Иван Премудрый Часть II Глава VI

Когда человек Тимофея только начал стучать в боярские ворота, народ уже собрался и принялся дожидаться дальнейшего развития событий. Когда тому боярину про указ княжеский объясняли и к порядку призывали, народ стоял, даже рты пораскрывал, слушал значит. Стоял народ и тогда, когда с боярина штаны спустили и на телегу положили. Некоторые даже советы принялись давать. А вот когда первые розги прошипели–взвизгнули в воздухе и обрушились на боярские спину и задницу, народ моментально исчез куда–то. Нет, никто не убегал со всех ног боясь, что и ему достанется. Народ на самом деле просто исчез, растворился в воздухе. Вот они чудеса какие творятся, прямо как от волшебной палочки. Я тут подумал, а что если хворостина ивовая – сестра родная той самой волшебной палочке, на весь белый свет знаменитой, а?

Ну а дальше, можно сказать, ничего интересного не происходило, почти не происходило. Разумеется ближайшие к боярину дворы, вернее, заборы их окружавшие, были завалены мусором. Но здесь людей и понять можно: слишком мало времени им для наведения порядка было отведено, вот и не успели. Боярин Захар хотел было хозяев и тех дворов экзекуции подвергнуть, но Тимофей оказался несогласным, о чём и сказал. По его словам выходило, что вовсе не обязательно хлестать всех подряд, одного достаточно. Если хлестать всех подряд, то руки очень быстро устанут, да и толку никакого не будет.

– Смотри, вон. Видишь, убирает грязюку народ, старается. – они как раз проезжали мимо чьего–то подворья. – Зачем их сечь да наказывать, если они через голову княжеский указ поняли?

Боярину Захару ничего не оставалось делать, как согласиться. Правда, пару раз телегу и прутья ивовые пришлось задействовать, но там, там хоть ради приличия шевельнулись бы, короче, сами виноваты.

Чем дальше «группа товарищей»  удалялась от базарной площади, тем чище выглядели околозаборные, призаборные и подзаборные территории, выбирайте, кому какое название больше нравится. Так что, когда до окраины города доехали, аж сами удивились. Там, на самой на окраине, околозаборные пространства чуть ли не светились и не блестели от чистоты, даже улицы и те были подметены. Тимофей подмигнул боярину Захару, мол, видишь, и трудиться особо не пришлось. Достаточно было по городу проехаться.

***

Назад, к княжескому терему, возвращались другой дорогой, по другим улицам. И что вы думаете?! А как же, в семье урод обязательно должен быть, без него никак!Почти как у того боярина, которого самым первым выпороли… Правда забор помельче и пожиже был, но зато мусора и дряни всякой столько навалено, что с боярином тем посоревноваться можно, или об заклад побиться, у кого больше. Постучали в ворота. На стук вышел неопрятного вида мужик и хотел было тоже вспомнить о матери–перематери, но увидев кто перед ним, раздумал. Боярин Захар приказал предоставить хозяина, сюда и немедленно, что мужик хоть и с неохотой, видать лень было с утра, пораньше шевелиться, исполнил.

Хозяин подворья, мелким купчишкой оказался, отчебучил такое, что и в пьяном виде не приснится. Когда около его забора обнаружили кучу мусора, ну а дальше выволокли и подтащили к этой куче, и приказали штаны снимать он отчебучил:

– Люди добрые. Верные слуги князевы, нельзя меня сечь да пороть. Мне моя задница дорога, потому как в деле моем, купецком, вещь незаменимая!

Ну, боярин Захар, тот удивляться не умел, оно и понятно. А вот Тимофей с товарищами сказанному купчишкой очень даже удивились.

– И как же ты её в деле своём купецком применяешь? – спросил Тимофей.
– А я сижу на ней. – нагло глядя в газа Тимофею ответил купчишка. – Оно ведь как, если сидишь, значит порядок у тебя, и в лавке, и с товаром порядок. А если стоять будешь или, не дай Бог, ходить или бегать вокруг лавки, или товара, покупатель, он ведь тоже не дурак, да к тому же и сволочь изрядная, он ведь обязательно что–нибудь заподозрит. Натура у него такая, мерзопакостная.

Или мимо пройдёт, или, самое плохое, издеваться начнёт, цену сбивать. Мало того, что сам ничего не купит, так ещё народ его издевательства услышит. А народ, он сами знаете какой. Ему бесплатный скандал подавай только. Сразу по всему городу станет известно, что у меня товар дрянь, а сам я, жулик и обманщик. Понапридумывают сволочи, это уж обязательно. Вы вот лучше, если без порки никак, лучше бабу мою выпорите.

Жена купчишки, дородных форм женщина, стояла тут же и ждала момента, когда мужа её начнут пороть, ну, чтобы завыть–заголосить на полгорода, чтобы узнали все и на помощь пришли, это она так думала.

– Посмотрите, какой у неё круп! Гораздо поболе моего будет, раза в три, а то и в четыре, не промахнёшься. Опять же, мягкая у неё задница–то, знаю что говорю. Хлестать по ней, одно удовольствие будет.

Услышав такое от мужа единственного и благоверного, жена его, бочком, бочком, стала смещаться к воротам, но экзекуции не последовало, боярин Захар вмешался.

Тимофей со своими помощниками, те от услышанного чуть с коней не попадали. Тимофей уж было решил простить никчёмного купчишку. Хотел просто приказать ему убрать грязь и мусор, у забора сваленный, тем и ограничиться. Нет, предупредить конечно, что если ещё раз, тогда и ему и жене его достанется, причём, с учётом этого случая.

А боярин Захар, поскольку удивляться не умел, тот понял всё по–своему. Поскольку купчишка этот несогласным быть выпоротым отказался, более того, сопротивляться начал, слова разные говорить, надо его к князю Ивану свести, пусть сам князь над ним суд правит, как приказано было.

Тимофей сначала было отмахнулся от боярина, мол, что тут непонятного? Защитил себя мужик, как смог, так и защитил. Но при этом рук он не распускал и слова обидные и несправедливые в адрес князя не говорил. Так что пусть благодарит язык свой балаболистый, что не выпоротым остался.

Но боярин Захар упёрся, даже напомнил Тимофею, кто в этом городе Городской голова. Ну а Тимофей, ну чтобы с дураком не связываться, сплюнул, махнул рукой, мол, делай, что хочешь и поехал дальше.

Мужика того, купчишку, доставили к князю Ивану, где он точь в точь повторил всё слова в защиту своей задницы от прутьев ивовых сказанные.

И вот она, премудрость–то где скрывается. Иван выслушал того купчишку, внимательно выслушал, и даже не улыбнулся при этом. А дальше, в это, в княжестве до сих пор никто поверить не может, хотя всё случившееся – самый настоящий факт. Иван назначил того купчишку самым старшим в посольстве, которое по соседним царствам–государствам вскорости ездить будет. Иначе говоря, едет посольство к соседнему князю или царю, а купчишка этот в том посольстве самый старший. Вот и пойми премудрость Иванову, как она работает – абсолютно ничего непонятно.

На том, можно сказать, наведение порядка на улицах стольного града и закончилось. Вечером Тимофей подробно рассказал Ивану Премудрому что и как происходило.

Понимаете, Тимофей, когда Ивану всё рассказывал, нисколечко не врал и от себя ничего не прибавил. И я, точно также, описывая всё случившееся на самом деле всего лишь записал то, что произошло тогда и точно также, как и Тимофей, нисколечко не вру и ничего от себя не прибавляю. Это я к тому, зачем по–новой пересказывать то, что вы только что прочитали?

***

– Фролка! Фролка, змей подколодный! Ты где?!
– Здесь я, князь–батюшка. Чё кричать–то…
– На тебя не крикнешь, ты не пошевелишься, дармоед. Спишь всё время, вон, аж вся рожа опухла.
– Я князь–батюшка вовсе не сплю.
– А что так?
– Служба княжеская не позволяет.
– А рожа почему опухшая?!
– Это, князь–батюшка, в аккурат от постоянного недоедания.
– Хорош врать–то!
– Я, князь–батюшка, никогда и никому не вру, даже тебе.
– Ну ты того, не забывайся!
– А я и не забываюсь. Вот попробуй, князь–батюшка, вместе со мной по городу, да по княжеству побегать, ни дня, ни ночи не зная, тогда поймёшь. Хлеба краюху и ту съесть некогда и водицы испить, тоже некогда. Поэтому я весь такой, от голода и жажды опухший перед тобой всегда предстаю.
– Вот ведь брехло! Ну хоть бы покраснел ради приличия.
– Нам, князь–батюшка, краснеть не полагается, потому как мы на службе княжеской пребываем.
– Эх, выпороть бы тебя, да нельзя.
– Правильно, нельзя меня пороть.
– Молчи обормот, не перебивай князя! Пороть–то по заднице придётся, а врёшь и дерзишь ты не задницей, а головой. А по голове пороть, то ежели сейчас ты хоть и дурак, но так себе, терпеть можно. После воспитания ты, так совсем дураком станешь, у меня на тебя никаких нервов хватать не будет.

Князь–батюшка мужчиной был уже в годах и в солидных годах, поэтому всякие там физические упражнения в виде гимнастики или скакания на коне и размахивания мечом ему были возрастом противопоказаны. А кровь, особенно с утра, да пораньше, она  придания ей ускорения для более быстрого и весёлого протекания по кровеносным сосудам требовала, причём, требовала этого каждое утро. Поэтому такие вот словесные перепалки с Фролкой и были для князя заместо утренней гимнастики на коне с мечом или без коня, но всё равно с мечом. Об этом где–то там, раньше, уже было написано, это так, в виде напоминания.

– Ты вот что, – разогнав кровь по организму и тем самым придя в хорошее настроение сказал князь. – сбегай–ка на городской рынок, да узнай, что там у нашего Ивана творится? Что–то давненько от него вестей не поступало, не случилось ли чего?
– Сбегал уже, князь–батюшка. – с улыбкой до ушей ответил Фролка.
– Это когда же ты успел?
– А с самого раннего утра и успел. Оно ведь как, князь–батюшка, народ, он, когда рано–рано на рынок приезжает, он первым делом не товар свой раскладывает.
– Что же он тогда делает? – для князя услышанное было почти откровением.
– Он, князь–батюшка, друг с другом новостями всяким свежими делится, ну и товар попутно раскладывает конечно. Дело торговое, оно промедления не любит, сам знаешь.
– Где ж народ за ночь свежие новости берет?
– А кто их знает? Придумывает наверное. А может быть всё, что народ за новости выдаёт, ему ночью снится. Но, князь–батюшка, скорее всего придумывает. Сам знаешь, какой он, народ. Ему в жизни его никчёмной, окромя слухов и сплетен разных абсолютно на всё наплевать, даже на торговлю.
– Ладно, разошёлся. На себя посмотри. Говори, что про Ивана узнал?
– Князь–батюшка, ты только не гневайся. Это народ всё придумал, я здесь не причём. От себя ну нисколечко не добавил.
– Говори, давай! Хорош темнить!
– Народ, князь–батюшка, говорит, что Иван наш захватил княжество Русланово и сам в нем княжить начал. Ещё говорят, что бояр всех перепорол, в городе чистоту и порядок навёл, говорят, лютовал страшно.
– А может не наш Иван?
– Говорят, что наш. Говорят, что он себя Премудрым называет.
– Тогда кажись наш. Вот ведь подлец, какой фортель выкинул? Ну, вернётся я ему устрою!
– Ещё говорят, чудеса у него всякие начали происходить.
– Какие такие чудеса?
– Не знаю князь–батюшка, и народ не знает, видать не придумал ещё.
– Это что же получается, обманул меня Иван? Я к нему, как к сыну родному: доверием его своим наделил, посольством руководить назначил, а он, вон какую чуду–юду выкинул! И что теперь делать? Войну ему что ли объявлять?
– А ничего не делать, князь–батюшка. Лучше подождать немного. Народ, сам знаешь, он одно и тоже долго врать не умеет и не любит, он скоро что–нибудь новое придумает.
– Тоже верно. Ладно с Иваном. Что ещё нового происходит?
– А происходит князь–батюшка то, что целых три посольства из соседних царств да княжеств к нам пожаловали и беседу с тобой иметь желают.
– Ну вот, а что я говорил?! Иванова работа! Молодец Иван, верно службу служит! А брехунов этих, чтобы с ними такое сделать?
– А ты подати для них увеличь, чтобы знали, как самому князю врать.
– Дурак ты Фролка, окончательный дурак. Если им подати повысить, они мухлевать начнут, хотя они и так мухлюют. Значит так, скажи городскому голове, от моего имени скажи, чтобы сегодня же с десяток самых говорливых, тех, кто на рынке неправду всякую рассказывает, прилюдно выпороли.
– За что же, князь–батюшка?
– А за то, что сны им неправильные снятся. Чтобы, значит, они исключительно правильные сны видели.
– А с послами что делать?
– С послами? Пущай подождут с недельку, а там посмотрим, что с ними делать. Неча, чтобы так сразу до меня допускать, разбалуются.

***

До сих пор удивляюсь, как царевич Гвидон не расшиб себе лоб и руки–ноги не переломал, когда домой возвращался. А тут ничего удивительного нет. Это всё из–за подарка Анны Ивановны. Лук, да ещё с налучьем и с колчаном, тулом, полным стрел, они чьё хочешь внимание напрочь на себя отвлечь могут.

Налучье царевич повесил на пояс, а колчан со стрелами, стало быть, за спину. И вот пока шёл по лесу, он не очень–то смотрел себе под ноги или вперёд, а всё больше лук рассматривал. Достанет из налучья, покрутит его в руках, полюбуется и обратно спрячет. Минут через несколько опять достаёт и опять любуется, так вот и шёл царевич Гвидон в деревню.

Из чего, а уж тем более как был сделан тот лук, царевич Гвидон особо не задумывался. Ему было достаточно того, что лук в его руках, а значит принадлежит ему и является его оружием, первым настоящим оружием. Да, царевич нисколько не удивился тому, что Анна Ивановна подарила ему этот лук.

Как бы это объяснить? Ну, например, вы же не будете удивляться, если вам подарят ботинки? В смысле, самим ботинкам как таковым не будете удивляться. Самому факту подарка – вполне закономерно, удивляться будете, мол, за что это щедрость такая? Ну и конечно же, не будете таращить глаза на эти ботинки, соображая: что с ними дальше делать и куда их применить? Так и царевич Гвидон. Подарку он разумеется обрадовался и поблагодарил Анну Ивановну словами благодарными на какие был способен. А вот самому подарку, как таковому, нисколько не удивился. Не смотря на дни в бочке проведённые: детство, отрочество и часть юности, царевич прекрасно знал, что это такое ему подарили, для чего оно надобно, и как им, подарком этим, надлежит пользоваться. А попользоваться ой как хотелось, руки до того чесались, что царевич нашёл на особицу стоявшее сухое дерево и решил испробовать лук. Единственное, что его смущало – царевич знал, как стрелять из лука, но никогда этого не делал на практике. Поэтому сухое дерево было выбрано с учётом свободного пространства вокруг него. Не иначе как интуитивно, царевич Гвидон сообразил, что так стрелы в траве будет легче искать, попасть с первых разов в цель он не очень–то рассчитывал.

Цель, в виде сухого дерева выбрана, лук извлечён из налучья, стрела наложена. Царевич натянул тетиву, прицелился и отпустил её. Стрела, с шипением рассекая воздух, улетела в сторону дерева, и, и воткнулась в сухой ствол! А вы что подумали?! Подумали, что улетит в неизвестном направлении, как принято говорить, «за молоком»? Как бы не так! Попал царевич Гвидон и попал именно туда, куда целился, а не туда, куда получилось.

А тут собственно говоря и удивляться нечему, всё поддаётся элементарной логике. Судите сами: уж если царевич Гвидон впервые в жизни увидев лук со стрелами, хоть и неизвестно откуда, знал, что это такое перед ним и как им пользоваться, то почему бы ему не уметь стрелять из этого самого лука? Да и какая разница, что эти знания были дадены ему неизвестно кем и неизвестно за что? Вам не всё равно? Мне так всё едино.

Царевич Гвидон, не иначе как на радостях, плюс ко всему сработал закон «новой игрушки», выпустил в то самое сухое дерево все стрелы, которые в его колчане были. И знаете, впрочем, что толку удивляться, все стрелы попали в цель, вернее, почти все – одна мимо пролетела, но царевич довольно–таки быстро её нашёл.

После этого вполне довольный и даже счастливый, если хотите, всласть «наигравшийся» новой игрушкой, он, уже не отвлекаясь на рассматривание подарка, смотря вперёд под ноги и по сторонам, отправился в деревню.

***

Дома, как–то незаметно для себя, царевич Гвидон именовал избу Старика и Старухи домом, пришлось маленько соврать. Ну а что, ему надо было сказать, что лук со стрелами ему подарила Баба–Яга, хоть и Анна Ивановна? Представляете, чтобы тогда началось?

Старик, тот бы скорее всего понял и в панику не впадал бы. Ну, посоветовал бы царевичу, на будущее, вести себя с этой Анной Ивановной поосторожнее и лишнего не болтать, на том бы все и закончилось.

С женщинами такой фокус не прошёл бы и не получился. В силу своей эмоциональной природы, женщины, они в первую очередь чувства свои показывают: охают, ахают, начинают бестолково суетиться, да много ещё чего они в таких случаях начинают делать, арсенал–то богатый, почти безграничный. Бывает, что плакать начинают, непонятно зачем. И уж, а это обязательно, обниматься–целоваться лезут, как будто без этого и подарок, не подарок, и событие, не событие. Поэтому, пришлось сказать, что лук со стрелами он в лесу нашёл, видать потерял кто–то. Но это какого–либо особого впечатления не произвело, уж очень радость была великой.

Старуха обрадовалась конечно и обрадовалась хоть искренне, но как–то сдержанно. У Старика–то её, лука такого не было! А ей, Старухе, без разницы, что Старику лук такой вовсе без надобности, что рыбу он в Самом Синем море ловит, а там боевой лук со стрелами вовсе не нужен, мешаться только будет. Оно понятно и не надо на Старуху сразу напраслину возводить, ведь любая женщина, если и не показывает, то изо всех сил мечтает, чтобы её мужчина был воином, а значит защитником, её защитником.

А царица, та чувств своих не собиралась скрывать и сдерживать: и смеялась, и плакала, и до того заобнимала, зацеловала царевича Гвидона, всё, всё его лицо и рубашку тоже, своими слезами вымочила.

Высвободившись из объятий и от поцелуев Царицы, ну не очень–то любят мужчины такие проявления женских чувств, потому как устроены попроще, царевич спросил Старика, где бы ему получше применить подарок? Лук, и это сразу видно, он боевой, для ратного дела предназначенный. Но поскольку ворог лютый поблизости пока не наблюдается, а оружие оно без дела находиться не может, чахнет оно без дела, как человек без работы, надо было что–то придумать.

Старик посоветовал царевичу сходить на реку и пострелять дичь. Так и сказал, что уток–гусей и прочей живности там, видимо–невидимо. Вот и будет всем польза: и оружию, и царевичу Гвидону, и дома дичина появится. Правда, словно опомнившись, Старик, да и Старуха…, Старуха на Старика так взглянула, как бритвой резанула, стали заверять гостей, что это не для того, мол, что дома есть нечего или хуже того, куском попрекают. Но царевич не обратил на их слова никакого внимания, потому как сейчас целиком и полностью находился во власти подарка Анны Ивановны.

А Царица, что Царица? Царица и радовалась и печалилась одновременно. Радовалась тому, что вот он, её сын, богатырём вырос и уже первое своё оружие поимел, воин значит, защитник. И печалилась, потому что, если не смотреть на её внешность, годков ей было даже меньше, чем Гвидону сейчас, ещё двадцати не было. Это с виду она уже вполне взрослая женщина, а в душе девчонка всё ещё только что замуж выскочившая. Вот она, бочка растреклятая и Матрена Марковна заодно, что б им обоим засохнуть, вот что они с добрыми людьми творят и делают.