Белый ветер уныния

БЕЛЫЙ ВЕТЕР УНЫНИЯ

Думал, отец накануне его дня рождения пришел за ним. Он находился в детдоме всего-навсего две недели, но тоска зеленая затягивала душу всё глубже и глубже в беспросветный омут.

Господи! так хотелось домой… После того, как их покинула мать, как назло умерла и бабушка. Да, как назло! Вдобавок ко всему в то время, когда отца подкосила эта треклятая болезнь. Истинной виновницей всех этих неприятностей была бабушка; была да сплыла, умерла!

- Держись, – сказал сухим холодным тоном отец, смотря почему-то в сторону, – продержись год-два и дело с концом.
Но ему при этих словах подумалось, что они прощаются навек.

Нет, конечно, он знает: «равнодушная» маска на лице отца призвана скрыть непрерывно мучающую его боль. Когда тот убрал свою руку и зашагал к автомобилю, сын обратил внимание на его неуверенную походку, мятые брюки, которые становились ему всё шире и шире. За какие-то две недели отец сильно исхудал. И немного осунулся.

- Ну, не скучай, – высунулся из окна машины дядя Ибрагим, – буду тебя навещать.

Всё кончено! Машина, набравшая скорость на изрытой неровной дороге перед интернатом и постепенно пропадающая из виду, шатаясь из стороны в сторону, разорвала ему грудь и вырвала всю душу. Руки обхватили прутья железных ворот. Внутри клокотал вулкан, удержаться он не смог, зарыдал…

- Не плачь, – голос принадлежал Вагифу. Вагиф утешительно приобнял его за плечо. – Пойдем.

Он вырвался и побежал. Никого больше не видеть, никого не слышать! Пробежав Бог знает сколько, он растянулся на голой земле лицом вниз. Горькие слезы оросили сухую землю.

- Не плачь, вставай, – добежав до него, Вагиф присел рядом на корточках.
- Он умрет! Знаю! Умрет! Пришел со мной попрощаться… Знаю…
- Вставай… Вставай… – Вагиф честно старался его утешить, но подходящих слов подобрать не мог. – Хочешь, завтра рванемся в ваш район. Отпросимся на день у Гахраман муаллима. Не пустит, возьмем и сбежим. Не веришь что ли? Сбежим…

***
Автобус неожиданно свернул на грунтовую дорогу и остановился. Не успели закрыть окна, как вырвавшийся из-под колес густой туман пыли заполнил весь салон. Самораздвижная передняя дверца щелкнула ираспахнулась. К лобовому стеклу были прикреплены зеркала всевозможных размеров и форм; из каждого зеркала на них глядел водитель в шахматной рубашке. Пассажиры всю дорогу выглядевшие погрузившимися в свои думы, усталыми (оказывается, это был какой-то сельский автобус) тоже нетерпеливо обернулись на двух угловатых подростков. Надо было сходить. Кое-как перешагивая через напиханные всякой всячиной корзины, свертки, баулы, загромоздившие всё свободное пространство в салоне, они сошли в незнакомом месте. Перед ними расходился в четыре стороны, как знак «+», перекресток…

- Вон там – армянское село, – бросил Вагиф, долго глядя на автобус, поначалу ползущий по склону с ежевичными, боярышниковыми садами, а затем окончательно пропавший в гуще могучих ореховых, каменных деревьев, ясеней, оплетенных виноградными лозами.
- Знаю, – сказал он.
- Сейчас там прохладно, как в раю.
- Знаю, – повторил он. – Я там бывал. С дядей Ибрагимом. Виноград отвозили. Когда у нас зреет виноград, там он еще зеленый. В тамошних садах терна и дикой груши навалом. А вода ледяная! Аж руки режет…

Последние дни сентября, но жара стоит адская. Небеса полыхают огнем. Жара обдает лицо, руки, затылок. От раскаленного асфальта словно из тандыра поднимаются струи нагретого воздуха – марево, чье колыханье напоминает неровную морскую гладь. Он вполне отдает себе отчет, что добраться таким ходом до поселка весьма и весьма затруднительно, но, тем не менее, даже не помышляет о возвращении. Вдобавок, ведь они сбежали из интерната. «Сынок, что ты потерял в эту жару в степи? – Гахраман муаллим оставался непреклонен. – Да и автобусы толком не ходят!».

Ситуация, в которой они оказались, смешна и плачевна одновременно. Вот уже столько часов на дороге, но ни одной путёвой машины. Проковыляли несколько тачек, но ни одна не затормозила. Они, знай, махали руками, вкладывая в свой призывный жест чуть ли не всю душу, но руки так и повисли в воздухе вопросительно-восклицательным знаком. Если не успеют до райцентра к четырем, упустят последний автобус, выезжающий в их родной район.

«Вот бы вдруг из-за поворота взял да показался дядя Ибрагим…»

Чудной человек этот дядя Ибрагим. Сам шоферюга, но всегда под газом. И такой смешной, когда выпьет! Когда выпьет, рябое и мягкое его лицо лучится счастьем, поет себе что-то под нос глухим с хрипотцой голосом. Стиснув зубы, опрокидывает крепкую тутовку, и с каждым глотком его круглый пористый нос все больше и больше приобретает сходство с сердцевиной дозревающего инжира. Он с таким наслаждением всасывает целиком красный маринованный помидор и при этом его губы так забавно вытягиваются дудочкой, что со стороны кажется – это помидор вцеловывается в его губы…
«…буду тебя навещать», – сказал дядя Ибрагим. Да, именно: «буду навещать». А как же отец? Он навещать не будет? Не объявится? Тут он ощутил в ладони слабые, как у младенца, влажные отцовские руки.

Он покинул поселок всего две недели назад, но тоскует смертельно. Интересно, как встретит его поселок? Соседка, которую он прозвал Мама Джу, запустит свою грубую, жесткую пятерню ему в волосы, дернет за ухо. Так она и привечает. А бабушка Назлы скажет: «Куда ты пропал, герой? Чего это нас с толку сбил?».

Отец тоже обрадуется, да, хоть и не подаст виду.

Этот Вагиф тоже чудной пацан. Только и делает, что смеется. Кажись, всю ответственность свалил на него. Хорошо хоть Вагиф рядом, ей-богу, что бы он без него делал? С ума бы сошел. За какую-то пару недель они стали не разлей вода! «Я как будто брата себе нашел!», – говорит он. У бедняги никого, абсолютно никого на всем белом свете!

«На перевале Эрзурума / Снег застиг нас как назло… / Друг сказал: «Пошли обратно». /«Нет, дружок, – сказал я, – западло». В этих строках, процитированных Вагифом с ироническим пафосом, содержится тонкий намек на выход из той ситуации, в которую они попали.

Вдалеке начал расползаться туман пыли. Стадо барашков, выглянувшее из-за гребня, рассыпалось по склону словно бусинки лопнувшего ожерелья. За ними появился жилистый парень с выцветшими от солнца волосами на красновато-рыжем коне. Приметив подростков, он выпустил уздечку и пришпорил коня на босу ногу. Доскакав до них «рыжий всадник на гнедом коне» поздоровался и попросил сигарет. Они изумленно переглянулись; из головы совсем вылетела заначка – сигареты в мягкой пачке, купленные прошлым вечером особо для сегодняшнего дня. Вагиф нагнулся и достал сигареты, припрятанные в паголенке носка. Пачка намокла от пота, но сами сигареты остались целёхоньки. «Рыжий всадник на гнедом коне» высыпал себе в кулак часть пачки и посоветовал идти к мосту по грунтовке. Если ему верить, то на мосту, расположенном всего в трех-четырех километрах отсюда, и вправду, стояло немало машин из поселка. Но загвоздка была вот в чём: им следовало оставить гладкую заасфальтированную дорогу и идти наперерез через пустошь.

Грунтовая дорога… Эта дорога, принявшая их в свое лоно, полнилась надеждой и неопределенностью разом. Куда вели через холмы да долы эти песочные «рельсы»? Что и с чем уравнивал этот знак «=», раскинувшийся в дальние дали?

Он достал из пачки пару сигарет и протянул одну Вагифу. Они смотрели друг на друга с опасливым интересом; обоим впервые предстояло увидеть как курит второй. С первой затяжкой всё его тело пронзила странная дрожь, напомнившая ему тот самый день, когда он впервые попробовал курево.

…Они с Назимом «хапали» хлопок и по ходу дела отбились от остальных ребят. Они надрывались до седьмого пота, но набить свои передники никак не удавалось. Вдруг они вышли на крохотную поляну, похожую на ту, где он кувыркался с Гаратэль и сровнял с землёй всю траву и жучков с букашками в придачу. Здесь «лежал» белоснежный мешок битком набитый хлопком. Мешок был так плотно утрамбован, а его поверхность столь гладка, что напоминал мешок муки. На мешке кураком  была нарисована голая женщина – «Спящая Венера», которая ему как-то попалась в одном журнале. Эта бесстыжая девка, заложившая правую руку под голову и слегка приподнявшая левое колено, вышла такой натуральной, что они подпали под ее чары… И тут случилась просто убийственная штука. Назим вынул из кармана раскладной нож, резким движением всадил его в идеальный пупок «женщины» и дернул рукоятку вниз – по самый «бугорок венеры». Он и сам шуганулся от желания, поднявшегосяв нем в ту секунду, когда из распоротого живота «женщины» повылез белоснежный хлопок; прежнее вожделение сменилось совершенно иной алчбой. Удержаться он не смог, заодно с Назимом бросился запихивать чужую добычу в свой мешок. Но трофей, обнаруженный под бебенём  после полного и всестороннего надругательства над «произведением искусства», оказался гораздо ценнее – пачка сигарет «Легенда», заныканная неизвестным художником!

Гаратэль училась на класс младше. Он знал: по полудням она совершенно одна на участке. Однажды якобы случайно проходя мимо, он дрожащим от волнения голосом издали бросил ей приветствие. В ответ девка заржала. И… ему показалось, что поманила его рукой. Да, «топай сюда»махнула она… В другое время он никак не осмелился бы подойти к ней, тем более сесть лицом к лицу… Высокие кусты хлопчатника закрывали весь обзор, кроме неба. Только небо и больше ничего. И только они вдвоем! «Присаживайся», – сказала она, хлопнув ладонью по балке, на которой сидела. Он и сам испугался своего голоса; казалось, будто его ртом говорит какой-то совершенно чужой человек. Хорошо хоть Гаратэль была не из робкого десятка. «Ну ладно», – буркнул он и присел к ней вплотную… В глазах потемнело, не успел он приобнять деваху, как та опрокинулась навзничь. Она торопливо задрала его легкую рубашку и… широко распахнула перед ним двери запретного мира. Всё случилось так быстро и неожиданно, что он не мог постичь суть происходящего, вникнуть в открывшуюся перед ним картину. Он жадно набросился на еще не видавшие «чепчика для близнецов» грудки Гаратэль, вбирал в рот один сосок и тут же присасывался к другому…

…Да, он уже не ребенок, знает почему мать сбежала с рыбником, прошла сквозь «широко распахнутые двери запретного мира» и растворилась во тьме. Но… по меньшей мере с ним мать поступила несправедливо.

«На перевале Эрзурума…» – отчего-то эти строки невольно крутятся у него в голове. – «…Снег застиг нас как назло… / Друг сказал… чего там сказал друг?.. сказал «Пошли обратно»… А я сказал…
Да провалиться б тебе на ровном месте… Верно говорил Гахраман муаллим. Не стоило выходить одним на дорогу…»

Вагиф больше не смеется, – всеми силами пытается скрыть гложущее нутро беспокойство, но от утрешнего налета романтики на лице не осталось ни следа. Столько холмов оставлено позади, и сколько их еще впереди… С вершины каждого холма открываются новые «страницы». Всё вокруг сейчас им чуждо: кривоногий кузнечик, внезапно прянувший из-под ног, ящерка, на несколько мгновений посмотревшая на них в упор, а затем кинувшаяся прятаться в первой попавшейся ямке, отгоняющий нечисть чертополох, неуживчивое перекати-поле, безразличная, равнодушная полынь… Всё, абсолютно всё! Сейчас единственное их утешение – солнце, но и оно, как назло, клонится к закату. На горизонте его ожидает гигантский золотистый корабль, с каждой минутой растущий вширь и ввысь…

Ему вспомнился дядя Альгама. Муж Мамы Джу. Стоял холодный, ветреный зимний день. Вдруг поднялся переполох. Всё смешалось в доме Альгама и за его стенами. Сельские мужчины в черных кепках и черных пиджаках в мгновении ока заполонили соседский двор точно буря, покрывшая небо мглою. Мужчины в основном рыдали и роняли слезы, стоя во дворе. В отличие от них женщины в черных платьях и черных келагаи  рвали на себе волосы и просачивались в дом кучево-дождевыми облаками. Именно там, в доме, они и собирались «пролиться»… Чуть спустя раздался душераздирающий, ушераздирающий «шахсей-вахсей» . Умер дядя Альгама.

 - Охх! – Вагиф расстегнул ворот рубашки. Начал дуть легкий ветерок.
Белый ветер уныния! А это откуда ему вспомнилось? Как ему пришло на ум, что этот легкий ветерок белый, самый что ни на есть белый? Казалось, всё видимое сквозь прозрачность дующего ветра изменилось в мгновении ока. Раскинувшиеся под бездонным, безграничным синим небом и никогда не паханные бесполезные, серые холмы и склоны, поросшие чертополохом, перекати-полем, полынью, теперь раскатисто смеялись над человеком: «Напрасно ты так брезгливо смотришь на нас, смертный и несчастный человек! Мы есть, мы живы! Мы спокойны и вечны!». Будто ты внезапно ловишь мгновенную чуждость в глазах того, кому верил больше, чем себе… и он пытается виновато отвести взгляд, но… Будто весь мир встает против тебя и говорит низким нечеловеческим голосом: «На меня особо не надейся, я бренен!». Это чувство ужасно, зловеще; в самый сложный для тебя момент человек, которого ты считал ближе некуда, воротит от тебя лицо. И меняется в лице… бледнеет как мертвец!

Белый ветер смешал с терпким и горьким ароматом полыни из полей запах праха, запах страха.

Он совсем опешил: дул или нет ветер, когда умер дядя Альгама?
Теперь ему кажется, что все дурные вести и смерти приносит Белый ветер…

- Мост! – чуть ли не закричал Вагиф. И тут он точно очнулся от липкого кошмара. Они добрели до моста. Но то, что издали показалось Вагифу мостом, на деле оказалось огромным стендом из камня. Понять с какой целью он был изначально построен не представлялось возможным, но на каменном щите всё еще красовалась выведенная крупными буквами фраза – ставшие некогда лозунгом слова бывшего главы страны.

Когда скитальцы ступили на заасфальтированную дорогу, стало как-то вольготнее, и они вдохнули полной грудью. Обернулись назад, чтоб посмотреть на пройденный путь, но в сгустившихся сумерках разглядеть было нечего.

Он попросил у Вагифа сигарету.«Осталась одна спичка», – сказал он и попытался предельно осторожно зажечь сигарету. Пламя метнулось на конике чирки и тут же отдало ветру душу. Он выбросил сигарету как уже бесполезную штуку. А Вагиф бросил взгляд на спичечный коробок и сказал странную фразу: «Меня очень волнует судьба ненужных вещей». После этих слов он встал и положил пустой коробок на каменный щит, тот самый стенд, на котором был выведен «мудрый» лозунг бывшего главы страны.   

- Машина! – закричал на сей раз он.

Самосвал стоял в трех-четырех метрах поодаль…

Наутро они возвращались обратно. Их отвозил дядя Ибрагим на своем автомобиле. Вечно веселый, балагурящий дядя Ибрагим сейчас выглядел мрачновато: «Сам отвез и положил его в больницу. Врач сказал, ничего страшного, пускай полежит чуток…».
Проезжая мимо моста он с затаенным интересом обернулся на каменный щит, высматривая глазами пустой спичечный коробок. Коробка там уже не было. Его унес белый ветер…