Киев и Одесса в условиях аккупации

Спецкор «Комсомолки» Анастасия Матвеева, отправившись на Украину накануне президентских выборов, узнала, какие настроения царят в Киеве и в Одессе. Украина вернулась в лихие 90-е, но песни поет по-русски...

ЧАСТЬ 1 КИЕВСКАЯ  РУСЬ

ОБЪЯВЛЯЕМ СУХУЮ ГОЛОДОВКУ

Еще 5 лет назад поезда из Москвы прибывали на первый путь вокзала Киева. А когда состав трогался в обратно, в вагонах играло «Прощание славянки». До мурашек. «До свидания, киевляне, до новых встреч!». Сейчас украинский поезд Москва-Киев (российские поезда киевские власти запретили) стыдливо останавливается на дальних платформах. Старые вагоны с замшелыми коврами на полу. Наш состав тянет чешский электровоз ЧС4 — который в 60-70-х годах выпускали еще для советских железных дорог. В России они давно стоят в музеях, а на Украине – «бегают».

- Авось доедем, - думала я, садясь в вагон.

Пару месяцев назад по Киеву прокатилась хохма. Украинский состав притащил на вокзал локомотив РЖД. Как оказалось, ЧС4 в пути сломался, нового электровоза пришлось бы ждать сутки, на помощь пришло Брянское депо.

«О, приехал выкрашенный, со всеми лампочками, на нормальных колесах, надо отжать, будет хоть один нормальный электровоз», - шутили тогда украинцы в Интернете. Изношенность железнодорожных составов на Украине - под 90%, поэтому поломкам тут не удивляются.

В вагоне вместе со мной едет украинка Татьяна, каждый месяц мотается в Москву проведать дочь и внуков. За 12 часов дороги она выпила лишь пару глотков воды.

- В туалет тут лучше не заглядывать, - советует она.

Я, естественно, тут же заглянула. И рассмеялась - унитаз висел на честном слове. Еще чуть-чуть и просто отвалится. Садиться страшно.

- Может, чаю? – вошла к нам в купе проводница.

- Спасибо, у нас сухая голодовка, - объявила я.

ТЕЛЕЖКИ «КРАВЧУЧКИ» И ПЯТЬ КИЛЕК НА ПРАЗДНИК

Брянск. Российская граница. К нам в купе вваливает дородная украинка с броской грудью, железной тележкой и большой сумкой наперевес. Типичная «челночница» из 90-х.

- У нас эти тележки называют «кравчучками». До Кравчука (первый президент Украины, - ред.), люди с чемоданами в поезда садились, а при нем - стали ездить с телегами и баулами, чтоб прокормиться. Сейчас 90-е будто снова на Украину возвращаются, нищаем на глазах, - рассказывает мне Татьяна.

Особенно тяжело, говорит она, приходится пенсионерам.

- Пенсии у многих 1700 гривен (4 тысячи рублей, - ред.), если 3000 — (7 тыс. руб. - ред.) это считается очень хорошо, а платежка на тепло приходит на 2200 гривен (5,3 тыс. руб. - ред.). Сейчас перед выборами ходят, за деньги скупают голоса избирателей, люди соглашаются. Как их за это осуждать? Люди кушать хотят. У меня вон соседка пенсионерка по праздникам покупает себе пять килечек, на селедку у нее не хватает. А другая соседка тут и говорит: «Устала голодать, купила фарш для собак, котлеты себе сделала». Есть у нас такой фарш, стоит 7 гривен за кило, - рассказывает Татьяна. - Как говорит наш депутат Рабинович, «посмотрите в свои карманы и в холодильник и включите голову». Но народ уже постепенно начинает прозревать.

- На выборы пойдете?

- Обязательно, хоть это ничего не изменит. Пойду за «Оппозиционный блок», они, по крайней мере, речь русскую отстаивают. У нас раньше все вывески были на русском, теперь - на украинском. Улицы в Киеве переименовали, мазепы какие-то, петлюры... А что сделаешь? Попробуй вякни.

- У вас что, русские корни?

- Нет, украинка я, но в семье мы по-русски говорим. Хотя украинский я знаю. Нас сейчас убеждают, что мы с русскими совсем разные. Да какие мы разные? У нас даже лица одинаковые!

За дверью проводница кому-то объясняет про какой-то документ, что его нужно заполнять только на украинском.

- А сама при этом даже говорит по-украински не правильно, ударения не так ставит, - замечает Татьяна.

В купе входят российские пограничники и таможенник. Проверяют документы, спрашивают, везем ли мы какие-нибудь лекарства. У нашей челночницы досматривают сумку, а потом просят ее выйти в коридор. Как ни странно, она вовсе не пугается и даже заигрывает с симпатичным погранцом.

- Да это друзяки мои, они меня в поезд и посадили, - признается она нам потом. Оказалось, едет она без билета. Ей всего одну остановку - до украинской границы в Конотопе. Что везет, конечно, не сказала.

- А украинские пограничники тоже ваши друзяки? - с улыбкой спрашиваю я.

- Так тож! Политика - политикой, а торговля – по расписанию! - подмигивает она.

Три часа и мы в Конотопе. Там таможенники тоже интересуются лекарствами. Я говорю, что везу аптечку. Меня просят перечислить названия препаратов.

- Раньше этого не спрашивали, - замечает Татьяна. - Да лекарства в Киеве дюже подорожали и полно подделок, вот народ и тащит их из России. Кто себе, а кто - на продажу.

Билеты в плацкарт на поезда до Москвы часто в дефиците. Украинцы массово уезжают на заработки.

- У нас тут у всех чемоданное настроение. Люди не видят перспектив и уже не скрывают, что мечтают уехать. Одни - в Россию, другие - в Европу. Коррупция, националисты, украинизация — все это очень многих раздражает. Вот у нас уже нет русских детсадов, даже частных. Везде обязывают говорить на украинском, - рассказывает мне моя киевская приятельница Олеся.

КАЗАКИ ВОЮЮТ – ПОЛИТИКИ НАЖИВАЮТСЯ

Киев красив, но грязен и вонюч – в подземные переходы даже в центре города спускаться брезгливо. На тротуарах раздолбанная плитка. Перед станциями метро блошиные рынки.
- Вы что, из благоустройства? – испуганно спрашивает меня мужик, разложивший на земле старые радиодетали. – Ходите, фотографируете... Потом гонять нас будете?

Успокаиваю мужика: «Туристка! Просто тут у вас так колоритно, будто вернулась во времена распада СССР».

Дворников в Киеве, видимо, занесли в Красную книгу – на улицах их нет. Зато полно попрошаек и карманников. Не успела я сойти с поезда, как меня чуть не обчистили две малолетки. Хорошо одетые, с маленькими сумочками на плечах. Воруют нагло, открыто, даже не в толпе. Поймала воровок буквально за руку, когда они открывали мой рюкзак.

- Да ты не бойся! – шепнула мне одна и обе быстро растворились в привокзальном переходе.

- Сразу видно, приезжая! У нас так телефоны никто не носит! Убирай глубже, украдут! – смотрит на мой торчащий из кармана смартфон продавщица сувениров.

- Это Тарас Бульба что ли? – разглядываю на ее прилавке футболки.

- Не, просто казак - наш украинский символ. С войском. Эх, что раньше, что сейчас - напьются наши казаки, и рубят друг друга, воюют... А эти, - продавщица кивает на агитпалатки кандидатов в президенты, - на войне наживаются.

ВМЕСТО КРЕСТОВ - ФЛАГИ

Женщина в агитпалатке Юлии Тимошенко (ее рейтинг скачет со второго места на третье, то опережая, то уступая Петру Порошенко) предлагает мне дешевенькую газетку.

- За Порошенко не пошла агитировать, хоть на него и выгодней работать. У меня два дяди при освобождении Польши погибли, им всего по 20 лет было. Как подумаю о них - слезы текут. Стала ходить на Бессмертный полк. В 2017-м на нас напали нацики в камуфляже с палками. А потом с балконов нам картошка на головы посыпалась. И Порошенко все это позволяет. В прошлом году муж меня на Бессмертный полк уже не пустил, сказал: «еще по голове получишь!» А я и памятник Ватутину защищать ходила, когда его зеленкой облили! А то бы снесли! – рассказала агитаторша.
- Тут у вас где-то памятник бойцам АТО…, - спрашиваю, хотя прекрасно знаю, что он перед входом в Михайловский Златоверхий монастырь – главный храм новой стамбульско-порошенковской церкви. Мы стоим метрах в двухстах от него.

- Не знаю. Я АТО не поддерживаю. Зря сами погибли, и других сколько убили...

- А почему на монастыре государственные флаги висят?

- Это все Порошенко! Это уже не вера, а политика. Он ведь добился, чтобы мы и в православии к России отношения не имели. Вот флаги на монастырь и повесили. Где ж такое видано?!

«СЕЙЧАС ЗАСТРЕЛЮ, И МНЕ НИЧЕГО НЕ БУДЕТ»

- Бог - один! Молитесь, где хотите! Но мы хотим иметь свою церковь - украинскую. Владимир Русь крестил в Днепре! А памятник ему почему в Москве поставили? - возмущается работница этого полит-монастыря Светлана.

Прямо как в анекдоте: «Му-му» Тургенев написал, а памятник - Пушкину?!»

- Киев - это мать! А Россия - дочка! Не может дочь быть старше и главнее матери! Хотим самостоятельности. Говорить на украинском и ходить в вышиванках! Культуру украинскую хотим! - кипятится Светлана. – Вы посмотрите, из Киево-Печерской лавры все мощи в Россию вывезли!

- А вы почему чужие храмы захватываете, священников выгоняете? Разве это по-божески?

- Ничего мы не захватываем. Это они ролики в Интернет ставят из 90-х!

В Киево-Печерской лавре мне объяснили, какие это на самом деле «ролики».

- Когда поступаешь в семинарию, с тобой общается психолог. У меня спросили: «каким было самое тяжелое событие в твоей жизни?». Для меня это был захват храма в Великой Севастьяновке четыре года назад, - рассказывает мне один из семинаристов лавры.

Парень родом из этого села. Отец у него – благочинный (помощник епископа).

- В село приехали люди в форме, с оружием. Захватили храм, священника выгнали. Мой отец начал им рассказывать, что в начале ХХ века тут уже была похожая история: убили священника, разорили храм, просил не повторять ошибок. Так его взяли за руки, за ноги и вынесли из храма. А ведь он своими руками этот храм заново отстраивал! – делится со мной семинарист. - Я подошел к одному из людей в форме проговорить. А он мне: «Сейчас возьму автомат и тебя расстреляю. Мне за это ничего не будет. Я с АТО, контуженный.

- Они бы и лавру давно захватили, но боятся большой крови. Тут прихожане встанут на защиту, - сказали мне священники лавры.

Кстати, мощи святых оказались на месте, обманули в стамбульско-порошенковском монастыре.

- Мощи не покидали лавру даже когда советская власть разрушала храмы, даже когда фашисты захватили Киев. У нас больше 120 мощей, - рассказали священники.

- Целая проблема теперь - выбрать крестного для ребенка, - говорит моя приятельница Олеся. - Сидишь и думаешь: а пойдет ли человек в прежнюю церковь или он теперь в новой? Но я ребенка буду крестить в лавре.

Уже уходя из древней лавры, я подсела на скамейку к старенькому священнику. Он отдыхал после службы. Спросила, что он думает о новой церкви.

- Не благодатные они, - только и сказал мне старец. Емкое слово.

"ЕЩЕ НЕ ВСЕ ДОРЕШЕНО"

В Киеве много сюрреализма. У Софийского собора парень кривляется в костюме медведя, залавливая туристов для совместного фото.

- Что ж это вы у храма, - замечаю я.

- Официально это не храм, а музей! – парирует он. - Хотя иногда тут службы и проводятся...
А прямо перед зданием Верховной рады, заседания которой и так то и дело смахивают на постановки провинциального театра драмы и комедии, под музыку разъезжает паровозик с детишками. Тут же, буквально в ста метрах от входа в Раду, замечаю под деревьями большой деревянный крест. Перед ним на коленях стоит старушка. Будто отмаливает грехи за все происходящее.

На Подоле (оживленный исторический район) музыкант поет по-русски - песни Андрея Макаревича. «Еще не все дорешено. Еще не все разрешено». За неделю до президентских выборов эти слова приобретают на Украине особый смысл.

ЧАСТЬ 2 ОДЕССА-МАМА

Если вы услышите, что пожар 2 мая 2014 года в Доме профсоюзов, где заживо сожгли противников майдана, разделил жизнь Одессы на «до» и «после», поверьте — это действительно правда. Это стало точкой невозврата. Тем, что нельзя просто принять и простить. Я в этом убедилась. Даже тот, кто приезжает в Одессу впервые, невольно начинает воспринимать происходящее через призму той трагедии.

ПУШКИН — СЕПАРАТИСТ?

По сравнению с другими крупными украинскими городами Одесса — город аполитичный. На улицах полно туристов, а предвыборной агитации почти не видно. На весь город с трудом насчитаешь больше десятка агитпалаток. Набор традиционный: Порошенко, Тимошенко и полковник Гриценко, большинство других кандидатов в президенты на агитацию решили не тратиться. Волонтеры Порошенко и Тимошенко стоят тихо, курят бамбук – народ к ним совсем не подходит. Агитатор Гриценко старается честно отрабатывать зарплату и всовывает мне газету. Правда, на вопрос: «И чем же хорош ваш кандидат?», тут же сообщает, что сам он хотел бы проголосовать за Бойко от «Оппозиционного блока».
— Бойко ведь за мир выступает, за 5 лет обещает решить конфликт на Донбассе. Сколько уже можно войну вести?! А Гриценко – военный… Но мне же неудобно. Как я буду голосовать за Бойко, если агитирую за Гриценко? – боролся сам с собой агитатор.

— Но ведь голосование то тайное! Голосуйте за кого хотите. Или ваш бюллетень уже купили?

— Пока еще нет, — задумчиво протянул он.

Прямо таки муки совести Кисы Воробьянинова, подумала я и пошла разглядывать памятник «Двенадцатому стулу». В Одессе очень хочется воспринимать все несерьезно.

А вот и Приморский бульвар, Пушкин. В последние годы на Украине его стали называть поэтом-сепаратистом. А для одесситов этот памятник особенный. Деньги на его строительство собирали всем городом. Кто сколько мог: от 9 копеек до 100 рублей. В 1889 году памятник открыли. Под бюстом надпись «Пушкину граждане Одессы». За памятником — горсовет (раньше это была биржа). Над зданием реет украинский флаг.

— Здесь любят собираться националисты. Называют себя одесситами, но говорят почему-то на закарпатском, — рассказывает мне житель города, с которым мы разговорились на улице.

Вот они, одесские контрасты: националисты и Пушкин. Пушкин и националисты.

Когда стемнело, на оживленной Дерибасовской вдруг появилась палатка какого-то «нацсектора». Молодчики с цепкими взглядами раздавали людям листовки. Кто успевал, проходил мимо, ускоряя шаг. Я успела.

ПОД ПРИЦЕЛОМ «ИЗБУШКИ»

Люди в Одессе рациональны и осторожны. Те, кто высовываются, тут же попадают под колпак СБУ. Особенно несладко журналистам. После 2014-го тут устраивались облавы на издания, многих журналистов задерживали, проводили обыски.

— Жена не давала мне выходить на улицу без бронежилета. Просто за порог не пускала. Я в нем полгода проходил. Летом 2015-го снял, сказал: все, не могу больше, жарко! – смеется одесский коллега, конечно попросивший не называть его имени.

Я в ответ рассказываю забавную историю, как ехала в Одессу на поезде из Киева. Со мной в купе оказался мужчина, который сразу предупредил, что ночью он спать не будет — бессонница. При этом одну подушку он положил под голову, а вторую зачем-то держал в руках. У меня мелькнула мысль: а вдруг он из СБУ? В Киеве я попалась на глаза сотрудникам «избушки» (так на Украине называют службу безопасности), когда фотографировала здания с растяжками «Слава Украине».

— Я представила, что мужик меня ночью задушит, и ему ведь ничего не будет, — поделилась я паранойей с одесскими коллегами.

— Ну, вот ты и поняла, как мы тут живем, — серьезно ответили одесситы.

Маленькая деталь – переписываясь друг с другом в соцсетях, местные журналисты после прочтения машинально удаляют всю переписку. Ведь если СБУ тебя задерживает, то первым делом лезет в твой телефон.

«ТЫСЯЧИ ЛЮДЕЙ ВИДЕЛИ, КАК ЗДЕСЬ УБИВАЛИ»

Середина дня. У Дома профсоюзов 20-30 человек с флагами Одессы и «Куликова поля». Каждую неделю они приходят сюда, чтобы положить цветы, зажечь лампадки, прочитать молитвы. Крестятся у забора перед зданием. Как перед алтарем мучеников. Среди пришедших — и те, кто потерял в этой кровавой бойне своих
Во мне собравшиеся тут же приметили чужака. Здесь все знают друг друга в лицо.

— Вон, какая-то стоит нас фотографирует, — показала на меня одна из женщин.
— Извините, не бойтесь, я из России.

— За нас что ли, получается? – недоверчиво спросил стоящий рядом мужчина.

— За вас.

— Из России она, из России, — стали передавать друг другу люди. – Да тише вы, тише!

И отвернулись. Как я узнала позже, буквально в паре метров от меня наблюдал за происходящим сотрудник СБУ.

— Это его штатное место. Он нас постоянно пасет. Я с ним каждый раз здороваюсь: «привет, СБУ!» Записывает всех новеньких, — рассказала мне одна из женщин. — А люди на вас оборачивались, потому что не знали, кто вы, почему их фотографируете. Вечером к каждому из них могут позвонить в дверь. Все боятся.

Как оказалось, моей собеседнице удалось спастись из Дома профсоюзов.

— Нас «Беркут» защищал от нациков, когда те вначале гнали нас по Греческой улице. Там уже были убитые. Мы прибежали сюда, заперлись в Доме профсоюзов. «Беркут» меня потом со второго этажа снимал, — рассказывает мне женщина.

— Тысячи людей видели, как противники майдана во время пожара из окон прыгали, а их внизу добивали. А кого не добили, тех увозили. Некоторые до сих пор сидят. За пару недель до трагедии на Приморском бульваре небайдузы (с украинского «небезразличные» — Ред.) тренировались. Типа студенты. Со щитами и с палками. И кто будет в этом разбираться, если нынешние власти это и устроили? А ведь найдутся в Одессе и те, кто за Порошенко пойдет голосовать. Кому дадут денег, тот и пойдет, — говорит мне интеллигентного вида мужчина.

По его словам, он приходит к Дому профсоюзов просто пообщаться с такими же людьми, как и он, узнать новости.
— У нас тут клуб по интересам, — замечает он. — Я не пророссийский и не проукраинский! Я – пронормальный. Моя родина – СССР. Я всю жизнь на русском говорил, почему теперь должен говорить на украинском? Но если эта власть останется, нас просто насильно заставят.

У Дома профсоюзов люди простояли час. Положили цветы и разошлись…

«ПРИШЛИ НОВЫЕ ШВОНДЕРЫ»

— Что здесь собой представляет русский мир? Много ли людей, которые себя к нему причисляют, или одесситы уже тоже одной ногой в Европе? — спрашиваю я у Олега Губаря – почетного гражданина Одессы, историка, краеведа, писателя.

Мы сидим в старом одесском дворе, в квартире напоминающей советское литературное подполье. Книги, журналы, необычные картины на стенах. Этакая берлога творческого человека. Здесь можно смотреть друг другу в глаза и говорить, о чем хочешь. Сам хозяин в теплой меховой жилетке. Его супруга кутается в длинный свитер — в квартире прохладно, в деревянные окна сквозит.

— Если под русским миром понимать людей, которые считают себя частью русской культуры, русской истории, то достаточно посмотреть, сколько народу приходит 2 мая на Куликово поле, 10 апреля (День освобождения Одессы от оккупантов в 1944 г. – авт.) и 9 мая на Аллею славы. Тысячи людей! И это несмотря на все запугивания и репрессии. Одновременно с этим проходят митинги националистов. Но там, несмотря на все поощрения от властей, собираются полтора инвалида.
Недавно у Преображенского собора был крестный ход. Много людей пришло. Это был протест против того, что происходит с церковью на Украине. Срезают замки на храмах, избивают людей, изгоняют священников, мы все это видим своими глазами! Негодование тем, что делают киевские власти, — массовое— Но зато теперь украинцы могут без виз ездить в Европу.

— Понимаю вашу иронию. Но чтобы ездить в Европу, нужны деньги. А у людей их нет. У Украины очень выгодное положение. Сохраняя нейтралитет, не примыкая ни к России, ни к Европе (как говорят, умный теленок двух маток сосет) можно было сохранить возможность транзита – не только ресурсов, но и железнодорожный, автомобильный, морской транзит. А сейчас уже даже газовый транзит из России под угрозой. Морской — уже давно завял, посещаемость одесского порта резко упала, ведь все российское блокируется. А это огромные деньги. То есть получается: назло кондуктору возьму билет и пойду пешком. Какой смысл? Что мы приобрели? Чашку кофе в Венской опере? Это цена получения безвиза и томоса? Приходят новые матросы железняки и швондеры, но с советских времен украинские закрома опустели. Инфраструктура изношена, в Одессе, да и в других городах постоянно лопаются коммуникации. Сближение с Россией – это не просто наши «ватные устремления», это шкурный интерес! Это всеобщее благо!

Наши радикальные патриоты говорят: «Да, вначале будет плохо, но пройдет лет 10, 20…» Но мы так уже жили! Хрущев нам обещал через 20 лет коммунизм, а Парубий (спикер Верховной Рады, — авт.) обещает через 20 лет победу антикоммунизма. Чем тогда это отличается от ГУЛАГа? Пусть вымрет куча людей ради новой «светлой» идеи? Радикалы нам предлагают жить по принципу «пусть у меня не будет глаза, а у москаля не будет двух», но на самом деле выходит наоборот. Государству можно простить очень многое, но оно должно выполнять свою главную функцию: защищать права и имущество людей.

— Киевские власти говорят, что они это и делают: с утра до ночи защищают Украину от российской агрессии.

— У нас внутри страны полный беспредел, и это не российская агрессия. В Одессе по улицам свободно разгуливают граждане, совершившие убийства, так называемые «активисты». Их защищают из Киева, их прикрывает региональное начальство. И наоборот есть те, кто годами сидят в тюрьмах, хотя с них сняты все обвинения. Государство дошло до такой стадии, что его нет.

— На вас лично были какие-то «наезды», доносы за вольномыслие?

— Постоянно. Например, приглашают меня выступить в библиотеке с лекциями об истории градостроительства или почитать прозу. Так тут же пишут письма губернатору: «это сепаратист!», и мероприятие отменяется. «Он не с нами, значит, не дадим ему выступать». Или приходят тут «активисты» в нашу винарку (рюмочная, — Ред.), фотографируют меня втихаря и пишут потом: «Они спаивают наш народ!» Само собой, доносы в СБУ…

— Почему вы не уезжаете из страны, как многие другие?

— Ваш вопрос странный и даже оскорбительный. С какой стати я должен уезжать из города, с которым у меня связано все? Здесь похоронены все мои предки. Я хочу достойно дожить свою жизнь, а не пускаться в бега. Мы сейчас делаем альбом «Одесса в оккупации». У меня только со стороны отца четыре многодетные семьи здесь погибли. Меня волнует тема: как в молодой стране зарождается фашизм. Я имею в виду Румынию. Но исторические аналогии с сегодняшним днем очевидны. Наши националисты просто по их следам идут. В 1941-42 годах немцы уничтожили в Одессе около 3 тысяч человек, из которых не все даже были евреями, а 95 тысяч одесситов уничтожили румыны. У нас есть современники, которые пытаются реабилитировать румынскую оккупацию: смотрите, как хорошо жили, зона свободной торговли была, работали театры, университеты. Да, а параллельно шло уничтожение десятков тысяч людей. Я не могу обвинять переживших оккупацию и кем-то при ней работавших. Мы тоже сейчас чем-то занимаемся, испытывая к власти, мягко говоря, неудовольствие. Но одно дело, когда люди выживают, а другое — когда ложатся под оккупантов, бегут впереди паровоза, предлагают себя.
У нас в стране сейчас устанавливают памятники тем, кто уничтожал не только евреев, но и поляков, и закарпатских венгров. Если на Западной Украине ставят памятник Бандере – пожалуйста, мы не можем им диктовать, но пусть и нам не диктуют, какой здесь памятник сносить, а какой ставить. Я помню, какой был праздник, когда мы в Одессе открывали памятник Екатерине II, и, кстати, это было при Ющенко. А теперь у нас звучат призывы памятник снести.

— Каковы настроения людей в Одессе?

— Основная масса в очень затяжной депрессии. Жить в оккупации, хотя бы психологической, уже пять лет — это очень трудно. Оказаться в каком-то месте (не важно, Россия это или нет), где беззаботные люди свободно говорят по-русски — это уже врачующе. Все, что мы хотим, – это сохранить свой язык. Сохранить себя как личности, а город — как индивидуальность. Нам не удается ни того, ни другого. Облик Одессы меняется не к лучшему.

— Вы сами себя в своей компании называете «ватниками». Обидно как-то звучит…

— А что такого? Мы к этому привыкли и должны же сами себя как-то идентифицировать. Ну, вата и вата. В этом слове много позитива. Я сплю, например, под ватным одеялом (смеется).