А. Глава девятая. Главка 2

2


     – Итак, – торжественно возвестила Юля, когда мы уже выпили по первой чашке чая и несколько разомлели от приятного тепла, разливавшегося внутри, – расскажите же мне, отец Иннокентий, про ваши эти удивительные взгляды на пост и постные дни. Должна признаться, вы меня немало удивили.
     – И прекрасно, и прекрасно, если удивил! Удивление суть чувство хорошее, многое из нашей души, в праздности закоснелой, поднимающее. Многих одно лишь удивление перед миром, перед законами и устройством его, на великие дела подвигло. Но не стоит вам слишком многого ожидать тут, ибо взгляды мои, как вы остроумнейше изволили выразиться, не так чтобы необыкновенны или особенно примечательны. 
     – Но вы ведь, – сказал я тихо, – говорили уже, кажется, о том, что ортодоксальную веру не слишком жалуете.
     Отец Иннокентий хитро прищурился и покачал головой.    
     – Прекрасной памятью наделил вас Вседержитель наш, Александр Вадимович, прекраснейшей и всепроникающей. Не растратьте сей щедрый дар, а сохраните его в целости, ибо многое, очень многое может он вам в жизни принести. Вы правы – я действительно совсем не ортодокс, но по поводу поста тут дело несколько иное, не в ортодоксальности здесь дело, не в трафарете, ибо как раз в этом самом пункте я со сторонниками традиционной веры очень даже и солидарен. 
     – То есть как же это солидарны, если сами не поститесь? – спросила озадаченная Юля.
     Отец Иннокентий отправил в рот очередной кусочек пирожного и с видимым удовольствием его разжевал. 
     – А это, о прекраснейшая мадемуазель, свойство человеческого сердца. Вот скажите мне сами, разве не солидарны вы с идеей милосердия, не с отвлечённой, то есть, идеей – ибо тут можно о многом дискутировать – а с идеей практической, с необходимостью помогать по мере сил тем несчастным, кто по причинам, зачастую от них не зависящим, оказался в жизни обделён? Разве возразите вы, что помощь подобная необходима, оправдана и Господом нашим благословлена? 
     – Нет, конечно, не возражу.
     – Именно, что возразить тут трудно и подчас даже стыдно, если мы говорим о человеке образованном, а образованные люди ведь у нас самые порою стыдливые, даже до крайности, и от одной только мысли о бессмысленности милосердия могут жесточайшие муки испытать. Ну а теперь рассудите сами, многие ли из тех, кто не отрицает необходимость действенной помощи и сострадания, из тех даже, кто горячо поддерживает эти деяния и эти идеи, – многие ли из них действительно сделали что-либо, что можно было бы хотя бы и в малой степени назвать милосердием? Имеют ли в сердце своём достаточно места, чтобы не то чтобы мир – ибо слишком уж велик он, и то правда, – а хотя бы сотую, тысячную, миллионную долю этого мира вместить? И я отвечу вам, милостивая сударыня, и отвечу прямо и ясно: нет, не сделали; нет, не имеют. И дело тут не в их пороках или там лицемерии каком, вовсе нет. Но силы, силы душевной достаточно не имеют, чтобы действительно, не на словах, не в убеждениях своих, а на деле, на самом пусть и простом, грубом деле милосердие своё проявить. А сила для того большая нужна, огромная! Не для самоотречения или иного подвига нужна, нет, вовсе нет, для подвига ведь порою и слабости достаточно, многие подвиги единственно от страха и совершаются, а некоторые к тому же и от глупости, чего, к величайшему моему сожалению, и сам бывал свидетелем. А нужна эта сила, чтобы бессмысленность милосердия победить в душе своей, саму эту мысль, которая непременно, непременно возникнет у каждого человека, ибо смысла такого нет и не может быть с точки зрения обычных земных наших воззрений. Ибо какой может быть резон помогать десятку, если гибнут сотни, и помогать сотням, если гибнут тысячи? Вот и получается так, что на словах уж очень многие милосердны и любят человечество, и солидарны, весьма солидарны, а на деле вовсе и не совершат ничего, и даже не приступятся. 
     – Хм… – протянула задумавшаяся Юля, – пожалуй, тут вы правы, только всё же милосердие и пост – вещи разные и, кажется, малосравнимые.
     – Несомненно, и вы это весьма остроумно изволили заметить. Но я вовсе не для сравнения здесь подобный пример приводил, о прекраснейшая леди, а лишь для иллюстрации общей мысли, так сказать. Если же возвратиться к постным дням и посту в целом как к явлению, то я, как уже и замечал ранее, вполне поддерживаю идею и согласен, что она важна и нужна, и всё-таки сам не пощусь и с превеликим удовольствием, как можете видеть, употребляю ваши вкуснейшие пирожные, за что, кстати, вам отдельное моё благодарствие полагается. 
     – И мясо едите? – спросил я.
     – Вкушаю, – с готовностью подтвердил отец Иннокентий, – в меру, разумеется, в разумную и достойную меру, но вкушаю. Тут ведь, Александр Вадимович, всё дело в подходе, в восприятии самой скоромной пищи, как её называют ортодоксы, – о чём, конечно, вы вполне осведомлены. Принято полагать, что пища, особенно пища вкусная, а ещё пуще – мясная и сладкая, суть соблазн, в некотором роде даже западня для духа, препятствие, сбивающее с ровного и прямого пути его. Что коли удержитесь вы от этого соблазна – ну пусть хотя бы только по средам и пятницам, а особенно – во время трёх великих постов, то и победите нечистые позывы плоти и возвысите дух свой. Тут, разумеется, и память о посте Господа нашего Иисуса Христа известную роль играет, хотя вовсе и не такую значительную, как принято полагать. Это точка зрения законная и вполне понятная, и я бы, возможно, тоже её разделял при некоторых, впрочем, оговорках, но вот ведь что рассудите и извольте в понимание взять: почему же оно соблазн в одни дни и не соблазн в другие? То есть если мы считаем, что слабости плоти поддаваться нельзя вообще – то нельзя ведь и всё время, а в таком случае остаётся лишь затвориться в монастыре и умерщвлять эту проклятую плоть ежедневно и еженощно, пока не иссохнем совершенно. Но само собою разумеется, что подобная стезя далеко не для каждого возможна и приемлема. 
     – Это уж точно, – вздохнула Юля. – Я иногда пытаюсь представить себя на месте монашки, но… б-р-р, я бы точно не смогла.
     – Другими словами, – спросил я отца Иннокентия, стремясь внести ясность, – вы считаете, что дело вовсе не в соблазне? 
     – Именно так, Александр Вадимович, исключительно ясно понимать изволите, не в соблазне, не в соблазне, – с восторгом подтвердил он, прихлёбывая чай. – Соблазн тут совсем ни при чём, да и не существует на самом деле ни малейшей разницы между так называемой скоромной и нескоромной пищей. Помните прекрасную и поучительнейшую историю о вражде Каина и Авеля? Ведь всё началось с жертвоприношения, которое оба брата сии решили сделать Господу. Каин был землепашцем и принёс Богу плоды земли, которые он собрал, Авель же, суть пастух, убил ягнёнка и убиенную живность эту и преподнёс в качестве жертвы. И что же? Бог, как вы, полагаю, помните, отверг дары Каина, пищу нескоромную и землёй рождённую, а дар Авеля – самое настоящее, то есть натуральное мясо, – принял. Логический пароксизм, не так ли? 
     – В каком-то смысле, но ведь, полагаю, проблема заключалась не в жертве, а в жертвователе…
     – Именно! – воскликнул отец Иннокентий, воздевая вверх указующий перст. – Именно так и есть, и было, и будет присно! Не в жертвах и не в дарах дело, и не в том, какую пищу изволит потреблять человек, а в самом в нём, в человеке то есть, в помыслах его, в душе и духе его, если позволите подобную игру слов. Смутны были помыслы Каина и черно было на душе у него, когда принёс он свой дар Господу, ибо завистлив и мелочен был сей сын Божий, а это грех смертный и большой, весьма даже большой. Не в желудок наш направляет взгляд свой Господь, отнюдь не в желудок, а в сердце, в сердце прежде всего, а потому вовсе и не так важно, что потребляете вы за столом своим, а важно то, что храните в душе своей. Не мясо главное не есть, отнюдь, отнюдь, главное – кровь не пить, дети мои, кровь, живую человеческую кровь – не пить! – И на этом торжественном заявлении он вдруг умолк, всё ещё высоко держа поднятый палец и победительно оглядывая своих слушателей.