21. Глава двадцать первая. Ночевка в кишлаке

       С бугра, где помирал Ульянов, тропа привела нас к дувалу из которого ушел в горы душман с ящиком. От дувала тропа нырнула в овраг, полого опустилась по склону на дно, сделала небольшую петлю, затем так же полого поднялась по противоположному склону в ивовую рощу. Ивы в этой роще росли не просто так, они полукольцом окружали родник. Вода – это жизнь, вам любая ива в горах скажет.
       Наша рота по тропе подошла к роднику, затем от родника угодила на широкую улицу кишлака. Бойцы вышли на улицу, еле волоча ноги, пошли по его длинной улице в сторону гор. Шли очень долго. Наверное, Рогачев что-то знал, потому что в дома мы не заходили, дворов не проверяли. Просто шли и шли. Без обеспечения флангов, без занятия промежуточных позиций. Только дозорную группу вперед выдвинули.
       Мы прошли этот кишлак, ничего не тронули, перелезли через какие-то буераки, оказались во дворе удалённо стоявшего дувала. В Белоруссии, такой удалённо расположенный дувал назвали бы словом «хутор». Находился «хутор» в километре от основного кишлака. На пятаке территории наросла небольшая «зелёночка», то есть, выросли какие-то деревья. Одна из стенок дома упиралась в склон горы. Дом был богатый: он смотрел на горы Гиндукуш большими окнами и дверями, на крыше одной из построек был устроен балкон. В этом доме нам было приказано остановиться.
        Через ворота в толстой глинобитной стене мы вошли во двор этого дома. Дом был пустой, как и весь кишлак. Сразу за воротами, на ступеньках лестницы, ведущей в дом, лежала толстая древняя книга в красной обложке.
 - Это Коран. – Рогачев взял в руки исписанный шемаханской вязью манускрипт. – Духи оставили, чтобы дом охранял от неверных. Давай, заходи, ребята! Прошмонайте здесь всё, как следует. И пожрать приготовьте. – Рогачев вернул книгу на место, переступил через порог внутрь дома.
 - Хасан? – Я подобрал книгу, ткнул переплётом Хасана в локоть. – У вас такой же Коран?
 - Да. – Хасан оглядел красную обложку. – Толко эта болшой. Ощ-щен старий.
 - А сколько он стоит?
 - Балщие дэнги. Ощ-щен болщие. Самащедщи дэньги.
        За эти дни, пока мы ходили по кишлакам, мы периодически заходили во дворы. Не помню уже в каком из кишлаков, но где-то мы зашли во двор, который, очевидно, посетил кто-то до нас. Скорее всего Восьмая Рота. Во дворе что-то дымилось, ясный пень, что оно не могло само по себе задымиться. Кто-то должен был приложить руку к этому задымлению. Дык вот там, в этом дворе, валялась книга в красном переплёте. Ветер вперемежку с клубами дыма перелистывал её исписанные закорючками страницы. Это тоже был Коран. Часть страниц была вырвана. У меня возникло подозрение, что кто-то открыл книгу посередине, вырвал в качестве туалетной бумаги столько страниц, сколько попало в жменю, затем просто бросил книгу под ноги.
 - Э-э-э-э-э, так нэлзя! – Бахрам подошел к Корану, поднял с земли.
 - Ц-ц-ц-ц! – Бахрам качал головой, сокрушался, цокал в негодовании языком.
 - Такой мог толко животный скатына сдэляль! Башка – палка дров!
        Бахрам закрыл Коран, вытер рукавом с обложки пыль, понёс книгу в дымящийся дом.
       В тот день я видел ещё несколько таких книг. Мы прошли несколько дворов, прошмонали несколько домов. В некоторых дворах Коран как бы охранял дом. Раньше я не задумывался о том, что для кого-то книга в красной обложке может иметь важное значение. Я вырос в обществе, в котором меня с детства приучали к тому, что атеизм — это наиболее правильное, самое современное восприятие мира. Все возможные религиозные течения — это предрассудки, с помощью которых угнетатели притесняют трудящиеся классы и удерживают их в повиновении. Война, в которую я оказался втянут не по своей воле, является последствием того, что угнетатели возбудили волну народного негодования именно на религиозной почве. То есть, из несуществующей херни и предрассудков создали гнев тех людей, кому мы принесли образование, просвещение, лучшую жизнь и перспективу развития. А эти люди выставили Коран в дверях своего дома, чтобы защититься от прихода Новой Эры. Они попытались отпугнуть нас Кораном, как отпугивают моль нафталином. Выглядело это всё наивно, глупо, очевидно было, что такое действие не помогает. Вот стоим мы, вот дымиться дом, вот лежит книга. В чем смысл действия с книгой? Более того, если бы не вредоносные действия верхушки афганского духовенства, то поля в Афганистане пахали бы на тракторах, а не на коровах. В городах и кишлаках было бы проведено электричество, народ не сидел бы в холодных, пыльных клоповниках. А так, в результате разжигания ненависти на религиозной почве, местные диверсанты и провокаторы оборвали все алюминиевые провода с мачт линии электропередач. В Чарикарке стоят огромные стальные мачты, на них болтаются гирлянды изоляторов и обрывки электропровода. Сколько хватило длинны руки с плоскогубцами, куда дотянулся бача, там провод и «откусил». Что у людей делается с мозгами? В моей стране любой пионер знает, что воровать провода с общественной линии ЛЭП неприлично! А здесь, в Афганистане, простое человеческое «не укради» не работает что ли? Дык, вроде, люди Коран в дверях выставляют, почему же воруют и тащат всё подряд?
       При таком раскладе первым моим желанием было сделать что-нибудь нехорошее с этой книгой. Например, пинком отшвырнуть книгу с дороги. Чтобы показать, что Коран не защитит, что это не ладан, а мы не черти. Что средневековая чушь никак не может противостоять современным знаниям, которые позволяют человеку летать в космос.
       Но, рука, как говориться, не поднялась. То есть, нога не поднялась.
       Во-первых, потому, что поведение пацанов из Узбекистана показывало, что здесь не всё так однозначно, насчёт предрассудков. За парочку моих необдуманных движений могу получить проблемы внутри своего подразделения. А я морально не готов за пинок ногой по книге получить большую и толстую проблему со старослужащими. Не так-то уж сильно хотелось сделать тот пинок, чтобы потом разгребать последствия.
       Во-вторых, я понимал, что книга, как таковая, ни в чём не виновата. Если я пну сапогом священную книгу афганцев, я ни на миллиметр не продвину их уважение к современному атеистическому марксистско-ленинскому мировоззрению. А очень даже сильно наоборот. Этот пинок, наоборот, подтвердит духам мысль о том, что шурави безбожники, кяфиры и гяуры, что они хотят отнять у местных пацанов Ислам, ради которого пацаны гнобят своих баб, заставлять их ходить в пыльных мешках и лазить на карачках по глиняным трубам с пучком колючек в руках.
       Мне нет нужды забирать у афганцев Ислам. Командование не ставило такой задачи – отнять у местного населения Ислам. Наоборот, командование проводило инструктажи, построения, разъяснения, в которых требовали от солдат уважать религиозные традиции населения ДРА. Пусть молятся сколько им влезет. Это личное дело каждого отдельно взятого человека. Государство не только не запрещало религию, оно гарантировало свободу вероисповедания. Приведу пример инструкций, в которых советскому солдату запрещалось совершать целый ряд действий, которые могли нанести оскорбление религиозным и национальным чувствам местного населения Афганистана:

 - Советский воин! … уважай национальное достоинство всех народов, населяющих Афганистан! … не забывай, что большинство населения страны очень религиозно. Веками быт, нравы и традиции народов Афганистана складывалось под влиянием религии ислама.
       Советский воин! Уважай чужие обычаи, если даже ты с ними не согласен; не оскорбляй то, что афганцы считают священным. Не посещай без военной необходимости мечети, гробницы, кладбища.   
… Не мешай мусульманину во время молитвы (намаза). Не подходи к молящимся, не насмехайся над ними.
 
        Где тут хоть одна строчка, которая предписывала бы мне лишить афганцев Ислама? Нету такой строчки. А, как известно, солдат в армии не сам оп себе гуляет с оружием в руках. Солдат в армии выполняет приказы. Если приказа бороться с Исламом не поступило, то значит, солдат не будет бороться. В нашем случае поступила противоположная команда – уважать традиции и религиозные воззрения населения ДРА. Ну дык чего там Гульбеддин Хикматиал пел? Получается, что он жучок-брехунок! Сбрехнул слеганца Хикматиар. А Ислам ему врать не запрещает?
       Ну, и ещё хочу сказать про книги, что они действительно, были очень красивыми. Они в самом деле «внушали», то есть олицетворяли достоинство и уважение. Это, действительно, были букинистические шедевры. Жалко, что я не понимал этих роскошных витков и закорючек. Это очень, очень-очень, очень-приочень-приочень красиво. И это реально «внушает». Если бы я пришел с такой книгой в свой Университет, то все открыли бы рты и шлёпнулись на задницы. Потому что сразу поняли бы, что у меня в руках шедевр, экзотика. Эти книги вызывали непередаваемое ощущение старинного заморского чуда, сокровенного знания, утерянного в нашем европейском мире духа времени, святости, небывалых чудес, драконов, шестирукого Шивы. Такую книгу никак невозможно было просто так взять и пнуть солдатским сапогом.
     Мы зашли в дувал. В ослятниках первого этажа обнаружили несколько мешков риса, кукурузу, мешок халвы из ягод тутовника. Тутовая халва совершенно не сладкая. Но, когда очень хочется жрать, то её вполне можно употребить по прямому назначению. Проблема состояла в том, что в холодном виде халва напоминала застывший бетон. Если её нагреть, то она станет податливой. В нагретом виде её можно откусывать, жевать, отламывать. А в холодном всё бесполезно – бетон бетоном. Петя Носкевич попытался тыкать в эту халву складным ножом. Бахрам с размаху засадил по мешку каблуком своего полусапожка, но тут же охнул, схватился за ногу и запрыгал на оставшейся второй ноге по комнате, произнося какие-то ужасные узбекские ругательства.
  - Раздайся, грязь! Говно идёт! – Филя раздвинул руками колдующих над мешком Эксперементаторов. Он отцепил от своего вещмешка миномётную мину.
 - У меня есть булава! Зачем я его нёс всю операцию? Я знал, что мне этот мина пригодиться!
         Пацаны сделали по несколько шагов назад. Миномётная мина, зажатая в руках обезьяны, у всех вызвала уважение. Филя выкрутил из мины взрыватель, взялся за хвостовик, принялся колотить по мешку с халвой.
     Бах! Бах! – Салабоны, пытались «голым пяткам» победить волшебный мешок! – Бах! Бах! – Филя молотил миной по мешку и приговаривал всякую хрень. Когда чувствовал, что внутри мешка откололся кусок, то он засовывал в мешок руку, доставал этот кусок и протягивал к ближайшему стоящему солдату. – На жри! Мамы здесь нету. Я не покормлю, так хер кто покормит. Бах! Бах!
     Пока Филя расправлялся с мешком, пацаны прошмонали дувал. Не знаю, что здесь произошло, но духи по какой-то причине не вынесли из дома и не спрятали одеяла, большой красивый ковёр и прочие предметы. Они вообще ничего не успели вынести и спрятать. В коробке стоял фарфоровый чайный сервиз. Очень белый, очень тонкий и очень красивый. Там и тут валялись предметы бытового обихода, банки с растительным маслом. Узбеки тут же принялись перебирать рис для того, чтобы приготовить плов. Кто-то прошмонал чулан и выволок из него казан. Кто-то кривым и тупым душманским топором бил по каким-то деревякам. Вроде бы, выбили из окна раму со ставнями. Солдаты шатались от усталости, но ни молодых, ни дедов среди нас в эти минуты не было. Как будто бы на операции «закон дедовства» отступил и сдал свои позиции солдатскому братству и чувству взаимопомощи.
     Во дворе разожгли костёр. Из родника принесли свежей горной воды. На костре установили казан, чтобы приготовить плов, рядом пристроили чайник, чтобы сварить компот из и сухофруктов. Ещё один казан наполнили водой, засыпали концентратами супа из сухпайков.
      Рогачев вытащил на террасу ковёр, расстелил и улёгся на него.
- Вот бы забрать этот ковёр с собой! – Рогачев возлежал на ковре, как турецкий султан. А я сидел на какой-то коряге, грыз кусок тутовой халвы и с ужасом думал о том, как мы потащим этот ковёр по горам. Не приведи Господь!!!
     К возлежащему на ковре Рогачёву приволокли стопку ватных одеял, небольшую деревянную кровать и ещё кучу какого-то барахла.
   - Это кровать хозяина дома. – Рогачёв поднялся с ковра, уселся на кровать. – Она будет одна на всю эту брестскую крепость, на всё это огромное здание. Это вам не Советский Союз, где у каждого человека своя личная кровать со своей подушкой и своими постельными принадлежностями. Здесь бабы и дети спят на полу. Расстилают одно большое одеяло, ложатся на него всем кагалом. Другим одеялом накроываются. Что такое пододеяльник – я думаю, что у них в языке даже слова такого нету. При том, что одеяло стоит очень дорого. Почти как у нас автомобиль.
        Рогачёв потянулся к куче накиданного барахла, вытащил ГДРовскую керосиновую лампу. Потряс её, убедился в том, что она заправлена, отставил в сторону. Ещё раз потянулся к куче.
 - О! А это уже что-то из Парижа! – Рогачев вытащил две одинаковых картонных коробки. – Похоже, чайный сервиз!
     Рогачёв открыл одну из коробок, вынул из неё изящную белоснежную кружечку, красиво расписанную синим и золотым. Затем вынул так же расписанное блюдечко.
 - Вот жопа! – Рогачёв поставил кружку на блюдечко и крутил у себя перед глазами.
 - Это точно надо забрать с собой. – Хмуро глянул на свой огромный вещмешок. – Не влезут обе. Жопа. Джуманазаров! Вот эту коробку положишь в свой вещмешок. И ещё ковёр офигевающий! Знать бы, что это точно последний день операции, дык забрал бы с собой и ковёр!
     Подоспел обед. Хавать уселись на балконе. На ковре, который так понравился Рогачёву.
     Сам Рогачёв, как положено, сидел на кровати (на командирском троне), мы все - на ковре.
  Плов высыпали на большущий духовский поднос. Рис возвышался белоснежной горой. Вместо мяса в него накидали тушенки из сухпайка. По краю подноса выложили нарезанный кольцами лук. Где пацаны уже успели надыбать лук? Понятно, что в духовском огороде. Но, я точно не смог бы сделать вот так прошаренно. Просто не догадался бы прошмонать огород, начистить лук, нарезать его. Я так понимаю, что я городское чучело. А те пацаны, которые подсуетились, они у себя в Узбекистане жили в точно таких же условиях. Поэтому они зашли в дувал, как к себе домой, залезли в огород, как у себя дома, пользовались казаном, как родные. По-другому не может быть. Человек не может быть таким прошаренным, если он никогда не жил в таких условиях.
      Мы сидели взводом на террасе духовского дувала. Жрали плов, запивали чаем. Дети разных народов: узбеки, русские, украинцы. Я в этот момент почувствовал себя как будто бы в своей семье. Деды, дембеля, молодые – это всё куда-то откатилось. Осталось только ощущение вкусной жрачки и домашнего очага. Впервые за службу я ощущал благодарность к прошаренным старослужащим узбекским Пацанам.
      К чаю подали стопку прозрачных обыкновенных стеклянных пиал и кружек. Бойцы пили компот, плевали в пиалушку косточки от сухофруктов, затем пиалу выкидывали с балкона. Потому что она уже стала грязная. Брали из стопки другую, чистую. Наливали в неё чай. Чаем запивали плов и лук. Лук был очень едкий. В сочетании с белым рисом и разваренной тушенкой он давал необыкновенное ощущение изысканных восточных пряностей. Как будто бы мы попали в волшебный мир восточных сказок с Алладином, Синбадом и прочими Брахмапутрами. А может быть я просто очень хотел жрать? Вторые сутки мы херачили с неподъёмными вещмешками, вторые сутки практически не жрали, спали под кустом, как собака. А тут вдруг на нас нахлынул горячий ужин с первым блюдом, со вторым и с компотом. Ништяк, перспектива!
         К самому концу ужина подали вечер. Дневная жара быстро спала, так же быстро навалилась ночная темнота. Воздух наполнился трескотнёй цикад и шумом листвы. Крупные синие звёзды, казалось, специально опустились пониже, чтобы показать себя во всей красе и заодно насладиться ароматом ночной свежести, запахами трав, листвы, плова и ароматом компота и чая. Звёзды, плеснуть вам компота в пиалушку?
         Джуманазаров, как всегда, распределил смены, выставил наблюдателей. Ночью я дежурил на крыше в паре с Петей Носкевичем. Крыша располагалась так, что уходящий вверх склон горы был от неё очень недалеко. Я поставил рядом с Петей на сошку пулемёт, пошел проверил, можно или нельзя с горы запрыгнуть на крышу и напасть на нас с Петей. Я покорячился и так, и сяк, чуть не грохнулся со стены. В любом случае выходило много шума, втихаря подобраться к нам с ножом было невозможно. Проще было стрелять в нас с горы. Мы с Петей почесали репы в тяжких раздумьях, расположились так, чтобы держать в поле зрения одновременно склон и подходы к дувалу. Затем завернулись в тёплые духовские одеяла. Сверху одеял накинули плащ-палатки, засели на крыше, вели наблюдение, едва слышно переговаривались.
       Петя вытащил откуда-то булыжник, протянул его мне.
 - На, попробуй. Духовская каменная соль.
       Я взял этот булыжник, лизнул. Крупные кристаллы булыжника были солёно-сладко-горькие. Казалось, что они бодрят и отгоняют сон.
 - Нифигасе! Охренеть! – Я взял булыжник двумя руками, попробовал отломать для себя кусок. Булыжник на поддался.
  - Не старайся. Так его не сломаешь. Только молотком. – Петя взял из моих рук
булыжник, пару раз лизнул его.
 - Када я служил в Шинданте, у нас тоже вот так пацаны пошли на боевые. Зашли в кишлак. Решили прошмонать дувал. Смотрят, на дувале замочек висит. Знаешь, маленький такой, китайский. Я его одной рукой дёрну, он и сломается. А чувак решил его из снайперки разбить. Как за-са-дил! Выстрелил в замок из снайперки. Замок в дребезги. В двери дыра. Дверь открыли, а за дверью стол, на нём двухкассетник «Шарп» стоит и в нём тоже посередине дыра. Пуля об дверь расплющилась, закрутилась и в магнитофоне такую дыру пробила, што у бегемота, чем та дыра, так срака меньше раскрывается!
   Меня от смеха стала трясти мелкая дрожь:
 - Хы-хы-хы, - не смеши, Петя. А то духи, не дай бог нас услышат, задумают отрезать нам с тобой яйца. А нам это не надо.
        Дежурство шло, я сидел, завернувшись в тёплое одеяло, изредка полизывал кусок каменной духовской соли, слушал тихие Петины рассказы про службу в Шинданте и всматривался в светлую ночь. Всё-таки, иногда в Армии можно жить. Не курорт, конечно, но жить можно.
       Ночь прошла спокойно. Кого-то выдвинули в секретный дозор на ближайшую высотку, кто-то лез в темноте на крышу из окна. Спросонья гремел автоматом и чуть не грохнулся с третьего этажа. Толик Воличенко чуть не подорвался с одной из стопок духовских одеял. Вернее, духи его чуть не подорвали. Сунули в одеяла гранату без чеки. Но Толян зашарил и вовремя укрылся за стеной. Одеяла порвало в хлам, а Толян поставил себе очередную галочку в книгу учёта подвигов. Короче, ночь прошла почти спокойно.