Калейдоскоп 1 часть Переезды 1. 6. Лето

Глава 6. Лето

На закате мы шли купаться на речку, папа учил плавать, на полотенце опускал меня в воду, я погружалась почти до дна, как топор, но однажды перед лицом проплыла лягушка, и я начала барахтаться.
Тем летом ставили печку в нашем доме, обшитом дранкой и отштукатуренном. Держать мастерок у меня совсем не получалось, мало силенок в руках, чтобы раствор пришлепывался к стене. Фундамент под печку закладывался в глубоком подполье до настила полов, каждый этап кладки, загадочный лабиринт ходов папа подробно объяснял нам. Брату это могло пригодиться, а мне все было интересно. Углы, повороты, отвесы.
В забытой калоше я нашла семеро мышат, баюкала их, но мышонок двумя резцами содрал кожицу на мякушке с большого пальца. Мои трогательные чувства были отвергнуты, я обиделась, а они мгновенно попрятались в незаметные норки. Меня вытащили из подполья, посмеялись.
Печь была почти готова, папа торопился застелить полы. Ждали гостей в отпуск, чтобы детей собрать у бабушки Фени. Я заметила, что в деревне печка двойная, сбоку от полукруга русской печки была пристроена вторая топка под трехведерным казаном, куда заглянуть можно было только с табуретки. Папа пояснил, что мама не будет варить пиво или барана, поэтому нам хватит и такой. Я согласилась, пиво – не газировка, а овцы живые, им даже не нравится, когда их стригут.
Летом я сдружилась с тамбовским братом, он был старше на год, а Серега с младшим Санькой, который часто жил у бабушки по отцу, в далекой деревне. Они чинили нам всякие пакости. Мы сидели под верандой, строгали, что-то вырезали и никак не могли наговориться. Или это я никак не могла наслушаться рассказов о самолетах, городах, полетах. Санька все-таки выманил нас, лихо катаясь на овце по двору. Я-то помню, что когда его сажали на лошадь, он разревелся. Конечно, он же был меньше меня на полтора года. Меня дружно усадили на барана, я крепко держалась за рога. Несколько грациозных шагов и вдруг баран понесся прямо под веранду, чтобы спрятаться от произвола. Лбом я врезалась в доски веранды, отбила кости о каменную плиту дорожки. Искры засверкали вокруг, было так больно, что сил не было зареветь. Утром я проснулась на скамье под иконами, словно ничего не случилось. Бабушка лечила всех святой водичкой, молитвой.
Да уж, тот случай я как-то припомнила братишке, и надо же, через сорок лет он сознался, что стеганул того барана, а ведь сам-то он катался на овцах, они спокойнее. Оказывается, эта детская пакость его мучила…
То ли сон, то ли быль?
Дом проснулся от дикого крика, папа уже выскочил через окно, опрокинул забор палисадника, метался в туманном зеленом поле, рыча, как раненый зверь. Никто не мог его остановить, поймать. Бабушка приказала поставить самовар, детям спать, а сама била поклоны. Папу привели на скрюченных судорогой ступнях, мама мыла ему ноги горячей водой в тазу. Бабушка кропила его водичкой и шептала над ним, постепенно рыдания стихали, он клонил голову ей на грудь, всхлипывая, вздрагивая всем телом, повторял: «Мамо, мамо». Папу также уложили под иконы, укрыли тулупами, бабушка Феня всё еще крестила его, обтирала лицо ладонями. Папа целовал ей руки, шепча: «Мамо, простите, мамо».
Спал он день и ночь, мы даже не входили в дом, чтобы не разбудить скрипящей половицей. В нашей семье действовал негласный закон, если человек спит, то нельзя его будить. Особенно это касалось папы, ибо человек без сна сходит с ума.
Вот и времянка достроена, вся мебель сработана папиными руками, окна выходят на все четыре стороны, занавески белые в пол-окна с вышивкой ришелье. Папа принес книгу «Фабрика смерти», мама читает вечерами вслух, папа поясняет мне непонятные вещи, я прихожу в ужас, брат пытается не вникать, быстро засыпает.
Как-то мы играли с местными в лапту. Я случайно получила по носу. В кровь! Вот так и пропала моя курносость от мамы.
Вечером папа пытается разобраться с родителями тех ребят, но здесь это не принято, разбираться в детских проблемах.
Местные девчонки руками рыли пещерки в бережке мелкого ручья. Я тоже докопалась до земляной жабы и противней ощущения не припомню. Я оставила попытки играть с ними.
Братец пустил несколько щепок с парусом, бумажные кораблики, пожав плечами на безучастность, вымыл мне руки, мы пошли дальше. Головастики в пруду были более живыми и веселыми, чем здешние дети, но мы наловили немного в банку. Спрашивается зачем? Не помню…
В каждой местности у людей похожие лица, общее выражение лица, взгляды, отношение к чужакам. На Украине всё было предельно ясно. Наше нежелательное появление ярко выразили дети, дразнившие нас. Если в татарских деревнях нас встречали сияющей скороговоркой, мы понимали, что нам очень рады. Земляки были счастливы, что «рыжая Валю» жива осталась, вернулась, и вот дети у нее красивые!
Здесь же за нами тупо наблюдали, даже без осторожного любопытства, словно мы инопланетяне. Пустые глаза, неохотная вязкая речь, легкая волна страха при нашей активности. Редкий случай, если мы оставались без присмотра.
Конечно, мы жили среди людей, ходили с братом в поселковый магазин, к теткам за молоком, но далее ворот не проходили в чужие подворья. Я не помню замков и ключей от дома, которые я бы сразу потеряла. Двери закрывались на щеколду, дернешь за веревочку, и откроется.
К нам заезжали родственники по пути к бабушке Фене. Большой семьей мы гуляли в лесу, фотографировались на память. Папа забирался на дерево, срубал пышные ветки, мы собирали липовый цвет, зимой пили тягучий липовый красноватый чай.
С разных концов света съезжались родные – кто из Германии, кто из Польши, кто из Беларуси. И как бы далеко не закинула судьба наших родителей, двоюродные братья-сёстры знали друг друга, обязательно встречались, что было весьма мудро. Мы переписывались и во взрослую жизнь вступали с чувством привязанности к семейному очагу. Можно быть крылатым, если знаешь, что есть родные люди, которые и поймут тебя, и всегда тебе рады…