Разколбас

Сухие груди не целованы, чо... Мать-земля не даст, соврать если только. Когда началось это, мне двенадцать, Лёньке Паровозову и того меньше: шашнаццать. Мы по улице шли форсисто, сознавая молодые силы в каждой руке.
А поп, священник Надужинской церкви имени Освящённого Народа, вместе с подпоручиком Жуковым, на наших изумлённых донельзя глазах – ж-жах, со двора на форде и под гору... Псаломщик Семёнов едва успел ворота распахнуть, вторую половинку не подпёр ещё – уже-е... ку-да-а! вихорем... Так они перетрухнули восстающего из оков, тёмного и плохо одетого народа.
– Смотри, Лёнька... Колесо-то!
А сам: "Ежели чичас – да проявив революционную, блин, смекайку... да перехватить бы! Вить это верная медаль от народной власти, а может орден..."
А колесо, действительно, у них на скорую руку приштопано в спешке и в небрежении таком русском традиционном нашем, ничего не умеем делать как в нормальных местах: не торопясь и на славу. И псаломщик Семёнов тоже углядел непорядок. Машет крыльями, их шесть и закрывают в спокойном виде морду и которые части тела:
– Ваше... ваше блааро... прео... отвалится нахер ваша тряхомудия!
И очень просто. Бывали случаи. По тормозам... Выперлись оба из автомобиля, груди топорщатся как силикон, а там – краденые у народного демоса деньги и шоколад с конфетами. Ах-ах, что же нам делать? Семёнов! Подсоби.
Мы с Лёнькой стоим, только индифферентно жуём жвачку бубльгум эстонскую, пятнадцать копеечек штучка. Ничего, можно её жевать. Не девка осемесятлетняя: совал, совал... нет, не идёт. Всё заизвестковалось в неведении, напрочь. Жуков, тот глазастый, нам кричит тонким голосом:
– Эти два... марш сюда, жи-ва...
И револьвер вынул из кобур, револьвером размахивает, комиссар нашёлся.
Чо, мы пацаны мастеровые. Подходим, подметая клёшем асфальт, клёш тридцать сантиметров у Лёньки, тридцать пять у меня.
– Так, это надо... ключ на тринадцать с половиной! Подержи-ка, Леон...
Поп аж приплясывает, как после пива.
– Уж вы это... сделайте, Христом-богом... оз-золочу.
Крутим, а сами через плечо: не потемнел дол? не краснеется над шапками и плечами – красное наше знамя, не скачут конники чепаевские и ещё фиг знает какие... И точно: темнеет, краснеется...
– Крути, Лёнька. Не успеем – всех порешат товарищи.
Подпоручик Жуков отошёл как бы пописать в сторонке, а сам смотрит на револьвер – как бы с оружием прощается, они всю войну вместе, ту да и эту. Прощай, товарищ верный мой! Пуля в лоб – и ваших нету...
Руки мозолистые работящие, закрутили, да не всё. Вылетают из дальней перспективы бешметы и чапаны! Это Дикая дивизия товарища Розенкранца. У них всё, и бабы, и пушки, и даже продпаёк. За ними на подходе основные силы. Это – война!
– Сигай, ваше блаародие! Метров пятьдесят протянет! А там как получится.
Псаломщик Семёнов святым крестом загородился, при виде такой бесхозяйственности, вопиющего нарушения регламента ремонтных работ. Они повскакали, да ка-ак... форданут! Только пыль... Да спицы из последнего, из шестнадцатого колеса – фр-р-р... прямо веером... любо посмотреть.
Ничего, там дальше под уклон. Легше пойдёт. Доедет и на пятнадцати.
Чапаны, бешметы:
– Хто? Делал хто? Ты? Ты?!
У них запах чеснока по причине национальной приверженности невыносимо бьёт изо рта, хуже этого я не знаю что. Сиськи не целованы, мать сыра земля могила не даёт.
– Мы! Он чо, револьвер наставил... грозил, как ты...
За это "как ты" две пули получил я под сосок левый и  две – Лёнька друг мой. Полегли...
Такой случай со времён гражданской войны. Разколбас? А это наш город так называется, Разколбас. Уж ты не спорь. Я как местный этих мест рожак знаю лучче.


27 марта 2019 г.