еще могут изменить курс. Истребители
             пытаются отрезать им путь но англичане не дураки. Пока это все!
            Плетцу было трудно бежать на протезе  и скоро он остался один, все остальные убежали далеко вперед. Вдруг он увидел впереди себя одинокого Фишера.
        -   А это ты! Что папаша, в 60 лет не очень-то побегаешь?
        -   Проклятые англичане! Проклятый Функ! Все из-за него!
        -   А Виктор тут причем?
        -   Так это он сегодня ночью указал англичанам где мы. Он поджег стрелу из сена указывающую
             на завод.
        -    А ты откуда знаешь?
        -    Так это я ночью был у русского барака, увидел вспыхнувший огонь на поле, услышал крик
             той бабы и позвал эсэсовцев.
        -    А что ты у русского барака делал?
        -    Ты думаешь я забыл, что эти твари посмели меня избить. Дикие славянки — меня. Меня,
             истинного арийца! Да они должны быть счастливы, что их захотел истинный ариец. Такой
             как я! Ну ничего двоим я уже отомстил и остальные свое ещё получат.
        -    И как же ты отомстил?
        -    Так это я указал именно на тех двоих, когда в станочной смазке нашли толченное стекло.
             Именно эти две посмели меня тогда избить! Не захотели ублажить меня, теперь их самих
             ублажают в гестапо. Ха-ха-ха!
        -    Тебе весело?!
        -    А ты как думал?. Почему одним всё: и бабы и кресты, а другим ничего? Функ у нас значит
             красивый мужик и орденоносец, а я хилый старик? Я еще его бабой займусь! Она сейчас в
             расстроенных чувствах, все её будут считать женой предателя, а я её пожалею и приласкаю.
             Функ будет на том свете, а я буду развлекаться с его бабой! И крест мне дадут за помощь в
             поимке врагов государства: его и тех девок! Я еще других из них отправлю в гестапо!
        -    Крест значит захотел?! Ну ладно — крест тебе сейчас будет! Получай, истинный ариец!
        -    Ты что?! С ума сошел?! Помогите-е-е-е-е …...
        Когда Фишер перестал хрипеть и вырываться, Плётц еще подождал минуты две и только потом разжал пальцы на его горле. Тело мерзкого старика упало на землю как большая, сломанная кукла. Отто внимательно на него посмотрел, убедился, что тот не встанет уже никогда и вытер руки о траву
        -     Крест тебе будет — только каменный, на могилу!
        И Отто Плётц поспешил обратно.
              В кабинете Вайнера опять зазвонил телефон.
         -    Слушаю!
         -   Англичане не дураки! Две эскадрильи «Москито» идут сюда по касательной, за ними пять
             эскадрилий «Боинг-17»! Готовьтесь к фугасным, зажигательным и бомбам особой мощности!
             У вас есть еще минут десять! Все!
        За спиной Вайнера послышался топот ног, он оглянулся — никого! Он прошел по соседним кабинетам: ни инженеров, ни мастеров, ни телефонисток, ни секретарш, ни эсэсовцев — пусто!
        ВСЕ! Он почувствовал огромную усталость, плечи опустились, тело обмякло и из подтянутого руководителя он превратился в обычного смертельного уставшего человека. В своем кабинете он открыл свой служебный сейф. В нем, среди важных служебных бумаг, семейных фотографий и чертежей архитектурного проекта, который он вынашивал еще с института, все хотел построить по нему прекрасные здания, да так и не построил, лежал служебный пистолет и стояла бутылка дорого французского коньяка. Раньше все не пил, все ждал особого, торжественного случая. Ну вот и дождался. Вайнер поискал стаканы, а потом махнул рукой и стал пить прямо из бутылки.
           На заводском дворе продолжала реветь сирена. Никого уже не было и только у запертого русского барака, из которого слышалось множество криков, метался молоденький эсэсовец. В общей панике о нем просто забыли. Он только прибыл из училища СС, где ему забили голову всякими инструкциями и приучили жить только по приказам начальства. Со временем, он бы стал мыслить здраво, но пока время этого еще не пришло.
           Доктор Шнель и пастор Шлаг прибежали к русскому бараку.
         -   Куда?! Нельзя?!
         -   Парень ты, что, не слышишь сирен? Сейчас тут все разбомбят!
         -   У меня нет приказа!
         -   Какой тебе еще нужен приказ? Спасайся идиот!
         -   Но у меня же нет приказа!
         Казалось в бараке и ревёт и рвется наружу огромный зверь. В дверь изнутри били чем-то тяжелым. Эсэсовец наставил на доктора и пастора винтовку. При этом он чуть не плакал. Было ясно, что он отчаянно боится, что он очень хочет бежать отсюда, но страх нарушить инструкции был в нем сильнее страха смерти. Вдруг его лицо сделалось очень удивленным, глаза закатились и он рухнул на землю как подкошенный. Шнелль и Шлаг увидели, что за ним стоял Плётц с тяжелым гаечным ключом в руке.
          Дверь барака распахнулась и разбегающиеся женщины в полосатых платьях увидели как три человеческие фигуры: в белом медицинском халате, в черном пасторском сюртуке и в синей рабочей спецовке, бегут к заводской больнице.
          Коньяка в бутылке осталось только на дне бутылки. Вайнер так и сидел в своей парадной форме с партийным значком, с «орденом крови» и с синим крестом за службу в НСДАП на мундире.
ВСЁ! Функ все-таки добился своего! Скоро от завода ничего не останется! А кто за это будет отвечать?! Кто должен был следить чтобы все рабочие этого завода были верны Гитлеру? Кто обязан был не допускать здесь вредительства?! Кто проглядел врага?! А он еще наградил его орденом. Из более 3000, именно его! Руководитель отвечает за все происходящее там, где он руководит, даже если чрезвычайное проишествие вызвано падением метеорита. Но с него ведь не спросишь, а виновные и должным образом наказанные должны быть всегда. Так вышестоящему начальству спокойнее. Завод производил не швейные машинки, тут не помогут никакие прошлые заслуги. Восточным фронтом теперь не отделаться. На съезде партии сам рейхсляйтер Борман сказал
       -  Партия подняла вас на такую высоту, что упав с неё вы можете разбиться только насмерть!
       -  Партия может все дать, но может все и отобрать!
 Только сейчас стало понятно, что значило это ВСЁ!
          Коньяк кончился. В голове словно звонили церковные колокола. Звонили радостно, словно звали к себе. Вайнер посмотрел на свой служебный полицейский вальтер, мог ли он подумать, получая его вместе с партийной формой, что стрелять из него придется один, единственный раз — себе в голову.
           Выстрела он не услышал. Только перестали звонить колокола!
          Теперь Виктору Функу незачем было притворяться, бороться с болью и размышлять о прожитой жизни. Где-то недалеко стала стрелять зенитная батарея. Значит он все-таки смог! Значит все было не зря.
           Виктор внезапно оказался под потолком и увидел сверху самого себя, лежащего на больничной койке. Потом он увидел ниже себя, но совсем близко, крыши заводских корпусов. Прямо рядом с ним появились пролетающие самолеты с трехцветными кругами на крыльях и внизу словно расцвели оранжево-черные цветы. Затем и эти и другие подлетающие самолеты, с белыми звездами тоже вдруг оказались гораздо ниже его. На земле уже расцветали не цветы а так, цветочки. Лес, реку, деревенские дома он словно видел нарисованными на большой географической карте. Потом все скрылось из виду и он оказался в густом белом тумане, сквозь который пробивался странный, голубой свет. И тут он увидел, что сквозь туман к нему идет какая-то женщина. Она приблизилась и Виктор сразу узнал её — ИРМА! Ирма, дорогая, как же долго я тебя искал.
            И они пошли взявшись за руки по голубой дорожке, в прекрасную голубую даль. Они были счастливы. Снова они были молодыми парнем и девушкой, встретившимися когда-то далеко-далеко отсюда. Они радостно улыбались, им надо было рассказать друг другу так много. Над их головами переливалось прекрасное сияние. В их душах наступил безграничный покой!
             Узнав обо всем случившемся, Хельга послала Натали, условное послание. Они давно договорились, о экстренной связи. Текст был самый невинный, но он означал — чтобы ты не делала, как бы не была занята, бросай все и срочно приезжай по адресу, указанному в послании, речь идет о жизни и смерти. Пока по пожарищу сновали пожарные, эсэсовцы, разные начальники, рабочие, обычные зеваки, и еще не установили оцепление, Хельга, пользуясь своей формой, прошла на территорию завода. Сама не  зная зачем, она сунула в карман несколько чистых, бумажных листов с печатью и подписью Вайнера. Натали приехала на следующий день, и выяснив в чем дело, сказала.
          -   Д-а-а-а! Наградил бог родителями! Что мамашей, что папашей! Так и наровят нас угробить!
              Ты как всегда была на высоте, сестренка!
           Вместе, на найденных листах, якобы от имени Вайнера, они напечатали отчет, о том, что огонь на поле зажгли русские. Что на заводе они создали подпольную организацию, а их отец был ранен  пытаясь им помешать. Пользуясь своими удостоверениями они снова проникли на территорию завода и незаметно подложили эти бумаги среди остальных. Потом старшая сестра быстро уехала, а младшая на два дня задержалась. Так она познакомилась с Барбарой и узнала о её беременности. Никому, даже Натали, она не сказала о душевной боли,  терзавшей её душу. Ей так было важно, именно отцу, родному человеку, все объяснить, рассказать, узнать как жить и что ей делать, дальше. Человек писавший такие душевные письма о матери и совершивший ТАКОЕ, не мог быть подлецом. Как она мечтала, что после встречи с Виктором исчезнет эта страшная боль на душе. Как бы она гуляла с отцом, какими умиротворенными были бы их прогулки по округе! Какое семейное счастье было бы у них обоих! А теперь все — поздно! Не будет у тебя всего этого никогда! Единственный душевно близкий человек, ушел в небытие презирая и проклиная тебя! И ничего не объяснишь и не исправишь! Все ты упустила, все ты потеряла! Теперь всю жизнь ты будешь нести в душе страшную тяжесть, которая, когда-нибудь раздавит тебя! Никакими молитвами ты это не отмолишь! Придется тебе нести и этот крест! Скоро Хельга сидела в поезде увозящего её во Францию.