Сердце окуня

Медиумический рассказ, записанный при помощи "яснослышания".

День был жаркий, грело солнце, но воздух был накалён не от него – пар шёл от земли.
  - Сегодня ещё один день, - это сказал унылый матрос, сбивавший струю воды о перила лестницы, ведущую на мостик.
  - Хватит, матрос, водой поливать, протри насухо, - он хотел ещё добавить слово, но передумал.
Капитан сегодня не в духе «протереть насухо» - это оборот речи, который означал – трудись до пота. Сегодня жара, как и вчера, и два дня назад…
Произошло вот что: капитан второго ранга, по нынешним меркам командир высокого звания, напился до полусмерти. Доктор приказал лежать и не испытывать судьбу, сердце у капитана было «отменным», но не надолго, если всё так пойдёт. Ранение было в область сердца – едва выжил: «Повезло, - сказал спустя время доктор, - ещё немного и задета была бы артерия, а это смерть почти мгновенная. Порешим так: службу можете не оставлять (доктор знал непростую историю в личной жизни – неверность супруги капитана), но излишествами не балуйте себя – вот и вся моя рекомендация».
Доктор не учитывал одного – капитана не столько тяготила неверность жены, сколько его положение любовника жены подчинённого. Не знал о похождениях капитана только сам рогоносец – его помощник: всегда на палубе, чисто выбрит, подтянут, упрёков по службе не имел. Сейчас было особенно горько оттого, что многим обязан ему: в трудные моменты выручает, во время ранения принял на себя командование кораблём, успешно вывел из боя, доставив неприятности врагу – всё это отражено в рапорте. Сейчас, вспоминая прошедшую компанию, сердце сжимается от боли: сколько моряков погибло, корабли раненые стоят в доках, а два покоятся на дне моря с экипажами. Морская Слава им!
Через двое суток – в поход. Команда на месте, ждёт приказа. Сегодня последний день, когда мысли ещё могут уводить от службы.

Был пасмурный день, изредка моросил дождь. Перелётные птицы поднимались в небо, кружились, готовились покинуть родные гнёзда. Василий Терентьевич сидел на террасе большого дома, курил и разглядывал уток, прохаживающих мимо крыльца.
  - Добре, - только и успел сказать, как ниоткуда появилась курносая девушка.
  - А, вот вы где, дядя! – она весело улыбнулась. – Сегодня вторник, у нас будут гости.
  - А я принаряжусь, Дарьюшка.
В который раз приехала к нему любимая племянница, старшая дочь зятя, жившего по соседству, но редко покидающего своё имение, доставшееся после смерти жены, родной сестры Василия Терентьевича. Вдовствовал зять не долго, вскоре женился на молодой вдовствующей, как и он, особе. Дети не приняли мачеху и потянулись к дяде, там весело: гости, карты, музыка – всё это дядя любил и племянников баловал, как мог. Сына у него не было – дочь и та вышла за богатого и поселилась у него в роскошном доме на набережной. Город был неподалёку, но Василий Терентьевич стар годами и в гости не ездил, разве только на крещенье к очередному внуку. Рожала дочь исправно: каждый год по малышу, так что ездить к отцу самой, времени не находилось. «В семи верстах, а пишем», - отшучивался отец. Когда зачастили племянники, он обрадовался – дом наполнился радостными возгласами, смехом, шутками. Старые друзья наезжали не часто: кто стар годами, кто болен, как и сам Василий Терентьевич. «Уж скоро», - покряхтывал он, вставая с кресла. Жаловаться он не любил, а в прибаутках добавлял: «Уж скоро день мой придёт». Родные любили его, про болезнь знали, приглашали докторов, а они в один голос: «Не жилец!» Последние дни особенно мучительные: в голове одни споры.
  - Я жив ещё! – говорил он кому-то. – Не надо со мной забавляться! Не то, не то…
Потом всё затихало, он приходил в себя: ел, спал – как обычно.
  - Вдруг повторится? – спрашивала Даша у слуг.
  - Так что, барышня? Всё одно тут…
Слуги боялись смерти барина: кому достанется дом? Дочь в городе, продаст батюшкино имение вместе с прислугой. Кому? Уж гадали вовсю. Кто купит? Широкий двор, ворота тёсаные, резьба – украшено всё. Кому достанется? Барина такого не будет – знали. Ухаживали, смотрели за каждым шагом, чтоб звать не пришлось – тут как тут. Сегодня радовались: здоров хозяин, «уток вон перечёл» - смеялись.
  - Гости уж на пороге, а мы не при чём! – всплеснула руками Дарья Максимовна.
  - Да уж готово всё, с утра стоим на ногах. Уж поросятинку жарим, - проворная Луша кругом успевала, в новом фартуке и косынке, даже симпатичнее стала.
Нравился ей парень, не господский: приезжал на тройке со своим господином, да долго что-то нет, может, сегодня будут – Луша надеялась.
  - Лукерья! Барин зовет, оставь, я приберу, - потная старуха взялась за приборку.
  - Не надо, уж я сделала, бегу.
  - Дарьюшку позови, сказать что хочу.
  - Сейчас, барин. Вот и сами Дарья Максимовна.
  - Дашуля!
  - Да, дядюшка.
  - Вот что, пока гости не съехались, расскажи мне, что у тебя с Ерохиным?
  - Ничего.
  - Нравился, поди?
Даша неловкости не испытывала, самой хотелось поговорить, но было неловко с дядей о девичьих грёзах рассказывать.
  - Нравился, дядя, а что толку? Не любит: руку жмёт, в глаза заглядывает, а у самого, - она махнула рукой, - в глазах пустота.
  - Ну, ты это… прости его за «пустоту», - оба рассмеялись, - это я к тому клоню, чтоб венчаные были, а то смотри у меня, - и опять смех, - ну, иди Дашенька, дел-то у тебя у! – последний звук вышел фальцетом и опять весело.
  - Иду одеваться, дядя. Брат приедет, обещал.
  - Хорошо, хорошо – всем рады будем.
Семён приезжал не часто, сразу к отцу, потом сюда к дяде. Отписал Даше: «Буду непременно, ждите». В чём дело она не понимала, обычно наезды неожиданные, вскочит: «Пора», - и уедет, в этом весь Семён, брат. Служил в кавалерийском полку, отлучался ненадолго и опять в полк. Местным барышням завидно невесте его, однако, видом не видывали, кто такая будет – не из своих, точно. Даша молчала, словом не обмолвилась, у брата спрашивать не стала – отец рассказал.
  - Городская, серьёзная, красит, - он показал, как красят губы дамы, - и умна, - он поднял указательный палец вверх.
  - Наверное, не нам чета, батюшка, - она улыбнулась очаровательной улыбкой, а батюшка пожал плечами, он всегда так делал – «думай что хочешь».
Сестра Маша была двумя годами моложе и строптивей старшей сестры. Батюшку не слушала, мимо мачехи проходила не замечая. Любимица матери, её «настоящая» дочь. После матушкиной смерти всё в лице Маши изменилось – тень прошла, будто мать вошла в неё. Всё: от походки до речи напоминало в ней мать. Отец стал бояться и избегать дочь, а Даша наоборот сблизилась больше: разговаривали, музицировали, читали вслух. Сегодня могла бы приехать, но нет, занемогла. «Всегда у неё так, - говорила сестра, но отговаривать не стала, - приедет потом».
Дядюшку она любила тоже, приезжала, но была строга к нему: подавай режим и кушанья не те. «Вся в мать», - говорил дядя, но Маше это нравилось.
Вечер был торжественным, гости собрались быстро, выпили заздравную. Дядя был навеселе, но не пил, обнимал гостей – прощался со всеми: «Увидимся или нет, а так уйду не простившись». Разговаривал со всеми, советовал, прощал и сам просил простить. Слуги вытирали слёзы, а он махал рукой: «Потом, потом», - хотел каждому напутственное слово сказать.
Сели играть в карты. Василий Терентьевич пошёл спать: «Устал», - вздохнул он, и пока слуга раздевал его – умер.
Пять долгих вечеров пели церковные гимны, жгли свечи, молились. Василий Терентьевич в земле уж который день, приехала дочь с челядью, мужа вперёд послала, да задержался в дороге. Одна ходит по комнатам, будто забыла, как и что здесь: посмотрела кабинет отца, покачала головой, полистала альбом в гостевой: «Те же». Потом велела чай подавать, к приезду мужа всё было готово. Она за хозяйку мужу сливки наливает, говорит:
  - Я думаю, решила уж, ненадобен мне дом, продам, - накинула шаль и продолжила, - тебе он тоже не нужен, а мои воспоминания… - она махнула рукой, - всё то же, как десять-пятнадцать лет назад – ничего не изменилось. Всё тут дышит… - она обвела взглядом комнату, - старьём.
  - Я думал, ты любишь отца, - иронично заметил уже немолодой, но сохранивший молодой лоск, мужчина, крепкое телосложение которого указывало на недюжинную силу. – Подождём, Ирина, всё возьму в свои руки. Люди, видишь их сколько? Куда? На улицу? Пахать? Они сроду этого не делали. Дети приедут старшие, отдыхать на каникулах: я заметил – здесь хорошо.
  - Я согласна. Схожу в церковь, проводишь?
  - Вместе пойдём.

Несколько лет прошли незаметно. Чета наведывалась не часто, но оставались надолго. Дети подросли, старшие повзрослели, младшему семь исполнилось – в семье разлад. Муж ушёл к другой. «Сдурел», - решила барыня и съехала от него в родовую усадьбу с младшим сыном. Старшие были привязаны к отцу, и ехать отказались. Ирина Васильевна всё взяла в свои руки: порядок навела по-своему, «свободы» для крестьян закончились. Сначала не порола, но потом начала: за всякую провинность наказание кнутом и розгами. Сыну доставалось тоже, пока отцу не пожаловался. «Заберу, Ирина, так и знай!» - написал. Пороть перестала, но наказания «для избранных» придумывала всё новые. Ребёнок не плакал, считал себя большим, но корчил гримасы, когда холод пробирал до костей: в последнее время часто сидел в кладовой под замком – то кружку разобьёт, то чай на себя прольёт…
В один из таких дней приехал муж (официального развода не было), навестить обоих.
  - Вот так, Ирина, сын под замком, челядь поротая, а ты сердишься на судьбу. Невдомёк тебе спросить: как дети? Я скажу: старший, Серёжа, в армию пошёл, Иван остепенился – жениться надумал. Не интересно ещё? Я развёлся… укатила… совсем, нет больше ничего, возвращайся. Виноват, знаю, но и ты меня доняла, теперь дети остались: их за что мучаем?
Через несколько дней уехала к своим. Ребёнка муж забрал, слово не сказал за наказание – суровое для такого проступка, напоследок сказал: «Жду».
Имение простояло недолго без хозяина. Старший сын вернулся со службы, ранение не позволяло служить дальше. Уединения просила душа, мать согласилась на переезд сына в имение, отца не спрашивали более: окунулся в новое предприятие (но об этом потом).
Сергей приехал ранним утром. Из слуг только кучер встретил, да и тот не отрезвел ещё с вечера (пил «по-страшному», не стесняясь докладывали новому господину). Господин и сам любил выпить, наказывать не стал. Вспомнили старого барина Василия Терентьевича: любил выпить и друзей угощал – любили его. Сергей был таким же: обзавёлся друзьями, с родственницами не сдруживался до поры, но и к ним наведался с приглашением. Старшая тётка жила поблизости, сама приехать побоялась: Ирину не любила, помнила дядюшкины письма и уговоры, на похороны было не дозваться, каков её сын – не знала.
  - Приехал! – кто-то из слуг предупредил.
  - Иду.
Теперь Дарья Максимовна одна: похоронила мачеху (долго болела), отец отошёл в мир иной раньше, Машенька уехала за мужем в ссылку («…любитель игр и произвола», - как выражался отец о зяте). Машу старшая сестра жалела, но отговоров от брака Мария и от сестры не терпела: «Люблю!» - и вышла замуж за сумасброда. Дарья замуж не вышла: любовь её жизни возьми и женись на соседке, ни хороша, ни богата, а люба ему. Плачь теперь не плачь – молодость уходит.
  - Сергей, ты! Долго не появлялся.
  - Я, тётушка, обижен на вас, что сами не наведались первой, - сказал, целуя ручку. – Вы ничуть не изменились.
  - Врун, врун, - взяла шутливый тон Дарья Максимовна, - откуда тебе знать, через слуг только видимся, - и рассмеялась, племянник ей нравился.
Беззаботный тон, умение разговорить и насмешить, напоминало ей дядюшку, деда Сергея.
  - Серёжа, ведь ты к нам надолго? – спросила за чаем Дарья Максимовна.
  - Навсегда, тётка Дарья.
Фамильярный тон ей не понравился, но в непринуждённости не было скрытой обиды, и она простила, а потом полюбила простое обращение племянника, особенно, когда он называл, как его дед, Дашулей, знать он не мог, а привязался быстро. Мать не баловала детей лаской, а как повзрослели, по отчеству называть стала; муж с удивлением поднимал брови, но привык. В Сергее ей чудился отец и «дурь его», но расстраивать сына не спешила, хуже будет, думала она.
Портреты он развесил на стены, и стало как при деде. Старые слуги подсказывали, куда какую повесить. Там и портрет Дарьи, племянницы деда, увидел. «Дашу он любил, своей любимицей называл», - говорил слуга, помогавший развешивать портреты, как было. По-своему Сергей сделал только одно: повесил портрет деда, которого почти не помнил, хоть был старшим из внуков. Портрет этот Василий Терентьевич не любил, слишком «пышным» считал; сначала повесил в прихожей, потом перевесил в спальню, а оттуда на чердак, куда дочь после его смерти отправила все остальные портреты, сочтя их заурядными. Портрет Даши висел на видном месте рядом с покойной супругой, сестрой и родной дочерью. Свой портрет она увезла, а остальные отправила в ссылку на чердак.
Сергей всё восстановил, только портрет деда получился на видном месте, а вместо портрета матери, которого не было, повесил «премиленькое личико» своёй тётушки, теперь он её именовал «тётка Дашуля», «тётка Дашенька» или «тётушка Даша» - зависело от настроения.
Подружились они быстро, и завязалась переписка, когда надо было поделиться новостями, наезжали редко, всегда по праздникам: кутили, смеялись, пели – весело проводили время. Познакомил сослуживца с «пассией прекрасной», назвав её дальней родственницей, чтоб не указывать возраст. «Жених» был стар годами, быстро учуял неладное и отворотился, однако вернулся и женился. Сергей был рад, что устроил счастье любимой родственнице, но скоро муж заболел и в два дня скончался. Сергей горевал не меньше овдовевшей супруги, но брак длился недолго, и привыкнуть Дарья Максимовна ещё не успела. Однако скоро нагрянули родственники и обобрали до нитки бедную вдову. Оказалось, муж всем должен, а ей как наследнице причитаются его долги. Сергей узнал поздно и решил наказать по-свойски родственников тёти Дашули, а значит его родню тоже. Быстро разобрался, кто кому задолжал, и выгодоприобретателя нашёл, им оказался старший сын. Через суд все вещи были возвращены вдове. «Наследство» по закону отходило ему, старшему сыну: нашлась копия завещания, датированная годом смерти отца, другой быть не могло. Ей, как вдове служившего в армии, и, ушедшего в отставку в чине майора, полагалась пенсия: её и оформил для тётушки Сергей. Дарья Максимовна была рада, хотя в деньгах не нуждалась – стала посылать сестре: «Ей нужней».
Сергей пробыл дома недолго. Отец заболел: корчился от боли, принятые меры не помогали. Послали за Сергеем, но он успел к остывающему телу. Мать долго не посылала за сыном, Сергей сердился на неё за это. Младшие с красными носами (уже взрослые) стояли у постели отца. Сергей увидел осунувшееся мёртвенно-бледное лицо и заплакал; столько повидал, а тут не выдержал, разрыдался. Всегда сдержанный, отец любил сыновей: гордился старшим, не наказывал, строго смотрел и только. Мать сердилась намного больше, сейчас она мстила: послала поздно, хоть понимала – не успеет.
Сергей поговорил с младшими, ушёл в свою комнату (отец не позволил трогать его вещи), закрылся и стал думать. Больше не плакал, когда умирали близкие; мать скончалась в одиночестве, братья (он пережил всех, кроме младшего) и тётка Дашуля умерла вскоре за мужем.
Сергей был полон сил, когда один за другим умирали близкие: причин было много и все разные – связи нет. Однако есть не очерченные обстоятельства: присутствие тайных сил. Кто они эти люди, управляющие данными обстоятельствами?
Василий Терентьевич, отставной военный, на «пышном» парадном портрете в форме морского офицера, тот самый капитан корабля, чуть не убитый в морском сражении. Дожил до седин, умер из-за ранения: последствия сказались на здоровье.
Сестра и её дочери, в тесной связи со всеми событиями. Сестра была слабой девочкой, думали – умрёт, но ожила, выйдя замуж за однокашника брата, годом моложе, служили вместе. Умерла, детей на мужа не хотела оставлять, брату велела смотреть за дочерьми. Он детей не отдал родственнику, но и не запрещал посещений – сам скоро женился. Красавица? Нет. Но было что-то притягательное в ней и сосед «сдался». Уж как смог очароваться и очаровать сам? - понять не нам, но роман закрутился. Женщина разочаровалась в муже и чуть не бросила, однако дочери от первой жены стали мешать, не понимая смысл её уединений с дядей. К тому времени и сам Василий Терентьевич разочаровался в пассии и охладел. Служба продолжилась, коротких отпусков было меньше – забылось. Своя дочь выросла, вышла замуж. Василий Терентьевич не спешил с отставкой, но обмороки участились и «в отставку вместо смерти» вышел по настоянию докторов. Он не знал, но догадывался – дочь не его. Не могла родиться дочь раньше срока, выжить и не быть похожей на отца. Как он подозревал, жена крутила роман… Но был другой, по соседству, не женат пока, но женился на сестре друга и старшего по службе, Василия Терентьевича. Ирина – его дочь. Время службы и отпусков не всегда совпадали, да и ранение доставляло хлопот – лежал в госпиталях. Василий Терентьевич был счастлив самой жизнью: дочь любил, внуков особенно. Знай – дочь не его, воспитал бы как свою. Жену любил первое время, понимал – мучает долгими отлучками, своими ухаживаниями за другими дамами – жалел. А умерла – плакал, просил простить. Тут вся история, но фразу, которую закончила бы рассказ, нужно составить от имени Сергея. Ведь он умер, не зная всей истории близкого родства.
«Когда я умер, узнал всю историю. Поплакал над матерью – она не простила ни одному из сыновей непослушания, отцу «развода» и его безуспешного желания связаться с потусторонним миром (его пассия умерла и оставила записку: «Жду встречи»).
Отец со мной: играет в карты, пьёт – всё, что не позволял себе при жизни. Женщинам не верит, гонит моих подруг: «…потом, потом», - чем меня веселит. Не женюсь, да и отец не позволит. (Смех).