Побег

Воспоминания о А.И.Богословском А.Овчинникова, главного врача Джамбульской областной больницы, опубликованные в "Медицинской газете" 23 апреля 1989 года

   Он вошел в мой кабинет, присел на край стул и глухо, словно понимая, что говорит о несбыточном, произнес:"Алексей Семенович, получил письмо, мама умирает. Отпустите на недельку..."
   Я смотрел на него молча и растерянно. Алексей Иванович Богословский, доктор биологических наук, бывший сотрудник Московского научно-исследовательского института глазных болезней имени Гельмгольца, а в тот момент средний медицинский работник, сжался еще больше, потом произнес: "Понимаю, просьба необычна, но, поверьте, никто не узнает. Быстро обернусь. Мне хотя бы маму повидать перед смертью..."
   Это был 1953 год. Сталин уже умер. Но все еще оставалось по-старому. Подвижка льдов еще не началась. Я, молодой специалист, окончивший во Фрунзе медицинский институт, всего лишь год как прибыл по распределению в село Берлик Кок-Терекского (ныне Мойынкумского) района Джамбульской области. Небольшое село в несколько улиц. Домики без электричества, водопровода и бани.
   До войны здесь жили казахи да сосланные в 30-е годы курды. В войну прибыли сюда чеченцы, греки. А в конце сороковых появились те, кто побывал в плену, в оккупации, а также много политических ссыльных, в основном ленинградцев, репрессированных в 1936-1938 годах. "Враги народа" отбыли по десять и более лет в различных лагерях, а затем отправили их сюда, в ссылку. Алексей Иванович был одним из многих.
   Надо сказать, что люди, работавшие тогда в районной больнице, куда меня назначили главным врачом и хирургом, были незаурядные. Характерная деталь: подписка о невыезде из этих мест навечно, заброшенность, тяжелейший климат пустыни, столько несправедливости позади, а у некоторых и ужасы тюрем, лагерей... Чего только не пережили люди, но никто из них не сломался. не опустился. Одежда, какой бы старой и простой ни была, всегда чистая, выглаженная, аккуратно заштопанная. Женщины всегда причесаны, мужчины чисто выбриты...
   Они создали в больнице какую-то особую атмосферу человеческого тепла по отношению друг к другу и к нашим пациентам. Не помню ни одной жалобы от больных, зато уважение к врачам - постоянное.
   О прошлом своем ссыльные не распространялись. Но увидеть с этих глубоко порядочных людях "извергов" и "выродков", как их называли с высоких трибун и на страницах газет, было трудно, практически невозможно. Когда спустя некоторое время после назначения на должность меня пригласили в комендатуру, где ссыльные регулярно отмечались, и заявили, что я должен информировать об их поведении, отлучках и высказываниях, я категорически отказался. Мне было стыдно даже предположить, что можно стать осведомителем и воспользоваться тем доверием, которое сложилось между нами.
   ...Полное доверие и привело Богословского в мой кабинет. Он понимал, что втягивает меня в преступление: по тем временам нарушение подписки о невыезде именно так и квалифицировалось. Но и его можно было понять: "Я ведь столько лет маму не видел. Мне бы только проститься с ней перед смертью..."
   Я слушал, потом, помню, принялся отговаривать. Приводил какие-то доводы, пугал, что его задержат, снова отправят в лагерь. Говорил о том, что район теперь останется без офтальмолога. Алексей Иванович действительно не только заменял ревматолога, вел терапевтический и педиатрический приемы, но и основал офтальмологическую службу, проводил сложные по тем временам глазные операции. Но, конечно, мои сбивчивые возражения мало действовали. "Пусть наказывают, как хотят, но я все равно уеду. Вы понимаете, мама при смерти..." - твердил Алексей Иванович. "Но я не могу этого разрешить, - почти простонал я. - Не могу!"
   И вдруг его осенило. "Алексей Семенович, голубчик, давайте сделаем так. Этого разговора не было. Вы ничего не знаете. Ничего! Но отправьте меня немедленно на профилактические осмотры чабанов. Если просят, то я - в пустыне на отгонных пастбищах..."
   Приказ был издан. Алексей Иванович уехал к чабанам. А через неделю меня срочно вызвали в комендатуру, жестко спросили: "Где Богословский?" "У чабанов," - ответил я, чувствуя холодок. А сотрудник комендатуры, помня мой отказ осведомлять его, ехидно усмехнулся: "Большие же у тебя отгоны - твоего подчиненного заловили в бегах за тысячи километров. Учти, ответственность лежит и на тебе. Во всем разберемся. Жди!"
   Ждал. Как ждал - понятно. А через месяц возвратился в поселок Алексей Иванович, еще более осунувшийся, молчаливый. Выяснилось: к матери он даже на похороны не успел Надо было добираться обратно, а денег на билет не хватает. Зашел в квартиру к знакомому профессору, товарищу по университету. Тот шарахнулся от него как от зачумленного, дверь захлопнул и тут же позвонил, куда следует...
   Развязка была неожиданной. Оказалось, тогда, после лагеря, ссылку Алексею Ивановичу предписали не вечную - он просто об этом не знал, и она окончилась полгода назад. Ему об этом "забыли" сообщить И он продолжал жить как ссыльный и в "побег" отправился в этом ранге. Когда же пришла пора наказывать, выяснилось, что нарушения-то и нет. И он имеет право на выезд.
   Узнав об этом, А.И.Богословский сразу засобирался в дорогу. Пришел занять денег, попрощаться. "Может, обождете день, подвода на станцию пойдет и вас прихватит. Путь-то неблизкий", - предложил я. Он недоумевающе посмотрел на меня: "Алексей Семенович, мы с вами здесь в разных положениях, многое вам трудно понять. Ведь это клетка - для меня, для всех нас. Она душит - и ни минуты задержаться не могу..."
   Так и ушел пустынной дорогой в ночь, с котомкой за плечами...
   Позже прибыл на мое имя почтовый перевод, а затем и письмо с благодарностью за помощь. Узнал, что А.И.Богословский вернулся в Москву, продолжал работать в институте глазных болезней имени Гельмгольца, возглавлял лабораторию физиологической оптики... Ему присвоили звание профессора. Был редактором многотомного "Руководства по глазным болезням", ряда офтальмологических журналов и сборников.
   Умер Алексей Иванович в 1985 году. Журнал "Вестник офтальмологии" напечатал воспоминания его товарищей. 40-50-е годы в той публикации опущены. Но не вычеркнуть их из жизни человека. Из его судьбы. Из нашей истории...