След в след

1
Это ноябрь 1991-го года, и это я тащусь в школу, сгорбленная тощая фигурка с такой походкой, что и походкой-то назвать нельзя: ступни носками внутрь, сапоги то и дело спотыкаются о мёрзлую грязь, нос перпендикулярно земле, и настроение такое, что и настроением-то назвать нельзя…

Вчера закончились осенние каникулы, и самое запоминающееся воспоминание от них – как мы с соседкой Алёнкой искали по магазинам сметану, чтоб испечь печеньки. Обошли все магазины своего микрорайона и пять микрорайонов вокруг, включая «Озерки», куда ехать шесть остановок и где теперь моя новая школа.

Сметаны не купили, зато в «Озерках» попали на хлеб и почти без очереди (то есть очередь была, но она помещалась внутри магазина) купили по три булки сразу. Мама заморозила две, чтобы разморозить и съесть потом, когда хлеба купить не удастся. Размороженный в духовке хлеб вкусный, горячий, от него идет такой аромат, какого не бывает у обычного городского хлеба… Одно смущает – очень толстая корочка, а в остальном - вкуснятина!

Это я тащусь в школу, это я только что выцарапалась из переполненного автобуса, где потеряла одну пуговицу и чуть не оставила в чаще плотно утрамбованных тел пакет со сменкой.  Это я в ноябре 91 года не понимаю, как жители «Озерков» вообще уезжают на работу, потому что их, жителей, на остановке несколько сотен, а автобусы подъезжают уже настолько забитые, что их, автобусы, сильно кренит вправо, туда, где находятся подножки …

Это я, ученица восьмого класса «М» - потому что математический – тащусь в новую школу, где люди делятся на тех, кто меня не замечал никогда и на тех, кто недавно перестал меня троллить и только теперь не замечает.

Долгая дорога (сначала минут пятнадцать на автобусе, потом столько же еще пешком) скрашивается моей бурной фантазией, потому что каждый божий день я сочиняю одну и ту же сказку: о том, при каких обстоятельствах я познакомлюсь со своим любимым человеком и как будет развиваться наша любовь. Мне уже давно пора влюбиться, но вот обидно – до сих пор мое сердце будто покрыто ледяной глазурью, а вокруг кипят такие страсти…

Через неделю школьная дискотека и вопрос идти или не идти мучает меня уже несколько дней. Будь это в моей старой школе, вопроса бы не стояло, ведь при всей своей «странности» и «вольтанутости» я не была пустым местом для своих одноклассников. Опять же: где, как не на дискотеке искать свою первую любовь?!

Я иду, мёрзну и поглядываю в темное небо, где моим близоруким глазам подмигивает  всего одна красноватая звездочка. Она всегда тут, на одном и том же месте. Я смотрю на нее и пою про себя: «А в небе голубом горит одна звезда… Она твоя, о ангел мой, она твоя всегда»… Я хочу, чтобы мой любимый парень был похож на молодого Гребенщикова…

Вот. Это я.

А рядом с собой незаметно топаю я же, тридцатипятилетняя, отправленная сюда одним Умным Человеком, настолько умным, что сама не понимаю, зачем он со мной общается.

Я молчу и наблюдаю, хотя мне ужасно, ужасно хочется скорее сказать то, зачем я сюда прибыла.

И еще - что это не звезда, это Марс.

2

Никем не замеченные, мы проходим в школу, я оставляю в раздевалке пуховик, он снаружи фиолетовый, а внутри зеленый. В этом году все носят фиолетовые. Так решили китайские производители пуховиков. Я обуваюсь в туфли, мне их папа из Свердловска привез. Привез, как нормальный советский папа, сразу две пары: одну с серыми бантиками, вторую с черными. Разница в полразмера. Боялся не угадать.

Теперь на ближайшие два года я обеспечена обувью. С бантиками. Вот были бы у меня не свердловские туфли, а китайские – красивые, цветные, на каблучках, какие сейчас продаются на базаре и в комиссионках, - тогда для меня не стоял бы вопрос, идти ли на дискотеку. У меня вообще все грустно с одеждой. Обычно я ношу в школу мамину юбку и кофту. Но сегодня на мне новое платье, в сине-зеленую клетку, на нем ярлычок на польском языке. Впрочем, новое оно лишь для меня, его купили с рук у соседки-перекупщицы, мама долго не соглашалась, объясняя, что у них с отцом совсем нет денег, сейчас такие времена… а я бросила ей обидную фразу: «Другие же как-то крутятся!»

Мне ли, тридцатипятилетней бабе, не знать, как именно крутятся те, «другие»! Пока тузы делят заводы и магазины, остальные «другие» купили себе сумки в клеточку и рванули челноками за теми самыми китайскими туфлями, из которых потом половину продали, а половина так и осталась лежать в гараже неликвидным товаром…

И вот я в новом платье захожу в класс, иду к своей последней парте, как будто ни на кого не глядя, но краешком глаза проверяя, вызовет ли мое появление хоть какую-то реакцию. Сначала реакции не было, потом мисс Выпендрюля и мисс Главная Подруга Выпендрюли глянули в мою сторону и зашептались, захихикали… Дуры, вот просто дуры и всё. Всё превращают в насмешку. Тут еще кому над кем бы посмеяться. Мисс Выпендрюля, конечно, ходит в школу в шелковых блузках и красивых туфлях, а ее подружка одевается как натуральный клоун: цветные лосины, длинная плиссированная юбка, сверху серый свитер с зелеными ромбами – все лучшее из тех самых китайских сумок в клеточку…

В общем, они хихикают и переговариваются с остальными девчонками, и те тоже косятся на меня и прыскают в кулачок, только Люба не смеется – она читает книжку и в общем оживлении не участвует. Пьесы какие-то. Терпеть не могу пьесы, скукотища.

Я из угла наблюдаю всё это шоу и очень, очень жалею себя, лохматую девочку в сине-зеленую клеточку. Я давно знаю, почему они смеются. Мисс Выпендрюля в прошлом году носила точно такое же платье, и все бы ничего, даже некоторый повод для гордости – вроде как я тоже могу быть крутая и носить приличные платья… но мама мисс Выпендрюли сдала ставшие малыми вещи перекупщице, и как бы не вышло так, что именно то самое платье я донашивала…

Математичка в конце урока задает самостоятельную, и одному богу ведомо, почему я одна из всего класса успеваю решить все задания… Даже умница и красавица мисс Натуральная Блондинка не успевает всё решить и просит у меня списать.
Я мнусь и придумываю, как бы отказать. Ничего не нахожу лучше, как соврать, что еще не решила.

Я, большая и взрослая, смотрю на себя, горжусь своими юными математическими мозгами и подсказываю: «Пошли ее к черту, эту Натуральную Блондинку! Сколько она тебе пакостей сделала!!! Ну хоть раз, громко и при всех, обзови ее тупицей!»
А может, и стоило дать списать… Кто знает, может, это был маленький мостик, из которого потом могло вырасти уважение одноклассников…

Потом были еще уроки. История, которую я, взрослая, слушала с большим интересом: я и не знала, что тело Кромвеля после смерти вырыли из могилы, повесили и потом четвертовали. Как такое можно было прослушать?!

Но я-подросток ничего не слушала, рисовала в тетрадке и писала какие-то строчки, которые никак не складывались в стихи…

-Чем крестьянская война отличается от восстания? – это меня спрашивают, а я рассеянно оглядываюсь по сторонам в поисках подсказки.

-Скажи хоть что-нибудь! – кричу я себе. – Про оружие, вилы и топоры, например… но не молчи, ты же не глупая!

Лохматая тощая фигурка в сине-зеленую клеточку уставилась на меня, а потом произнесла: «Я не знаю».

-Я тебя не уважаю, - шепчет на ухо Люба, отрываясь от спрятанных под партой пьес.
Ну и что. Подумаешь, тебя какая-то Люба не уважает. Прямо пойти и повеситься.

Конечно, если бы какая-нибудь вертихвостка типа мисс Выпендрюли меня не уважала, мне было бы абсолютно всё равно. Но сейчас что-то скребёт, скребёт, и никак не могу себя убедить быть равнодушнее.

Мы подружимся с Любой на многие годы, совсем скоро, а пьесы, что она читает – это Шекспир в подлиннике; она так и будет смотреть на меня немного свысока, но спасибо провидению, что именно она, а не мисс Выпендрюля стала моей подругой…
Была физкультура, играли в волейбол, где в меня, близорукого дохлёнка, бросали мяч, которого я панически боюсь (надо спросить у Умного Человека, не отправит ли он меня в тот день моего глубокого детства, когда я, по-видимому, крепко получила по физиономии мячом)… И весь класс ржал над моей реакцией: вместо того, чтобы ловить, я защищалась от мяча.

«Лови его!» - кричала я себе, - «Это просто, не закрывай глаза!» Но советы летели мимо, куда-то вслед за мячом…

После четвертого урока была столовая, с остывшей рыбой-минтай, картошкой-пюре и какао-с-пенкой… Счастливые люди, их еще кормили натуральными продуктами! Еще не вошли в массовое производство консерванты, усилители вкуса и растворимый крашеный крахмал под видом пюре…

В середине пятого урока вдруг зазвенел долгий звонок, такой долгий, что не вытерпевший учитель отправил мальчишку из класса узнать, что же случилось. Тот вернулся и сбивчиво объяснил: это в память о той девочке… Еще до каникул пропала одна девочка, пятиклассница. Как многие, она добиралась до нашей гимназии на автобусе, да еще с пересадками, и последний раз ее видели именно на пересадочной остановке…

Меня-подростка как-то не особо встревожило ее пропажа. По телевизору каждый день рассказывали всяческие страсти-мордасти, посмотришь Листьева, так вообще по улицам страшно ходить…

Как жестоки подростки, думалось мне с последней парты. Они продолжают смеяться над длинным звонком, рассуждая, как бабушка-вахтер, давшая звонок, померла прямо на кнопке или ее приморозило электротоком, а может, она перепила своих таблеток…
А Листьева самого убьют всего через каких-то четыре года... А девочку найдут в конце марта, когда сойдет снег…

3

Обратная дорога до дома куда веселее: и школа закончилась, и солнце светит. Дома я вижу оставленную мамой записку: «Нюся, купи молока, свари бульон, мясо в холодильнике, почисти картошки к моему приходу». Десяток слов, но откуда во мне такое бешенство?! Я делаю страшное лицо, ору и стучу рукой по столу: «Достали! Сделай то, сделай это! Я как золушка! Я как служанка всё делаю!» Я хватаю табуретку и швыряю ее об пол. Меня раздирает гнев: снова одеваться, тащиться на эту холодную грязную улицу, искать это чёртово молоко по всем магазинам, а потом варить это вонючее мясо, снимать с него пену! Всё это время я могла бы отдохнуть, телек посмотреть, порисовать или почитать книжку – но нет! Я служанка и обязана трудиться! На каникулах меня заставили мыть кафель в ванной, туалете и на кухне, раскладывать вещи в шкафу в соответствии с чьим-то (маминым) представлением о порядке, и всё почему? Только потому, что этот кто-то жутко мне завидует, что мне не надо никуда идти! Золушка не должна оставаться без работы!

Не самый удачный момент, чтобы наконец сказать всё то, что я собираюсь. Ребенка просто ведет от усталости, депрессии, гормональной перестройки и элементарного голода, которого этот ребенок и сам не осознает. Сейчас я покушаю, успокоюсь, сделаю свои домашние дела и уроки – тогда и поговорим…

Вот половина пятого, уроки сделаны, за молоком отправила брата, мясо варится, - есть блаженный час до прихода мамы, когда я могу делать всё, что захочу.

Я достаю пластилин и разминаю его до согревания в руках. Он тугой, пестрый от смешивания цветов и оставляет на ладонях противные следы, которые не смываются мылом. Но другого материала у меня нет, чтобы творить в пространстве. На бумаге уже нарисована фигурка, я только сверяюсь с пропорциями, вылепляя голову, руки, ноги…  Это талия, ее нужно сделать потоньше. А еще будет грудь… Мне страшно неловко лепить фигурке грудь, это что-то запретное, надо будет как следует спрятать от мамы. Какая она вообще бывает, красивая грудь?

Я леплю себе куклу Барби. Мне уже 13 лет, и мне уже никогда не купят куклу. И денег на такое сокровище не скопить: максимум, на что хватает моих накоплений – на импортные жвачки, а вот на целый «сникерс» - уже не хватает. Как бы хотелось съесть целый батончик, одной, ведь это такая вкуснятина, и он как банан: сразу вдруг - раз! – и заканчивается… Кроме целого сникерса я мечтаю съесть два или три банана сразу. Это несбыточно…

Я стою в стороне и любуюсь. Кто знает, вышел бы из меня неплохой скульптор или архитектор, или в какой еще сфере проявились бы мои таланты, но уж очень хотелось денег, и потому поступлю на экономический… Хорошая кукла получилась, кстати. Для такого юного скульптора очень удачно. Играть ей я так и не стану, но юбка-солнце, сшитая мной для пластилиновой барби, доживёт до Барби моей дочери…

Щелкает ключ в двери, это мама. Скорее прячу грудастую куклу и выхожу в коридор.

-Разбери сумку, - мама протягивает мне тряпичную хозяйственную сумку с едой. Там замороженная курица. Ничего вкусненького.

-Картошки почистила?

Черт! Вечно с этой картошкой! Заранее ее не почистишь: потемнеет, а вовремя – забыла, залепилась… Говорю, что сейчас почищу, и мысленно вжимаю голову в плечи.

-Ну почему, неужели так сложно? Я же всё написала, как можно было забыть? – начинает заводиться мама.

-Да почищу я! – ору из кухни. Появляется в проеме.

-Не надо на меня кричать, это ты забыла, а не я…

Тут я мысленно отключаюсь, потому что дальше не поступит никакой информации, будут только разбор полетов и нравоучения.

Расправившись с картошкой, сажусь за свой письменный стол, достаю тетрадь и пишу рассказ для семейного журнала. Семейным его назвать трудно, он только тематически семейный – пишу я одна. Рассказ так себе, но меня увлекает, к тому же у мамы создается впечатление, что я делаю уроки, значит, Золушка не бездельничает.

-Отца долго нет, - заводит мама тему номер один. – Опять поди в гараже выпьет.

Через пять минут эта тема получает развитие. «Если он придет пьяный, я ему не знаю, что сделаю. Достал меня уже со своей пьянкой».

Еще через десять минут я уже сполна выслушиваю ежевечерний монолог на тему «Пьянству бой».

Когда приходит отец, мать прочитывает его сразу по первой фразе «Всем привет». Дальше слушать невозможно, надо отключаться. Но через закрытую дверь и мою виртуальную стену до меня все равно доносятся вопли «Ты восемь дней подряд, я отмечаю уже!», «Какая разница, сколько ты выпил!», «Ты сразу дураком становишься!», «Глаза стеклянные» и т.п…

Буря стихает, и через какое-то время мама зовёт нас ужинать.

Не знаю, почему такая истерика. Когда папа трезвый и голодный, он злой, как волкодав. Если пьян крепко, он ложится на диван и спит. А вот когда слегка выпил, он весёлый и интересуется нашими делами. Учит брата самообороне, или помогает мне с черчением. Его даже можно попросить наточить все карандаши: так, как умеет он, я никогда не научусь точить. Вот что значит профессиональный инженер.

Но ужаснее всего, если он приходит трезвый и всё делает в абсолютном молчании. На вопросы «что случилось» он тоже молчит. Это было несколько раз, всего три или пять на моей памяти, но всегда это означает что-то очень серьезное, о чем я узнаю только через несколько дней или даже лет. Это означает большую аварию, в которую попал папа: он теперь работает водителем на грузовике и подвергается риску каждый день…

Мама переживает по-другому. Она просит у меня тетрадку про гадания (девичья дурь, переходящая от одной тетрадки в другую вместе с гороскопами и советами про косметику; книг про всё это еще нет, но скоро появятся). Она гадает и как бы извиняясь, рассказывает: на работе готовится новая волна сокращений. И кого первым уволят? Конечно, кто последним пришел, и у кого нет специального образования. Мама по образованию инженер. Институт сдулся, и мама устроилась в бухгалтерию на молкомбинате...

-Я сказала: пошли ужинать, - мама из кухни повышает голос. – Я уже третий раз зову! Ты-то понятно, где выпивал, там и закусывал, а ты почему не идешь? – она появляется на пороге моей комнаты с поварешкой.

-Да иду я, иду! – кричу я, недовольная тем, что меня оторвали от глубокого погружения в другой мир, в мой рассказ, где наша семья хохмит и весело обходит неудачи, немного подкалывает друг друга, но в целом друг за друга горой…

-Перестань швыркать, - во время ужина мама все время одергивает отца. – Он как выпьет, сразу начинает швыркать, - сообщает она мне и брату. – Я терпеть этого не могу.

-Прекрати икать! Ты трезвый никогда не икаешь!

-Не клади кости на стол! Клади на край тарелки!

-Доедай до конца! У нас свиней нет, скармливать некому!

-Да хватит мозги сверлить! Всех достала уже! – не выдерживает отец.

-Хватит вы оба! Оба достали! – ору я, швыряю ложку на стол и валю с кухни.

-Доешь сначала! – кричит вслед мама. – Я сказала, вернись немедленно, доешь!!!

Я хлопаю дверью и снова погружаюсь в свой мир.

-Иди доешь, - мама продолжает свою атаку. – Я тебе потом разогревать не буду, всё остынет.

-Я! Не! Хочу! Оставьте меня в покое! Я не могу уже от этого ора! – меня срывает с катушек и несет на полной скорости. – Я уже не знаю, куда мне деваться, я вообще не хочу с вами жить!

-Чтоооо? – бесится мама. – Да ты вообще соображаешь, что говоришь?

Такие банальные слова… я столько раз их слышала, и сейчас мне самой хочется сбежать из этого дома, но нужно что-то делать… нужно погасить…

Пока мама кричала на свою лохматую разъяренную дочь, я тихонько наклонилась над своим же ухом и прошептала:

-Просто им очень трудно. У них сильный стресс. Они не умеют с ним справляться. Просто не слушай и отключись, ты же умеешь…

Но я не слушаю, я колочу кулаками по дивану и кричу:

-Отстань от меня! Достала! Я у тебя хуже служанки, хуже собаки! За что ты меня так ненавидишь?!

Следует поток слез, тяжкая головная боль, рыдания в спинку дивана, и мама сидит рядом, полуобнимает меня, гладит по голове, говорит, что она меня любит, и брата тоже, что мы ее дети и она нас любит… Потом она щупает мой лоб и несется за градусником. У меня тридцать восемь и девять…

Это сейчас знают, что такое психосоматика. А тогда грипп и грипп. Постоянно болеющий ребенок, никому не удивительно, что в первый же день после каникул подхватил в школе вирус…

4

Я лежу в кровати, мне чуть легче после таблетки парацетамола и обтираний уксусной водой. Мама оставила меня засыпать («Если ночью проснешься, сразу зови меня!»)  - поцеловала и ушла.

Почему я такая, думаю я. Дохлая, тощая, прыщавая, никому не нужна и никого не люблю… Мне настолько грустно, что я начинаю хлюпать в подушку.
Самое время.

«У тебя всё будет хорошо, - сообщаю наконец я. – Ты отлично закончишь школу и встретишь своего молодого гребенщикова. У вас будет чудесная девочка. Правда-правда. И всё у тебя будет, что ты сама захочешь. У тебя будут настоящие друзья. Тебя будут уважать, признают умной и талантливой. Тебе сейчас это трудно представить, но если бы ты могла немного поверить в себя, тебе было бы гораздо легче дожить до того времени, когда это начнется».

Я затихаю на миг, я наконец слышу себя!

Но что я отвечаю? «Ничего у меня не начнется! Я уродливый тощий лохматый подросток. Все проблемы от того, что я некрасивая. Вон Выпендрюля, или Натуральная Блондинка, они красивые, вокруг них крутятся и девчонки, и парни… А я ублюдочное чудовище!»

«Ты погоди немного, - говорю я. – Придет твое время, ты распустишься, как цветок. Когда это произойдет, эта Выпендрюля уже превратится в оплывшую деревенскую бабу с ветчиной вместо спины…»

«Мне не надо потом! – кричу я про себя. – Мне сейчас плохо, я не хочу потом, я вообще не доживу до потом!»

«Потерпи, совсем скоро всё будет хорошо, - умоляю я. – Хочешь, я тебе всё расскажу, как это будет?»

Но я уже не слушаю, я погружаюсь в свои собственные тринадцатилетние грёзы, уставшая от начинающегося гриппа и от распирающих меня противоречий и комплексов, и засыпаю, напрочь забывая обо всем услышанном и тем самым сводя на нет все усилия Умного Человека, отправившего меня сюда…

5

Сама не понимаю, почему, переступая порог своей квартиры, я начинаю злиться и искать провинившихся.

-Настя, убери с прохода свою сумку, сколько можно говорить!

Настя отрывается от компьютера и кивает мне: щас!

-Уроки сделаны?

-Да сделаны, сделаны! – отвечает она с подчеркнутым раздражением.

Снова всю стену Вконтакте испестрила своими любимыми метросексуалами из Cinema Bizarre. Ее одноклассницы уже с реальными мальчиками гуляют, а не грезят крашеными андрогинами… Но и алкоголь при этом пьют…

Муж появляется из кухни, делает круглые глаза и прикладывает палец к губам. «У нее что-то в школе неприятное случилось, не лезь к ней с придирками» - шепчет он.
Неприятным в школе оказался разрыв с подружкой, с которой до этого вместе выгуливали собаку, снимали фильмы на старенький цифровой фотоаппарат и проводили на телефоне всё оставшееся время.

-Она меня троллит. Меня вообще весь класс троллит за то, что я псих! – жалуется мне Настюха.

-Пойдем ужинать, я пирожные купила, - пытаюсь я внести каплю позитива.

-Я не буду, я и так толстая, - говорит мой ребенок, который каждый раз, одеваясь, чуть ли не рвет на себе колготки от злости на то, что на них «слишком слабая» резинка.

-Так, толстая, быстро есть! – рявкаю я и получаю в ответ рык и шипение…

-Почему я такая уродская? – спрашивает Настя, уплетая ужин. – У меня брови как у ашота, рожа вся прыщавая и вообще не могу себя в зеркало видеть!

-Ты у меня самая красивая…

-Ты так говоришь потому, что я твоя дочь! Не надо меня утешать!

-Настя, все подростки собой недовольны. Но это пройдет, и скоро ты увидишь в зеркале очень красивую стройненькую девушку…

-Мне не надо потом! Мне надо сейчас, - говорит мое сокровище и лопает пирожное.
Где-то я такое уже слышала… Видимо, дальше убеждать бесполезно.

6

Приходит ночь, и я долго не могу уснуть, ворочаясь в своих мыслях.

Что я имею к своим тридцати пяти – сложный подсчет. И всё настолько относительно, ведь можно сравнивать себя с одноклассниками, которые работают и живут в Европе, а можно с однокашником, который в наркоманской ломке тюкнул свою же мамку топором по голове (эпилог: та выжила и носила ему в тюрьму передачи)…

Сравнивать с лучшими – значит впадать в самоедство и рефлексию, с худшими – занижать себе социальную планку… Сравнивать с самой собой? В тринадцать лет я неуверенный в себе подросток, аутсайдер, вынужденный интроверт. В двадцать пять – счастливая жена, мама, перспективный молодой специалист с хорошо стартовавшей карьерой. В тридцать я белый воротничок с достойным окладом, мама самой красивой в мире девочки и жена уже не очень молодого гребенщикова, с которым были и взлеты, и падения… Вроде бы динамика положительная, есть чему порадоваться? А в тридцать пять я застрявшая посреди карьерной лестницы начинающая седеть мать агрессивного подростка, вырастившая в себе дьявола от постоянного критического восприятия действительности. Ко мне, по-видимому, подбирается кризис среднего возраста…

Я иду на работу, думая об ипотеке, нерастущей зарплате, об ожидании очередной экономической стагнации в стране, о застывшей где-то на нуле температуре своих отношений с миром и гаснущей яркости происходящих со мной событий.

О чем мечтала – сбылось, но как-то наполовину.

Хотела дом за городом – живу в тесненькой квартире. Но своей. Хотела троих детей – получилась только Настя. Но умница и красавица. Хотела автомобиль – пока только сдала на права. Может, накоплю… Вот о чем и мечтать не могла – так это увидеть мир. Увидела. Была в трех попсовых странах.

Всё не хорошо и не плохо – всё никак. И хорошо, что не плохо, но серединка не всегда золотая…

-А знаешь, Аня, - вдруг думаю я про себя. – Совсем скоро с тобой случится что-то совершенно замечательное.

-Да ну? – не верю я себе. – Что же? Мы все-таки выиграем поездку в Париж в конкурсе от «Телесемь»? Или стану главным логистом Всея Руси? Настя выиграет гранд на обучение в Чехии?

-Нет, - продолжается этот внутренний диалог типичного шизофреника. – Совсем другое, то, о чем ты пока даже не думаешь.

-Ну хорошо, допустим, поверила, - отвечаю я с ухмылкой. - Передавай привет Умному Человеку.

В небе все так же светится Марс, и от того, что теперь я знаю эту точку по имени, она не становится тусклее. Разве что городской смог ослабляет нашу ментальную связь.

Сколько еще нам с Настей спотыкаться о мерзлую грязь, заглядываясь на эту звезду, сколько след в след идти по одним и тем же ошибкам и категорически не верить внутреннему голосу, призывающему к спокойному ожиданию…

Я ворочаюсь и думаю, думаю, и мои математические мозги продолжают меня тиранить рациональным и сверхкритическим осмыслением происходящего. Но не только они. Хоть пока это мне неизвестно, есть еще одно обстоятельство, мешающее мне спать. Это – маленькая жизнь, такая долгожданная и выстраданная, у которой счет идет пока лишь на дни, и которая через год заставит меня вообще сдвинуть все понятия о сне, забыть о математических мозгах и кризисах какого-то там возраста…